Сталин и народ. Виктор ЗемсковСталин и народ

После битвы под Сталинградом, закончившейся для Германии катастрофой, вермахт предпринял попытку реванша уже в следующем, 1943 году. Эта попытка вошла в историю как Курская битва и стала точкой окончательного перелома в Великой Отечественной и Второй мировой войнах .

Предыстория Курской битвы

В ходе контрнаступления с ноября 1942 по февраль 1943 года Красной Армии удалось нанести поражение крупной группировке немцев, окружить и принудить к капитуляции 6-ю армию вермахта под Сталинградом, а также освободить весьма обширные территории. Так, в январе-феврале советским войскам удалось овладеть Курском и Харьковом и тем самым рассечь немецкую оборону. Брешь достигала примерно 200 километров в ширину и 100-150 в глубину.

Понимая, что дальнейшее советское наступление сможет привести к краху всего Восточного фронта, гитлеровское командование в начале марта 1943 года предприняло ряд энергичных действий в районе Харькова. Весьма быстро была создана ударная группировка, которая к 15 марта снова захватила Харьков и предприняла попытку срезать выступ в районе Курска. Однако здесь наступление немцев было остановлено.

По состоянию на апрель 1943 года линия советско-германского фронта была на всём своём протяжении практически ровной, и лишь в районе Курска изгибалась, образуя крупный выступ, вдававшийся в немецкую сторону. Конфигурация фронта ясно давала понять, где развернутся основные сражения в летнюю кампанию 1943 года.

Планы и силы сторон перед Курской битвой

Весной в германском руководстве разгорелись жаркие споры относительно судьбы кампании лета 1943 года. Часть германского генералитета (например, Г. Гудериан) вообще предлагала воздержаться от наступления с целью накопить силы на широкомасштабную наступательную кампанию 1944 года. Однако большинство немецких военачальников были решительно за наступление уже в 1943 году. Это наступление должно было стать своеобразным реваншем за унизительное поражение под Сталинградом, а также окончательным переломом войны в пользу Германии и её союзников.

Таким образом, на лето 1943 года гитлеровское командование вновь планировало проведение наступательной кампании. Однако стоит отметить, что с 1941 по 1943 год масштаб этих кампаний неуклонно уменьшался. Так, если в 1941 году вермахт вёл наступление по всему фронту, то в 1943 году это был лишь небольшой участок советско-германского фронта.

Смысл операции, получившей название «Цитадель», заключался в наступлении крупных сил вермахта у основания Курской дуги и нанесении ими удара в общем направлении на Курск. Советские войска, находящиеся в выступе, неминуемо должны были попасть в окружение и быть уничтожены. После этого планировалось начать наступление в образованную брешь в советской обороне и выйти к Москве с юго-запада. Данный замысел, если бы он был успешно претворён в жизнь, стал бы настоящей катастрофой для Красной Армии, ведь в Курском выступе находилось весьма большое количество войск.

Советское же руководство усвоило важные уроки весны 1942 и 1943 годов. Так, Красная Армия к марту 1943 года была основательно измотана наступательными боями, что привело к поражению под Харьковом. После этого было решено не начинать летнюю кампанию наступлением, так как было очевидно, что наступать планируют и немцы. Также у советского руководства не было сомнений, что вермахт будет наступать именно на Курской дуге, где конфигурация линии фронта максимально этому способствовала.

Именно поэтому, взвесив все обстоятельства, советское командование решило измотать немецкие войска, нанести им серьёзные потери и затем перейти в наступление, окончательно закрепив перелом в войне в пользу стран антигитлеровской коалиции.

Для наступления на Курск немецкое руководство сосредоточило весьма крупную группировку, численность которой составляла 50 дивизий. Из этих 50 дивизий 18 составляли танковые и моторизованные. С неба немецкую группировку прикрывала авиация 4-го и 6-го воздушных флотов люфтваффе. Таким образом, общая численность немецких войск к началу сражение под Курском составляла примерно 900 тысяч человек, около 2700 танков и 2000 самолётов. Ввиду того, что северная и южная группировки вермахта на Курской дуге входили в состав разных групп армий («Центр» и «Юг»), руководство осуществлялось командующими этими группами армий — генерал-фельдмаршалами Клюге и Манштейном.

Советская группировка на Курской дуге была представлена тремя фронтами. Северный фас выступа оборонялся войсками Центрального фронта под командованием генерала армии Рокоссовского, южный – войсками Воронежского фронта под командованием генерала армии Ватутина. Также в Курском выступе находились войска Степного фронта, которым командовал генерал-полковник Конев. Общее руководство войсками в Курском выступе осуществлялось маршалами Василевским и Жуковым. Численность советских войск составляла примерно 1 миллион 350 тысяч человек, 5000 танков и около 2900 самолётов.

Начало Курской битвы (5 – 12 июля 1943)

Утром 5 июля 1943 года немецкие войска перешли в наступление на Курск. Однако советское руководство знало о точном времени начала этого наступления, благодаря чему сумело принять ряд контрмер. Одной из наиболее значимых мер стала организация артиллерийской контрподготовки, которая позволила уже в первые минуты и часы битвы нанести серьёзные потери и существенно снизить наступательные возможности немецких войск.

Тем не менее, немецкое наступление началось, и в первые дни ему удалось достичь некоторых успехов. Первая линия советской обороны была прорвана, однако серьёзных успехов немцам достичь так и не удалось. На северном фасе Курской дуги вермахт наносил удар в направлении Ольховатки, но, не сумев прорвать советскую оборону, повернули в сторону населённого пункта Поныри. Однако и здесь советская оборона сумела выдержать натиск немецких войск. В результате боёв 5-10 июля 1943 г. 9-я немецкая армия понесла чудовищные потери в танках: около двух третей машин выбыло из строя. 10 июля части армии перешли к обороне.

Более драматично ситуация разворачивалась на юге. Здесь немецкая армия в первые дни сумела вклиниться в советскую оборону, но так и не прорвала её. Наступление велось в направлении населённого пункта Обоянь, который был удержан советскими войсками, также нанесшими существенный урон вермахту.

После нескольких дней боёв немецкое руководство приняло решение перенести направление лавного удара на Прохоровку. Претворение этого решения в жизнь позволило бы охватить большую территорию, чем планировалось. Однако здесь на пути германских танковых клиньев встали части советской 5-й гвардейской танковой армии.

12 июля в районе Прохоровки разыгралось одно из крупнейших танковых сражений в истории. С немецкой стороны в нём участвовало примерно 700 танков, в то время как с советской – около 800. Советские войска наносили контрудар по частям вермахта с целью ликвидировать вклинение противника в советскую оборону. Однако существенных результатов этот контрудар не достиг. Красной Армии удалось лишь остановить продвижение вермахта на юге Курской дуги, но восстановить положение на начало немецкого наступления удалось лишь двумя неделями спустя.

К 15 июля, понеся в результате беспрерывных яростных атак огромные потери, вермахт практически исчерпал свои наступательные возможности и был вынужден перейти к обороне на всём протяжении фронта. К 17 июля начался отвод немецких войск на исходные рубежи. Учитывая складывающуюся обстановку, а также преследуя цель нанесения серьёзного поражения противнику, Ставка ВГК уже 18 июля 1943 года санкционировала переход советских войск на Курской дуге в контрнаступление.

Теперь уже немецкие войска были вынуждены обороняться, чтобы избежать военной катастрофы. Однако части вермахта, серьёзно измотанные в наступательных боях, не могли оказывать серьёзного сопротивления. Советские же войска, усиленные резервами, были полны мощи и готовности сокрушить противника.

Для разгрома немецких войск, охватывавших Курскую дугу, были разработаны и проведены две операции: «Кутузов» (для разгрома орловской группировки вермахта) и «Румянцев» (для разгрома белгородско-харьковской группировки).

В результате советского наступления разгрому подверглись орловская и белгородская группировки немецких войск. 5 августа 1943 года Орёл и Белгород были освобождены советскими войсками, а Курская дуга практически прекратила своё существование. В этот же день Москва впервые салютовала советским войскам, освободившим города от врага.

Последним сражением Курской битвы стало освобождение советскими войсками города Харьков. Бои за этот город приняли весьма ожесточённый характер, однако благодаря решительному натиску Красной Армии город к исходу 23 августа был освобождён. Именно взятие Харькова и считается логическим завершением Курской битвы.

Потери сторон

Оценки потерь Красной Армии, как и войск вермахта, имеют различные оценки. Ещё большую неясность вносят большие различия между оценками потерь сторон в разных источниках.

Так, советские источники указывают, что в ходе Курской битвы Красная Армия потеряла около 250 тысяч человек убитыми и примерно 600 тысяч – ранеными. При этом некоторые данные вермахта указывают на 300 тысяч убитыми и 700 тысяч ранеными. Потери бронетехники составляют от 1000 до 6000 танков и САУ. Потери советской авиации оцениваются в 1600 машин.

Однако относительно оценки потерь вермахта данные разнятся ещё больше. Согласно немецким данным, потери немецких войск составили от 83 до 135 тысяч человек убитыми. Но в то же время советские данные указывают количество погибших военнослужащих вермахта примерно в 420 тысяч. Потери немецкой бронетехники составляют от 1000 танков (по немецким данным) до 3000. Потери авиации составляют примерно 1700 самолётов.

Итоги и значение Курской битвы

Сразу после битвы под Курском и непосредственно в ходе неё Красная Армия начала проведение ряда крупномасштабных операций с целью освобождения советских земель от немецкой оккупации. Среди этих операций: «Суворов» (операция по освобождению Смоленска, Донбасская и Черниговско-Полтавская.

Таким образом, победа под Курском открыла для советских войск обширный оперативный простор для действий. Немецкие войска, обескровленные и разгромленные в результате летних боёв, перестали быть серьёзной угрозой вплоть до декабря 1943 года. Однако это абсолютно не значит, что вермахт в это время не был силён. Наоборот, яростно огрызаясь, немецкие войска стремились удержать хотя бы линию Днепра.

Для командования союзников, в июле 1943 года высадившего десант на острове Сицилия, битва под Курском стала своего рода «помощью», так как вермахт не имел возможности теперь перебросить на остров резервы – Восточный фронт был более приоритетен. Даже после поражение под Курском командование вермахта было вынуждено перебрасывать свежие силы из Италии на восток, а на их место присылать части, потрёпанные в боях с Красной Армией.

Для немецкого командования битва под Курском стала моментом, когда планы по разгрому Красной Армии и победы над СССР окончательно стали иллюзией. Стало ясно, что в течение достаточно длительного времени вермахт будет вынужден воздержаться от ведения активных действий.

Битва под Курском явилась завершением коренного перелома в Великой Отечественной и Второй мировой войнах. После этого сражения стратегическая инициатива окончательно перешла в руки Красной Армии, благодаря чему к исходу 1943 года были освобождены обширные территории Советского Союза, включая такие крупные города, как Киев и Смоленск.

В международном значении победа в Курской битве стала моментом, когда порабощённые нацистами народы Европы воспряли духом. Народно-освободительное движение в странах Европы начало расти ещё быстрее. Кульминация его пришлась на 1944 год, когда весьма явным стал закат Третьего Рейха.

Если у вас возникли вопросы - оставляйте их в комментариях под статьей. Мы или наши посетители с радостью ответим на них

В день, когда советские газеты объявили, что смертный приговор обвиняемым на втором московском процессе приведён в исполнение, один из следователей Секретного политического управления НКВД, принимавший участие в допросах, покончил с собой. Им было оставлено письмо, содержание которого скрыли от прочих сотрудников НКВД. Это породило слухи, что самоубийцу "замучила совесть".

Не прошло и двух месяцев, как застрелился начальник Горьковского управления НКВД Погребинский. В ходе подготовки первого московского процесса он лично арестовывал преподавателей школ марксизма-ленинизма в Горьком и вымогал у них признания, будто они собирались убить Сталина во время первомайской демонстрации.

Погребинский не был инквизитором по призванию. Хоть ему и пришлось исполнять сомнительные "задания партии", по природе это был мягкий и добродушный человек. Именно Погребинскому принадлежит идея специальных коммун для бывших уголовников, где им помогали начать новую, честную жизнь, и трудовых школ для бездомных детей. Обо всём этом было рассказано в широко известном фильме "Путёвка в жизнь", очень популярном в СССР и за рубежом. У Погребинского завязалось близкое знакомство, если не дружба, с А. М. Горьким, очень увлекавшимся одно время идеей "перековки" человека в СССР.

Накануне самоубийства Погребинский оставил письмо, адресованное Сталину. Письмо, прежде чем попасть в Кремль, прошло через руки нескольких видных сотрудников НКВД. Погребинский писал в нём:

"Одной рукой я превращал уголовников в честнейших людей, а другой был вынужден, подчиняясь партийной дисциплине, навешивать ярлык уголовников на благороднейших революционных деятелей нашей страны…"

Самоубийство Погребинского не было единственным в своём роде. С начала тридцатых годов самоубийства среди сотрудников НКВД вообще участились. Особенно среди сотрудников Секретного политического управления, которые отвечали за "успешное" проведение репрессий против членов оппозиции.

Наиболее характерным явилось самоубийство Козельского, начальника Секретного политического отдела украинского управления НКВД. Он покончил с собой ещё до начала московских процессов. Поляк по происхождению, Козельский воспитывался в религиозной католической семье. У него рос четырёхлетний сын, который был ему дороже всего на свете. Однажды мальчик тяжело заболел. Козельский мобилизовал для его спасения лучших врачей, каких только мог найти в СССР, Мальчик трижды подвергался трепанации черепа, но спасти его не удалось. Подавленный смертью сына, Козельский застрелился. В оставленном им письме он писал, что Бог покарал его ребёнка за грехи отца, арестовывавшего и отправлявшего в ссылку невинных людей.

Хотя, с партийной точки зрения, письмо Козельского являлось еретическим и чрезвычайно постыдным документом, он не был посмертно объявлен "чуждым элементом, пробравшимся в партию". Власти нашли более выгодным объявить, что его психика расстроилась, и он "скатился к мистицизму". НКВД Украины устроил ему торжественные похороны, а его семье была назначена пенсия.

Если бы в ходе подготовки московских процессов руководители НКВД сделали попытку проанализировать директивы, получаемые от Сталина (не только с узкопрофессиональной, следовательской точки зрения, а с целью изучить характер сталинского мышления и его тайные планы), то они сделали бы такое удивительное для себя открытие: Сталин наметил уничтожить также их самих – как нежелательных свидетелей его преступлений и как своих прямых соучастников в подготовке фальсификаций, направленных против старой ленинской гвардии. Вот они, эти штрихи юридического сценария, которые, будучи зафиксированы в документах, вполне могли быть расшифрованы как сталинский план уничтожения верхушки НКВД.

Когда Миронов доложил Сталину показания Рейнгольда, направленные против Зиновьева и Каменева, Сталин приказал ему внести в эти признания такое дополнение: "Зиновьев к Каменев не исключали возможности, что ОГПУ держит в своих руках нити подготовляемого ими антигосударственного заговора. Поэтому они считали своей важнейшей задачей уничтожить (после захвата власти) все возможные следы совершённых преступлений.

Для этого было решено назначить председателем ОГПУ Бакаева. На него предполагалось возложить обязанности по физическому уничтожению тех лиц, которые непосредственно осуществят террористические акты против Сталина и Кирова и равным образом по уничтожению тех сотрудников ОГПУ, кто был в курсе планируемых преступлений".

Руководители НКВД и следователи отлично знали, что Зиновьев с Каменевым никого не убивали и не собирались убивать. Так что из сталинского добавления к показаниям Рейнгольда они должны были бы сделать исключительно важный вывод, имевший первостепенное значение для них самих: согласно сталинской логике политические лидеры, которые в борьбе за власть организуют убийства своих соперников, должны принимать меры к уничтожению всех следов этих преступлений, не останавливаясь перед ликвидацией тех, кто по их указаниям осуществлял эти убийства. Неужели, записывая дополнение Сталина к показаниям Рейнгольда, Миронов не понял, что Сталин (это бывало с ним крайне редко) выразил здесь свой собственный тайный принцип?

Отлично зная, что не кто иной, как сам Сталин, организовал судебные спектакли, верхушка НКВД должна была уяснить себе, что после уничтожения своих политических противников или соперников Сталин уничтожит также всех следователей НКВД, помогавших ему организовать московские процессы, да и вообще всех тех, кто знаком с кухней этих процессов.

Но увы! Эти люди, подобно охотничьим собакам, были так заняты преследованием дичи, что не обращали внимание на самого охотника. Не будучи в состоянии распознать коварный сталинский план, они лишили себя возможности обратить огромную мощь своего аппарата на спасение собственных жизней.

План физического уничтожения всех сотрудников НКВД, кто знал зловещую закулисную сторону московских процессов, был разработан Сталиным и Ежовым с тщательностью, достойной военной операции. Ещё в октябре 1936 года сталинский фаворит Ежов был назначен наркомом внутренних дел вместо смещённого Ягоды. Те без малого три сотни "своих людей", что Ежов привёл за собой из ЦК, были назначены помощниками начальников управлений НКВД в Москве и на периферии. Приток новых кадров официально объяснялся желанием Политбюро "поднять работу НКВД на ещё более высокий (!) уровень". В действительности новые люди понадобились для того, чтобы в дальнейшем заменить прежних сотрудников НКВД, намеченных к ликвидации.

Несколько месяцев Ежов и руководящие кадры, оставшиеся после Ягоды, работали в кажущемся согласии. Ежову они всё ещё были необходимы – шла подготовка ко второму московскому процессу, требовалось обучать новых людей искусству ведения следствия.

К исполнению сталинского плана Ежов приступил уже после второго процесса. Перестраховываясь, уничтожали не только тех сотрудников НКВД, которые знали грязные сталинские секреты, но и тех, кто мог их знать. Происходило это так.

Однажды мартовским вечером 1937 года Ежов созвал совещание своих заместителей, занимающих эти должности со времён Ягоды, а также начальников основных управлений НКВД. Он сообщил, что по распоряжению ЦК каждому из них поручается выехать в определённую область для проверки политической надёжности руководства соответствующих обкомов партии. Ежов снабдил их подробными инструкциями, роздал мандаты на бланках ЦК и приказал срочно отбыть к месту назначения. Только четыре руководителя управлений НКВД не получили таких заданий. Это были начальник Иностранного управления Слуцкий, начальник погранвойск Фриновский, начальник личной охраны Сталина Паукер и начальник московского областного управления НКВД Станислав Реденс, женатый на свояченице Сталина (Аллилуевой).

На следующее утро все получившие мандаты отбыли из Москвы. Места назначения, указанного в этих мандатах, никто из них не достиг: все были тайно высажены из вагонов на первой же подмосковной станции и на машинах доставлены в одну из подмосковных тюрем. Через два дня Ежов проделал тот же трюк с заместителями "уехавших". Им перед отъездом сообщили, что они направляются для участия в выполнении того же задания.

Прошло несколько недель, прежде чем сотрудники НКВД узнали о безвозвратном исчезновении начальства. За этот срок Ежов сменил в НКВД охрану, а также всех командиров в энкаведистских частях, размещённых в Москве и Подмосковье. Среди вновь назначенных командиров оказалось множество грузин, присланных из Закавказского НКВД.

Чтобы старые сотрудники НКВД не могли бежать за границу, Ежов изъял из ведения Иностранного управления группу, ответственную за выдачу заграничных паспортов, и присоединил её к собственному секретариату. Одновременно он сместил командиров авиаэскадрилий НКВД, лишив тем самым потерявших голову чекистов всякой возможности побега за границу на боевом самолёте.

Опасаясь со стороны сотрудников НКВД безрассудных действий, продиктованных отчаянием, Ежов забаррикадировался в отдалённом крыле здания НКВД и окружил себя мощным контингентом личной охраны. Каждый, кто хотел попасть в его кабинет, должен был сначала подняться на лифте на пятый этаж и пройти длинными коридорами до определённой лестничной площадки, затем спуститься по лестнице на первый этаж, опять пройти по коридору к вспомогательному лифту, который и доставлял его в приёмную Ежова, расположенную на третьем этаже. В этом лабиринте посетителю неоднократно преграждали путь охранники, проверявшие документы у любого посетителя, будь то сотрудник НКВД или посторонний, имеющий какое-либо дело к Ежову.

Осуществив всё эти предупредительные мероприятия, Ежов начал действовать более энергично. Пошли массовые аресты следователей, принимавших участие в подготовке московских процессов, и всех прочих лиц, которые знали или могли знать тайны сталинских фальсификаций. Их арестовывали одного за другим, днём – на службе, а ночью – в их квартирах. Когда в предрассветный час опергруппа явилась в квартиру Чертока (прославившегося свирепыми допросами Каменева), он крикнул: "Меня вы взять не сумеете!" – выскочил на балкон и прыгнул с двенадцатого этажа, разбившись насмерть.

Феликс Гурский, сотрудник Иностранного управления, за несколько недель перед этим награждённый орденом Красной звезды "за самоотверженную работу", выбросился из окна своего кабинета на девятом этаже. Также поступили двое следователей Секретного политического управления. Сотрудники Иностранного управления, прибывшие в Испанию и Францию, рассказывали жуткие истории о том, как вооружённые оперативники прочесывают дома, заселённые семьями энкаведистов, и как в ответ на звонок в дверь в квартире раздается выстрел – очередная жертва пускает себе пулю в лоб. Инквизиторы НКВД, не так давно внушавшие ужас несчастным сталинским пленникам, ныне сами оказались захлёстнутыми диким террором.

Комплекс зданий НКВД расположен в самом центре Москвы, и случаи, когда сотрудники НКВД выбрасывались с верхних этажей, происходили на виду у многочисленных прохожих. Слухи о самоубийствах энкаведистов начали гулять по Москве. Никто из населения не понимал, что происходит.

По делам арестованных сотрудников НКВД не велось никакого следствия, даже для видимости. Их целыми группами обвиняли в троцкизме и шпионаже и расстреливали без суда. Тем сотрудникам, кто был или считался польского происхождения, объявляли, что они польские шпионы, латышам, – что они шпионы Латвии, русским, – что они шпионы Германии, Англии или Франции.

О том, что представляли собой эти обвинения, можно судить по делу Казимира Баранского, ветерана Иностранного управления НКВД, которому Ежов навесил ярлык "шпиона". Баранский был польского происхождения. Фанатичный коммунист, во время гражданской войны он сражался на западном фронте против польских войск и был награждён орденом за то, что вытащил раненого командира своего полка из-под пулемётного обстрела. При этом он сам был ранен. По окончании войны Баранского направили в Иностранное управление ГПУ. В 1922 году он был послан этим Управлением в Польшу для организации агентурной сети. В Варшаве он занял официальный пост второго секретаря советского полпредства, под именем Казимира Кобецкого.

В 1923 году, когда советское правительство разрабатывало планы посылки войск через Польшу для оказания помощи немецким рабочим, Баранский получил приказ взорвать склады боеприпасов и амуниции, размещавшихся в варшавской цитадели. Это опасное задание ему удалось выполнить 12 октября 1923 года.

Поляки каким-то образом узнали, что взрыв в варшавской цитадели – дело рук их земляка, второго секретаря советского посольства Казимира Кобецкого. Однако они не стали требовать его отзыва, а решили поймать его с поличным и тогда уж взять реванш за всё. Такого случая им пришлось ждать почти год. Польская контрразведка сумела внедрить в агентурную сеть Баранского собственного агента, официальным местом работы которого было польское министерство иностранных дел. Чтобы разжечь аппетит Баранского, этот человек начал снабжать советское посольство подлинными (хотя и без подписей должностных лиц) документами своего министерства. Постепенно агент завоевал доверие Баранского, и тот начал лично встречаться с ним. Как-то летним днём 1925 года Баранскому предстояло встретиться с этим агентом, чтобы возвратить тому полученные на время бумаги. Среди них был, между прочим, доклад польского посла в Японии, некоего Патека.

Придя на условленное место встречи, Баранский заметил поблизости подозрительных лиц, проявлявших к нему интерес. Он попытался ускользнуть, однако сыщики стали окружать его. Баранский вырвался из окружения, стремясь во что бы то ни стало избавиться от компрометирующих документов, которые лежали у него в кармане, – он бросился в боковую улицу и вбежал в костёл святой Екатерины. Там опустился на скамью для молящихся, сунул документы в какую-то щель и покинул костёл через другие двери, выходящие на Иерусалимские аллеи. Выбежав на улицу, он вновь наткнулся на сыщиков, уже было потерявших его из виду. Они схватили его, обыскали, но, не найдя нужных бумаг, стали избивать, топтать его ногами, несколько раз ударили по голове.

Баранский боялся, что его убьют тут же на улице и советское полпредство так и не узнает, что с ним стряслось. Он начал кричать по-польски, обращаясь к прохожим: "Господа, смотрите, как польская полиция бьёт советского дипломата!" – и потерял сознание.

Очнулся он в главном управлении полиции. Он отказался отвечать на вопросы руководителей польской контрразведки и, ссылаясь на свой дипломатический иммунитет, требовал, чтобы его освободили. Однако это произошло только после протестов со стороны советского правительства. Баранского доставили в советское полпредство с кровоподтёками на лице и с сочащейся кровью повязкой на голове. Пролежав с неделю в больнице, он вскоре по требованию польского правительства был отозван в Москву.

По возвращении Баранского из Польши нарком иностранных дел Чичерин пожаловался на его поведение в Центральную контрольную комиссию, – высший орган, расследовавший поведение членов партии. Ведомство Чичерина жаловалось, что, находясь в Варшаве, Баранский ввязался в исключительно опасные и скандальные авантюры с участием поляков, что вызвало ухудшение отношений между Польшей и СССР, Зная вспыльчивый характер Баранского, помощник Ягоды Трилиссер посоветовал ему на заседании комиссии "вести себя смирно" и признать, что, действительно, в ряде случаев он зашёл в своих действиях слишком далеко. Во время слушания дела Баранского в помещение, где заседала комиссия, вошёл её председатель Арон Сольц. Присев, он некоторое время молча слушал, как обвиняет Баранского советский полпред в Польше Оболенский, и вдруг неожиданно вмешался: "Кого вы в этом обвиняете? Бойца Красной армии, раненного в стычке с врагом! Я предлагаю, товарищи, чтобы мы представили Баранского за его работу к ордену Красного знамени!"

Кончилось тем, что Оболенскому объявили выговор за клевету на Баранского, а тот действительно получил орден – в то время знак высшего боевого отличия.

Избиение Баранского польскими шпиками серьёзно отразилось на его здоровье. Вскоре после возвращения в Москву он оказался частично парализован, у него отнялась речь. Позже паралич прошёл, однако Баранский на всю жизнь остался инвалидом. И вот этого инвалида, потерявшего здоровье по милости польской контрразведки, Ежов в числе других объявил польским шпионом и приказал расстрелять без суда и следствия. Сталин с Ежовым прекрасно знали, что никакой он не шпион и никогда им не был. Они попросту считали его теперь "ненадёжным": у него было много друзей среди следователей НКВД, и от них он мог узнать – да наверняка и узнал!, – закулисную сторону московских процессов, в том числе и сталинские указания, полученные следователями.

Постепенно волна арестов распространилась и на периферию. Только за один 1937 год было казнено более трёх тысяч оперативников НКВД. Среди исчезнувших в этой кровавой мясорубке были Молчанов, заместители Ягоды Агранов и Прокофьев, а также все начальники управлений НКВД в Москве и провинции. До расстрела самого Ягоды дело пока не дошло.

Будь эти люди виновны в растрате крупных денежных сумм или даже а убийстве, совершённом по каким-нибудь личным мотивам, – им, вероятно, удалось бы отделаться несколькими годами заключения. Но они были "повинны" в гораздо более тяжком грехе – самом тяжком, какой существовал в Советском Союзе: они знали тайну сталинских преступлений. Этот грех влек за собой неизменно лишь одну кару – смертную казнь. Только одному человеку из числа руководителей НКВД удалось избежать такого конца. Это был заместитель начальника Секретного политического управления НКВД Люшков, помогавший Молчанову в подготовке первого московского процесса. Благодаря дружеским отношениям с Ежовым Люшков продержался на своей должности до лета 1938 года, а затем получил назначение начальником Дальневосточного управления НКВД. Увидев из своего далёка, что Сталин как будто уже не оставил в живых никого из опасных свидетелей своих преступлений, Люшков использовал преимущества своей новой должности и тем же летом перелетел к японцам. Ему удалось это сделать без особого труда: дальневосточные войска погранохраны находились в его прямом подчинении.

Высокопоставленные сотрудники НКВД, приезжавшие во Францию и Испанию, рассказывали о кошмарной судьбе детей расстрелянных чекистов. Когда родителей арестовывали и квартиры опечатывали, дети оказывались в буквальном смысле слова выброшенными на улицу. Друзья этих семей и даже близкие родственники не решались дать приют детям арестованных, опасаясь навлечь на себя серьёзные неприятности. В школах и пионерских отрядах они не находили ни малейшей моральной поддержки. Их сверстники всячески изводили и били их как детей предателей и шпионов. При этом нередко случалось, что ученики, издевавшиеся над ними, за одну ночь сами превращались в детей "врага народа", которым теперь предстояло хлебнуть горя.

Отношения между детьми в это смутное время отражали, как в зеркале, отношения взрослых. Отравленные сталинистскими изречениями о "притаившихся врагах народа", наученные педагогами принимать резолюции с требованием смертной казни для старых большевиков, школьники утрачивали черты, присущие детям, да и вообще всякое представление о человечности. Чувство дружбы вытеснялось из их детских душ подозрительностью и страстью всеобщего разоблачения, то есть доносительства.

В крупных городах появилось ещё одно страшное знамение времени: случаи самоубийства подростков 10-25 лет. Мне рассказывали, например, такой случай. После расстрела группы сотрудников НКВД четверо их детей, оставшиеся сиротами, украли из квартиры другого энкаведиста пистолет и отправились в Прозоровский лес под Москвой с намерением совершить самоубийство. Какому-то железнодорожнику, прибежавшему на пистолетные выстрелы и детские крики, удалось выбить пистолет из рук четырнадцатилетнего мальчика. Два других подростка лежали на земле, – как выяснилось, тяжело раненные. Тринадцатилетняя девочка, сестра одного из раненых, рыдала, лёжа ничком в траве. Рядом валялась записка, адресованная "дорогому вождю народа товарищу Сталину". В ней дети просили дорогого товарища Сталина найти и наказать тех, кто убил их отцов. "Наши родители были честными коммунистами, – следовало дальше. – Враги народа, подлые троцкисты, не могли им этого простить…" Откуда детям было знать, кто такие троцкисты!

Сталинский секретариат получал десятки таких писем. Отсюда они направлялись в НКВД с требованием убрать маленьких жалобщиков из Москвы. Здесь не должно было быть места детским слезам! Иностранные журналисты и гости из-за рубежа не должны были видеть эти массы выброшенных на улицу сирот.

Многие из осиротевших детей не ждали, когда их вышлют из Москвы. Столкнувшись в домах друзей своих родителей с равнодушием и страхом, они присоединились к тем, кто принял их в свою среду как равных – к бездомным подросткам, жертвам более ранней "жатвы", которую принесла сталинская коллективизация. Банда беспризорных обычно забирала у новичка, в качестве вступительного взноса, часть его одежды, часы и другие ценные вещи и быстро обучала его своему ремеслу – воровству.

Хуже было осиротевшим девочкам. О судьбе одной из них я узнал от того же Шпигельгляса. Весной 1937 года были внезапно арестованы заместитель начальника разведуправления Красной армии Александр Карин и его жена. Обоих расстреляли. До начала службы в разведуправлении Карин несколько лет работал в Иностранном управлении НКВД, помогая Шпигельглясу при выполнении секретных и опасных заданий за границей. Карины и Шпигельглясы дружили семьями; единственная дочь Кариных, которой было к моменту ареста отца тринадцать лет, была лучшей подругой дочери Шпигельгляса.

После ареста Кариных их дочь оказалась на улице, а их квартиру занял один из "людей Ежова". Девочка пришла к Шпигельглясам. "Ты должен меня понять, – втолковывал мне Шпигельгляс, – Я люблю этого ребёнка не меньше собственной дочери. Она пришла ко мне со своим горем, как к родному отцу. Но мог ли я рисковать… и оставить её у себя? У меня язык не повернулся сказать ей, чтобы она уходила. Мы с женой постарались её утешить и уложили спать. Ночью она несколько раз вскакивала с постели с душераздирающими криками, не понимая, где она и что с нею. Утром я пошёл к ежовскому секретарю Шапиро и рассказал ему, в каком положении я очутился. "В самом деле, положение щекотливое, – заметил Шапиро. – Надо найти какой-то выход… Во всяком случае, тебе не стоит держать её у себя… Мой тебе совет: попробуй от неё избавиться!"

"Совет Шапиро, – продолжал Шпигельгляс, – был по существу приказом выгнать ребёнка на улицу. Моя жена вспомнила, что у Кариных были какие-то родственники в Саратове. Я дал девочке денег, купил ей билет на поезд и отправил её в Саратов. Мне было стыдно глядеть в глаза собственной дочери. Жена беспрестанно плакала. Я старался поменьше бывать дома…

Через два месяца дочь Кариных вернулась в Москву и пришла к нам. Меня поразило, как она изменилась: бледная, худая, в глазах застыло горе. Ничего детского в её облике не осталось. "Я подала в прокуратуру заявление, – сказала она, – и прошу, чтобы люди, которые живут в нашей квартире, вернули мою одежду". Так посоветовал сделать человек, приютивший её в Саратове. "Я была в нашей пионерской дружине, – продолжала девочка, – и получила там удостоверение для прокуратуры, что меня два года назад приняли в пионеры. Но пионервожатый потребовал, чтобы я выступила на пионерском собрании и сказала, что одобряю расстрел моих родителей. Я выступила и сказала, что если они были шпионы, то это правильно, что их расстреляли. Но от меня потребовали сказать, что они на самом деле были шпионы и враги народа. Я сказала, что на самом деле… Но мне-то известно, что это неправда и они были честные люди. А те, кто их расстрелял, – вот они и есть настоящие шпионы!" – сердито закончила она. Девочка отказалась от еды и не пожелала взять денег…"

В это же самое время на митингах и в газетах до небес превозносили "гуманизм сталинской эпохи". Крики обездоленных детей заглушались дифирамбами "сталинской заботе о людях" и "трогательной любви к детям".

Уничтожение чекистских кадров в СССР было делом куда более лёгким, чем ликвидация тех же кадров за рубежом. Разумеется, с ними было бы легче расправиться, если бы удалось их заманить в Советский Союз.

Отзыв сотрудников НКВД из-за границы был деликатной операцией, требовавшей особого такта. Массовые расстрелы в СССР заставили закордонных сотрудников серьёзно опасаться за свою собственную судьбу. С другой стороны, отказ сотрудника вернуться из-за границы был связан с опасностью, что он раскроет Западу тайны чекистских операций на территории иностранных государств.

Сталин и Ежов не могли не принять во внимание эти обстоятельства. Чтобы не вызывать паники среди иностранных сотрудников НКВД, они временно воздержались от "чистки" Иностранного управления, которое руководило работой резидентов. Вот почему, безжалостно ликвидировав руководителей всех управлений, Ежов почти год не трогал начальника Иностранного управления НКВД Слуцкого.

У сотрудников, работавших за границей, следовало создать обманчивое впечатление, будто кровавая чистка к ним не относится.

Не доверяя ветеранам Иностранного управления и разрабатывая секретный план их уничтожения, Ежов образовал в декабре 1936 года так называемое Управление специальных операций, подчинённое лично ему. В его задачи входило выполнение за рубежом личных поручений Сталина, которые не могли быть поручены кадровым энкаведистам. В состав Управления входили подвижные группы, укомплектованные террористами и разъезжающие по разным странам с целью убийства лидеров зарубежных троцкистских партий, а также сотрудников НКВД, отказавшихся вернуться на родину. К январю 1937 года это Управление создало нелегальные представительства в трёх европейских столицах и в Мексике. Все его представители жили там с фальшивыми документами.

Отзыв сотрудников НКВД из-за рубежа начался летом 1937 года. Для начала отозвали тех, у кого в СССР оставались семьи. Это была наименее трудная часть операции: в сталинской системе жёны, и дети всегда считались надёжными заложниками. Отозванные сотрудники не были арестованы сразу по прибытии. Как правило, Слуцкий, выслушав их доклады, предоставлял им месячный отпуск и путёвку в южный дом отдыха или санаторий, предназначенный для видных советских чиновников. Оттуда они писали восторженные письма остающимся за границей товарищам. По возвращении с юга следовало назначение этих людей на нелегальную работу в какую-нибудь страну, где раньше им не приходилось бывать. Их снабжали фальшивыми документами; в назначенный день они должны были выехать поездом на новое место назначения. Нередко на вокзале их провожали друзья. Однако путешествие кончалось тут же под Москвой. В дороге их высаживали из поезда и доставляли в секретную тюрьму. Проходило несколько месяцев, прежде чем становилось известно, что эти сотрудники так и не появились в стране назначения.

Приблизительно в июле 1937 года резидент НКВД во Франции Николай Смирнов (его настоящая фамилия была Глинский) был вызван в Москву для доклада. Через неделю по прибытии в Москву он написал жене, остававшейся в Париже, что получил новое назначение – на подпольную работу в Китай и просит её срочно приехать и привезти с собой вещи. Смирнов проработал во Франции четыре года, так что его перевод в другую страну был вполне обычным делом. Парижские сотрудники НКВД ещё много лет оставались бы в неведении относительно судьбы Смирнова, если бы не произошло событие, которого люди Ежова не могли предвидеть.

Недели через две после того, как Смирнов уехал на родину, в Париж вернулась супруга некоего Грозовского – чекиста, работавшего во Франции. Она по секрету поведала женам других сотрудников, что перед отъездом из СССР зашла в гостиницу "Москва", где остановился Смирнов, чтобы получить его, так сказать, благословение на дорогу. Только она собралась постучать в дверь его номера, как дверь распахнулась и вышел Смирнов, сопровождаемый двумя вооружёнными агентами. Ей ничего не оставалось, как скорее повернуться и уйти прочь.

Жена Смирнова выехала в Москву в одном вагоне с советскими дипкурьерами. Вернувшись в Париж, дипкурьеры рассказали сотрудникам советского полпредства, что едва поезд подошёл к перрону Белорусского вокзала, в вагоне появился агент НКВД и попросил Смирнову следовать за ним.

– А где же мой муж? – спросила она, удивлённая тем, что его нет на перроне.

– Он ждёт вас в машине, – ответил агент.

Явно обеспокоенная, она последовала за ним. Когда они вышли из здания вокзала, подъехал старенький открытый газик; агент жестом предложил ей сесть в машину. Смирнова там не было. Несчастная женщина лишилась чувств, и дипкурьерам пришлось помочь агенту уложить её на сиденье автомобиля. С тех пор она как в воду канула.

Когда Ежов услышал, что парижские подчинённые Смирнова знают об его аресте, он велел распустить слух, будто Смирнов был французским и польским шпионом. Французским – потому, что работал во Франции; польским – потому что по происхождению был поляком.

Сотрудники НКВД в Париже не могли в это поверить, ибо знали преданность Смирнова своей стране. С другой стороны, будь Смирнов агентом французской контрразведки, это означало бы, что он передавал французам секретную информацию, которая была в его распоряжении, и уж наверняка передал бы шифр, с помощью которого резиденты НКВД во Франции сносились с Москвой. Если бы Ежов верил в измену Смирнова, первым долгом он должен был бы распорядиться сменить шифр и порвать все связи с тайными информаторами, которые при Смирнове поставляли резидентам французские секретные документы и сведения. Но Ежов не сделал ни того ни другого: резидентура продолжала пользоваться прежним шифром и услугами всё тех же информаторов.

В течение лета 1937 года под разными предлогами в Москву были отозваны примерно сорок сотрудников. Только пятеро из них отказались вернуться и предпочли остаться за границей; остальные попались в ежовскую ловушку. Из тех, кто не вернулся, я знал Игнатия Рейсса, глубоко законспирированного резидента НКВД, Вальтера Кривицкого, возглавлявшего резидентуру в Голландии, и двух тайных агентов, известных мне под псевдонимами Пауль и Бруно.

Раньше всех вышел из игры Игнатий Рейсс. В середине июля 1937 года он направил советскому полпредству в Париже письмо, предназначенное для ЦК партии. Рейсс информировал ЦК о том, что он порывает со сталинской контрреволюцией и "возвращается на свободу". Из того же письма следовало, что под свободой он понимает "возврат к Ленину, его учению и его делу".

Разрыв Рейсса с НКВД и партией являлся опасным прецедентом, которому могли последовать и другие сотрудники, работавшие за рубежом. Это наверняка привело бы к целой серии разоблачений, касающихся энкаведистских преступлений и кремлёвских тайн.

Когда Сталину доложили об "измене" Рейсса, он приказал Ежову уничтожить изменника, вместе с его женой и ребёнком. Это должно было стать наглядным предостережением всем потенциальным невозвращенцам.

Подвижная группа Управления специальных операций немедленно выехала из Москвы в Швейцарию, где скрывался Рейсс. Агенты Ежова рассчитывали на помощь друга семьи Рейссов, некоей Гертруды Шильдбах. Рейсс доверял госпоже Шильдбах, и с её помощью, действительно, удалось напасть на след "изменника". На рассвете 4 сентября тело Рейсса, изрешечённое пулями, было найдено на шоссе под Лозанной.

Гертруда Шильдбах и её сообщники бежали так поспешно, что в отеле, где они останавливались, остался их багаж. Среди вещей Шильдбах швейцарская полиция нашла коробку шоколадных конфет, отравленных стрихнином. Конфеты явно предназначались для ребёнка "изменника". У Шильдбах не хватило то ли времени, то ли совести, чтобы угостить ими ребёнка, привыкшего доверчиво играть с ней.

Убийство Игнатия Рейсса было организовано с такой быстротой, что он не успел даже сделать разоблачения, касавшиеся Сталина, к которым так стремился.

Не прошло, однако, и двух месяцев – и в СССР отказался вернуться ещё один резидент НКВД – Вальтер Кривицкий, до 1935 года работавший в Разведуправлении Красной армии. Он оставил свой пост в Гааге и приехал в Париж с женой и маленьким сыном.

Ежов немедленно направил во Францию аналогичную подвижную группу, и Кривицкий не прожил бы и месяца, если б не решительная акция французского правительства, которое предоставило ему вооружённую охрану и, кроме того, сделало Кремлю соответствующее предупреждение. В министерство иностранных дел Франции был вызван советский поверенный в делах Гиршфельд. Его попросили довести до сведения советского правительства, что французская общественность так возмущена только что совершённым похищением бывшего царского генерала Миллера, что в случае повторения советскими агентами аналогичных действий – похищения или убийства неугодных СССР лиц на французской территории, – правительство Франции окажется вынужденным порвать дипломатические отношения с Советским Союзом.

Похищение генерала Миллера, руководителя Российского общевоинского союза, средь бела дня, в самом центре Парижа, действительно ошеломило французов. Эта вылазка советской агентуры, совершённая 23 сентября 1937 года, фактически спасла Кривицкого. Но в конечном счёте он всё же не ушёл от Сталина. В 1941 году его нашли застреленным в одном из номеров вашингтонской гостиницы.

Ряд заграничных сотрудников НКВД исчез, не привлекая в отличие от Рейсса и Кривицкого внимания иностранной печати. Часто их ликвидировали только из-за того, что подозревали в намерениях порвать со сталинским режимом и остаться за границей.

В начале 1938 года в Бельгии был застрелен Агабеков, бывший резидент ОГПУ в Турции, порвавший со сталинским режимом ещё в 1929 году. Как видим, за ним охотились целых десять лет. Убийство Агабекова прошло почти незамеченным. Один только Бурцев, известный русский политэмигрант, регулярно встречавшийся с Агабековым, поднял тревогу после его таинственного исчезновения. Случай с Агабековым показал, что срок давности не имеет для "органов" никакого значения: сколько бы лет ни прошло после отказа резидента вернуться в СССР, люди Сталина рано или поздно нападут на его след и постараются его уничтожить.

Иностранцам, слабо разбиравшимся в особенностях сталинского аппарата власти, трудно было понять, почему многие советские работники покорно возвращались из-за границы в СССР, где за немногим исключением их ждала верная смерть. Но если подробнее рассмотреть дилемму, стоявшую перед сотрудниками НКВД, оказавшимися за рубежом, мы увидим, что сталинская система террора и шантажа не оставляла им выбора.

Решающим мотивом, удерживающим их от разрыва с режимом, была боязнь репрессий но отношению к членам их семей. Им всем был известен чрезвычайный закон, изданный Сталиным 8 июня 1934 года. Закон предусматривал в случае бегства военнослужащего за рубеж высылку его ближайших родственников в отдалённые районы Сибири, даже при условии, что они не знали о его намерениях. На энкаведистских "оперативках" было объявлено секретное дополнение к этому закону, которое гласило: если сотрудник НКВД откажется вернуться после заграничного задания, либо бежит из СССР, то его близкие подвергаются лишению свободы на срок до десяти лет. А в случае выдачи этим сотрудником государственной тайны, его близким грозила высшая мера наказания – смертная казнь. Отсюда становится понятным, что мало кто отваживался, переступая через трупы близких, порвать со сталинским режимом и обречь себя на вечно опасное существование в чужой стране.

Сотрудники НКВД, работавшие за границей, знали, что едва ли не в каждой стране НКВД имеет платных информаторов среди правительственных чиновников, иногда очень высокого ранга и что с их помощью подвижные группы Ежова без труда могут получить адрес "изменника" и прикончить его.

Особенно сложным было положение тех, у кого в семье были маленькие дети. Из Москвы мог поступить приказ попросту выкрасть их. Для бандитов вроде тех, что среди бела дня похитили в Париже двух русских генералов – Кутепова и Миллера, – не составило бы сложности завлечь в ловушку детей – обманом или силой.

Мне думается, что большинство сотрудников НКВД воз вращалось в Москву, как только из СССР приходил приказ, ещё и по такой причине: они не знали за собой никаких грехов по отношению к Сталину и его режиму. Странным образом люди верили в то, что по отношению к ним не будет учинено явной несправедливости, хотя и знали, как часто принципы справедливости грубейшим образом попирались, когда дело касалось других людей. Многие сотрудники НКВД надеялись, что, если они добровольно вернутся в Советский Союз именно в то время, когда их товарищей арестовывают и расстреливают, они тем самым докажут Сталину свою беззаветную преданность и уже за одно это заслужат иного отношения.

Среди сотрудников Иностранного управления НКВД, отозванных в 1937 году в СССР, был некто Малли (псевдоним – "Манн"), работавший в Европе в качестве нелегального резидента. Биография этого человека необычна.

В годы первой мировой войны он служил капелланом одного из венгерских полков, входивших в австро-венгерскую армию, и попал в плен к русским. Октябрьская революция сделала Малли большевиком. После гражданской войны партия направила его в ГПУ, где он несколько лег проработал в Управлении контрразведки. В начале 30-х годов его перевели в Иностранное управление и послали в Западную Европу нелегальным резидентом. В НКВД Малли пользовался репутацией одного из лучших работников своего управления. В то время как любому русскому сотруднику разведки приходилось скрывать свою национальность и усиленно работать над собой, чтобы сойти за гражданина какой-либо из европейских стран, Малли был прирождённым европейцем. Его с равной лёгкостью принимали за венгра, австрийца, немца или швейцарца. Он отличался смелостью и охотно брался в гитлеровской Германии за выполнение самых опасных заданий, каждое из которых могло кончиться для него смертью в гестаповском застенке. Слуцкий, очень ценивший Малли, приписывал его успехи внешнему обаянию этого человека и его внутреннему такту в общении с людьми. Внешне Малли, действительно, был очень привлекателен. Высокий, суровое мужественное лицо. Большие голубые глаза с почти детским выражением.

Несмотря на свой солидный стаж в партии и заслуги перед "органами", Малли очень стеснялся своего "поповского" прошлого. Ему казалось, что все вокруг и даже его коллеги видят в нём прежде всего бывшего венгерского капеллана. Поэтому Малли даже не мог считать себя полноценным членом партии, хотя, как известно, сам Сталин учился в духовной семинарии и до двадцатилетнего возраста зубрил катехизис, собираясь стать священником.

В дальнейшем оказалось, что это чувство неполноценности сыграло в жизни Малли роковую роль. И произошло это как раз в тот критический момент, когда следовало бы освободиться от подобных предрассудков и обрести полную ясность мышления.

В июле 1937 года Малли был отозван в Москву. Возвращаясь в СССР, он встретил в Париже одного из своих коллег, они заговорили об арестах и расстрелах чекистов, что для тех дней было обычным. Малли был очень подавлен тем, что именно в такое время ему приходится возвращаться в Москву. К тому же он знал, что трое его старых друзей по НКВД – Штейнбрук, Сили и Бодеско, подобно ему взятые русскими в плен в первую мировую войну, уже арестованы. Всё это не предвещало лично Малли ничего хорошего. "Я знаю, – мрачно заметил он – у меня, бывшего попа, нет шансов на спасение. Но я решил ехать, чтобы никто потом не говорил: этот поп и вправду оказался-таки шпионом!"

Я не очень понимал, что его заставляет ехать в Москву. Он не был связан по рукам и ногам, как многие из его русских коллег в Париже. Такие мотивы, как любовь к родине или страх за близких, тоже не играли для него никакой роли. Его родиной была Венгрия, а не Россия, и родных в СССР у него не было. Быть может, он решился на столь отчаянный шаг в силу профессиональной привычки к смертельной опасности? Или он полагал, что человеку, прошедшему путь от священника до атеиста и чекиста, нет больше места в буржуазном обществе?

Итак, Малли вернулся в Москву. Месяца три он спокойно работал в Иностранном управлении НКВД. Многие решили было, что он перехитрил судьбу и каким-то чудом избежал верной гибели. Однако в ноябре 1937 года Малли внезапно исчез. С тех пор о нём ничего не было известно.

В то время как разгром всех остальных управлений НКВД завершился очень быстро, аресты сотрудников Иностранного управления производились с большой осмотрительностью и были, так сказать, строго дозированными. До тех пор, пока начальник этого управления Слуцкий находился на своём посту, многим казалось, что Сталин решил не ослаблять это управление поголовными арестами, а, напротив, поберечь наиболее квалифицированные кадры, знающие заграницу и владеющие иностранными языками.

К началу 1938 года в СССР вернулось большинство ветеранов НКВД, работавших за рубежом. Теперь Сталин уже более не нуждался в сохранении такой приманки, как всё не смещённый Слуцкий.. 17 февраля в рабочее время Слуцкого, вызвали в кабинет его старого друга Михаила Фриновского, которого Ежов сделал одним из своих заместителей. Спустя полчаса Фриновский позвонил заместителю Слуцкого Шпигельглясу: "Зайдите ко мне!" В просторном кабинете Фриновского Шпигельгляс прежде всего увидел странную фигуру Слуцкого, бессильно сползшую с кресла. На столе перед ним стояли стакан чая и тарелка с печеньем. Слуцкий был мёртв. Шпигельгляс сразу же подумал, что Слуцкого убили, но лучше было не задавать вопросов. Нервничая, он предложил позвать врача, однако Фриновский заметил, что врач только что был и "медицина тут не поможет". "Сердечный приступ", – небрежно добавил он с видом знатока.

Фриновский назначил Шпигельгляса исполняющим обязанности начальника Иностранного управления и попросил его разослать во все зарубежные резидентуры циркулярное письмо, информирующее о смерти Слуцкого. По просьбе Фриновского Слуцкий был охарактеризован в этом письме как "верный сталинец, сгоревший на работе" и "крупный деятель, которого потерял НКВД". Эта фразеология должна была усыпить подозрения тех немногих ветеранов Иностранного управления, которые всё ещё находились за границей. Продолжая этот фарс, Ежов распорядился, чтобы гроб с телом Слуцкого был выставлен в главном клубе НКВД "для прощания с умершим" и чтобы вокруг гроба нёс дежурство почётный караул.

Этот маскарад, однако, не достиг цели, скорее наоборот. Сотрудники НКВД кое-что смыслили в судебной медицине и сразу же заметили на лице покойного характерные пятна – признак цианистого отравления.

Ежов не спешил рассылать циркулярное письмо о смерти Слуцкого, составленное Фриновским и Шпигельглясом: его не передали по телеграфу, а послали обычной дипломатической почтой, так что многие из работающих за границей узнали о смерти Слуцкого с трёхнедельным опозданием. Я, например, получил циркулярное письмо на двенадцатый день после смерти Слуцкого. За эти дни мне пришлось отправить несколько телеграмм на его имя и получить на них телеграфные ответы за его подписью. В "Правде", прибывшей к нам одновременно с циркулярным письмом, был опубликован короткий некролог, подписанный: "Группа товарищей". Ни нарком Ежов, ни его заместители не сочли нужным поставить свои подписи под некрологом.

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

Глава 1. «Великий перелом»
Правда ли, что в ссылку отправились 15 миллионов крестьян?

Минуло уже более восьми десятилетий с тех пор, как в 1930 году началась сплошная коллективизация крестьянских хозяйств, и как бы к этому сейчас ни относиться, она коренным образом изменила пути развития и уклад жизни деревни, стала важной судьбоносной вехой в истории нашей страны.

Не следует изображать дело так, что проведение радикальных социально-экономических преобразований в деревне вопреки воле и желанию большинства крестьян будто бы является большевистским изобретением. Такой подход к крестьянству находится в русле многовековых российских традиций . В эпоху крепостного права и после его отмены поземельные отношения регулировались посредством административного ресурса, а любые протестные проявления подавлялись по преимуществу мерами карательного характера. Такие острейшие протестные проявления, как разинщина или пугачевщина, в природе происхождения которых далеко не последнее место занимало недовольство существующими поземельными отношениями, подавлялись с особой жестокостью.

В современной литературе высказывается ряд оригинальных идей, некоторые из которых, мягко говоря, озадачивают. Чего стоят, например, определения, что система колхозов и совхозов есть якобы АгроГУЛАГ. Полагаем, не нужно объяснять, что такое ГУЛАГ и что такое организация сельскохозяйственного производства в форме колхозов и совхозов. Это же совершенно разные вещи. По нашему убеждению, подобные псевдоноваторские идеи следует решительно отметать как несостоятельные.

Довольно странно звучат также призывы вернуться к системе мелких единоличных хозяйств, существовавших до коллективизации. По всем канонам экономической науки колхоз при всех его недостатках по сравнению с мелким единоличным хозяйством – это значительно более передовая, более прогрессивная форма сельскохозяйственного производства.

Приведем такое образное сравнение. Допустим, археологи выявили какую-то археологическую культуру, носители которой достигли уровня бронзового века и вдруг на каком-то этапе утратили технику обработки металлов и откатились назад, в каменный век. Это регресс. Примерно то же самое означают и призывы вернуться к системе единоличных хозяйств периода 1920-х годов – пятиться назад, а надо, наверное, все-таки двигаться вперед. Правда, впереди много туманного и неясного относительно перспектив развития сельского хозяйства.

Как-то забывается, что в ту историческую эпоху, когда функционировала колхозно-совхозная система, наша страна сделала мощнейший индустриальный рывок, одержала победу в Великой Отечественной войне, превратилась в ядерную державу, вышла в космос.

Конечно, советская литература в силу известных причин была нашпигована всякого рода идеологическими штампами, шаблонами и стереотипами. Однако и в постсоветской литературе наблюдается нечто подобное, но, как правило, с противоположным знаком. Например, если советская литература была стереотипно антикулацкой, то постсоветская – не менее стереотипно прокулацкой.

Распространено мнение, что колхозно-совхозная система, положительно проявившая себя на определенных исторических этапах, тем не менее в долговременной исторической перспективе оказалась тупиковой, не способной решить продовольственную проблему в стране, что и обусловило ее кризис на рубеже 80-90-х годов ХХ века. Возможно, это и так, но нельзя забывать, что будь фермерские хозяйства на месте колхозов, то их в таких условиях неизбежно ожидало бы массовое банкротство, но колхозно-совхозная система в силу своей организации ухитрялась выживать. Во всяком случае, от этого немаловажного фактора нельзя абстрагироваться при оценке системы колхозов и совхозов и ее места и значения в отечественной аграрной истории.

Как известно, коллективизация сельского хозяйства в 1929–1933 годах сопровождалась раскулачиванием. В конце 1929 – начале 1930 года в некоторых краях и областях по решениям местных органов власти началось выселение кулаков за пределы области (края) с конфискацией имущества. В дальнейшем раскулачивание приняло более широкие масштабы. Кулаки были разделены на три категории: первая – контрреволюционный актив: кулаки, активно противодействующие организации колхозов, бегущие с постоянного места жительства и переходящие на нелегальное положение; вторая – наиболее богатые кулаки, местные кулацкие авторитеты, являющиеся оплотом кулацкого антисоветского актива; третья – остальные кулаки. На практике выселению с конфискацией имущества подвергались не только кулаки, но и так называемые подкулачники, т. е. середняки, бедняки и даже батраки, уличенные в прокулацких и антиколхозных действиях.

Главы кулацких семей первой категории арестовывались, и дела об их действиях передавались на рассмотрение спецтроек в составе представителей ПП (полномочное представительство) ОГПУ, обкомов (крайкомов) ВКП(б) и прокуратуры. Кулаки, отнесенные к третьей категории, как правило, переселялись внутри области или края, т. е. не направлялись на спецпоселение.

Раскулаченные крестьяне второй категории и семьи кулаков первой категории выселялись в отдаленные районы страны на спецпоселение, или трудпоселение (иначе это называлось «кулацкой ссылкой», или «трудовой ссылкой»). В справке Отдела по спецпереселенцам ГУЛАГа ОГПУ под названием «Сведения о высланном кулачестве в 1930–1931 годах» указывалось, что в это время было отправлено на спецпоселение 381 173 семьи общей численностью 1 803 392 человека. В этом же документе представлена статистика выселенных семей по регионам1
Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ). Ф. 9479. Оп. 1. Д. 89. Л. 205.

До 1934 года крестьяне, отправленные в «кулацкую ссылку», назывались спецпереселенцами, в 1934–1944 годах – трудпоселенцами, с марта 1944 года – снова спецпереселенцами (с 1949 года – спецпоселенцами) контингента «бывшие кулаки». Во второй половине 30-х годов наряду с названием «трудпоселенцы» продолжал употребляться и термин «спецпереселенцы» (как на бытовом уровне, так и в официальных документах).

Идея спецпоселенчества была впервые сформулирована в постановлении Политбюро ЦК ВКП(б) о выселении раскулачиваемых от 30 января 1930 года. В той части постановления, где речь шла о высылке кулаков в Северный край, Сибирь, Урал и Казахстан, имелось добавление: «Высылаемые кулаки подлежат расселению в этих районах небольшими поселками, которые управляются назначаемыми комендантами». И здесь же отмечалось: «Районами высылки должны быть необжитые и малообжитые местности с использованием высылаемых на сельскохозяйственных работах или промыслах (лес, рыба и пр.)»2
Спецпереселенцы – жертвы «сплошной коллективизации»: Из документов «особой папки» Политбюро ЦК ВКП(б). 1930–1932 гг. / Сост. Г. М. Адибеков // Исторический архив. 1994. № 4. С. 149.

Термин «спецпереселенцы», трансформировавшийся в конце 1940-х годов в «спецпоселенцы», обязан своим появлением «творчеству» комиссий В. В. Шмидта и В. Н. Толмачева. В апреле 1930 года была создана Всесоюзная комиссия «по устройству выселяемых кулаков» во главе с зам. председателя СНК СССР В. В. Шмидтом, а на российском республиканском уроне аналогичную по функциям комиссию возглавлял зам. наркома внутренних дел РСФСР В. Н. Толмачев. В первых протоколах этих комиссий сначала употреблялся термин «выселяемые кулаки», потом – «переселяемые кулаки», затем – «кулаки – переселенцы», и, наконец, в протоколе № 5 заседания комиссии Толмачева от 9 июня 1930 года впервые появилось обозначение «спецпереселенцы»3
Зеленин И. Е. Рецензия на сборники документов «Спецпереселенцы в Западной Сибири» // Отечественная история. 1996. № 5. С. 197; Красильников С. А. Серп и Молох. С. 23–24.

По-видимому, оно «наверху» всем понравилось, поскольку сразу же прочно вошло в тогдашний специфический лексикон.

Казалось бы, ситуация со статистикой направленного в 1930–1931 годах на спецпоселение кулачества предельно ясная. Однако в 2003 году в журнале «Вопросы истории» вышла статья В. П. Данилова, в которой утверждается, что «общая численность спецпереселенцев на 30 сентября 1931 года составила 517 665 семей, насчитывающих 2 437 062 человека»4
Данилов В. П. Необычный эпизод во взаимоотношениях ОГПУ и Политбюро (1931 г.) // Вопросы истории. 2003. № 10. С. 127.

Откуда же взялись эти цифры, не фигурирующие ни в одном из известных науке документов? Оказывается, их вывел сам Данилов, исходя из ошибочного представления, что переселенные внутри областей (136 639 семей, 633 670 человек) якобы не входят в общую статистику высланного кулачества. Поэтому он произвел такие арифметические действия: в семьях – 381 026 + 136 639 = 517 665; в людях – 1 803 392 + 633 670 = 2 437 062. Эти расчеты, конечно же, являются грубой ошибкой и серьезным искажением реальной картины. Переселенные внутри областей входят в общую статистику высланного кулачества, и, следовательно, расчет следует вести такой: всего выслано в 1930–1931 годах 381 026 семей (1 803 392 человека), из них 136 639 семей (633 670 человек) расселено внутри областей. Данные таблицы 1 не оставляют ни малейших сомнений на этот счет.

Для тех же, кто по-прежнему усматривает в «статистике Данилова» некое «серьезное научное открытие», еще более детально демонстрируем, как реально выглядят эти «расчеты»: в семьях – 244 387 + 136 639 + 136 639 = 517 665; в людях – 1 169 722 + 633 670 + 633 670 = 2 437 062. Тут уже совершенно ясно, что мы имеем дело не с «научным открытием», а с нелепой арифметической ошибкой. В обоих случаях одно из слагаемых приплюсовано дважды (видимо, по рассеянности). Конечно, В. П. Данилов не преследовал цель умышленно сфальсифицировать статистику – это досадное недоразумение, в целом совершенно не характерное для его научной деятельности.

Таблица 1. Межобластное и внутриобластное распределение направленного в «кулацкую ссылку» крестьянства в 1930–1931 годах5
ГАРФ. Ф. 9479. Оп. 1. Д. 89. Л. 205; Советская деревня глазами ОГПУ – НКВД: Документы и материалы. Т. 3. Кн. 1. М., 2003. С. 771–772.

В перспективе в ходе дальнейшего исследования реально возможны незначительные уточнения содержащихся в настоящей статье отдельных статистических показателей, но не влияющих на их масштаб. Поэтому встречающуюся в литературе и публицистике статистику принципиально иного масштаба можно смело квалифицировать как недостоверную.

Отсюда мы вынуждены опровергнуть и один из основных статистических постулатов А. И. Солженицына, согласно которому при раскулачивании в 1929–1930 годах было направлено «в тундру и тайгу миллионов пятнадцать мужиков (а как-то и не поболе)»6
Солженицын А. И. Архипелаг ГУЛАГ. М., 1989. Т. 1. С. 34.

Эта «статистика» (разумеется, чисто интуитивная, без опоры на какие-либо документы) присутствует в его знаменитом труде «Архипелаг ГУЛАГ». Здесь допущено преувеличение более чем в семь раз.

В 1932–1933 годах на спецпоселение поступило еще свыше 300 тыс. человек, подавляющее большинство которых составляли раскулаченные крестьяне. Таким образом, всего за 1929–1933 годы в «кулацкую ссылку» было направлено более 2,1 млн человек. Однако наличие этих людей на спецпоселении (трудпоселении) на определенные даты всегда было значительно ниже указанного числа из-за большой убыли (массовые побеги, высокая смертность, освобождение «неправильно высланных» и др.). По состоянию на 1 января каждого года численность спецпереселенцев (трудпоселенцев) в 1932–1940 годах выглядела так: 1932 год – 1 317 022, 1933 год – 1 142 084, 1934 год – 1 072 546, 1935 год – 973 693, 1936 год – 1 060 361, 1937 год – 1 053 137, 1938 год – 1 010 749, 1939 год – 987 918, 1940 год – 997 513 человек7
ГАРФ. Ф. 9479. Оп. 1. Д. 89. Л. 209–216.

К началу 1932 года на учете в «кулацкой ссылке» числилось свыше 1,3 млн спецпереселенцев, а было их направлено туда в 1930–1931 годах немногим более 1,8 млн. Следовательно, за 1930–1931 годы убыль составила около 0,5 млн человек. В документах нет указаний на то, из каких компонентов слагалась эта убыль. Конечно, не вызывает сомнений, что главными компонентами являлись побеги и смертность. Причем, как правило, на первом место по численности находились бежавшие, на втором – умершие. Например, в 1930–1931 годах в систему уральских трестов «Западолес» и «Свердлес» было передано 130 613 спецпереселенцев, из них к середине 1934 года 60 214 бежало и 31 240 умерло8
ГАРФ. Ф. 9479. Оп. 1. Д. 22. Л. 42.

Это же подтверждают и имеющиеся у нас сведения по отдельным районам. В Коми-Пермяцком округе из 26 964 спецпереселенцев к середине 1934 года бежало 8904 и умерло 7249, в Чердынском районе Свердловской области из 20 323 – соответственно 7993 и 4182 и т. д. Такая ситуация, при которой число умерших было больше количества бежавших, тоже не была редкостью. Так, в Ныробском районе Свердловской области за тот же срок из 12 184 спецпереселенцев бежало 2474 и умерло 3853, в Красновишерском районе из 17 312 – соответственно 3282 и 6300 человек9

Из указанной убыли за 1930–1931 годы (0,5 млн человек) число умерших составляло, по нашим оценкам, не более 200 тыс. (включая умерших при транспортировке в «кулацкую ссылку» из родных сел и деревень). Относительно умерших в «кулацкой ссылке» в 1932–1940 годах имеется точная статистика – 389 521 человек. Количество родившихся в спецпереселенческих семьях в 1930–1931 годы не представляется возможным установить даже приблизительно, а за 1932–1940 годы этот показатель составил 230 258 человек. Причем отрицательное сальдо между рождаемостью и смертностью сохранялось в «кулацкой ссылке» до 1934 года включительно (см. табл. 2).

В момент прибытия на спецпоселение сотрудники органов ОГПУ – НКВД нередко производили сортировку выселенных кулаков. Одни из них освобождались, другие направлялись в лагеря ГУЛАГа, но большинство оставалось на спецпоселении. В рапорте от 20 мая 1933 года начальник ГУЛАГа М. Д. Берман докладывал заместителям председателя ОГПУ Я. С. Агранову и Г. Е. Прокофьеву: «По сообщению СИБЛАГа ОГПУ, из числа прибывших в Томск контингентов с Северного Кавказа, по состоянию на 20 мая с.г., произведена согласно Ваших указаний проверка 9868 человек. Из этого количества решением Тройки ПП ОГПУ ЗСК вовсе освобождено – 85 человек, освобождено с ограничениями – 2422, осуждено в лагеря – 64, а остальные 7297 человек направляются в труд-поселки»10
ГАРФ. Ф. 9479. Оп. 1. Д. 19. Л. 4.

Много людей умирало в пути следования в «кулацкую ссылку». В одном из рапортов М. Д. Бермана на имя Г. Г. Ягоды отмечалось (май 1933 года): «Несмотря на Ваши неоднократные указания ПП ОГПУ СКК о порядке комплектования и организации эшелонов, направляемых в лагеря и трудпоселки ОГПУ, состояние вновь прибывающих эшелонов совершенно неблагополучное. Во всех прибывающих из Северного Кавказа эшелонах отмечена исключительно высокая смертность и заболеваемость, преимущественно сыпным тифом и острожелудочными заболеваниями.

По сообщению Нач. Сиблага ОГПУ, из состава прибывших из Сев. Кавказа в Новосибирск эшелонов трудпоселенцев № 24, 25, 26, 27, 28 и 29 общей численностью в 10 185 человек умер в пути 341 человек, т. е. 3,3 %, в том числе значительное количество от истощения. Такая высокая смертность объясняется:

1) преступно-халатным отношением к отбору контингентов, выселяемых в трудпоселки, результатом чего явилось включение в этапы больных, стариков, явно не могущих по состоянию здоровья выдержать длительную перевозку;

2) невыполнением указаний директивных органов о выделении выселяемым в трудпоселки 2-месячного запаса продовольствия; в указанных эшелонах трудпоселенцы никаких собственных запасов продовольствия не имели и во время пути снабжались только хлебом скверного качества в количестве от 200 до 400 грамм;

3) горячей пищей эшелоны снабжены не были, кипятком снабжались совершенно неудовлетворительно, с большими перебоями, потребление сырой воды вызвало массовые заболевания…»11
ГАРФ. Ф. 9479. Оп. 1. Д. 19. Л. 1.

Существовал предельно прагматический взгляд на выселяемых кулаков как на будущую рабсилу в районах нового хозяйственного освоения. Отсюда полная непреклонность при рассмотрении просьб трудоспособных кулаков не выселять их в отдаленные края и очевидная либеральность, если эти просьбы исходили от нетрудоспособных лиц. Так, в «меморандуме» Г. Г. Ягоды, адресованном 20 мая 1931 года председателю ГПУ Белорусской ССР С. Ф. Реденсу, указывалось: «Детей выселяемых кулаков до 10-летнего возраста и стариков старше 65 лет разрешается оставлять родственникам и знакомым, изъявившим желание их содержать… Семьи кулаков, не имеющие трудоспособных мужчин, выселению не подлежат»12
ГАРФ. Ф. 9479. Оп. 1. Д. 3. Л. 14.

Однако на практике такие указания сплошь и рядом не выполнялись. В рапорте зам. начальника ГУЛАГа И. И. Плинера от 26 июля 1933 года на имя Г. Г. Ягоды отмечалось: «Вопреки Вашим категорическим указаниям о ненаправлении в трудпоселки семей, не имеющих в своем составе трудоспособных, по сообщению начальника СИБЛАГа, в эшелонах с высланными кулаками, прибывших в Томск с Северного Кавказа, имеется 930 человек совершенно нетрудоспособных…»13
ГАРФ. Ф. 9479. Оп. 1. Д. 19. Л. 8.

В рапорте М. Д. Бермана от 8 июня 1933 года на имя Г. Г. Ягоды отмечались следующие неблагополучные, по его мнению, моменты в комплектовании и организации эшелонов с выселенными кулаками: высокая смертность и заболеваемость сыпным тифом, острожелудочными заболеваниями и даже натуральной оспой; очень много истощенных, стариков, не могущих быть совершенно использованными; поголовная вшивость; полнейшее пренебрежение к учету (отсутствие личных дел, постановлений о выселении, искажения фамилий, неполнота учетных данных и т. п.); даже засылка людей, не подпадающих под действие постановления СНК СССР за № 775/146с от 20 апреля 1933 года; после прибытия эшелонов к месту назначения иногда выясняется, отмечал Берман, что среди выселенных имеются рабочие, комсомольцы, иностранцы14
ГАРФ. Ф. 9479. Оп. 1. Д. 19. Л. 7.

У вновь прибывавших в «кулацкую ссылку» показатели рождаемости и смертности всегда были значительно худшими, чем у относительных «старожилов». Например, 1 января 1934 года в составе 1 072 546 спецпереселенцев было 955 893 «старожила» (поступившие в «кулацкую ссылку» в 1929–1932 годах) и 116 653 «новосела» (поступившие в 1933 году). Всего за 1933 год в «кулацкой ссылке» родилось 17 082 и умер 151 601 человек, в том числе у «старожилов» – соответственно 16 539 и 129 800, у «новоселов» – 543 и 21 801 человек15
ГАРФ. Ф. 9479. Оп. 1. Д. 89. Л. 207.

Если у «старожилов» в течение 1933 года умерло больше, чем родилось, в 7,8 раз, то у «новоселов» – в 40 раз!

Особенно велика была детская смертность. В докладной записке Г. Г. Ягоды от 26 октября 1931 года на имя председателя ЦКК ВКП(б) и наркома РКИ Я. Э. Рудзутака отмечалось: «Заболеваемость и смертность с/переселенцев велика… Месячная смертность равна 1,3 % к населению за месяц в Северном Казахстане и 0,8 % в Нарымском крае. В числе умерших особенно много детей младших групп. Так, в возрасте до 3 лет умирает в месяц 8-12 % этой группы, а в Магнитогорске еще более, до 15 % в месяц. Следует отметить, что в основном большая смертность зависит не от эпидемических заболеваний, а от жилищного и бытового неустройства, причем детская смертность повышается в связи с отсутствием необходимого питания»16
ГАРФ. Ф. 9479. Оп. 1. Д. 7. Л. 9.

Высокий уровень детской смертности входил в число главных причин отрицательного сальдо между рождаемостью и смертностью у спецпереселенцев. Например, в 1932 году в Хибиногорске (Кировске) Мурманского округа у спецпереселенцев родилось 420 и умерло 864 человека, причем среди умерших было 589 детей. Таким образом, в данном случае 68,2 % общей смертности спецпереселенцев приходилось на детскую смертность. К середине 1935 года детская смертность резко снизилась. Так, в том же Кировске в 1935 году она понизились у спецпереселенцев по сравнению с 1934 годом на 40 %17
Шашков В. Я. Спецпереселенцы на Мурмане. С. 124.

Детская беспризорность в «кулацкой ссылке» вплоть до середины 30-х годов была обычным явлением. Только в трудпоселках «Западолеса» (Западный Урал) в конце 1934 года было установлено 2850 детей-беспризорников, родители которых умерли или бежали18
ГАРФ. Ф. 9479. Оп. 1. Д. 22. Л. 43.

Таблица 2. Показатели рождаемости, смертности и бегства спецпереселенцев (трудпоселенцев) в 1932–1940 годах19
ГАРФ. Ф. 9479. Оп. 1. Д. 89. Л. 216.

Направление больших масс людей на спецпоселение – следствие государственной политики спецколонизации, т. е. освоения необжитых и малообжитых районов страны посредством насильственных переселений. В постановлении СНК РСФСР от 18 августа 1930 года «О мероприятиях по проведению спецколонизации в Северном и Сибирском краях и Уральской области» указывалось:

«1. Возложить на Наркомзем РСФСР проведение земельного и хозяйственного устройства спецпереселенцев и их семей, занимающихся сельским хозяйством, в Северном и Сибирском краях и Уральской области.

2. Поручить ВСНХ РСФСР, НКторгу и другим хозяйственным органам, по соглашению с НКземом и Наркомвнуделом РСФСР, проведение устройства спецпереселенцев, используемых по линии промышленности и промыслов.

3. Признать необходимым при проведении спецколонизации:

а) максимально использовать рабочую силу спецпереселенцев на лесоразработках, на рыбных и иных промыслах в отдаленных, остронуждающихся в рабочей силе районах, и б) в сельском хозяйстве устраивать лишь тех спецпереселенцев, рабочая сила которых не может быть использована на лесоразработках и промыслах.

4. Поручить НКзему РСФСР совместно с ВСНХ РСФСР, НКторгом и с соответствующими краевыми (областными) исполкомами и по соглашению с НКВД РСФСР разработать в соответствии с указаниями п. 3 настоящего постановления конкретные хозяйственные мероприятия по использованию спецпереселенцев»20
ГАРФ. Ф. 9479. Оп. 1. Д. 1. Л. 1.

Н.БОЛТЯНСКАЯ: Здравствуйте. Вы слушаете «Эхо Москвы», вы смотрите телеканал RTVi. Цикл передач «Именем Сталина» совместно с издательством «Российская Политическая Энциклопедия» при поддержке Фонда имени первого президента России Бориса Николаевича Ельцина. Я – Нателла Болтянская, у нас в гостях историк Никита Петров. Здравствуйте.

Н.ПЕТРОВ: Добрый вечер.

Н.БОЛТЯНСКАЯ: И мы с вами сегодня обсуждаем такую связку как Сталин и НКВД. То есть уже в какой-то степени является общим местом, что репрессивный механизм держался на плечах именно чекистов с их горячим сердцем, чистыми руками и холодной головой. А вот поговорить о том, как строились эти взаимоотношения между, собственно, механизмом и его владельцем, если так можно говорить, мне кажется очень интересно. Тем более, что вы в свое время… Вы у нас были первой ласточкой, говорили мы с вами о железном зоркоглазом наркоме Ежове, и насколько я знаю, вы достаточно подробно занимаетесь темой Сталина и его репрессивного аппарата.

Н.ПЕТРОВ: Ну, в общем, да. И довольно много уже удалось выпустить и сборников документов, и книг, которые посвящены как раз этой сложной и основной для советской эпохи теме – это взаимоотношения «власть и спецслужбы», «власть и карательный аппарат».

Н.БОЛТЯНСКАЯ: У меня к вам первый вопрос. Вот, скажите пожалуйста, на каком этапе существования именно сталинского государства – я не беру сейчас советское государство в период его становления, Гражданской войны – было определено, что основным, так скажем, аппаратом, призванным держать в руках огромное государство станет именно НКВД?

Н.ПЕТРОВ: Ну, нам в любом случае, обсуждая эту тему, не уйти от некоей основы. Чем, собственно говоря, была советская госбезопасность? Во что собой представлял этот аппарат? И как он появился? Ведь те принципы, которые были заложены еще вы 1917-м году, они, на самом деле, оставались незыблемыми и многие годы позже, и до того как Сталин, собственно, пришел к власти. Как аппарат особого рода. И это своего рода и был для советской власти тот, ну, скажем, базис, на котором зиждилась власть, которая не могла обходиться без подавления, без проведения широких репрессий. И отсюда складывались и особые антиправовые устои, которые существовали в ВЧК, потом в ОГПУ, а потом и в НКВД.

Другое дело, что время от времени появлялись законы, подзаконные акты. Но нужно учитывать первое. Когда этот аппарат появился, он руководствовался революционной целесообразностью.

Н.БОЛТЯНСКАЯ: А не законом?

Н.ПЕТРОВ: Да. Не было Уголовного кодекса до 1922-го года. И один из трубадуров красного террора Лацис даже четко и ясно писал, что «ЧК, прежде всего, определяет классовую сущность противостоящего ей противника. И исходя из вредности или полезности, решает судьбу человека.

Н.БОЛТЯНСКАЯ: Никита, скажите пожалуйста, вот изменение названий – Чрезвычайная Комиссия, Политуправление и Народный Комиссариат Внутренних Дел – чем вообще обусловлены эти смены афиш?

Н.ПЕТРОВ: Ну, появляясь как Чрезвычайная Комиссия, этот орган, конечно же, отражал некий романтизм советских вождей, которые полагали, что вот стоит только разбить всех противников, и уже никакой чрезвычайщины не будет. На самом деле, чрезвычайщина в деятельности госбезопасности – она, я беру на себя смелость это утверждать, продолжалась до самого конца советской власти, только она меняла формы. Ведь самое главное, что было в сталинские годы, а родилось, естественно, в 1917-м году, это внесудебные функции, которые имел этот орган. То есть дознание и следствие не были отделены от расправы, не было независимой инстанции, которая потом по результатам дознания вынесет свой вердикт. Нет – те же люди, которые вели следствие, те же и предлагали меры наказания, те же, то есть их начальники, утверждали это и их же сослуживцы этот приговор тут же исполняли. То есть это такое, я бы сказал, безотходное производство: раз туда человек попадал внутрь, его дело уже не попадало ни в какой суд.

Другое дело, что потом возникала идея некоей законности, пусть и социалистической, но законности. И уже были трибуналы, уже появилась Военная Коллегия Верховного суда. Но до 1934-го года преемник ВЧК – ОГПУ рассматривал дела внутри себя. То есть коллегия ОГПУ приговаривала к расстрелу – это была внесудебная репрессия.

Н.БОЛТЯНСКАЯ: Вы знаете, не так давно мне принесли книжку, выпущенную «Мемориалом», книжку «Агнесса». И там описывается быт жены достаточно высокопоставленного, как я понимаю, сотрудника НКВД. Меня поразило там несколько моментов. Один из моментов: когда она говорит своему мужу «А вот если ты узнаешь, что я – белогвардейская шпионка, ты будешь против меня предпринимать какие-то действия?», на что он ей спокойно отвечает: «Я тебя расстреляю». И в какой-то момент она понимает, что не шутит ее любимый муж. А вопрос вот в чем. Вот знаете, когда после Нюрнбергского процесса, после того, как нацизм был разгромлен, ведь, строить новое государство нужно было на обломках старого. И насколько я понимаю, достаточное количество немцев, например, было как-то задействовано в нацистских организациях, учреждениях. Ну, это были кирпичи, из которых можно было построить, я не знаю, Детский сад, а можно было построить тюрьму. Точно так же и с сотрудниками ВЧК, ОГПУ, НКВД. Насколько я понимаю, это были такие же советские, российские люди, которые ходили рядом, чьи родственники могли пухнуть от голода в деревне. Вот как создавалась эта опричнина? Как она формировалась в особое государство в государстве? Такой долгий заход я сделала, да?

Н.ПЕТРОВ: Нет, не сразу. Заход-то правильный. Не сразу, постепенно. Конечно, мы понимаем, что исходный материал, если так можно выразиться, для того, чтобы набирать в качестве кадров в карательные структуры, он, конечно же, был тот же, который был и до 1917-го года, то есть это те же наши сограждане. Может быть, отчасти те, кто был лишен возможности делать быструю карьеру при царском режиме, выходцы с национальных окраин, люди, как теперь модно говорить, нерусской национальности. Ну, это вполне понятно, потому что революция – это как…

Н.БОЛТЯНСКАЯ: К ним, кстати, особые претензии у сталинистов.

Н.ПЕТРОВ: А это я вполне понимаю. И к латышам, и к евреям, и к полякам, которых, действительно, оказалось немало в карательных органах, даже китайцев. И к венграм, и к некоторым бывшим военнопленным Первой мировой войны, таким как Карл Паукер, который возглавил охрану Сталина, а на самом деле был всего лишь навсего венским парикмахером. Но это и есть вот та самая возможность, вот тот социальный лифт 1917-го года, когда можно было сразу пробиться на самую вершину.

И, действительно, даже Дзержинский в свое время писал письмо, что слишком много примазавшихся к ВЧК. Это гигантские возможности организация давала. А клан, а орден складывался, конечно же, постепенно. Одним из идеологов вот этого орденского сознания был, конечно, Ягода, который как раз об этом даже в открытую писал в своих письмах, когда говорил, кого назначать значком «Почетный чекист», а кого не награждать.

Н.БОЛТЯНСКАЯ: А по каким принципам это делалось?

Н.ПЕТРОВ: А это должен быть человек наш, вот именно в ордене.

Н.БОЛТЯНСКАЯ: То есть личная верность?

Н.ПЕТРОВ: Ну, даже не личная верность. Это должен быть какой-то особый человек. Он не должен иметь там, я не знаю, каких-то связей с торговлей. Ну, ничего, на самом деле, я бы сказал, даже человечного.

Н.БОЛТЯНСКАЯ: Может быть так, что у человека не должно быть чего-то, что препятствовало бы его, скажем так, стопроцентной растворяемости в рядах. То есть, там, семья, я не знаю, какие-то… Так?

Н.ПЕТРОВ: Ну, только мешает – я согласен. Поэтому разговор Миронова- Короля со своей женой, о котором вы упомянули раньше, о том, что будь она белогвардейкой, расстрелял не задумавшись, он, конечно же, имеет под собой основание. Во-первых, самое интересное, что одно дело – теория. Но теория, брат, суха. А на практике чекисты очень часто в жены брали как раз бывших дворянок, что многих из них впоследствии в 1937-м году сгубило.

Поэтому орден складывался не сразу. Но главное – что Сталин, будучи генсеком, как только он возглавил секретариат ЦК, тогда еще техническую должность, он тут же подчинил себе всю корреспонденцию, которая выходила из недр ГПУ. В 1922-м году было специальное сталинское распоряжение Енукидзе как секретарю ВЦИК не рассматривать материалы, которые поступают из ОГПУ напрямую, а только через Политбюро. То есть Политбюро как контролирующая и связующая инстанция, а все бумаги в Политбюро регулирует генеральный секретарь Сталин.

Н.БОЛТЯНСКАЯ: Ну, понятно. Вот вопрос, пришедший из Канады: «Какой смысл в передаче, если архивы засекречены?»

Н.ПЕТРОВ: Хороший вопрос – я тоже его читал, и могу сказать одно. Что есть безусловная проблема, связанная с доступом к архивной информации, и неоправданно закрыты очень многие документы, очень давние, которые связаны и с массовыми репрессиями, и с историей страны. Но не нужно забывать, что были 90-е годы, которые ныне теперь модно ругать и называть «лихими». И именно в эти 90-е годы огромное количество материалов было и открыто, и опубликовано. И вот те, допустим, 50 томов, которые выпустил международный фонд «Демократия» и те тома, которые публикуются в «РОССПЭНе» в серии «История сталинизма», которые снабжены подборками документов, и многие-многие другие документальные издания, и в том числе издания, которые подготовил, выпустил мемориал – они, на самом деле, базируются именно на этих открытых источниках. И если мы возьмем, допустим, трехтомник «Реабилитация», изданный международным фондом «Демократия», вы узнаете реестр всех сталинских преступлений.

Там и докладные записки, и аналитическая записка Шверника 1963-го года, где уже все поименовано. Каждый шаг, каждая операция, каждая репрессивная кампания документирована, снабжена, объяснена. В общем, одним словом, я даже удивляюсь иногда, когда говорят, что не хватает каких-то документов, которые пролили бы свет нам на тайны советской эпохи.

Н.БОЛТЯНСКАЯ: Ну, вы знаете что? Когда читаешь письма наших слушателей и зрителей, которые утверждают, что, дескать, репрессии были результатом перегиба на местах, почему-то никому не приходит в голову заглянуть на сайт того же мемориала и увидеть сталинские расстрельные списки, да? У меня к вам вот какой вопрос. Вот скажите пожалуйста, что можно считать… Ведь был же такой относительно вегетарианский период существования государства молодого советского. Что можно считать первой масштабной репрессивной кампанией, опиравшейся на силы НКВД, ОГПУ, ВЧК?

Н.ПЕТРОВ: Ну, вообще-то, если говорить о вегетарианстве, оно никогда не было свойственно советской эпохе. Мы можем говорить о меньшей кровожадности и большей кровожадности, уж простите. (смеется)

Н.БОЛТЯНСКАЯ: Понимаете, философский пароход – это ужасно. Но лучше философский пароход, нежели массовый отстрел все тех же людей, которые уехали, уплыли на этом пароходе, правда?

Н.ПЕТРОВ: Согласен. Складывается впечатление, что людоед сыт. И ему вот именно эти 300 философов и писателей в данный момент есть не хочется. Но это на самом деле все диктуется некоей политической целесообразностью. После Кронштадского мятежа, после Антоновского восстания, после введения НЭПа – это есть некое тактическое отступление советской власти.

Советская власть не меняет своих привычек, но она на время загоняет эти привычки, знаете как воспитание человека? Оно не позволяет проявлять некие инстинкты, которые, если он напьется, они тут же из него иногда и пойдут.

Н.БОЛТЯНСКАЯ: Ну понятно, да.

Н.ПЕТРОВ: Поэтому здесь то же самое. Это типичное, я бы сказал, тактическое отступление. В другие годы, в другие эпохи загнали бы всех в лагеря.

Н.БОЛТЯНСКАЯ: Никит, ну, существует там, я не знаю, подавление конкретного мятежа или конкретных антисоветских выступлений с помощью региональных сил. А существует кампания по изъятию продовольственных излишков, уже такая масштабная, в масштабе самой страны.

Н.ПЕТРОВ: Да, репрессивно-хозяйственная.

Н.БОЛТЯНСКАЯ: Что, на ваш взгляд, еще раз повторю, можно считать первой масштабной репрессивной кампанией, опиравшейся на… Как называлось в то время?

Н.ПЕТРОВ: ВЧК. Ну, это, конечно же, «красный террор». Это тот момент, когда после покушения на Ленина, тут же развернулись, действительно, массовые аресты. И именно не виновных людей, а заложников, то есть по классовому признаку. Чиновники бывшие царского режима, бывшие офицеры и многие-многие-многие другие, кто с точки зрения советской власти – такая, тревожная публика с точки зрения советской власти. Загнать всех в спецлагеря и заставить трудиться, в концлагеря.

Н.БОЛТЯНСКАЯ: А скажите пожалуйста, вот с какого-то момента начинаются, так скажем, количественные разнарядки. Когда в конкретные регионы поступает приказ о том, что такое-то количество людей должно быть арестовано или проходить по каким-то делам – вы лучше меня это знаете.

Н.ПЕТРОВ: Ну, да.

Н.БОЛТЯНСКАЯ: Каким годом это можно датировать? Вот не борьбу с классовыми врагами, а конкретно «мне нужно 500 человек».

Н.ПЕТРОВ: Здесь, действительно так: что мы должны отрешиться от вполне понятного нам и известного в истории то, что называется штучной продукцией, - это вот то, что постоянно есть какой-то репрессивный фон, когда людей арестовывают. Либо их рассматривают как врагов, либо с точки зрения власти они поступили как-то предосудительно. А вот массовые кампании – они идут тоже с самого начала советской власти, вот как я уже сказал, с 1918-го года это кампания «красного террора». И впервые применяются квоты или так называемые лимиты, как они стали позже называться, это, конечно же, в ходе раскулачивания, в ходе масштабной операции по выселению крестьян, по насильной коллективизации, по проведению репрессий в деревне. Это февраль 1930-го года, когда впервые появились эти квоты – сколько из какой области должно быть выселено.

Там не было, конечно, квот на аресты, но наиболее активные, те, кто сопротивляется советской власти, или кто представляет потенциальную опасность с точки зрения ОГПУ, они должны были быть арестованы. А тогда же была и введена эта мера внесудебной ответственности, спущенная на места. То есть когда региональные тройки уже принимали решения о том, расстрелять человека или нет. То есть это еще и некое такое делегирование внесудебных полномочий с центра на места – это как раз характерный признак такой массовой репрессивной кампании.

Н.БОЛТЯНСКАЯ: А скажите пожалуйста. Вот при всем при том, что – я не могу себя лично упрекнуть в симпатии к карательным органам советской власти – но, наверное, можно предположить, что среди людей, которые там работали, были те, кто был искренне убежден в правильности собственных деяний. И, собственно, мой вопрос повторяет Артем, студент из Ставрополя: «Были ли среди руководства НКВД порядочные люди?»

Н.ПЕТРОВ: Это, на самом деле, при всей такой простоте очень сложный вопрос, потому что, что мы будем брать за критерий порядочности? Убежденный и такой, я бы сказал, твердолобый, твердокаменный коммунист с какой точки зрения будет нами считаться порядочным человеком, если он с легкостью убивает так называемых классовых врагов?

Н.БОЛТЯНСКАЯ: А вы знаете, я вам отвечу.

Н.ПЕТРОВ: Внутренне он, может быть, считает себя порядочным человеком. Он верит в коммунизм, он верит в идеалы партии, он верит в то, что ему приказывают правильные вещи делать. И, ну, я не знаю, он не обманывает жену, он не обманывает детей, он честен во всем и до конца. Но в чем его порядочность? Он на самом деле есть орудие в руках маститых убийц. Я не могу, у меня язык не повернется назвать его порядочным.

Другое дело, что часто с этими людьми потом происходили трагедии, например, в 1937-м году. Когда вдруг он понимал, что теперь партия или теперь руководство НКВД слишком далеко зашли, и кажется, это совсем расходится с теми идеалами и теориями, в которые он верил тогда в «гражданку», когда он видел перед собой классового врага, как ему казалось.

Н.БОЛТЯНСКАЯ: Вы о каких-то конкретных людях говорите сейчас?

Н.ПЕТРОВ: Да. Вот, например, многие застрелились. Кто-то пытался уйти в сторону. Один, например – у нас есть такой пример в мемориальском архиве – некоторый Сидоров-Шестеркин из секретного политического отдела просто стал сумасшедшим. Не знаю, на самом деле или нет – скорее всего, нет. Но тем самым спас себе жизнь.

Н.БОЛТЯНСКАЯ: Еще несколько вопросов, смысл которых сводится к одному: кто был хуже всех? Там, кто был хуже, Сталин или Берия? Ягода или Ежов? Ну, в общем, это целая группа вопросов, пришедших смсками. Можете ответить на такой вопрос?

Н.ПЕТРОВ: Я бы, конечно, мог выстроить некий рейтинг этих подручных Сталина, которые, выполняя его волю, проводили широкие репрессии. Но вы знаете, плох и Ягода, плох и Ежов, плох и Берия. И Абакумов, и Меркулов ничуть не лучше. Другое дело, что за каждым из них разное число жертв. На время Ежова пришлось, конечно же, максимальное количество расстрелов, и 700 тысяч убитых только за 15 месяцев – это, конечно, вершина этого рейтинга и, пожалуй, наиболее кровавым из руководителей советских спецслужб является Ежов. Но Ягода, который с легкостью также, между прочим, посылал людей на смерть, выполнял сталинские распоряжения, хотя был в душе – вот когда мы говорим о порядочных людях – он больше романтик, Ягода. Но вместе с тем Ягода и хитрый интриган, Ягода и царедворец.

Н.БОЛТЯНСКАЯ: И тут, опять же, нельзя не вспомнить, что когда появился Берия на этом посту, то многие считали, что это…

Н.ПЕТРОВ: Нормализатор. И так оно сначала и случилось – Берия выпускал каких-то людей из тюрем, потому что слишком много их посадили в 1937-1938 году. Но это вовсе не означало, что Берия не проводил репрессии на тех новых территориях, куда пришла, например, Красная армия в 1939-м году. То есть в Западной Белоруссии, на Западной Украине, в Прибалтике в 1940-1941 году масштабнейшие репрессии. То есть советский режим оставался верен себе: на те новые места, куда он пришел, он там проводил директивы Сталина, которые тот выработал еще в 1933-м году, когда говорил о том, какие категории нам для социализма не подходят, кто подлежит искоренению. Так что в каком-то смысле выстраивать рейтинг руководителей госбезопасности – дело, я бы сказал, неблагодарное.

Н.БОЛТЯНСКАЯ: Ну, в общем, оба хуже?

Н.ПЕТРОВ: Ну, вы понимаете, кому-то, может быть, будет симпатичен Ягода, а кому-то, например, Ежов. Но я не знаю, что это за природа таких симпатий.

Н.БОЛТЯНСКАЯ: Вопрос от Андрея из Москвы: «Какова средняя численность кадрового состава и агентурно-осведомительской сети хотя бы в процентах к населению НКВД при Сталине. Правда ли, что сотрудничество с НКВД было необходимым условием любой даже самой мало-мальской карьеры?»

Н.ПЕТРОВ: Понимаете, это и есть, кстати говоря, та самая основа, которая принципиально отличает советский полицейский аппарат, советскую тайную полицию от спецслужб мира, как мы их могли бы определить. Дело в том, что советская госбезопасность, советский тайный аппарат – это совсем другой природы явление. И держалась эта, конечно же, вся советская система исключительно на тотальном контроле, то есть на осведомлении. В 20-е годы сложилась очень четкая градация – разница между агентом и осведомителем. Осведомитель – это человек, который просто работает где-то на заводе, фабрике, кустарной мастерской, в вузе, в общественной организации, где угодно, и сообщает все то, что видит вокруг себя. И не более того. Сообщает он это резиденту. То есть все осведомители сведены в резидентуры, ими может руководить именно агент или, допустим, отставной или штатный сотрудник ВЧК, ОГПУ, НКВД.

А агент – это человек, который получает задание, который, как правило, ведет работу во враждебной среде. Например, среди троцкистов. И довольно рано, кстати говоря, метод провокации был освоен Сталиным для борьбы с троцкистской оппозицией. И уже в 1927-м году даже специальное отделение в секретном отделе было создано именно для борьбы с исключенными из ВКП(б) или с оппозицией внутри партии. То есть натравил ОГПУ на оппозицию. И вот общая численность – конечно же, агентов было гораздо меньше чем осведомителей, а осведомительная сеть, что называется, покрывала всю страну. Я могу сказать, что примерно в 1945-м году – эта цифра взята мною из документальных источников – около миллиона осведомителей насчитывалось по стране и, может быть, несколько сотен тысяч агентов. То есть по, например, заявлению одного руководящего чекиста на всесоюзном совещании 1954-го года в КГБ было сказано так: что в Москве и области каждый десятый состоял в этой тайной связи с НКГБ. То есть страна была, на самом деле, просто инфильтрирована этими агентами. И когда мы видим какие-то конкретные примеры наказания за неосторожно сказанное слово, мы понимаем, что это есть результат действия осведомителей и агентов. То есть они-то и сообщают.

Н.БОЛТЯНСКАЯ: То есть получается, что проблема, на самом деле, не только в руководителях этого государства. А проблема в том, что его граждане, в общем, в той или иной степени готовности находились к тому, чтобы, так скажем, подменять целесообразностью понятия человечества, так?

Н.ПЕТРОВ: Ну, разные мотивы были, но большинство, в общем, сотрудничали, конечно же, за страх, а не за совесть. В агенты люди шли, конечно же, авантюристического склада – это понятно. Для того, чтобы вот так вот внедряться во враждебную среду, играть двойную роль, то есть быть человеком, что называется, с двойным дном – это, я бы сказал, призвание. А вот в осведомители брали кого угодно, лишь бы сообщал, что нужно и вовремя.

Н.БОЛТЯНСКАЯ: Я напомню, что это цикл передач «Именем Сталина», мы сегодня обсуждаем с историком Никитой Петровым взаимоотношения Сталина и НКВД, и, скажем так, степень распространения влияния НКВД на всю страну. Буквально сейчас мы прервемся на пару минут – слушателей «Эха Москвы» ждут новости – и через небольшой отрезок времени мы продолжим программу.

Н.БОЛТЯНСКАЯ: Мы продолжаем разговор с историком Никитой Петровым, и не могу не задать вопрос, который пришел только что: «А чем вы лучше осведомителей, если клепаете такую чушь и ложь на людей, которые уже не могут вам ответить и плюнуть в ваши морды? Карина из Одессы».

Н.ПЕТРОВ: Хороший вопрос, хочется Карине ответить. Во-первых, осведомители делают свою работу тайно. И всегда старались, чтобы их имена как-то не всплывали. Конечно же, они понимали, что делают, в общем, нехорошее дело. Что касается нас, мы вправе обсуждать кого угодно и публично. Это, собственно, естественное наше конституционное право. Насчет «не могут ответить» - это тоже неправильно. Потому что, в конце концов, если выяснится, что мы просто-напросто клевещем или сообщаем заведомо ложные факты, то, конечно же, мы будем рано или поздно разоблачены, мы должны это понимать. И тут уже тоже такие вопросы были.

На чем, все-таки, базируются все наши рассуждения? Они, прежде всего, базируются на документах. И любое утверждение, которое я, например, делаю здесь, я готов документально подтвердить – сказать, где это содержится. Просто для того, чтобы не перегружать беседу, я не буду говорить фонд, опись, дело, лист, «а это посмотрите, пожалуйста, в таком-то архиве», «а это в таком-то сборнике опубликовано». Но я готов и это делать, это не проблема.

Н.БОЛТЯНСКАЯ: Хорошо. Если верить многим нашим соотечественникам, встает такая картина. Что был замечательный вождь, который денно и нощно в Кремле был озабочен судьбой великого государства советского. А при нем, ну, были перегибы, были какие-то люди заблуждавшиеся, были недобросовестные. То есть, скажем так, структура, которая приезжала по ночам, структура, которая допрашивала с применением всех средств, структура, которая расстреливала, структура, которая гнобила десятки тысяч людей и сотни тысяч, и даже миллионы – это была совершенно другая история. Каковы вообще на деле были отношения Сталина и той структуры, которую мы с вами сегодня обсуждаем? Простые они были, непростые? Соратниками он их считал, инструментом он их считал? Тут очень много вопросов на эту тему.

Н.ПЕТРОВ: Да, это, кстати говоря, и есть, собственно, краеугольный камень, вокруг которого и стоит строить беседу, когда мы обсуждаем тему «Сталин и его спецслужбы», «Сталин и НКВД». Дело в том, что всеобщее заблуждение, которое когда-то бытовало и сейчас еще до сих пор почему-то бытует, что Сталин не знал, чего-то.

Н.БОЛТЯНСКАЯ: Добрый царь, это нормально.

Н.ПЕТРОВ: Нет, это понятно. Что Сталин не знал чего-то, что сделали нквдшники, оно, на самом деле, не выдерживает проверки документами. Выясняется, что Сталин и есть инициатор всех репрессивных кампаний, и мы сейчас просто об этом, в общем, два слова обязательно должны сказать. Дело в том, что раньше же все было очень просто. О Сталине мудром, родном и любимом поет свою песню народ. Но эта песня продолжала до XX съезда, пока не прозвучали те первые разоблачения. Пусть еще не последовательные, пусть частично еще и стыдливо-лживые. Но Хрущев, тем не менее, открыл ящик Пандоры, он, действительно, начал говорить о том, что делал Сталин, какие репрессивные кампании Сталин проводил.

Хрущев уводил от ответственности партию, он многое перекладывал на Сталина. Но на самом деле, если мы проанализируем документы, которые есть и в сталинском фонде – они хранятся в архиве, и многие из них доступны – и в фондах Политбюро, то мы увидим, что любая репрессивная кампания начинается с решения Политбюро, которое подписано Сталиным. То есть Сталин открывает репрессивную линию, что называется.

Приказ 00447-й 1937-го года, в июле предшествует ему решение Политбюро от 2-го июля 1937-го года, которое ныне, кстати, опубликовано, где четко сказано, какую кампанию нужно провести, кто будет жертвой – те самые бывшие кулаки, сбежавшие с мест поселения, по мнению Сталина, бывшие попы, дворяне и многие-многие-многие другие, кто считается и всегда считался у них под категорий «бывшие люди», люди из прошлого.

Н.БОЛТЯНСКАЯ: Никита, скажите пожалуйста, а письменно где-то была зафиксирована возможность выбивания показаний любыми способами?

Н.ПЕТРОВ: Разумеется. И на это тоже есть шифровка Сталина января 1939-го года, которая и подписана секретарем ЦК Сталиным, где четко сказано, что с 1937-го года партия разрешила метод физического воздействия к наиболее упорствующим и запирающимся шпионам и врагам народа. «Другое дело, - написано в этой директиве, - что за 1937-й – 1938-й год этот замечательный метод был изгажен». Так и сказано «изгажен» вот теми авантюристами и негодяями из НКВД, даже называются фамилии высокопоставленных чекистов Литвина и многих – ну, эти директивы опубликованы, все интересующиеся могут ее найти как раз в издании, которое называется «Сталин и главное управление госбезопасности», изданное как раз как пятитомник «Лубянка», сборник документов различных.

Так вот, изгажен, а метод-то хороший, метод-то должен быть применен. Потому что буржуазные разведки-то все колотят, пытают. Вот такое представление было у советских вождей. И такая аргументация. Значит, возникает вопрос: это ведь тоже сталинское деяние, это тоже сталинские директивы? И мы даже знаем по ряду косвенных, здесь уже не более прямые, но косвенные есть свидетельства о том, как это появилось. Это появилось в мае 1937-го года, когда речь шла о том, что Тухачевский не признается. И тогда в присутствии Сталина Вышинский сказал: «А почему бы не применить такой метод?» Сталин как будто ухмыльнулся, но дал согласие.

Н.БОЛТЯНСКАЯ: Понятно. «Какой процент арестованных и после пыток не подписывал, что они враги народа?»

Н.ПЕТРОВ: Ну, мне трудно сказать. Я не знаю, потому что никто не вел такой статистики «признался – не признался». Но довольно много людей, во-первых, конечно же, не признавались, и их чудовищно пытали, даже взять того же самого Блюхера, который был просто превращен, в общем, кусок мяса. Или мясорубка 1941-го года, когда люди Меркулова в НКГБ избивали Локтионова, Штерна и многих других высокопоставленных воинских начальников.

Но сказать, что, допустим, 10% не признавались, остальные признавались, я не могу, потому что у меня такой статистики нет и никто даже этим не занимался – это надо проанализировать все архивно-следственные дела. Кстати, очень часто и я тоже часто слышу в качестве упрека со стороны, ну, будем их называть так, «ревнителей сталинского реноме», которые говорят, что «нет, ну что вы? какие? цифры репрессий сильно преувеличены. Откуда, где там у вас миллионы, что вы говорите?» Я могу ответить на это очень просто. На самом деле, истина всегда конкретна. Вот в каждом регионе издаются так называемые «Книги памяти». Эти «Книги памяти» аккумулируются здесь у нас в Москве, и Мемориал ведет работу, и сводит все это в один электронный диск. И там сейчас 2 миллиона 800 тысяч фамилий. И за каждой из этих фамилий конкретное дело, которое лежит в конкретном регионе в архиве. То есть это же не выдуманные люди. И они реабилитированы. А вы заметьте, они реабилитированы, это значит, что эти люди ни в чем не виноваты. То есть это не какие-то там матерые враги. Тогда возникает вопрос: на чем мы базируем наши, собственно говоря, умозаключения о том, какую чудовищную, кровавую бойню собственному народу, преступления против собственного народа совершил Сталин? Это и есть вот эти фамилии. Просто фамилии реабилитированных людей, чего ж еще?

Н.БОЛТЯНСКАЯ: Ну, кто-то вам скажет: «Подумаешь, 2 миллиона».

Н.ПЕТРОВ: А кто-то скажет: «А зачем их реабилитировать?»

Н.БОЛТЯНСКАЯ: Ну, да.

Н.ПЕТРОВ: Нет. Человек, который не хочет быть убежденным в чем-то, его не убедишь.

Н.БОЛТЯНСКАЯ: Нет, ну, вы понимаете, Никит. Дело в том, что эта мысль, на самом деле, не нова – что среди тех, кто оказывался репрессированными впоследствии, было достаточно большое количество тех, кто еще вчера применял все дозволенные средства для выбивания признаний из себе подобных. То есть можно вообще на сегодняшний день сказать, какое количество среди репрессированных и, возможно, реабилитированных, было людей, у которых у самих рыльце было в пушку?

Н.ПЕТРОВ: Хорошо. Если я даже на себя возьму смелость сказать, что 1 ⁄ 3 этих людей сама устанавливала советскую власть, участвовала в мероприятиях советской власти, проводила жестокие советские директивы до того, как сами пали жертвой в 1937-м году. Но возникает вопрос: они же пали жертвой в 1937-м году не за это, они пали жертвой за вымышленные преступления, за приписываемый им заговор какой-то или многое-многое другое. То есть если бы их наказали за то, что они являлись сталинскими сатрапами, их бы сейчас просто не реабилитировали. Но если в их архивно-следственных делах мы не находим этого, а находим выдуманные преступления, то дело, естественно, пересматривается. Мы можем говорить о нем, как о человеке все наши критические замечания. Но…

Н.БОЛТЯНСКАЯ: Он был такой же жертвой, как и..

Н.ПЕТРОВ: Да, но что касается жертвы, реабилитированной жертвы, он является невинной жертвой.

Н.БОЛТЯНСКАЯ: А скажите пожалуйста. Вот причина тасовки кадров нквдшных. То есть тут, на самом деле, много пластов в этом вопросе. Вопрос первый. Коль скоро были люди, которые зарекомендовали себя как верное оружие. То есть им сказано бить? Будут бить. Им сказано получать признание любым путем? Будут получать. Им сказано взять столько-то народу? Будут брать. Почему они впоследствии оказывались в том же положении, что и их жертвы вчерашние? Это можно считать вообще тасованием?

Н.ПЕТРОВ: Да. Это, на самом деле, есть особое сталинское, я бы сказал, ноу-хау: как управлять страной с помощью госбезопасности, как управлять страной с помощью террора и при этом не бояться своего же собственного репрессивного аппарата. Потому что чаще всего, как мы знаем из истории, заговоры против верховного правителя готовила тайная гвардия. Ну, тогда не было еще такого понятия как у нас ВЧК, ОГПУ, НКВД в Древнем Риме, но руководитель гвардии, который не вел агентурно-оперативной работы, но, тем не менее, руководитель охраны мог совершенно спокойно вонзить кинжал. И Сталин, конечно же, это прекрасно понимал. Поэтому с завидной периодичностью он не только снимал руководство этих организаций, но и производил кровавую чистку. То есть при Ежове он чистил ягодинские кадры, Ежов ревностно это делал.

Между прочим, это мне сначала тоже казалось парадоксальным: ну как это так? Аппарат сейчас нацелен на проведение масштабных репрессивных кампаний в стране, а они еще внутри себя проводят какие-то репрессии. Оказывается, аппарат в этих условиях лучше работает, потому что здесь тоже есть возможность социального лифта для низовых работников. Он прекрасно понимает, что если начальник что-то не то делает и он на него докладывает, начальника убирают, он становится на месте своего начальника уже более ревностным исполнителем, и так далее, и так далее. У Сталина, на самом деле, с одной стороны, была любовь к чекистам, и он всячески выдвигал их и пестовал. Но с другой стороны, эта любовь очень быстро проходила. Возлюбив Абакумова и осыпав его милостью, через 5 лет он в нем разуверился и бросил его в тюрьму. И так происходило со многими.

Н.БОЛТЯНСКАЯ: А он разуверился в нем по какой-то причине, или это была его параноидальная мысль «А как бы он мне кинжал в спину не вонзил»?

Н.ПЕТРОВ: Нет. Абакумов дал повод, надо сказать. Потому что как и любой другой он присиделся, засиделся и стал уже думать, что он незаменим на своем месте. Почему-то каждый из них, кто приходил на это место, полагал, что с ним не поступят так, как он поступил со своим предшественником.

Н.БОЛТЯНСКАЯ: О как?

Н.ПЕТРОВ: А происходило именно так.

Н.БОЛТЯНСКАЯ: А почему бы каждый, так скажем?

Н.ПЕТРОВ: Каждому казалось, что «сия чаша меня минует, а я-то как раз буду умнее, а я-то как раз знаю. Я же знаю опыт предшественника, уж я подстрахуюсь».

Н.БОЛТЯНСКАЯ: Да, понятно.

Н.ПЕТРОВ: И, действительно, происходили иногда странные вещи. Но неизменна любовь была Сталина, как интересно сказать, к расстрельщикам. Вот тут был вопрос о Магго. Магго был один из таких расстрельщиков. Петр Магго был, на самом деле, совершенно незаметный человек в органах, но он давно и ревностно занимался расстрелами.

Н.БОЛТЯНСКАЯ: Ревностно – это что значит?

Н.ПЕТРОВ: Это значит, что почти каждый расстрел, каждый акт о расстреле, который сейчас хранится в архиве ФСБ, скреплен подписью Магго, а потом и Василия Блохина – это вот 2 главных расстрельщика 30-х. А Василий Блохин продолжал расстреливать и до 1953-го года.

То есть Сталин мог менять руководство, Сталин мог менять всю верхушку карательного аппарата, но он оставлял неизменно и не трогал расстрельщиков. Почти ни один из них не был расстрелян. Отдельные примеры были, но, в основном, нет.

Н.БОЛТЯНСКАЯ: Почему?

Н.ПЕТРОВ: Магго дожил до 1941-го года и благополучно скончался. Еще до, по-моему, начала войны. Василий Блохин ушел на пенсию после смерти Сталина.

В декабре 1936-го года Сталин награждает – вот есть такой наградной список – там есть как раз Магго, там есть Блохин, там есть Кабенек. Я всегда когда еще давно начал заниматься историей и изучал ее по советским газетам, я всегда смотрел на этот список и думал: «Что это за люди? Они мне не попадаются нигде больше. Это ясно, что это чекисты, но кто они? Чем они занимались?» Заметим, в декабре 1936-го года еще особых и расстрелов-то не было. Ну, были, конечно, но такие, скажем, рутинные, постоянные, еще массовой кампании не было. Сталин загодя их награждает.

А потом случается самое удивительное. Пришел вместо Ежова Берия, и Берия проводит арест ежовских кадров. И, конечно же, подает Сталину докладную записку о том, что и Блохин, и многие другие из комендантского отдела, кто занимается расстрелами, они связаны были с ежовцами, с ягодинцами, с заговорщиками, надо что-то с ними делать.

Н.БОЛТЯНСКАЯ: А Сталин вычеркивает?

Н.ПЕТРОВ: Сталин берет эту бумаги и спрашивает – это есть, кстати говоря, это документально тоже записано, это показания самого Берия, он рассказывал об этом на следствии – и спросил: «А они приводят приговоры в исполнение?» Берия сказал: «Да, приводят». Сталин вызвал Власика и спросил: «Они приводят приговоры в исполнение? Вот, там среди них есть фамилии Ракова, Блохина» - а это люди еще многие из охраны Сталина, они тоже занимались приведением приговоров в исполнение. Да, это тоже странная вещь. И тот говорит: «Да, приводят приговоры в исполнение». И тогда Сталин говорит Берии: «Эти люди выполняют нужную черновую работу для партии, их надо оставить».

Н.БОЛТЯНСКАЯ: А как случилось так, что люди из охраны Сталина? У них, в общем, достаточно важная государственная функция-то была. И тем не менее что?

Н.ПЕТРОВ: Дело в том, что штатного палача или штата палачей на Лубянке не было. А была такая неформальная спецгруппа, которая формировалась из работников под руководством коменданта. Комендантом до 1926-го года был Вейс, потом был Блохин, и вот под их руководством собирались охранники зданий ЦК ВКП(б), кто-то из охраны Сталина, комиссары для особых поручений Опероды. И Сталина охраняло специальное отделение Опероды, и, например, Раков, который входил в это подразделение, Пакалн и многие другие – они также принимали участие в исполнении приговоров. Сталин про это знал. Но мне, например, совершенно непонятно, как он мог спокойно относиться к тому факту, что люди, которые вчера стреляли в чей-то затылок, сегодня сзади идут вооружены, и смотрят ему в затылок. Почему-то этот факт его не пугал. Это удивительная вещь, но так. И расстрельщиков он, действительно, берег.

Н.БОЛТЯНСКАЯ: Вот возвращаются тут к теме, которую мы с вами уже обсудили. А Берию тоже можно считать жертвой?

Н.ПЕТРОВ: Я, кстати говоря, как-то уже выступал и говорил об этом. Берия, действительно, стал жертвой и именно Сталина, между прочим.

Н.БОЛТЯНСКАЯ: А Ягода до сих пор японский шпион?

Н.ПЕТРОВ: Нет, Ягоду не называли японским шпионом и на процессе. Ягоду обвинили во многом в чем, но не в японском шпионаже. Нет, Ягоды дело не пересматривалось, он не считается реабилитированным. Берия также не считается реабилитированным, хотя, по-моему, пытались снять с него какие-то надуманные обвинения в английском шпионаже. Но нужно же понимать, что частично реабилитированных не бывает. Пересмотрели частично дело Абакумова, с него сняли обвинения в измене Родине, но оставили обвинения в превышении служебных полномочий и многое другое. То есть он остался все равно нереабилитированным человеком, ответственным за репрессии.

Н.БОЛТЯНСКАЯ: Вот вам еще вопрос от Михаила: «Во время «красного террора» сотрудниками ЧК было расстреляно 9,5 тысяч человек (я оставляю вопрос, откуда цифры). В то время как Колчак в Сибири убил 20 тысяч. Кто кровавее?» - спрашивает Михаил.

Н.ПЕТРОВ: Значит, если мы будем верить в цифры «красного террора» и террора Колчака, то мы видим, что кровавее Колчак. Но ведь нужно понимать, что, во-первых, цифра 9 тысяч нуждается в очень серьезной проверке почему? Потому что по данным Мильгунова, например, в годы «красного террора» погибло гораздо больше людей – там счет идет на миллионы и погибших, и репрессированных. И понимаете, гражданская война – это война, где нам трудно выделить правых и виноватых. И все же смею утверждать, что Колчак, который сражался за то знамя, которое сегодня есть, за тот флаг, который сегодня есть у нашего государства, он в каком-то смысле мне понятней. И Колчак, кстати говоря, что бы мы ни говорили, все-таки базировался на уложениях и законах царской России. Тогда как большевики, собственно говоря, никакого закона кроме собственного мировоззрения не знали.

Н.БОЛТЯНСКАЯ: Вопрос от пенсионера Жильцова: «Сталин – наша слава боевая, Сталин – нашей юности полет. Кому сейчас за 70 и кто не уползал, а боролся с Гитлером, тот и не знает, что существует НКВД. Прав ли я?»

Н.ПЕТРОВ: Нет, не прав. Потому что о существовании НКВД и о существовании такого органа, в разные годы называвшегося по-разному, который может посадить человека за высказывания, знали все. Ведь, собственно говоря, это точно также, как утверждать, что мы, росшие при Брежневе, не знали о КГБ. Да прекрасно знали. Мы прекрасно знали, что между собой мы можем о чем-то говорить, но не дай Бог, если ты на публичном собрании будешь сомневаться в том, что представляет собой советская власть.

Н.БОЛТЯНСКАЯ: Сколько всего было волн репрессий?

Н.ПЕТРОВ: Я затрудняюсь сказать коротко, потому что, на самом деле, вся история советской власти – это есть история партийно-хозяйственных кампаний и волн репрессий. То есть любая партийно-хозяйственная кампания также сопровождалась репрессиями. Причем, продолжавшимися и после Сталина.

Н.БОЛТЯНСКАЯ: Скажите пожалуйста. Вот если верить сказанному вами по поводу причин тасования кадров, что в какой-то момент, так скажем, начинал опасаться просто удара в спину, ведь кроме всего прочего люди, которые работали в спецслужбах, они много чего знали, правильно?

Н.ПЕТРОВ: Ну, это и тоже была одна из причин, я согласен, одна из причин, по которой Сталин считал, что «у чекиста есть только два пути, - это я цитирую Сталина, - на выдвижение или в тюрьму».

Н.БОЛТЯНСКАЯ: Вот насчет тюрьмы. Ведь не всех бывших сотрудников НКВД расстреливали?

Н.ПЕТРОВ: Ну, это невозможно было бы сделать, во-первых. И во-вторых, собственно говоря, и нецелесообразно.

Н.БОЛТЯНСКАЯ: Кто-то попадал в лагеря.

Н.ПЕТРОВ: Нет, кто-то в лагеря, а для кого-то достаточно было примеров своих сослуживцев, чтобы держать язык за зубами. На самом деле, более дисциплинированной на пенсии публики чем чекисты не было. Потому что это, действительно, публика, которая прекрасно понимала, что стоит раскрыть рот, можно оказаться там же, куда ты очень долго посылал людей. Ведь это, кстати говоря, мы столкнулись с этим на практике, когда в начале 90-х и в конце 80-х годов начался поиск мест массового захоронения.

Н.БОЛТЯНСКАЯ: Никто ничего?

Н.ПЕТРОВ: Никто ничего из чекистов не желал сообщать. Отдельные старики, когда с ними встречалось руководство управления КГБ, они, наконец, тогда могли сказать примерно, где это находилось. То есть круговая порука и опекаемость стариков молодым оперсоставом были беспрецедентными для советских ведомств.

Н.ПЕТРОВ: Ну, это поощрялось, безусловно, и это воспитывалось.

Н.БОЛТЯНСКАЯ: Принцип построения.

Н.ПЕТРОВ: Ну, преданность ценилась больше, чем образовательный ценз. Преданность не только лично вождю, но преданность и в характеристиках писали: «Делу партии Ленина-Сталина предан». Это официальное окончание характеристики любого чекиста при утверждении на должность.

Н.БОЛТЯНСКАЯ: А по каким критериям это определяли?

Н.ПЕТРОВ: Ну, мы понимаем, что это такая игра. У нас же в советское время что удивительно было? Люди об этом очень быстро забыли, что, ведь, особенность советской власти – что она никогда не говорила то, что делала, и никогда не делала того, что говорила. То есть это вот полное, так сказать, рассогласование пропагандистской составляющей и того, что мы видели на самом деле. Даже анекдот такой был, помните? «Вылечите меня либо от слуха, либо от зрения, потому что я слышу не то, что вижу». И здесь вот с этими характеристиками то же самое. Ну, красивые формы. А потом вдруг выяснялось, что при этой самой отличной характеристики он взял и сбежал заграницу.

Н.БОЛТЯНСКАЯ: А скажите пожалуйста. Вот в структуре НКВД были ли подразделения, которые занимались вещами объективно скорее полезными, чем вредными?

Н.ПЕТРОВ: В деятельности НКВД можно выделить, скажем, такие направления как разведка, либо борьба со шпионажем. Но мы не должны забывать, что это тоже были крайне идеологизированные учреждения.

Н.БОЛТЯНСКАЯ: Вот про загрядотряды просят рассказать, но у нас всего буквально 2 минуты.

Н.ПЕТРОВ: Ну, заградотряды – это, скорее, НКВД как войсковая составляющая. А когда мы говорим о контрразведке, которая вела оперативные игры с Абвером или разведки, которая там пыталась украсть какие-то технологические секреты или политические секреты. Не будем забывать, что та же разведка занималась политической ликвидацией противников Сталина за рубежом, а та же контрразведка точно также широко отстреливала и военные командные кадры, контрразведка СМЕРШ. И ничего хорошего о контрразведке СМЕРШ в этом смысле сказать тоже нельзя. Так что, понимаете, очень трудно вычленить, что называется, рациональную составляющую.

Н.БОЛТЯНСКАЯ: Ну что ж? У нас с вами осталось буквально 2 минуты на подведение итогов. Итак, Сталин и НКВД – близнецы-братья?

Н.ПЕТРОВ: Ну, Сталин невозможен был без НКВД, во-первых. И во-вторых, Сталин имел именно этот инструмент, который был целиком и полностью ему подотчетен и подконтролен и никому, кстати, больше другому. И все основные свои донесения и самые донесения тайные шли именно в адрес только Сталина.

Н.БОЛТЯНСКАЯ: Аналоги можно привести?

Н.ПЕТРОВ: Нет. Вот когда у нас любят сравнивать «А вот в других странах там какие-то другие спецслужбы» - ничего общего. Потому что это не было то, как Сталин определил роль ОГПУ – военно-политический трибунал. Это все – это и сыск, это и следствие, это и расправа. Такого не было в других странах.

Н.БОЛТЯНСКАЯ: Скажите пожалуйста, в чем причина, на ваш взгляд, того, что сегодня люди не хотят знать о преступлениях этой структуры?

Н.ПЕТРОВ: Ленятся читать то, что уже опубликовано. На самом деле, как я уже сказал, десятки томов документальных материалов, именно документов опубликованных со ссылкой на архив, фонд, опись, откомментированных, подготовленных, то есть на блюдечке преподнесенных читателю. Надо только их брать и читать.

Н.БОЛТЯНСКАЯ: Ну что ж? Остается надеяться, что, все-таки, может быть, эта передача, может быть, какие-то другие, кого-то подвинет.

Н.ПЕТРОВ: Сподвигнет.

Н.БОЛТЯНСКАЯ: Да. Чтобы хотя бы посмотреть.

Н.ПЕТРОВ: Ну, я надеюсь. Ну, а нам упрек, потому что мы должны это шире продвигать в интернет, где это будет гораздо более доступно.

Н.БОЛТЯНСКАЯ: А мне остается напомнить, что наш собеседник сегодня – историк Никита Петров. Говорили мы о взаимоотношениях Сталина и НКВД, это цикл передач «Именем Сталина» совместно с издательством «Российская Политическая Энциклопедия» при поддержке Фонда имени первого президента России Бориса Николаевича Ельцина. Спасибо.

Н.ПЕТРОВ: Спасибо.

Одна из главных тем в советской истории – отношение народа к И. В. Сталину. Почему народ поддерживал его, несмотря на жесткую политику в отношении крестьянства, на репрессии, на тяжелые потери в Великой Отечественной войне? Историки либерального толка объясняют это "рабской психологией" русского народа, его привычкой обожествлять верховного правителя. Автор данной книги имеет другое мнение на этот счет.

Виктор Николаевич Земсков, российский историк, доктор исторических наук, еще в конце 1980-х гг. получил доступ к статистической отчётности ОГПУ-НКВД-МВД-МГБ. Собранные им данные не имеют аналогов в истории, поэтому на протяжении последних двадцати лет В. Н. Земсков является главным специалистом по этому вопросу.

В книге, представленной вашему вниманию, Земсков приводит и анализирует данные из закрытых архивов госбезопасности СССР с начала 1930-х до конца 1940-х годов, касающиеся "Великого перелома" (коллективизации), репрессий 1937 года, состояния общества накануне и в годы войны – и многое другое. В результате создается полная и объективная картина жизни народа при Сталине, становятся понятными причины, по которым народ доверял ему.

Виктор Земсков
Сталин и народ. Почему не было восстания

Глава 1. "Великий перелом" Правда ли, что в ссылку отправились 15 миллионов крестьян?

Имеющие место в литературе и публицистике исключительно негативные оценки колхозам и совхозам зачастую даются безотносительно к общеисторическому контексту, без учета реалий соответствующей исторической эпохи. Как-то забывается, что в ту историческую эпоху, когда функционировала колхозно-совхозная система, наша страна сделала мощнейший индустриальный рывок, одержала победу в Великой Отечественной войне, превратилась в ядерную державу, вышла в космос.

Раскулаченные крестьяне второй категории и семьи кулаков первой категории выселялись в отдаленные районы страны на спецпоселение, или трудпоселение (иначе это называлось "кулацкой ссылкой", или "трудовой ссылкой"). В справке Отдела по спецпереселенцам ГУЛАГа ОГПУ под названием "Сведения о высланном кулачестве в 1930–1931 годах" указывалось, что в это время было отправлено на спецпоселение 381 173 семьи общей численностью 1 803 392 человека. В этом же документе представлена статистика выселенных семей по регионам .

До 1934 года крестьяне, отправленные в "кулацкую ссылку", назывались спецпереселенцами, в 1934–1944 годах – трудпоселенцами, с марта 1944 года – снова спецпереселенцами (с 1949 года – спецпоселенцами) контингента "бывшие кулаки". Во второй половине 30-х годов наряду с названием "трудпоселенцы" продолжал употребляться и термин "спецпереселенцы" (как на бытовом уровне, так и в официальных документах).

Идея спецпоселенчества была впервые сформулирована в постановлении Политбюро ЦК ВКП(б) о выселении раскулачиваемых от 30 января 1930 года. В той части постановления, где речь шла о высылке кулаков в Северный край, Сибирь, Урал и Казахстан, имелось добавление: "Высылаемые кулаки подлежат расселению в этих районах небольшими поселками, которые управляются назначаемыми комендантами". И здесь же отмечалось: "Районами высылки должны быть необжитые и малообжитые местности с использованием высылаемых на сельскохозяйственных работах или промыслах (лес, рыба и пр.)" .

Термин "спецпереселенцы", трансформировавшийся в конце 1940-х годов в "спецпоселенцы", обязан своим появлением "творчеству" комиссий В. В. Шмидта и В. Н. Толмачева. В апреле 1930 года была создана Всесоюзная комиссия "по устройству выселяемых кулаков" во главе с зам. председателя СНК СССР В. В. Шмидтом, а на российском республиканском уроне аналогичную по функциям комиссию возглавлял зам. наркома внутренних дел РСФСР В. Н. Толмачев. В первых протоколах этих комиссий сначала употреблялся термин "выселяемые кулаки", потом – "переселяемые кулаки", затем – "кулаки – переселенцы", и, наконец, в протоколе № 5 заседания комиссии Толмачева от 9 июня 1930 года впервые появилось обозначение "спецпереселенцы" . По-видимому, оно "наверху" всем понравилось, поскольку сразу же прочно вошло в тогдашний специфический лексикон.