Московская покровская община сестер милосердия. Избрание михаила романова царем и его первые шаги

После освобождения Москвы правительство Трубецкого и Пожарского созвало выборных из всех городов и из всякого чина людей «для земского совета и для государственного избрания». В истории сословного представительства Земский собор 1613 г. – самый представительный и многочисленный из всех, какие только собирались в XVI-XVII вв. На нем оказались выборные от дворянства, посада, белого духовенства, черносошного крестьянства. Большую роль в деятельности собора играли казаки. Число собравшихся в Москве «советных людей» превышало 800 человек, представлявших не менее 58 городов.
Главным вопросом был вопрос об избрании государя. Михаил Федорович Романов стал реальным претендентом на престол не потому, что был лучше, а потому, что устроил в конечном счете всех. В отличие от других претендентов, Романов был относительно «нейтрален»: не успев ничем проявить себя, он позволял связывать с собой все мечты и чаяния о преодолении Смуты. Своей родственной связью с прежней династией Михаил Федорович более всего воплощал идею возврата к старине.

Избирательный земский собор 1613 г. проходил в трудных условиях. Польских интервентов только что изгнали из Москвы, но их отряды бродили по всей стране. Еще не затихли отголоски крестьянских выступлений в разных регионах. Для окончательного освобождения страны от иноземных захватчиков и для восстановления государственной целостности России правительство нуждалось в поддержке широких слоев населения. Отсюда и решение о созыве на собор представителей не только от посадов, но и от черных и дворцовых волостей и предложение свободно и никого не боясь выступать на соборных совещаниях. Призыв к «вольным» и «бесстрашным» выступлениям на соборе вряд ли был простой демагогией. Можно предполагать, что лидеры земского правительства, представители политической элиты желали знать настроение различных общественных групп, чтобы привлечь их на свою сторону, обеспечить более прочную базу своей власти.
Официальным документом, изображающим деятельность земского собора, является Утвержденная грамота об избрании на царство Михаила Федоровича Романова, датированная маем 1613 г., т. е. временем уже после соборных совещаний. Она была оформлена в двух экземплярах, текст которых близок; совпадают, за небольшими исключениями, и подписи на обороте. Один экземпляр (известен как Архивский) хранился в Государственном Древлехранилище бывшего Главного архива Министерства иностранных дел (сейчас находится в РГБ), другой – в Оружейной палате. Имеется несколько списков Утвержденной грамоты (XVII-XVIII вв.).
В тексте обоих экземпляров подробно рассказано, как они были составлены. 14 апреля на заседании избирательного собора по инициативе духовенства было решено «грамоту утверженную написавше, утвердитися»: высшим церковным иерархам к ней «руки свои приложити и печати свои привесити», а прочим участникам собора – духовным и светским – ограничиться рукоприкладством. Грамота была написана, рассмотрена и принята на соборе, оба экземпляра заверены подписями и печатями (на каждом экземпляре было по 10 печатей, сейчас некоторые из них исчезли, другие повреждены). Стали думать, где хранить этот важный государственный документ, и решили положить оба экземпляра «в хранила царские к докончалным и утверженным грамотам». Имеется в виду Царский архив, составивший основу архива Посольского приказа. Там грамоту зафиксировали архивные описи 1614 и 1626 гг.
Изготовление Утвержденной грамоты в двух экземплярах, надо думать, было вызвано тем, что один предназначался для царя, другой – для патриаршего двора (патриарха тогда в России не было, во главе церкви стоял Ростовский митрополит Кирилл). Утвержденная грамота представляет собой не документ в обычном смысле слова, а скорее историко-политический трактат, прославляющий самодержавие как строй, освященный православной церковью. В грамоте доказывается исконность самодержавия в России, сформулирована официальная концепция Смутного времени как кризиса самодержавной царской власти. Открывает грамоту историко-генеалогический очерк династии Рюрика, далее рассказывается о ее прекращении, бедствиях «безгосударного времени». Особенно подробно подробно, в возвышенном тоне рассказано о ходе избирательной кампании, закончившейся реставрацией монархии. Различая монархию наследственную и избирательную (как, например, в Речи Посполитой), грамота отдает предпочтение первой.
Как показали исследования, составители грамоты привлекли большое количество источников: Утвержденную грамоту об избрании на царство Бориса Годунова (1598), другие официальные документы. Сохранился также и первоначальный проект грамоты, существенно отличающийся от окончательного варианта, особенно в рассказе о Смутном времени.
Весьма важен вопрос о составе земского собора 1613 г. Как уже говорилось, на оборотной стороне грамоты имеется ряд рукоприкладств, по они не дают полного представления об участниках соборных совещаний. Источниковедческие исследования показывает, что подписи на документе собирались длительное время, вплоть до 1617 г., подписывали грамоту не только члены собора, при этом нередко один человек подписывался за ряд лиц. Поэтому имеющиеся под одним экземпляром грамоты 235, под другим 238 рукоприкладств (с упоминанием в одном случае 272, в другом 256, а всего 283 имен) далеко не отражают численности собора. Количество его членов, вероятно, намного превышало это число. Считается, что всего участгиков было более 800 человек.
Характерной чертой представительства на земском соборе 1613 г. было большое число выборных от городов. В рукоприкладствах упомянуты имена 84 светских лиц. Вероятно, на самом деле их было значительно больше. Отдельные города превысили норму представительства. Городов, приславших в Москву выборных, по рукоприкладствам можно насчитать 47, но эту цифру следует увеличить. По своей социальной природе выборные – это представители белого и черного духовенства, дворяне и дети боярские, стрельцы, пушкари, служилые татары, казаки, посадские, жилецкие и уездные люди (под последними, очевидно, имеются в виду и черносошные крестьяне; надо думать, их было немного).
Судя по Утвержденной грамоте, участники собора совещались «по многие дни», «не обинуяся говорили» («говорили... с великим шумом и плачем»), и «единомышленной нерозвратной совет» «всех городов всяких людей» был таков: избрать на российский престол Михаила Федоровича Романова. На соборе, очевидно, обсуждались кандидатуры и других лиц (помимо Романова) на российский престол. Среди кандидатов были польский королевич Владислав (которого еще в 1610 г. признала царем Семибоярщина), шведский королевич Карл-Филипп, Иван «воренок» (сын Лжедмитрия II и Марины Мнишек), а также князья Дмитрий Мамстрюкович Черкасский, Д. Т. Трубецкой, Д. М. Пожарский, И. В. Голицын и др. Одни кандидаты были отвергнуты собором по национальным и религиозным мотивам, другие вследствие разногласий между партиями.
Кандидатура нового царя обсуждалась не только на официальных совещаний, но и среди широких слоев населения, прежде всего столичного. В Москве в это время сложилась обстановка, благоприятствовавшая казачеству, которое получило значительное влияние. Значительная часть дворян и детей боярских после победы над поляками разъехалась по своим поместьям, их оставалось, вероятно, ок. 2 тысяч. Тогда как казаков, по разным сведениям, было от 4,5 до 6 тыс. Казаки несомненно оказывали влияние на ход избирательного собора 1613 г.
Об острой борьбе, происходившей на соборе (а также вне его), сохранились записи участников соборных совещаний. Так, келарь Троице-Сергиева монастыря Авраамий Палицын пишет, что по освобождении Москвы от поляков «бысть во всей Росии мятежь велик и нестроение...». Он указывает на раздоры среди бояр, на присутствие многочисленных казачьих отрядов.
В избрании Михаила сыграла роль совокупность обстоятельств, среди которых следует отметить и благоприятствующее ему настроение казаков и «черни». Он пользовался известной популярностью, поскольку считался родственником Ивана Грозного и Федора Ивановича (первая жена царя Анастасия, мать Федора, была двоюродной бабкой Михаила), его отец Филарет пострадал при Борисе Годунове, а позднее входил в окружение Лжедмитрия II. Но, конечно, одной активности казачества для выдвижения Михаила на царство было недостаточно. Он стал царем потому, что его поддержали бывшие на соборе дворяне и посадские люди из пяти десятков городов и уездов, видевшие в нем фигуру наиболее нейтральную, не втянутую в боярские распри.
Кандидатура Михаила Романова была принята 7 февраля, а его окончательное избрание отложили на две недели, до 21 февраля. По словам Утвержденной грамоты, это было сделано «для болшого укрепления» (очевидно, «единомыслие» было мнимым). «Укрепление» заключалось в том, что вызвали в Москву на выборы боярина кн. Ф. И. Мстиславского с товарищами, находившихся в своих имениях (значит, у них были сторонники), и послали тайно специальных лиц во все города («опричь далних городов») «во всяких людех мысли их про государское обиранье проведывати». 21 февраля 1613 г. в Успенском соборе состоялось избрание.
Сам 16-летний Михаил в то время находился с матерью в вотчинном селе Романовых Домнино Костромского у. (ныне Сусанинский район Костромской обл.) или, возможно, в самой Костроме. В это время его как одного из ближайших претендентов на рус. престол разыскивал польско-литовский отряд или, возможно, отряд запорожских казаков, посланный польским королём Сигизмундом III, который все еще рассчитывал посадить на русский престол своего сына Владислава. По преданию, Михаил был спасён крестьянином Иваном Сусаниным, не выдавшим его местопребывание. 14 марта 1613 г. в Ипатьевском монастыре Костромы Михаил дал согласие занять русский престол прибывшему из Москвы посольству Земского собора во главе с архиепископом Рязанским Феодоритом и боярином Ф.И. Шереметевым. 11 июля того же года в Успенском соборе Кремля состоялось венчание на царство первого представителя династии Романовых.

Грамота Великого Всероссийского Земского и Церковного Поместного Собора
от 21 февраля 1613 г. о призвании на Царство
Михаила Феодоровича Романова

«Послал Господь Свой Святый Дух в сердца всех православных христиан, яко едиными усты вопияху, что быти на Владимирском и Московском и на всех Государствах Российского Царства, Государем, Царем и Великим Князем всея Русии Самодержцем, Тебе, Великому Государю Михаилу Феодоровичу .
Целовали все Животворный Крест и обет дали, что за Великого Государя, Богом почтенного, - Богом избранного и Богом возлюбленного, Царя и Великого Князя Михаила Феодоровича, всея Русии Самодержца, и за Благоверную Царицу и Великую Княгиню, и за Их Царские Дети, которых Им, Государям, впредь Бог даст, души свои и головы свои положити, и служити Им, Государям нашим верою и правдою, всеми душами своими и головами.
Заповедано, чтобы Избранник Божий, Царь Михаил Феодорович Романов был родоначальником Правителей на Руси из рода в род, с ответственностью в своих делах перед единым Небесным Царем. И кто же пойдет против сего Соборного постановления – Царь ли, Патриарх ли, и всяк человек, да проклянется таковой в сем веке и в будущем, отлучен бо будет он от Святыя Троицы. И иного Государя, мимо Государя Царя и Великого Князя Михаила Феодоровича, всея Русии Самодержца; и Их Царских Детей, которых Им, Государям, впредь Бог даст, искати и хотети иного Государя из каких людей ни буди, или какое лихо похочет учинити; то нам боярам, и окольничим, и дворянам, и приказным людям, и гостем, и детям боярским, и всяким людям на того изменника стояти всею землею за один.
Прочтоша сию Утвержденную Грамоту на Великом Всероссийском Соборе, и выслушав на большее во веки укрепление - быти так во всем потому, как в сей Утвержденной Грамоте писано.
А кто убо не похощет послушати сего Соборного Уложения, его же Бог благослови; и начнет глаголати ино, и молву в людях чинити, то таковый, аще священных чину, и от Бояр, Царских синклит, и воинских, или ин кто от простых людей, и в каком чину ни буди; по священным Правилам св. Апостол, и Вселенских Седми Соборов св. Отец и Поместных; и по Соборному Уложению всего извержен будет, и от Церкви Божией отлучен, и Святых Христовых Таин приобщения; яко раскольник Церкви Божией и всего Православного Христианства, мятежник и разоритель Закону Божию, а по Царским Законам месть да восприимет; и нашего смирения и всего Освященного Собора не буди на нем благословения отныне и до века. Да будет твердо и неразрушимо в предыдущие лета, в роды и роды, и не прейдет ни едина черта от написанных в ней.
А на Соборе были Московского Государства изо всех городов Российского Царства власти: митрополиты, епископы и архимандриты, игумены, протопопы и весь Освященный Собор; бояре и окольничие, чашники и стольники и стряпчие, думные дворяне и диаки и жильцы; дворяне большие и дворяне из городов; дияки из Приказов; головы стрелецкие, и атаманы казачьи, стрельцы и казаки торговые и посадские; и великих чинов всякие служилые и жилецкие люди; и из всех городов Российского царства выборные люди.
Своеручные подписи [далее следует больше восьмидесяти подписей, причем подписывались только грамотные].
А уложена и написана бысть сия Утвержденная Грамота за руками и за печатьми Великого Государя нашего Царя и Великого Князя Михаила Феодоровича всея Русии Самодержца, в царствующем граде Москве, в первое лето царствования его, а от сотворения мира 7121-го».

После освобождения Москвы от поляков в первопрестольную съехались посланцы со всех концов страны на Великий Земский и Церковный Поместный Собор, главнейшей задачей которого было определение Наследника Российского Престола. Его работа началась после установленного Церковью трехдневного поста. Вначале Собор принял решение не рассматривать кандидатуры иностранных королевичей - польского Владислава, шведского Карла-Филиппа, а также сына Марины Мнишек от Лжедимитрия II - Ивана и сыновей татарских ханов. В список претендентов вошли князья Д.Т. Трубецкой, В.В. Голицын, Ф.И. Мстиславский, И.М. Воротынский, Д.М. Пожарский, Черкасский и Пронский, бояре И.Н. Романов и Ф.И. Шереметев (см.: Повесть о Земском Соборе 1613 года // Вопросы истории, 1985, № 5). Михаил Романов там не фигурировал, несмотря на указание Патриарха Гермогена и неоспоримые права этого кандидата. Бояре хотели иметь своего, ручного Царя (типа Василия Шуйского), зависимого от тех, кому он будет обязан своим избранием, и готовы были даже бросать жребий. И когда на Соборе вновь разгорелся спор об очередной кандидатуре, некий галицкий дворянин подал вызвавшую гнев бояр записку, где он не только ссылался на авторитетное мнение замученного поляками Патриарха Гермогена. Дворянин обосновывал право престолонаследия Михаила Феодоровича, базирующееся на близком родстве этого кандидата с последним Царем из рода Рюриковичей: отец Михаила - митрополит Ростовский и Ярославский (впоследствии Патриарх Московский и всея Руси) Филарет (в миру Федор Никитич Романов) (~1554/5 - 01.10.1633) - приходился двоюродным братом Царю Феодору Иоанновичу (31.05.1557 - 07.01.1598) и мог бы наследовать Престол сам, но монашеское звание не допускало осуществить это. Затем выступил казачий атаман, имя которого история не сохранила, и также подал записку. На вопрос князя Пожарского, о чем в ней идет речь, атаман ответил: "О природном Царе Михаиле Феодоровиче". Атаман указал на незаконность выборов Царя и обосновал законность права на Престол Михаила Романова. В лице этого казака русский народ, желавший иметь законного Правителя государства, не обязанного никому, кроме Господа Бога, защитил освященные всей предшествующей историей правила престолонаследия. Промыслительно, что окончательное решение Собор принял именно 21 февраля, в праздник Торжества Православия. Призвание законного Царя на Российский трон стало подлинным торжеством Православия на Руси - именно так восприняли современники это знаменательное событие. Разосланная во все концы Руси Соборная Грамота возвещала о том, что "человеколюбивый Бог по смотрению Своему вложи в сердца всех людей Московского государства от мала до велика и до сущих младенцев единомышление, чтобы обрати на Владимирское, и на Московское, и на все государства Российского Царствия Государем Царем и Великим Князем всея Русии Михаила Феодоровича Романова-Юрьева". Утвержденная грамота Собора закрепляла Престол за Династией в роды и роды и во веки, предавая анафеме любого нарушителя священной клятвы верности Дому Романовых.
Итак, 21 февраля 1613 года Михаил Феодорович Романов (12.07.1596 – 12.07.1645) был торжественно провозглашен Российским Царем, положившим начало царствовавшему в России до 1917 года Дому Романовых. 11 июля 1613 г., накануне 17-летия Михаила, в Успенском соборе Московского Кремля состоялось священное миропомазание юного Монарха на Российское Царство.
Царь Михаил Феодорович стал храмоздателем собора Покрова Пресвятой Богородицы, воздвигнутого в семейной вотчине Романовых, подмосковном селе Рубцове (ныне входящего в Центральный и Восточный административные округа Москвы). Покровский храм в Рубцове (Покровском) на протяжении более полувека был главным храмом Московской Покровской общины сестер милосердия, закрытой большевиками и до настоящего времени, к сожалению, так и не возобновившей свою благотворительную деятельность.
Именно в честь событий трехвековой давности, по предложению священномученика митрополита Владимира (Богоявленского) , была построена при Московской Покровской общине сестер милосердия великолепная больница с храмом во имя преподобного Михаила Малеина - Небесного покровителя первого Царя Дома Романовых, призванного на Российское Царство Великим Московским Собором 1613 года. Больница предназначалась для лечения монашествующей братии. Двухэтажная краснокирпичная больница, украшенная эффектным декором псевдорусского стиля (утраченным в результате надстройки третьего этажа в годы советской власти), была сооружена по проекту архитектора Московской Покровской общины сестер милосердия Леонида Васильевича Стеженского (16.03.1868 - ...) и торжественно Святителем Макарием (Невским) , митрополитом Московским и Коломенским в конце 1913 года, получив в обиходе название Романовской . На стенах Романовской больницы были развешаны портреты Русских Государей.
Приведенный выше текст Грамоты Великого Собора 1613 года значительно сокращен. Полный текст Утвержденной Грамоты об избрании на Московское государство Михаила Феодоровича Романова , изданной в 1906 году (вторым изданием) под редакцией и с предисловием (с.1-21) известного историка, члена-корреспондента Петербургской Академии Наук и преподавателя Московской Покровской общины сестер милосердия Сергея Алексеевича Белокурова (1862-1918), представлен в формате PDF на 111 страницах, загрузка которых потребует минуту Вашего терпения.

За что?
Ответ недоумевающим

Нам, русским, послан Крест тяжелый,
И мы должны его влачить
За грех чудовищной крамолы,
За то, что не хотели чтить
В своей бессовестной гордыне,
Как непокорные сыны,
Нам Богом данные святыни
Благой и мудрой старины.
За то, что нехристям в угоду
Преступный замысел творя,
Себе мы прочили свободу
И свергли Ангела-Царя.
И тем, покрыв себя позором,
Дерзнули клятву осквернить,
За всех нас данную Собором,
Во век Романовым служить.
И вот за этот грех великий
Страдаем всюду мы теперь,
И Русью правит деспот дикий,
Бесчеловечный, лютый зверь.
И долго будем мы томиться
Под нам ниспосланным Крестом,
Пока в душе не совершится
У нас великий перелом,
Пока от зол мы не очнемся
И, приведя наш бунт к концу,
К Царю мы, каясь, не вернемся,
Как дети блудные - к Отцу.

Сергей Сергеевич Бехтеев (1879-1954)

Горячев Владимир Александрович - юрист. Родился в 1982 году. Окончил Северо-Западную академию государственной службы. Аспирант Санкт-Петербургского юридического института

Утвержденная грамота об избрании на царство Михаила Феодоровича Романова - итоговый юридический документ, закрепивший результаты восстановления русской государственности после многолетнего периода тяжелейшего противоборства в борьбе за верховную государственную власть в русском царстве враждебных друг другу национальных, социальных и сословных сил, способных к установлению принципиально разных основ русского государственного строя в зависимости от собственных религиозных и мировоззренческих установок, правосознания, нравственных качеств и социально-политической направленности. В истории русской общественной мысли данный период характеризуется как Смута, что достаточно емко отражает не только политическую и государственно-правовую сторону обозначаемого явления, но и социально-психологическую. Смута - состояние не просто борьбы за власть, но и борьбы, происходящей в сознании каждого члена общества индивидуально и всего народа в целом, результатом которой становится выбор той или иной религиозно-нравственной и государственно-правовой ценности, формирующей в общественном сознании легитимность соответствующих образцов властвования. В результате этой борьбы возобладали исконно русские представления об организации государственной власти. Д.В. Цветаев отмечает, что Смута стала «тяжелым искусом началам русского государственного строя, и, обнаруживая их непреодолимую жизненность, Смутное время дало также широкий простор к проявлению разных течений и интересов. Объявившиеся претенденты на престол искали себе почвы, под личиной государственности, именно в этих течениях и интересах, иные из них имели опору вне страны»1. Православно-русские ценности, окончательно возобладавшие в общественном сознании еще до Смуты, стали фундаментальной основой объединения нации против чужеродных и разрушительных тенденций, ставших религиозной, военной и культурной интервенцией. Россия к тому времени уже представляла определенный культурно-исторический тип государственности, просуществовавший несколько столетий, что уже было вполне осознано русским народом. Последнее обстоятельство нашло свое государственно-властное подтверждение - Утвержденная грамота об избрании на царство царя Михаила Феодоровича подводит своеобразный итог развития русского царства до событий Смутного времени и намечает его развитие на все последующие времена, вплоть до конца существования земного мира как такового. Все сказанное свидетельствует об особом государственно-правовом значении рассматриваемого документа для соответствующей эпохи и о его особом и непреходящем историософском смысле. По мнению Л.А. Тихомирова, «по содержанию нашего исторического учредительного права- для русского государства доселе остается обязательна точка зрения Земского собора 1613 года, восстановившего русское государство и вручившего Верховную в нем власть дому Романовых»2.

Основной концептуальной идеей, выражающей мировоззренческие установки, заложенные в Утвержденной грамоте, является религиозное содержание русской государственности. Православие становится доминирующей ценностью русского народа и критерием оценки личности и действий участников рассматриваемых в данном документе событий. Главным историческим событием, служащим своеобразным рубежом в истории русского царства, является крещение Руси при князе Владимире, который «тму неверия просвети, и прелесть кумирослужения отгна, и всю русскую землю привел святым крещением, иже равноапостолен наречеся, и расширенья ради своих государств самодержавный именован бысть, ныне же ото всех поклоняем и прославляем»3. Далее Православие поддерживается, укрепляется и защищается русскими властителями, что, соответственно, и ставится им в основную заслугу. Сами определения Утвержденной грамоты практически отождествляют народ и веру. Так, например, Юрий Долгорукий в период своего правления «все християнство в покое и тишине соблюде», Феодор Иоаннович «все православное християнство в покое, и в тишине, и во благоденственном житии тихо и немятежно устрои». Подобное состояние бытия русского народа продолжается до того момента, как «за умножение грехов наших, Богу попущающу, а врагу действующу, началу злу сему бысть от коруны Польской и великого княжества Литовского, от Жигимонта короля и от панов рад»4, а именно - с появления «богоотступника и проклятого еретика» Григория Отрепьева.

Личность последнего является носителем зла, прямым антиподом прежним благочестивым государям. В этой связи уместно отметить, что Утвержденная грамота не является результатом отвлеченного литературно-исторического сочинительства, она, по словам Ф.В. Тарановского, «знает цену словам и отстаивает всякую черту и йоту, в ней написанную»5. Поэтому, встречая характеристики Лжедмитрия как «богоотступника», «еретика» и «волхва», который «в чернокнижство обратися», не следует, по-видимому, предполагать здесь всего лишь некоторые отвлеченно-эмоциональные оценки. Религиозное состояние его личности - вопрос достаточно сложный. В исторической науке принято считать его приверженцем католицизма, что безусловно имеет свое основание с учетом деятельности Лжедмитрия и его явной симпатии к указанной ереси. Тем не менее интересен вопрос и о иных его религиозных увлечениях. Так, профессор П.Н. Жукович, исследуя похождения лжецаря, пишет, что последний, находясь на Волыни, одно время принадлежал к секте социниан, отрицавших учение о Святой Троице и не признававших божественности Спасителя6. Вообще, Польша, во времена пребывания там Лжедмитрия отличалась большим количеством имеющихся еретических учений; на той же Волыни, как отмечают исследователи, «проживал и московский ересиарх Игнатий, товарищ Феодосия Косого, учение которого представляло смесь протестантских воззрений с остатками ереси жидовствующих»7. Во всяком случае, следует отметить мнение К.Н. Бестужева-Рюмина, который, отвергая мысль о католичестве Лжедмитрия, писал об отсутствии у него всяких сомнений относительно того, что последний «нисколько не был католиком, хотя и казался им в Кракове», причем «все свидетельства могут быть объяснены тем, что он обманывал и иезуитов, и короля»8. После своего воцарения, как повествует Утвержденная грамота, Отрепьев «на осквернение» соборного храма приводит не только католиков, но и различных «злых еретиков», представителей протестантских сект, а также и иудеев. В этой связи обращает на себя внимание антиэкуменический характер Утвержденной грамоты - сам факт присутствия во храме представителей враждебных вер является его осквернением. Православие является не просто государственно признанной религией, а единственно возможной верой русского царства, все остальное суть богомерзкие ереси, подлежащие искоренению. Одно из главных религиозно-государственных преступлений Лжедмитрия - венчание на царство некрещеной католички Марины Мнишек, возмутившее народ и во многом послужившее к разоблачению истинных мотивов деятельности лжецаря. Утвержденная грамота так передает это его деяние: «И иная злая умыслив окаянный и проклятый богоотступник, и взем за ся проклятый у поляка, воеводы Сендомирского дщерь, римския ереси, и не крестив, повеле венчати ю царским венцом в соборной апостольской церкви, и освященным миром некрещеную помазати на праге в царских дверях»9. Самозванец сводит также с патриаршего престола Иова патриарха и возводит на него рязанского епископа Игна¬тия. Окончательно всякое доверие к лжецарю исчезает после показаний матери царевича Димитрия о смерти последнего в Угличе в 1599 году и о непризнании ею Отрепьева. Этим подтверждался факт незаконного присвоения им престола, и «тогда многособранное воинство и весь народ Российского государства, прося от Всевышнего Бога помощи, и храбростию воспалишеся, мужественно дерзаху на разорителей истинная веры нашея, не в бронех, ни со оружии, но с помощью Всесильного Бога»10.

Утвержденная грамота дает достаточно оснований осознать, что антицерковность и антигосударственность для России того времени практически тождественны, причем источник того и другого явления - демонический, объективированный в носителе смуты. Такой ход мысли был вполне характерен для национально-государственных сил, сосредоточивавшихся вокруг Минина и Пожарского. В грамоте-воззвании, написанной представителями этих сил, сказано следующее: «…За умножение греха, а по действу дияволю, возста на нас предотеча богоборного Антихриста, от чина иноческого Гришка Отрепьев, и своим злым умыслом и по вражью действу избежал в Полшу и тамо безчисленных и богомерзких ересей исполнися, и вместо крестьянския веры Греческого закона Люторскую и проклятую веру возлюбил, и безстудно нарек себя царем Дмитреем, и своим злым чародейством наскочив на царьский престол и хотел нашу православную крестьянскую веру попрати и превратить в Латынство, и вместо апостольских церквей проклятые Римские костелы учинить; милосердный же Бог, по своему неизреченному милосердию, не хотя его злому помыслу исполнити, вскоре его пагубной смерти предал»11.

Вообще, Утвержденная грамота позволяет достаточно четко установить критерии законности занятия престола. Это родство с правившей династией Рюриковичей и соблюдение православного обряда венчания на царство. С этой точки зрения вполне легитимно воцарение боярина Василия Шуйского и, тем более, Михаила Феодоровича Романова. Первый из них, «от благочестива корени суща», «прося у Вседержителя Бога милости, венчался царским венцем и диадимою по древнему их царскому чину и достоянию». Василий Шуйский - представитель рода князей Шуйских, которые составляли отрасль суздальских удельных князей, происходивших по прямой линии от Андрея, старшего сына Александра Невского, и приходились ближайшими родичами московскому царскому дому как потомство Даниила Александровича - младшего сына того же Невского12. Восходя на престол, Шуйскому, по утверждению С.Ф. Платонова, предстояла «нелегкая задача объяснить подданным свое воцарение», поэтому он стал говорить, «что воцарился на «отчине прародителей» по праву рождения, как представитель старшей линии Рюриковичей, «по прародительской нашей царской степени», и вместе с тем «по моленью всех людей московского государства», причем наследственное право на престол ставил выше своего избрания»13. К.Н. Бестужев-Рюмин относительно Шуйского также отмечает: «Несомненно, он “царь выкрикнутый”, но он старался привлечь бояр на свою сторону и старался опереться на свои династические права»14. По вопросу воцарения Михаила Романова следует отметить, что оно связано главным образом с его происхождением. Русский народ соборно приходит к следующему выводу: «опричь Михайла Феодоровича Романова-Юрьева, никак никому не быти, понеже он, великий государь, блаженныя памяти хвалам достойного великого государя, царя и великого князя Феодора Ивановича, всея Руссии самодержца, двоюродного брата Феодора Никитича Романова-Юрьева сын»15. Д.В. Цветаев, основываясь на исторических данных, так передает события, связанные с избранием Михаила: «Кн. Пожарский, советуясь с членами собора об избрании “самодержателя всей России”, спросил их: “есть ли у нас царское прирождение?”» После некоторого общего молчания церковные власти решили соборне обратиться с молитвою к Богу и просили сроку до утра. На следующее заседание принес и предложил «некто дворянска чина Галича града» свою «Выпись о родстве цареве». В ней объяснялось и доказывалось, что лицо царского прирождения - Михаил Феодорович: он сын Филарета Никитича, которому царь Феодор, как «братаничу своему», вручил скипетр и державу, и племянник царя Феодора, по матери сего царице Анастасии Романовне, которая была супруга царя Иоанна Васильевича; посему Михаил, заключала выпись, «да будет царь, а опричь ево, никто их не может быти»»16.

Следует отметить, что в исторической науке родству Михаила с прежней династией не всегда придается доминирующее значение. Так, В.Н. Латкин, признавая, что родство с прежней династией значимо и что «памятники, дошедшие до нас, мотивируют избрание Романова исключительно родством с прежними царями»17, считает главной причиной этого избрания расчет бояр на возможность своего влияния на достаточно малолетнего царя. Это мнение, в частности, обосновывается одним из писем Шереметева к Голицыну, в котором автор отмечает, что «Миша Романов молод, умом еще не дошел и нам будет поваден»18, причем, по мнению В.Н. Латкина, «именем Михаила правил бы не кто иной, как сам Шереметев»19. Такая позиция не представляется вполне оправданной. Во-первых, выраженное в письме представление одного лица вряд ли может считаться более авторитетным источником по сравнению с летописями и официальными документами (во всяком случае, следует признать эти источники равноценными). Во-вторых, бояре, очевидно, не обладали единством взглядов и интересов, и лица этого сословия, несогласные с избранием Михаила, могли легко этому воспрепятствовать в случае сомнительности прав последнего на престол. Представляется более исторически точным мнение Д.В. Цветаева, который считает факт родства Михаила Романова с прежней династией основной причиной его избрания ввиду того, что государственное сознание русского народа к тому времени продолжало сохранять вотчинный взгляд на государство, с чем невозможно было согласовать мысль о выборном царе; по таким представлениям, более естественно воцарение лица, имеющего связи с царствовавшей династией20.

Следует отметить и склонность к кандидатуре Михаила Романова патриарха Гермогена, который ввиду своего нравственного авторитета имел большое влияние на народ. Данный факт был отмечен гетманом Жолкевским21 и, по-видимому, учитывался поляками, как следует из текста Утвержденной грамоты, которая повествует, что «наипаче всех враги злодеи теснили, и во всякой крепости и за приставы крепкими держали Михайла Феодоровича Романова-Юрьева с матерью его, с инокинею Марфою Ивановною». При этом представители самых разных сословий и местностей о «Михайле Феодоровиче скорбели, и всякими мерами промышляли, чтоб его государя от такового злого пленения свободить, понеже он, великий государь от благородного корени благоцветущая отрасль благочестивого и праведного великого государя, царя и великого князя Феодора Ивановича, всея Руссии племянник»22.

Другое обстоятельство, имеющее главенствующее религиозно-нравственное и государственно-правовое значение, - венчание Государя на царство, без которого власть русского царя не могла получить своей легитимности и утрачивала мистическое значение. В исторической литературе применительно к Михаилу Феодоровичу дается следующее описание данного обряда: «Cвящен¬но¬действие было совершено по тому же уставу, по какому оно было совершено над последним представителем угасшей царской династии - Феодором Иоанновичем. Сперва пред литургией торжественно были принесены в Успенский собор шапка и бармы Мономаха, скипетр и держава. Затем состоялся выход государя из Золотой палаты в собор. Перед началом литургии на него был возложен царский венец, бармы и животворящий крест. Перед причащением было совершено священное миропомазание из того сосуда, который некогда принадлежал императору Августу и из которого доныне помазываются на царство наши государи. Затем Богом венчанный и помазанный царь приобщался тела и крови Христовых»23.

Воцерковленность русской государственной власти - ее основная характеристика, царь понимается как охранитель Православия, но и представители Церкви не делаются индифферентными к проблемам государственной власти. Последний факт четко прослеживается с самого начала cмуты вплоть до ее искоренения. Одним из первых врагов и обличителей лжецаря становится патриарх Иов, у которого самозванец ранее служил по церковным делам. Понимание государственной власти как сугубо светского дела не истинно для святителя, ему не важно, поддержана ли кандидатура преступника демократическим путем или нет, в своем праве обличать богоборческого властителя патриарх, очевидно, не сомневался. Иов, как ученый священник, чувствовавший значение православного царства, очевидно, связывал устойчивость монархических начал с Православием. В своей «Повести о житии царя Федора Ивановича» он пишет о времени торжества православной веры как о лучшем времени для России, при котором «благочестивых и крестоносных християнских царей Руския державы скипетродержавство велелепне цветуще» и не прерывался царский род, идущий от Августа кесаря, чему автор придает, по-видимому, большое значение24. Общеизвестно и значение для восстановления русской государственности преемника Иова - патриарха Гермогена, открыто заявлявшего свои претензии интервентам и участвовавшего, по сути, в политической борьбе, будучи идейным вдохновителем национально ориентированной православной общественности. В «безгосударное» время, в период безвластия, согласно повествованию Утвержденной грамоты, народ обращается к патриарху с жалобами на притеснения как к единственному представителю нравственного начала в государстве, способному стать очагом сопротивления анархическим, антинациональным и, главное, антиправославным элементам; А.В. Романович-Славатинский отмечает, что «во время междуцарствия Гермоген был начальным человеком русской земли»25. Патриарх же «к подвигом устремлятися повелевает, к Творцу и Содетелю все упование свое возложив, яко близ есть всем призывающим Его»26.

Важна также роль духовенства и при избрании Михаила Романова на царство. Утвержденная грамота передает следующий состав посольства «ото всего Московского государства» в Кострому к ничего не подозревавшему о своем избрании царю Михаилу Феодоровичу: Федорит, архиепископ Рязанский и Муромский, архимандрит Чудовский Авраамий, келарь Троице-Сергиева монастыря старец Авраамий, а также архимандриты и игумены иных «честных великих монастырей», некоторые бояре и представители практически всех социальных слоев русского государства27. Утвержденная грамота повествует, как осознанная Божественная воля выступает главным мотивом деятельности представителей духовной и светской власти при принятии ими решения. Особенно заметно это проявляется в аргументации представителей посольства к Михаилу Романову. Как известно, последний отказывался от принятия престола, не соглашалась с этим и его мать - старица инокиня Марфа Ивановна. Такой отказ не был лицемерным - становиться царем в данный момент означало подвергать свою жизнь достаточно серьезной опасности - еще не прекратилась Смута, Россия находилась в состоянии войны с соседними державами, казна была практически пустой. К тому же, по выражению Марфы Ивановны, люди сделались «в крестном целовании нестоятельны»28, то есть сделались склонны к перемене образа мыслей и отречению от своих религиозно-нравственных и государственно-правовых обязанностей. Все эти обстоятельства в совокупности не располагали Михаила к принятию им царской власти- таков был сугубо практический расчет, и если бы его сознание не имело религиозную основу, предполагающую сообразовать свою волю с Божественной и не противоречить ей, династия Романовых, очевидно, не утвердилась бы на царском престоле. Сообразование собственной воли с волей Божественной - одна из основных аксиом христианского религиозного мировоззрения. Как свидетельствует святитель Иоанн (Максимович), митрополит Тобольский и Сибирский, в книге, написанной им в конце того века, в котором произошли рассматриваемые события, «начало всего учения, преданного нам Божественной высочайшей Премудростью, Господом нашим Иисусом Христом, состоит в том, чтобы мы, верующие в Него, во всех делах и словах своих сообразовались с волей Божественной» и при этом «все преуспеяние наше в жизни христианской зависит от того, как будем мы собственную нашу волю покорять Божией воле», соответственно «чем искреннее будет наша покорность воле Божественной, тем преуспеяние нашей христианской жизни сделается обильнейшим и многоплоднейшим»29. Не противоречить воле Бога - основной аргумент глав посольства к определенному соборным решением царю. Исторически многие великие и заметные властители не искали царских венцов, но не отказывались от царства, когда при его даровании явно определялась Божественная воля, причем и составителями Утвержденной грамоты, и послами собора как богоданная истина были усвоены слова Святого Писания, приводимые в данном документе: «рече божественный апостол: его еже бо хощу, рече Бог, того и милую. И его еже щедрю, того и ущедрю: Мой бо есть дар, ему же хощу предам его; и яко же пророк рече: жребий убо Божий Царское Величество, на негож возложит Бог на том и совершится»30. Приводимые высказывания - первенствующая истина для государственно-правового сознания преодолевших смутное время политических сил, устанавливающих традиционные основы русской государственной власти. Это прямая антитеза демократическому сознанию, связанному с пониманием верховной власти как объекта постоянной и организованной борьбы, которая осуществляется самыми разными способами. Здесь происходит принципиальное отречение от мысли об участии Божественной воли в передачи власти, и человек восхищает себе не принадлежащее ему право, причем возводит это в принцип организации своей публично-правовой жизни. Отсюда понятно, что никакая симфония властей в демократическом обществе невозможна онтологически. Представления об организации государственной власти, заложенные в Утвержденной грамоте, принципиально иные. Восстановителям русской национальной государственности действительно приходилось отстаивать ее в сражениях, но только для установления ее прежних основ и последующего отказа от борьбы за власть; противоборство иным началам властвования было борьбой за истину. При этом идея богоданной власти не мирится с мыслью о самозванстве, усвоении себе царства поврежденной и порочной волей представителя еретических и богоборческих начал.

Сама онтология православного царства понималась так, как она была выражена царем Иоанном IV Грозным: «…Русская земля держится Божьим милосердием, и милостью Пречистой Богородицы, и молитвами всех святых, и благословением наших родителей, и, наконец, нами, своими государями, а не судьями и воеводами, не ипатами и стратигами»31. Только при таком понимании и возможно симфоническое единство духовной и светской властей. Само народное сознание соответствовало данной идее. Как отмечают историки, при избрании Михаила Романова на царство «все желали, чтобы царь был избран «Божиим изволением», а не «многомятежным человеческим хотением», и эта мысль особенно рельефно проводится в Утвержденной грамоте32. Следует также отметить характерную черту, позволяющую понять значение церковной власти в государстве: первым на Утвержденной грамоте подписался митрополит Ефрем, преемник Гермогена, считавшийся в то время во главе духовной иерархии и занимающий в освященном соборе первенствующее место, далее следуют подписи тридцати одного представителя Церкви33. Следует отметить, что и сама Утвержденная грамота, по мнению историков, была составлена по предложению духовенства, одобренному земским советом34.

Следует отметить, что действие церковной власти было необходимо и при искоренении остатков смуты. Так, когда потребовалось расправиться с «ворами» атамана Заруцкого, желавшего возвести на престол сына Марины Мнишек («воренка») и стала необходима помощь донских казаков, «с этой целью была им послана грамота от духовных чинов Собора, которые писали, что, если казаки не послушают и не захотят исполнить их “благословения и соборного уложения и царского повеления, то взыщет Бог в день страшного суда своего, а нашего смирения и всего освященного собора на таковых не буди благословения от ныне и до века”. Были отправлены такие же грамоты и волжским казакам, как от духовных, так и от светских чинов собора по грамоте»35.

Утвержденная грамота стоит на позиции богоустановленности царской власти, уже начиная с вводной части утверждает, что от Бога «приимша земля наша русская своими государи обладаема быти, их же великих государей, царей российских, корень изыде от превысочайшего цесарского престола, и прекрасноцветущего и пресветлого корени Августа Кесаря, обладающего всею вселенною»36. Ф.В. Тарановский отмечает: «Не строилась русская земля без государя, ибо в нем воплощалась политическая самостоятельность и независимость народа. Глубоко осознавали это те доблестные деятели “лихолетья”, которые поднялись на борьбу с внешним врагом и внутренней анархией. Конечно, они не умели формулировать своей мысли абстрактно, но в конкретных выражениях живописали политическую несостоятельность русской земли без государя»37. Данный автор обращает внимание на слова грамоты князя Пожарского, в которых утверждается возможность исключительно монархической формы правления: «Сами, господа, все ведаете: как нам ныне без Государя против общих врагов, Полских и Литовских и Немецких людей и Русских воров, которые новую кровь в государстве всчиняют, стояти? и как нам, без Государя, о великих о государьственных и о земских делех со окрестными государи ссылатись? и как государьству нашему впредь стояти крепко и неподвижно»38. Таким образом, оба документа устанавливают обязательность для России царской власти с двух позиций- религиозно-мистической и с позиции социально-политической необходимости. Обе этих основы имеют свой глубокий смысл. Мысль о Божественном происхождении царской власти появляется на Руси как следствие принятия христианства из Византии. Князь Владимир - первый христианский властитель Древней Руси - зачастую уподобляется императору Константину, с которым связана легализация христианства в Империи. Союз Церкви с формирующимся русским царством становится очевиден с самого начала русской истории, повторяя симфоническое единство двух начал власти византийского образца. Относительно второго аспекта следует отметить, что самодержавная власть была исторически опробованной формой существования русского государства и монархическую форму правления представляется возможным понять как естественную, имеющую основание в самом древнерусском социальном строе, основанном на семейном начале при главенстве домовладыки в семье. Поэтому следует констатировать, что царская власть, развиваясь на Руси естественным путем, в общем контексте религиозного мировосприятия смогла выявить в определенной форме свое значение и свою ценность с помощью церковного учения, уже создавшего идейно-ценностную базу для одной из величайших в мире империй. Л.А. Тихомиров отмечает, что «вся совокупность условий, при которых слагалась и росла Русская государственность, способствовала созданию благоприятной почвы, на которой единоличная власть могла стать верховною. Но сама монархия родилась из христианских идеалов жизни и из Византийского влияния, шедшего рядом с проповедью христианства», причем «византийские идеи власти» «несло все книжное учение»39. Важным моментом для осознания богоустановленности царской власти было упоминание о царе во время богослужений, посещаемых всеми христианами. Существует известный факт, что когда великий князь Василий Дмитриевич запретил митрополиту упоминать при богослужении имена византийских императоров, то ему был направлен ответ патриарха, в котором последний писал о невозможности иметь христианам Церковь без царя, потому что царство и Церковь имеют между собой тесную взаимосвязь40. В целом следует обратить внимание на мнение Н.А. Захарова, который отмечал, что «изложить теорию власти московского царя является, конечно, затруднительным; можно лишь сказать, что идея ее развивалась под влиянием восточно-византийского представления о неограниченной власти, системы всеобщей службы общегосударственного тягла и церковного благословения, возвышавшего в глазах населения царя над уровнем обыкновенных людей»41.

При фактической непрерывности и отсутствии династических проблем в правящем роде Рюриковичей вопрос о преемственности престола не возникал. Собор 1598 года избрал царем Бориса Годунова- брата жены царя Феодора Иоанновича. Это первый случай соборного избрания царя, но данное избрание не следует понимать в смысле демократическом. Ф.В. Тарановский отмечает, что «соборное избрание, впервые самостоятельно выступившее в 1598 году, не отменило “постановления от Бога” ни тогда, ни в 1613 году, но сочеталось с ним»42. Соборы по своему смыслу внедемократическое учреждение. Их принципиальное отличие от республиканских выборов заключается в том, что народ собирается не с целью определения собственной воли, но его объединяет общее стремление к выявлению воли божественной, которая и предполагается руководящим началом. Как повествует Утвержденная грамота, национальные силы русского государства «врагов веры своея победивше, славословие Богу воздавше о неисповедимом даре его, и молив всемилостивого Бога и Пречистую Богородицу, и всех святых усердно со слезами, да просветит их сердца, еже бы просити, кому прияти скифетр Российского царствия», для чего были направлены по всем русским городам послания с призывом собираться на собор, чтобы «с их земскаго совета выбрати на Владимирское и на московское государство, на царство Казанское, и на Астраханское, и на Сибирское, и на все великия государства Российского царствия государя, царя и великого князя всея Руссии, кого Господь Бог даст из московских из русских родов»43. Прообраз всех соборов - апостольский собор в Иерусалиме, затем соборы служат для искоренения ересей и устроения церковных дел; в России, при воцерковленности народного сознания и государственной власти, соборы созываются для устроения русского царства, определения Божественного промышления о русском народе как о единственном хранителе Православия. Замещение царем престола не могло совершиться иначе, как путем собора. По мнению Ф.В. Тарановского, мысль о возможности соборного избрания государя появилась главным образом ввиду избрания царем Бориса Годунова, которому собор был нужен для того, чтобы найти опору своей власти в среде служилых и посадских людей. Указанный автор полагает: «Созванный по инициативе Годунова избирательный собор 1598 года являлся тем не менее прецедентом, который проник в народное правосознание и определил его известным образом. Создалось правовое убеждение, что для законного приобретения власти новопоставляемым государем необходимо его всенародное, или соборное, избрание. Наличность этого именно государственно-правового принципа в сознании общества сказалась в царствование Василия Ивановича Шуйского»44. Данное мнение представляется не вполне обоснованным. Соборы для устроения государственных дел начинают собираться еще до воцарения Годунова, во времена Иоанна Грозного; собор 1549–1550 годов не является, безусловно, избирательным собором и не связан с решением вопроса о конкретном носителе верховной власти, но он уже может считаться определенным государственно-правовым опытом, причем опирающимся на опыт христианской государственности, отразившимся в народном сознании и вполне воспринятым им. К.С. Аксаков отмечает, что ко времени царствования Феодора Иоанновича представление о необходимости соборного решения государственных дел уже стало фактически неотъемлемой идейной доминантой государственно-правового сознания русского народа, органически сложившейся с момента окончательного оформления самодержавной монархической власти, легитимность которой подтверждало соборно выраженное народное мнение45.

Воцарение Шуйского связывается с соборным избранием или хотя бы с попытками его воспроизведения. Королевич Владислав, предполагавшийся в цари, так и не занимает престола, но при получении с него договорной записи в последней делается ссылка на соборное решение. Попытка передачи ему верховной власти является попыткой привнесения принципиально новых начал русского государственного устройства. Обстоятельства его воцарения передаются Утвержденной грамотой следующим образом. Король Сигизмунд договорился с русскими представителями, чтобы «Московского государства всякие люди взяли на государство сына его, королевича Владислава», и при этом он прилагает статейный лист «как сыну его Владиславу королевичу быти на Московском государстве». Сигизмунд предполагал, что Владислав будет венчаться «царским венцом и диадимою от руки патриарха московского по древнему обычаю» и не станет вредить Православию. Этому поверили «московского государства люди», но воспротивился митрополит Ростовский и Ярославский Филарет, не признавший истинности подобных обещаний. Сторонники избрания Владислава договорились «о всех статьях, как королевичу быти на Московском государстве, против королевского листа договор учинили, и записьми и крестным целованием укрепилися»46, о тех же статьях, о которых не было достигнуто договоренности, было послано посольство к Сигизмунду. В окончательной форме договор с Владиславом «на которой мере быти ему на российском государстве» (по выражению данного договора) отличался «непримиримым консерватизмом и был составлен в духе строгих правительственных традиций с твердым намерением охранить и обеспечить основы московского церковного, государственного и общественного порядка от всяких покушений со стороны не только польско-литовской власти, но и собственных московских новаторов»47. Владислав обязывался принять Православие и править совместно с боярской думой и земским собором. Следует отметить, что переговоры с поляками также велись от имени земского собора, но в реальности полноценного земского собора созвано не было, и кандидатура Владислава впоследствии не была утверждена.

Если при соборном избрании проявляется Божественная воля, то ограничение власти царя и его смещение являются восхищением человеком не принадлежащей ему власти. В cмутное время религиозно-нравственное и государственно-правовое сознание народа было во многом деформировано, и потому стала возможной, хотя и малозначительная, но все же реальная попытка ограничения власти царя в виде получения «записи» с Шуйского (хотя для многих это было неприятным нововведением; А.В. Романович-Славатинский пишет об имевшем место народном возмущении от этого поступка и о том, что это во многом обусловило народную неприязнь к Шуйскому48, Е.А. Белов отмечает, что ограничение власти в пользу бояр произвело на народ «тяжелое, неприятное впечатление»49). По мнению митрополита Иоанна, ограничение власти царя Василия политически означало, что «государственная власть слабела, теряла силу и авторитет. Ее священный ореол, омраченный клятвопреступлением, боярским произволом и соглашательством с иноверцами, - померк, и новый государь был вынужден искать опоры трону уже не в религиозно-нравственной, мистической области, но в балансе интересов и сил представителей сословной верхушки, раздираемой вечными местническими противоречиями и спорами»50. В оставлении престола Шуйским проявляется двустороннее нарушение религиозно-нравственной обязанности: со стороны самодержца и со стороны народа. Как повествует Утвержденная грамота, люди, поверившие Сигизмунду, «…били челом великому государю своему, царю и великому князю Василию Ивановичу всея Руссии, чтобы он, великий государь, для покоя христианского государство свое оставил. И царь Василий по челобитью нашему и всяких людей Московского государства, которые в то время были на Москве, и для покоя христианского государство оставил»51. Одним из аргументов врагов Шуйского было то, что он выбран на царство «одною Москвою», без участия представителей других городов, и потому легко может быть смещен - так же, как и избран, причем сам Шуйский, называя своих врагов клятвопреступниками, соглашался быть смещенным собором, и был смещен собором, аналогичным тому, который его избрал. В то же время следует отметить, что православно-русское государственное сознание, очевидно, не допускало возможности таких манипуляций с престолом: Шуйский так или иначе был избран соборно, венчался на царство и был в родстве с правившей династией Рюриковичей52. Дворцовые разряды, во многом послужившие источником при составлении Утвержденной грамоты, характеризуют Василия Шуйского как последнего царя, а его смещение - как греховное своеволие поддавшегося на дьявольский соблазн народа: «…А последний был на Московском Государстве Царь и Великий Князь Василий Иванович всеа Русии; и по общему земскому греху, по зависти диаволи, многие люди его Государя возненавидели и от него отстали, и учинилась в Московском государстве рознь»53. Против подобной, склонной к демократизму, смены носителя верховной власти резко выступил патриарх Гермоген, напоминая о существе и смысле христианской государственности, но к голосу Церкви народ не прислушался. Следует отметить, что «покоя христианского», ожидаемого инициаторами смещения царя Василия, не получилось, но смута перешла в новую стадию.

Существует также мнение и об ограничении власти царя Михаила, но оно не подтверждается документально, к тому же само государственно-правовое сознание русского народа было направлено против этого. В.В. Назаревский отмечает: «Необходимо глубже всмотреться в это восстановление на Руси государства самим народом. Поляки… в период междуцарствия выхваляли москвичам свой западный вид монархии с политическим вольностями, с ограниченной властью короля - государя, не могшего ничего решать без сейма. Но уже тогда русские люди указывали, что они желают себе, по заветам своей истории, такого царя, который как Бог, карает и милует, который не дает в обиду слабого сильным, и назвали польскую вольность своеволием, при которой слишком трудно найти слабому правосудие над тем, кто в Польше творит бесчинства и всякое насилие над людьми меньшими. Значит, русский народ не хотел монархии по западным образцам»54. Сама Утвержденная грамота не устанавливает каких-либо ограничений власти монарха, и это может означать только то, что сложившееся к тому времени в определенную политическую форму самодержавие остается прежним. Характер властвования русского царя при этом не является абсолютным. Утвержденная грамота, очень подробно распространяясь о переговорах посольства к новоизбранному царю, подчеркивает идею Божественной делегации ему верховной государственной власти. Так, при получении известия о согласии Михаила Романова царствовать и о его благословении старицей Марфой Ивановной ожидавшие в Москве этого известия «…многие радости духовная исполнишася, руце на небо возвед, все единогласно и едиными усты славу и благодарение возсылая, возопиша, глаголя: слава единому безсмертному, всемогущему и вся содержащему, в Троице славимому Господу Богу нашему, что не презрил моления нашего, и не оставил нас сирых по своей святой милости, и по нашему молению и прошению дал нам прежних великих государей наших, благоверных и благородных царей российских, их царского благородного корени благорасленную ветвь, великого государя, царя и великого князя Михаила Феодоровича, всея Руссии самодержца, царя правде и милости»55. И это стало возможным потому, что Сам Господь Бог послал Свой Святой Дух в сердца всех православных христиан, мнение которых о желанном государе стало единым. Если Михаил принял бы власть от народа как демократически избранный правитель, следовало бы определить объем его полномочий, то есть решить вопрос о наличии или отсутствии ограничений его власти, но в данном случае Утвержденная грамота как документ, имеющий своего рода конституционное значение (в смысле установления ею основ государственности), предполагает сообразование монархом своей воли с волей Божественной. Смута как состояние политической неопределенности, безусловно, вносила новые политические понятия о власти монарха, отличные от традиционно русских, но народное правосознание в целом не восприняло их и отвергло возможность ограничения власти государя. Эти понятия стали одним из результатов культурных заимствований Смутного времени, воспринятых от оккупационных политических сил, что безусловно влекло за собой приобщение к иной политико-правовой культуре. С.Ф. Платонов в этой связи отмечает: «Европейский костюм, бритье бороды, музыка, затейные приметы домашней обстановки проникают в московскую жизнь вместе с латинской и польской книгой, религиозным вольнодумством, политической идеей. В XVII веке в Москве идет умственное брожение, несущее с собой зачатки той европеизации Руси, которая так широко шагнула вперед при Петре Великом»56.

Утвержденная грамота позволяет говорить о становлении в России государственности имперского характера. По избрании на царство Михаила его «…благословил преосвященный архиепископ Феодорит с архимандриты, и игумены, и со всем освященным собором, по благодати данней им от пресветлаго и животворящего Духа, у чудотворных образов, на государство Владимирское, и Московское, и на Новгородское, и на царство Казанское, и Астраханское, и на Сибирское, и иные великия государства Российского царствия, честным и животворящим крестом великого государя, Богом дарованного царя и великого князя Михаила Федоровича, всея Руссии самодержца»57. Таким образом, представление об империи как о сложном монархическом государстве с самодержавным, не ограниченным никакой земной властью царем во главе уже содержалось в сознании русского народа, русской нации как организующей силе данной государственности. Подобным сознанием, безусловно, были проникнуты те представители русского народа, которые восстанавливали разрушенное анархией Смуты государство на прежних, уже ставших традиционными для России началах. Представляется маловероятным искать представителей идей православного монархизма среди русских «воров» и неорганизованного казачества, в разное время выступавших за разные политические интересы. Д.В. Цветаев полагает, что «никакого другого идеала, кроме царского, не выставляли даже те элементы, которые, за разрушительные тенденции и необузданные поживы на счет мирного земского населения, прослыли в народной молве “ворами”, а в исторической науке признаны анархическими. Когда после гибели Прокопия Ляпунова распалось первое ополчение и под Москвою стали хозяйничать примкнувшие было к нему приверженцы второго самозванца с кн. Дм. Трубецким во главе и казаки Ив. Заруцкого, то раздачу поместий оба эти предводителя, “по совету всей земли”, состоявшему при них, обусловливали тем, что “как на Московское государство Бог даст государя, и тогда велит государь на ту вотчину дать вотчинную жалованную грамоту”»58. Представляется, что данные политические силы вообще вряд ли выдвигали какой-либо конкретный государственно-правовой идеал, имеющий основание вне их собственной корыстной мотивации, но стремились придать легитимность осуществляемым актам властвования путем ссылки на возможно осуществимую в будущем волю государя, так как государственное сознание русского народа того времени было глубоко монархично.

В то же время допустимо предположить наличие в данной среде элементов, имеющих различные политические взгляды и объединяющихся друг с другом произвольно по тем или иным причинам; особенностью Смуты является политическая неустойчивость членов общества. Оценивать политические симпатии тех или иных участников Смуты возможно исходя из общего смысла их деятельности - согласие анархических элементов с польскими ставленниками как представителями иных государственно-правовых начал и разрушительных для Православия тенденций позволяет говорить об их отчужденности от православно-русских ценностей и идеи православного царя - такой, какой она была к тому времени сформулирована в русской политической литературе и закрепилась в государственно-правовой традиции59. Представителями идей исконно русской государственности следует считать ополченцев из войск Минина и Пожарского. В исторической литературе отмечается, что «есть известие, что народ требовал от Пожарского избрания царя, когда ополчение еще двигалось к Москве. Такое же желание выражали в апреле 1612 года Троицкие власти»60. А в ноябре-декабре 1612 года в Москве «преобладали демократические элементы общества, настроенные очень националистично», и «правительство было в руках вождей второго подмосковного ополчения»61. О демократизме националистических патриотических сил можно говорить только в том смысле, что они являлись преимущественно народными - черными, или земскими сотнями; основной доминантой политического сознания этих людей был безусловно православный монархизм. Следует отметить, что при всей своей народности ополчения по своему социальному составу являются внесословными организационными единицами; их задачей ставилось воссоздание русской государственности не в интересах политического диктата какой-либо социальной силы, а в интересах «всей земли». И.С. Аксаков, отмечая характерную черту русского политического быта, писал: «Необходимо прежде всего признать за непреложную истину только одно: в России пребывают только две реальные государственные силы, только два всемогущих фактора: Царь и народ»62. Внесословный интерес требовал наличия царской власти - как власти, стоящей вне корыстной заинтересованности социальных слоев и даже собственной корыстной заинтересованности ее носителя. Для политического сознания русского народа царь не был и онтологически не мог быть привилегированным чиновником со строго определенными функциями; он воплощал в себе то начало политической организованности, которое не несет ответственности перед какой-либо иной властью. Смысл верховной власти заключается в ее неограниченности; если находится та сила, которая способна ограничить верховную власть, то она сама приобретает характер последней. Ограничив царскую власть, народ признал бы верховенство той политической силы, которая содержала бы в себе данные ограничения. По всей видимости, поэтому национальному государственному сознанию русского и не импонировала попытка ограничения власти царя Василия боярской думой.

Утвержденная грамота связывает начало анархии Смутного времени с проявлением демократического своеволия. Российское государство уподобляется бушующему морю - как «свирепые волны» восшумели, так и «неистовые глаголы» охваченного психологией демонической смуты народа зазвучали в пользу преступного низвержения законной государственной власти и смены носителя верховной власти, причем «начальные же боляре и стратиги суетному волнению противишася, но ничто же успеша суровому народному глаголанию». В этом проявляется отказ от соборного решения государственных дел, и все сводится к элементарному непосредственному демократизму с преобладанием силовых приемов воздействия на политических противников и внерелигиозной аргументацией. Сходным образом оценивает народовластие и сепаратизм, возобладавшие в период Смутного времени, связанные с попытками воцарения следующего преступного претендента на московский престол (Лжедмитрия II), другой памятник древнерусской письменности - Псковская летописная повесть о смутном времени: «И в той час возмутишася вси и похваташа воевод, всадиша в темницу, а сами посаша по воровского воеводу, по Федкоу Плещеева, и целоваша крест вору ложно, и начаша быти в своей воле, и отложишася от Московского государства ложному царю, и быша в своей воле возбесневше, и лихоимством разгорешася на чюжде имение»63.

Задачей национально-патриотических сил земского ополчения являлось установление монархической формы правления, но следует отметить, что при отсутствии царской власти значение власти верховной выполнял земский собор. Д.В. Цветаев отмечает, что «в безгосударное время именно земскому собору принадлежит право избрания государя, иными словами, верховная власть»64. Аналогичное мнение было высказано А.И. Филипповым, который полагал, что «избирательные соборы», к числу которых относится и собор, избравший на царство Михаила Романова, «в «безгосударное время» (как выражаются памятники) олицетворяли в себе также и верховную власть», причем «при вакантности трона, непосредственное участие в отправлении функций власти законодательной, административной и судебной принадлежало самим Соборам и производилось от их имени, подобно тому, как при наличности государя на троне все делалось от его имени»65. Очевидно, что соборы имели значение важного политического фактора: их наличие не позволяло склонной к олигархизму так называемой боярской партии влиять на характер верховной власти в стране. Соборность не разбивает русский народ как социальную основу русского царства на враждующие группировки, преследующие своекорыстные цели и в результате подпадающие под влияние узкогрупповых политических интересов, но обусловливает религиозно-нравственное единство народа в решении вопросов бытия государства, провиденциально охраняющего истину Православия.

Восполняя значение монархической власти при отсутствии конкретного ее носителя, земские соборы продолжали оставаться носителями симфонического единства духовной и светской властей. Следует обратить внимание, что в состав земских соборов XVII века, кроме боярской думы и представителей разных сословий, входил Освященный собор, члены которого, равно как и члены боярской думы, присутствовали на соборах в полном составе. Д.В. Цветаев отмечает, что «события Смутного времени выдвинули моральное значение Освященного собора: русские члены его неуклонно ратовали за православно-русские начала»66. В этой связи также следует отметить, что события смутного времени только укрепили связь народа с Церковью (достаточно вспомнить деятельность таких иерархов, как патриархи Иов и Гермоген, митрополит Феодорит). Для народного правосознания Церковь имела то значение, что легитимность той или иной власти зависела от ее религиозного освящения, поэтому было подорвано доверие к Лжедмитрию I, венчавшему на царство некрещеную католичку, а при решении вопроса о замещении королевичем Владиславом русского престола обязательным условием договора было, как уже отмечалось, что Владислав должен «венчатись на Владимерское и на Московское Государство и на все великия и славныя Государства Российского царствия Царским венцем и диадимою, от святейшего Ермогена Патриарха Московского и всея Руси и ото всего освященного собору Греческия веры, по прежнему чину и достоянию, как прежние великие Цари Московские венчались»67. В сознании русского человека, преодолевшего искушение смутой и сделавшего выбор в пользу исконных основ русской государственности, которые нашли свое первое подробное нормативное закрепление в Утвержденной грамоте, Церковь не отделялась от государства. Отделение государства от Церкви сделало бы его в народном представлении чем-то принципиально чуждым религиозно укорененному быту, и это отчуждение вполне могло перейти во враждебное отношение к государству, так как последнее получает свою высшую санкцию только как средство охранения правоверия. Сознание русского человека не было либерально и склонно к веротерпимости; сам идеал святой Руси, идея о святости самой земли русской, не мирился с наличием иных вер и иных храмов. Интервенты несли с собой ереси, и это обусловливало их чужеродность и удаленность от русского народа; происходило столкновение различных культур, в том числе и государственно-правовых. Русский народ осознал себя сопричисленным Господу Иисусу Христу и Его заповедям, и это понимание давало возможность мировоззренческого самоопределения народа, и, соответственно, созданного им государства. Обращает на себя внимание включенный в Утвержденную грамоту ответ патриарха Гермогена, данный полякам и русским изменникам-«ворам», в котором святитель выразил тщету усилий покушаться на то, что избрал Сам Бог: «…Глаголя, не обинуяся, Московского государства изменником Михайлу Салтыкову, да Федьке Андронову с товарищи, и королевскому правителю, и Александру Гасевскому: вскую шатаетеся безумнии, почто тщетным поучаетеся, и на Христову правую истинную веру и на его люди возставаете, не зная праведныя воли Божии»68. Безусловно, в этом противостоянии имелись и иные мотивы, а также и элементы, достаточно индифферентные высшим ценностям, но их значение не представляется главенствующем относительно религиозно-нравственного самоопределения народа.

С.Ф. Платонов считает возможным прослеживать эволюцию политического сознания русского народа в период Смутного времени от вотчинного взгляда на государство и монарха до представлений об определенной обособленности народа от царя. Он пишет: «Но потрясающие события смуты и необходимость строить дом без “хозяина” заставили московские умы прозреть и понять, что страна без государя все есть государство, что “рабы” суть граждане и что на них самих лежит обязанность строить и блюсти свое общежитие. Когда порвались старые связи, объединявшие области в общем подчинении Москве, и развалился в смуте общий государственный порядок, тогда получили большее значение связи местные. Без агентов центрального правительства настоящей властью стали агенты самоуправления. Правительственные распоряжения заменялись постановлениями местных “миров”»69. Данное мнение представляется не лишенным субъективизма. Выше были приведены слова из грамоты князя Пожарского о невозможности существования русской земли без Государя. К тому же достаточно сложно утверждать, как именно понимали само государство люди того времени и когда, в соответствии с их понятиями, оно было и когда его не было. Очевидно, что русское государство представлялось теми национальными силами, которые воссоздали русскую государственность, преодолев оккупационный режим, как государство исключительно монархическое. Земский собор не устанавливал высших органов власти и не являлся учреждением республиканского характера, и вообще не ставил своей задачей определение формы правления. По-видимому, при возникновении представлений об утрате монархом прежнего государственного значения такой вопрос непременно должен был бы возникнуть, а в русской политической литературе должны были бы появиться следы переосмысления места царя в государстве. Но, как отмечает В.Е. Вальденберг, «Смута мало отразилась на политическом миросозерцании русского общества, поскольку о нем можно судить по памятникам письменности»70. Также следует обратить внимание, что состояние государственной организованности в Смутное время характеризуется современниками как «безгосударное» время, и это определение, по-видимому, возможно понимать как в том смысле, что в данное время отсутствовал государь, так и в том смысле, что на тот момент не существовало, по представлениям современников, государства как такового. Дворцовые разряды передают политическое значение монарха в русском обществе как лица, единственно способного к устроению государственных дел, само бытие которого способно примирить враждующие политические силы: «…И утвердилися б все люди Московского Государства в православной християнской вере и в соединение, и обрать бы на Владимерское, и на Московское и на все великие государства Российского царствия Государя Царя и Великого князя всеа Руссии, кого Бог даст, опричь Литовского и Немецкого короля и королевича, кем такое великое разореное Государство собрать в единомыслие, и святая непорочная християнская вера утвердить, и святые Божии апостолския восточныя церкви в первую лепоту облечи, чтоб в них Божие имя славилось во веки»71.

Относительно эволюции политических взглядов русского народа и самого монарха на государство от частноправовых, вотчинных представлений к иным представлениям о государстве следует отметить, что данный процесс обусловлен, по-видимому, пресечением династии Рюрика. Если Государи прежней династии могли завещать государство лицу, наследовавшему власть, как свою вотчину, то заступившая династия Романовых получила ее от Земского собора ввиду своих державных прав на престол, но уже не как наследуемое владение. При этом все же вотчинный взгляд на государство еще жил, что и было, как уже отмечалось ранее, основной причиной избрания на царство именно М.Ф. Романова. По мнению Н.А. Захарова, московский Государь «оставался таким же верховным повелителем Русской земли, каким он был и до Смутного времени», но «если для московского Государя старой династии земля была вотчиной, переходящей к нему от отца, дяди и более отдаленных родственников- путем ли наследования, дарения или даже просто захвата, то для государя новой династии, вышедшей из круга московского служилого сословия, земля сначала была как бы поместьем»72. Что касается представления об отношении московского Государя новой династии к своему владению как к поместью, то данное мнение, по-видимому, достаточно трудно подтвердить объективными историческими данными, но относительно наблюдения о том, что эволюция представлений о государстве от вотчинных к национально-государственным связана главным образом со сменой династий, выглядит исторически достоверным. Традиция завещания государства как своего владения была пресечена Смутным временем, но политическое сознание русского народа вряд ли изменилось в сторону идеи отделения царя от государства, понимаемого как исключительно демократически общенародное дело. Носителем верховных прав продолжал по-прежнему оставаться монарх; именно такой, судя по историческим памятникам, желали видеть восстановленную государственную власть русские люди, и в этой связи представляется исторически точной характеристика государственно-правового сознания русского народа того времени, даваемая Н.Е. Марковым: «В народном представлении русский Царь должен быть законным и по царскому происхождению, и по православности своей веры, и по чистоте своей совести»73.

Утвержденная грамота об избрании на царство Михаила Феодоровича Романова позволяет говорить о сформировавшихся к моменту воцарения династии Романовых основных началах русского общественно-политического быта - Православии, самодержавии и народности, оформившихся впоследствии в знаменитую политическую формулу. Государственность русской цивилизации, как отдельно взятый культурно-правовой феномен, возникает и развивается органически при условии соответствия народного сознания собственным религиозно-нравственным ценностям - их охранению и воплощению в тот или иной конкретно-исторический период.

1 Цветаев Д.В. Избрание Михаила Феодоровича на царство. М., 1913. С. 24.

2 Тихомиров Л.А. О Вере и Церкви в государстве // Тихомиров Л.А. Церковный собор, единоличная власть и рабочий вопрос. М., 2003. С. 478.

3 Грамота о избрании государя царя Михаила Феодоровича на всеросийский престол, 1613 года, маия месяца //Древняя российская вивлиофика. Ч. V. СПб., 1895. С. 132.

4 Там же. С. 138.

5 Тарановский Ф.В. Соборное избрание и власть великого государя в XVII столетии //Тарановский Ф.В. История русского права. М., 2004. С. 105.

6 Жукович П.Н. Смутное время и воцарение Романовых. М., 1913. С. 14–15.

7 Левитский Н. Лжедимитрий I как пропагандист католичества в Москве. СПб., 1886. С. 26.

8 Бестужев-Рюмин К.Н. Письма о Смутном времени. СПб., 1898. С. 4.

9 Грамота о избрании… С. 140.

10 Там же. С. 141.

11 Грамота воеводы князя Пожарского с товарищами и всех ратных людей из Ярославля к Вычегодцам, о всеобщем ополчении городов на защиту отечества, о беззаконной присяге князя Трубецкого, Заруцкого и казаков новому самозванцу и о скорейшей присылке выборных людей в Ярославль для земского совета, и денежной казны на жалованье ратным людям. - 1612, апреля 7 // Памятники истории Смутного времени. М., 1909. С. 93.

12 Мерцалов А.Е. Очерки из истории Смутного времени. СПб., 1895. С. 80.

13 Платонов С.Ф. Смутное время. Очерки истории внутреннего кризиса и общественной борьбы в Московском государстве в XVI–XVII вв. // Платонов С.Ф. Сочинения: В 2 т. Т. II. СПб., 1994. С. 438–439.

14 Бестужев-Рюмин К.Н. Указ. соч. С. 19.

15 Грамота о избрании… С. 152.

16 Цветаев Д.В. Указ. соч. С. 64.

17 Латкин В.Н. Земские соборы Древней Руси, их история и организация сравнительно с западноевропейскими представительными учреждениями. СПб., 1885. С. 133.

19 Там же. С. 127.

20 Цветаев Д.В. Указ. соч. С. 50–51.

21 Там же. С. 51.

22 Грамота о избрании… С. 149–150.

23 Назаревский В.В. Патриарх Гермоген, народные ополчения Д.М. Пожарского и К.З. Ми¬нина и избрание на царство Михаила Федоровича Романова. М., 1911. С. 50–51.

24 Иов. Повесть о житии царя Федора Ивановича // Памятники литературы Древней Руси. Конец XVI - начало XVII века. М., 1987. С. 74–76.

25 Романович-Славатинский А.В. Система русского государственного права в его историко-догматическом развитии сравнительно с государственным правом Западной Европы. Киев, 1886. С. 62.

26 Грамота о избрании… С. 146–147.

27 Там же. С. 157–158.

28 Там же. С. 165.

29 Святитель Иоанн (Максимович), митрополит Тобольский и Сибирский. Илиотропион, или Сообразование человеческой воли с Божественной волей. М., 2003. С. 11.

30 Грамота о избрании… С. 157.

31 Первое послание Ивана Грозного Курбскому // Переписка Грозного с Курбским. М., 1981. С. 136.

32 Чернышев С.И. Избрание на царство Михаила Феодоровича Романова. Киев, 1912. С. 10.

33 Цветаев Д.В. Указ. соч. С. 19.

34 Хмыров М.Д. Избрание и вступление на царство Михаила Федоровича Романова. Исторический очерк. СПб., 1863. С. 68.

35 Стратонов И.А. Заметки по истории Земских соборов Московской Руси. Казань, 1912. С. 102.

36 Грамота о избрании… С. 132.

37 Тарановский Ф.В. Указ. соч. С. 83.

38 Грамота воеводы князя Пожарского... С. 95.

39 Тихомиров Л.А. Монархическая государственность. СПб., 1992. С. 223–225.

40 Иконников В.С. Опыт исследования о культурном значении Византии в русской истории. Киев, 1869. С. 297.

41 Захаров Н.А. Система русской государственной власти. М., 2002. С. 50–51.

42 Тарановский Ф.В. Указ. соч. С. 86.

43 Грамота о избрании… С. 151.

44 Тарановский Ф.В. Указ. соч. С. 89.

45 Аксаков К.С. По поводу VI тома истории России г. Соловьева // Полное собрание сочинений К.С. Аксакова. Т. 1. М., 1861. С. 150–154.

46 Грамота о избрании… С. 144.

47 Платонов С.Ф. Указ соч. С. 464.

48 Романович-Славатинский А.В. Указ. соч. С. 56.

49 Белов Е.А. Смутное время в начале XVII столетия. СПб., 1872. С. 17.

50 Митрополит Иоанн. Русская симфония. СПб., 2004. С. 194–195.

51 Грамота о избрании… С. 144.

52 Небезынтересно отметить, что при царе Михаиле Феодоровиче власть Шуйского, по-видимому, считалась вполне законной и служение этому государю ставилось в заслугу, до¬стойную поощрения. Так, один из историче¬ских документов - Грамота первого государя династии Романовых стольнику П.А. Загряскому, повествует об одном из таких поощрений: «…Жаловали есмя Стольника нашего Петра Алексеевича Загряскаго за его многие сужбы, что он памятуя Бога и Пречистую Богородицу и Московских Чудотворцов, будучи у нас в Московском Государстве при Царе Василие в нужное и прискорбное время за веру Христианскую и святыя Божия Церкви и за нас и за всех православных Христиан против врагов Наших Польских и Литовских людей и Русских воров, которые до конца хотели разорити Государство Московское и веру Христианскую попрати; а он Петр будучи на Москве в осаде против тех злодеев Наших стоял крепко и мужественно и многое дородство и храбрость и службу показал и голод и наготу и во всем оскуденье и нужду всякую осадную терпел многое время, а на воровскую прелесть и смуту ни на которую не покусился, стоял в твердости разума своего крепко и неподвижно и непоколебимо без всякия шатости» (Грамота Царя Михаила Феодоровича Стольнику Петру Алексеевичу Загряскому // Берх В. Царствование царя Михаила Фео¬доровича и взгляд на междуцарствие. Ч. 2. СПб., 1832. С. 86–88.

53 Дворцовые разряды. Т. I: 1612–1628 гг. СПб., 1850. С. 12.

54 Назаревский В.В. Указ. соч. С. 55.

55 Грамота о избрании… С. 182–183.

56 Платонов С.Ф. Указ. соч. С. 495.

57 Грамота о избрании… С. 180.

58 Цветаев Д.В. Указ. соч. С. 7.

59 Интересный факт, позволяющий говорить о государственном сознании и об отношении к Православию одного из ведущих «воровских» деятелей Смуты, приведен историком В.Берхом: «Заруцкий, овладев беспрепятственно Астраханью, хотел упрочить себе сие Царство, хотел отдаться Персидскому Шаху; но действовал для сего не так, как бы следовало. Жестокостями вооружал он против себя все сословия, а особенно Духовенство: он топил попов и монахов, грабил их имущества, и из серебряного кадила Троицкого монастыря приказал сделать для себя стремена» (Берх В. Указ. соч. Ч. I. С. 98).

60 Васенко П.Г. Бояре Романовы и воцарение Михаила Феодоровича. СПб., 1913. С. 119.

61 Там же. С. 124.

62 Аксаков И.С. Две реальные государственные силы в России: Царь и народ // Аксаков И.С. Собрание сочинений. Т. V. М., 1887. С. 22.

63 Псковская летописная повесть о Смутном времени // Памятники литературы Древней Руси: Конец XVI - начало XVII века. М., 1987. С. 148.

64 Цветаев Д.В. Указ. соч. С. 4.

65 Филиппов А.И. Учебник истории русского государственного права. Ч. I. Юрьев, 1912. С. 390.

66 Цветаев Д.В. Указ. соч. С. 19.

67 Грамота о избрании… С. 153.

68 Там же. С. 146.

69 Платонов С.Ф. Указ. соч. С. 492.

70 Вальденберг В.Е. Древнерусские учения о пределах царской власти. Очерки русской политической литературы от Владимира Святого до конца XVII века. Пг., 1916. С. 369.

71 Дворцовые разряды. Т. I: 1612–1628 гг. СПб., 1850. С. 12.

72 Захаров Н.А. Указ. соч. С. 48.

73 Марков Н.Е. Православный легитимизм // Марков Н.Е. Войны темных сил. М., 2002. С. 412.

В течение четырех месяцев, с 26-27 октября 1612-го по 25-26 февраля 1613 года, власть в Москве оставалась в руках земского правительства во главе с князьями Дмитрием Тимофеевичем Трубецким и Дмитрием Михайловичем Пожарским. Это был переходный период, главным содержанием которого стали выборы нового царя.

Действовавший в ополчении «Совет всея земли» получил власть в Москве ,

По мнению Л.В. Черепнина, собор, созванный в ополчении, не был распущен, а продолжал свою деятельность в Москве. См.: Черепнин Л.В. Земские соборы Русского государства... С.187.

но задачи его изменились по сравнению со временем земской самоорганизации. Нужно было собрать уцелевшую казну и искать следы разворованных кремлевских сокровищ, наказать тех, кто, подобно дьяку Федору Андронову и другим первым «королевским верникам», служил «литве» и руководителям московского гарнизона – Александру Госевскому, а потом Николаю Струсю. Войско победителей, вошедшее в столицу, требовало устройства, но где было взять продовольствие и деньги, чтобы продолжать его кормить и поддерживать в боевой готовности? В первые месяцы после освобождения Москвы был проведен разбор казаков, служивших в ополчении. По городам снова отправились сборщики доходов и кормов. В приказах царил хаос, не были до конца ясны последствия пожара 1611 года и последующего хозяйничанья польско-литовского гарнизона. Боярам, сидевшим в осаде внутри кремлевских стен, больше не верили, хотя с самого начала вожди земского ополчения великодушно объясняли их службу врагу «неволею».

Когда из Кремля выпускали боярина князя Федора Ивановича Мстиславского, он рассказывал, что «ево князя Федора литовские люди били чеканы», и даже показывал на теле следы от побоев. Киевский мещанин Богдан Балыка подтверждает, что боярин князь Федор Иванович Мстиславский получил раны, однако случилось это во время попытки ограбления его двора. Один из грабителей, жолнер Воронец, действительно ударил князя, но не «чеканом» (топором), как тот говорил, а кирпичом («цеглою»). В итоге боярин едва не умер, а грабителей поймали и приказали казнить. Однако до казни дело не дошло, вместо этого их съели .

См.: Записки киевского мещанина Божка Балыки о московской осаде 1612 года... С.104; Веселовский С.Б. Новые акты Смутного времени. Акты подмосковных ополчений... №80. С. 96-97.

Другого боярина князя Ивана Васильевича Голицына «держали за приставом». Большинство членов Думы, справедливо не надеясь на особенное снисхождение опьяненных победой казаков и других рядовых земских воинов, сочли за благо покинуть столицу. Однако система управления в Русском государстве была такова, что совсем без бояр, доверяя только опыту оставшихся в столице дьяков и подьячих, обойтись было нельзя. Провозглашенная земскими ополчениями цель возвращения к порядкам, «как при прежних государях бывало», требовала не полной смены Боярской думы, а, напротив, возвращения к привычной иерархии правящей элиты. Как это сделать, если одни имели земские заслуги, а другие все годы «междуцарствия» верно служили иноземному королевичу, оставалось неясным.

В Речи Посполитой только после потери Москвы «дозрели» до того, чтобы наконец-то представить юного самодержца Владислава своим подданным – жителям Московского государства. С позиций сегодняшнего дня ноябрьский 1612 года поход короля Сигизмунда III вместе с королевичем Владиславом к Смоленску и далее к Москве выглядит труднообъяснимым. Но для народившегося земского правительства «Совета всея земли» грядущее столкновение с польско-литовскими отрядами известных полковников Александра Зборовского и Андрея Млоцкого не сулило ничего хорошего. Король действовал так, будто не было более чем двухлетнего промедления с исполнением договора с гетманом Станиславом Жолкевским о призвании королевича Владислава, а польско-литовский гарнизон по-прежнему удерживал в своих руках столицу. Передовые отряды королевского войска не нашли ничего лучшего, как расположиться в знакомом им Тушине. Сигизмунд III выслал послов объявить Боярской думе свой приход. Но он опоздал, и русские люди вместо того, чтобы начать переговоры, вступили в бой. Несостоявшемуся претенденту на русский трон пришлось вернуться домой в Речь Посполитую.

Что же заставило короля так быстро смириться с потерей выскользнувшей из его рук московской короны?

Автор «Нового летописца» сообщил детали тех событий, когда под столицу приехали королевские послы Адам Жолкевский (племянник гетмана Станислава Жолкевского) и участники прежнего посольства Боярской думы под Смоленск окольничий князь Даниил Иванович Мезецкий и «печатник» и думный дьяк Иван Тарасьевич Грамотин; им поручили «зговаривати Москвы, чтобы приняли королевича на царство». О серьезности угрозы свидетельствовала реакция «всех начальников», которые «быша в великой ужасти». В начавшихся боевых стычках с польско-литовским отрядом был захвачен «в языках» смолянин Иван Философов, который якобы очень удачно дезинформировал противника: «Москва людна и хлебна, и на то все обещахомся, что всем померети за православную веру, а королевича на царство не имати» .

Новый летописец. С. 128.

Это, по мнению летописца, и стало главной причиной отказа короля и панов-рад от дальнейших действий.

Много позже обнаружились фрагменты делопроизводства королевского похода, не подтверждающие эту приукрашенную версию. Иван Философов действительно попал в плен и дал подробные показания о том, что происходило в Москве после занятия ее войсками земского ополчения. Но его расспросные речи, напротив, рисовали вполне достоверную картину. Философов сообщал, что бояр, сидевших прежде в столице вместе с князем Федором Ивановичем Мстиславским, в столице больше не слушают и «в думу не пропускают»; новые власти даже писали «в города ко всяким людям», чтобы посоветоваться о дальнейшей судьбе бояр: «пускать их в думу или нет». Управление страной оставалось в руках руководителей земского ополчения: «А делает всякие дела на Москве князь Дмитрий Трубецкой, да князь Дмитрий Пожарской, да Куземка Минин». Главный вопрос, интересовавший короля Сигизмунда III, – о претендентах на русский престол, оставался нерешенным: «А кому вперед быти на господарстве, того еще не постановили на мере». Философов в чем-то должен был даже обнадежить посланцев короля, подтверждая, что шансы королевича Владислава на корону Московского царства окончательно не исчезли: «...на Москве у бояр, которые вам, господарям, служили, и у лучших людей хотение есть, чтоб просити на господарство вас, великого господаря королевича Владислава Жигимонтовича». Идея выбрать на престол королевичей из других стран – «обрать на господарство чужеземца» – оставалась популярной. Однако ее противниками были казаки подмосковных ополчений, хозяйничавшие в столице: «а казаки-де, господари, говорят, чтоб обрать кого из руских бояр, а примеривают Филаретова-сына и Воровского Калужского». Выступать же против вчерашних освободителей Москвы откровенно побаивались, сила была за ними.

Философов свидетельствовал, что у короля Сигизмунда III больше не осталось сторонников в Москве. Одиозных приказных людей, с которыми связывали правление «при Литве», таких как Федор Андронов и Важен Замочников, «взяли за приставы», их с пристрастием расспрашивали «на пытке» о расхищенной казне. Неприятным известием для королевских слуг оказалось и то, что «польских де людей розослали по городом, а на Москве оставили лутчих полковников и ротмистров чоловек с тридцать, пана Струса и иных» .

Dyaryusz poselstwa moskiewskiego wystanego do Warszawy z koncem r. 1611. S. 361-364. См.: Платонов С.Ф. Московское правительство при первых Романовых. СПб., 1906 (отд. отт. из «Журнала Министерства народного просвещения»). С. 6-8; Сташевский Е.Д. Очерки по истории царствования Михаила Федоровича. Киев, 1913. С.61.

Становилось очевидным, что королю Сигизмунду III нечего будет сказать о судьбе тех, кто сидел в осаде в Кремле, их родственникам. Но и сдаваться король Речи Посполитой пока не собирался. Он отправился на сейм. Его войско на обратном пути шло через Можайск и захватило главную городскую святыню – деревянную скульптуру Николы Можайского. Королевские отряды оставались в Смоленске и Вязьме, многотысячное войско запорожских казаков воевало частью в калужских городах, а частью на Севере. Сам король обещал вернуться в пределы Русского государства после окончания сейма весной 1613 года .

Арсеньевские шведские бумаги... С. 20-21.

Известие о храбрых речах Философова, будто бы повлиявших на отход от Москвы королевского войска, вошло во многие грамоты нового правительства, отправленные в связи с созывом выборных в столицу для избрания нового царя. Это было выгодно самому «земскому совету», показывало, что ему сопутствует удача в войне с Сигизмундом III.

Еще с 6 октября в земских полках находился посланник из Новгорода Богдан Дубровский, ставший свидетелем освобождения Москвы и последующего прихода Сигизмунда III под Волок. По приезде в Новгород его расспросили обо всем, что происходило в Москве, и передали эти сведения шведскому королевскому двору. Документы, привезенные Дубровским, сохранились в переводах в архиве королевской канцелярии и были использованы в труде шведского королевского историографа XVII века Юхана Видекинда. В написанной им «Истории десятилетней шведско-московитской войны» цитировалась грамота воевод князя Дмитрия Трубецкого и князя Дмитрия Пожарского осташковскому воеводе Осипу Тимофеевичу Хлопову. Воеводы объединенного ополчения тоже упомянули о захвате «смоленского боярина Ивана Философова». По словам грамоты, от пленного смолянина король Сигизмунд III «услышал о нашем союзе, об отказе от общения с поляками и готовности вечной ненавистью преследовать их и литовцев». После этого «король, видя, что ничего не может сделать, пошел со всем своим войском обратно, но предварительно распустил повсюду слух, что если мы не пожелаем принять его сына, он скоро вернется с более сильным войском разорять нашу родину. Поэтому очень важно, чтобы как можно скорее съехались уполномоченные для поставления великого князя» .

Видекинд Юхан. История десятилетней шведско-московитской войны. М., 2000. Кн.8. Гл.2. С. 269-270. Перевод грамоты, использованной Юханом Видекиндом, см.: Арсеньевские шведские бумаги... С. 19-20; Замятин Г.А. Из истории борьбы Швеции и Польши за московский престол в начале XVII века... С. 117-120.

В Москве больше не хотели полагаться на волю какой-то отдельной боярской партии, как это было с избранием царя Василия Шуйского. В «Новом летописце» говорится об ожидании на Московском государстве государя «праведна, чтоб дан был от Бога, а не от человек» .

Новый летописец. С.128.

Войско в столице отказывалось воевать, пока не будет решена проблема царского избрания. Об этом сообщалось в грамоте, отосланной впоследствии казанским властям в связи с избранием Михаила Федоровича: «...а без государя ратные люди, дворяня и дети боярские, и атаманы, и казаки, и всякие разные люди на черкас и на Ивашка Заруцкого идти не хотели» .

«Черкасы» на севере Русского государства и казачье войско Ивана Заруцкого, обосновавшееся на юге, в рязанских и тульских местах, тоже представляли своих кандидатов: запорожские казаки – королевича Владислава, а донцы и «вольные казаки» – «царевича» Ивана Дмитриевича, сына Лжедмитрия II и Марины Мнишек. За них они и продолжали воевать.

Бояре в Москве, по впечатлению Богдана Дубровского, поддерживали кандидатуру шведского королевича, что виделось лучшим способом защитить страну от иноземного нашествия: «Они (бояре) также предписали в это время созыв собора в Москве для выбора великого князя, и все они будут желать его княжескую милость герцога Карла Филиппа... Потому что они откровенно сказали, что должны добиться мира и помощи с этой стороны, так как не могут держаться против войск и Швеции, и Польши сразу» .

Арсеньевские шведские бумаги... С.18. Ср.: Замятин Г.А. Из истории борьбы Швеции и Польши за московский престол в начале XVII века... С. 131-134.

Напротив, казаки из подмосковных ополчений требовали государя из русских родов. Споры должны были затронуть и само руководство «Совета всея земли». Главный воевода ополчения боярин князь Дмитрий Тимофеевич Трубецкой сам не прочь был вступить в борьбу за царский трон. Как уже было сказано, он расположился на старом дворе царя Бориса Годунова и вскоре получил грамоту на доходы с Ваги, области в Поморье, обладание которой со времен Годунова и Шуйского становилось первой ступенью на пути к царской власти. Что же касается князя Дмитрия Михайловича Пожарского, то для него настала пора выполнить прежний договор с новгородцами о призвании на русский престол королевича Карла Филиппа.

Мнение «всей земли» мог выразить только земский собор. Решение о его созыве было принято уже в первые дни после освобождения Москвы .

Замятин Г.А. Из истории борьбы Швеции и Польши за московский престол в начале XVII века... С.114; Черепнин Л.В. Земские соборы Русского государства... С. 187-189.

Самая ранняя из известных грамот о присылке выборных на земский собор, направленная в Сольвычегодск, датируется 11 ноября 1612 года. Первыми, кому писали руководители ополчения, извещая в одной грамоте и о взятии Москвы, и о вызове представителей на собор для «земского совета», были «именитые люди» Строгановы. После учреждения трехдневного праздничного молебна «з звоном» по случаю московского «очищенья» их просили прислать «для земского вопчево дела» «пять человек посацких уездных людей добрых ото всех посацких и волостных людей, опричь вас, Строгановых, а к вам, Строгановым, вперед отпишем, как вам к Москве быти». Был назначен и срок приезда: «на Николин день осенной нынешнего 121 году», то есть 6 декабря 1612 года. В письме Строгановым даже не указали прямо, что собор созывается для избрания нового государя, хотя такая цель и подразумевалась. Общие земские дела должны были продолжаться, «покаместа нам всем Бог даст на Московское государьство государя по совету всей земли» .

Любомиров П.Г. Очерки истории нижегородского ополчения.... С. 238-239.

Не забыли при этом попросить и о присылке денежной казны.

В грамотах, отправленных несколько дней спустя – 15 ноября в Новгород и 19 ноября на Белоозеро, – о цели созываемого земского собора говорилось уже более определенно со ссылкой на непрестанные требования «всяких чинов людей», желавших избрать царя. Тогда и было принято общее решение «Совета всея земли», чтобы «всем сослатця во все городы... и обрати б на Владимирское и на Московское государство и на все великие государства Российского царствия государя царя и великого князя» .

Веселовский С.Б. Новые акты Смутного времени. Акты подмосковных ополчений... №82. С.99.

Нормы представительства тоже были скорректированы: на собор в Москву требовалось прислать «изо всяких чинов люди по десяти человек из городов для государственных и земских дел» .

ДАИ. Т.1. №166. С.294; Арсеньевские шведские бумаги... С.20..

Общий смысл призывов, рассылавшихся из Москвы в первое время после ее освобождения, был сформулирован в следующих словах: «...Царский престол вдовеет, а без государя нам всем ни малое время быти не мощно» .

Зимин А.А. Акты Земского собора 1612-1613 гг. // Записки Отдела рукописей ГБЛ. М., 1957. Вып.19. С. 188-192.

Главное дело с выбором нового царя едва не разрушилось из-за того, что первоначальный срок созыва выборных с мест был назначен слишком рано. В городах не оставалось времени ни провести выборы своих представителей, ни подготовить их отправку в Москву к «Николину дню осеннему». Точно неизвестно, сколько человек успело собраться в Москве к началу декабря по первому зимнему пути, но сколько бы их ни было, они не могли составить избирательный собор. Срок начала соборных заседаний был перенесен на месяц, и в города были отосланы новые грамоты с напоминанием о присылке выборных на день Богоявления 6 января 1613 года. Представительство на соборе было увеличено еще больше: «И мы ныне общим великим советом приговорили для великого земсково совету и государсково обиранья ехать к нам к Москве из духовново чину пяти человеком, ис посадцких и уездных людей двадцати человеком, ис стрельцов пять человек». Но с рассылкой грамот опять опаздывали, и грамоту на далекую Двину отправили только 31 декабря. Ясно, что доставлена она была после нового назначенного срока съезда выборных в Москву. В грамоте тем временем говорилось: «А изо многих городов к нам к Москве власти и всяких чинов люди съехались... А у нас за советом з Двины выборных людей государское обиранье продлилось» .

Зимин А.А. Акты Земского собора 1612-1613 гг. // Записки Отдела рукописей ГБЛ. М., 1957. Вып.19. С. 187-188.

Во взаимоотношениях с Новгородским государством власти земского ополчения продолжали держаться дипломатического этикета, хотя Великий Новгород не воспринимали как чужой город. В грамоте воевод «у ратных и у земских дел» князя Дмитрия Трубецкого и князя Дмитрия Пожарского новгородскому митрополиту Исидору 15 ноября писали о созыве земского собора для избрания царя. Правда, ее смысл можно понять по-разному. С одной стороны, это был ответ на обращение митрополита Исидора, писавшего «к нам бояром и воеводам и ко всей земле, чтоб Московскому государству быти с вами под единым кровом государя королевича Карлуса Филиппа Карлусовича». Но с другой стороны, грамота правительства «Совета всея земли» не давала гарантий, что на соборе будет поддержан именно шведский королевич: «...и нам ныне такого великого государственного и земского дела, не обослався и не учиня совету и договору с Казанским и с Астараханским и с Сибирским и с Нижегородцким государствы, и со всеми городы Росийского царствия, со всякими людми от мала и до велика, одним учинити нельзя» .

ДАИ. Т.1. №266. С.293-294.

Как видим, для соответствия статусу «Новгородского государства» в земской переписке появились Нижегородское и другие самостоятельные «государства» в составе царства. Всё упиралось в то, что не было выполнено давнее обещание о приезде королевича Карла Филиппа в Новгород. Держась буквы прежних договоренностей, в ополчении обещали послать к нему посольство «о государственных и о земских делех», но не больше того. Возможно, что попытка немедленно созвать собор уже 6 декабря тоже связана с политической борьбой вокруг этой кандидатуры. Новгородский посланник Богдан Дубровский, судя по его расспросным речам, выехал из Москвы только месяц спустя после того, как грамота в Великий Новгород 15 ноября была готова. Скорее всего, он ждал, но так и не дождался начала работы земского собора. В расспросных речах новгородский посланник подтвердил, что в Москве продолжают держаться кандидатуры Карла Филиппа, но единственное, на что он мог сослаться, была упомянутая грамота от земских бояр, немедленно отосланная в королевскую канцелярию в Стокгольм .

Помета о получении грамоты «от государевых бояр» с Богданом Дубровским датирована 19 января 1613 года. См.: Арсеньевские шведские бумаги... С. 17-18.

«Многажды» писали о приезде в Москву «великому господину Ефрему митрополиту» в Казань. Без него важнейшая часть земского представительства – освященный собор – оставалась неполной. Продолжая надеяться на приезд казанского митрополита, к нему обращались даже после начала работы земского собора 25 января 1613 года. Для подкрепления соборного обращения было отправлено отдельное посольство во главе с архимандритом костромского Ипатьевского монастыря Кириллом. Тогда еще не было известно, какую роль суждено сыграть в недалеком будущем Ипатьевскому монастырю в избрании Михаила Романова. Впрочем, на пути из Москвы в Казань архимандрит Кирилл вполне мог рассказать о ходе царского избрания инокине Марфе Ивановне и ее сыну, если они в тот момент находились в Костроме. Но обращения земского собора в Казань не принесли результата, и в итоге казанские власти были извещены об уже состоявшемся решении .

Документы о национально-освободительной борьбе в 1612-1613 гг.... С. 240-267.

Во главе освященного собора остался ростовский и ярославский митрополит Кирилл (Завидов), его имя упоминалось первым в переписке «Совета всея земли» вплоть до прихода в Москву нового избранного царя Михаила Федоровича.

В выборах на земский собор в первую очередь должны были участвовать члены Государева двора, уездные дворяне и посадские люди. Вместе с ними нового царского избрания ждали все люди Московского государства, наконец осознавшие, что только им одним по силам решить главную задачу, с которой не справились бояре прежних московских царей. К сожалению, в распоряжении историков почти нет источников по истории раннего русского парламентаризма, из которых мы могли бы узнать о политических позициях, услышать речи главных участников событий. Тем не менее возможность пристальнее присмотреться к действиям разных людей, которых обстоятельства вынесли на авансцену исторического действа под названием «выборы царя», всё же существует. Появилась она сравнительно недавно благодаря находке «Повести о земском соборе 1613 года» – выдающегося памятника времени избирательной борьбы, ярко раскрывшего особенности выборов нового царя .

Эту «Повесть», как и ряд других ценнейших материалов о Смуте, открыл историк Александр Лазаревич Станиславский. См.: Повесть о Земском соборе 1613 года / Публ., подг. к печати А.Л. Станиславский, Б.Н. Морозов // Вопросы истории. 1985. №5. С. 89-96; Станиславский А.Л. Гражданская война в России XVII в. ... С. 85-92. Далее «Повесть о земском соборе 1613 года» цитируется по изданию: Хроники Смутного времени. М., 1998. С. 457-459 (текст подготовлен к публикации Б.Н. Морозовым).

Основная предвыборная интрига состояла в противостоянии бояр и казаков. Об этом говорил и ливонский дворянин Георг Брюнно, приехавший под Москву от Якоба Делагарди еще летом 1611 года и вернувшийся в Новгород после полутора лет пребывания в земских полках 15 февраля 1613 года. Раньше историки с осторожностью воспринимали расспросные речи Брюнно, в которых речь шла о выдвижении казаками своих претендентов на соборе, в том числе будущего царя Михаила Федоровича .

Замятин Г.А. К истории земского собора 1613 г.// Труды Воронежского государственного университета. 1926. Т.3. Приложение №1. С. 71-72; Черепнин Л.В. Земские соборы Русского государства... С. 195-198.

Но свидетельство «Повести о земском соборе 1613 года» не оставляет сомнений в том, что именно казаки были на соборе наиболее активны, хотя формально не могли быть «земскими» выборными. Они представляли только себя и были сильны своей круговой порукой .

Л.Е. Морозова попыталась показать, что при избрании Михаила Федоровича казаки «никакой самостоятельной роли не играли», «инициаторами» его выбора были «не ополченцы», а некие «старшие бояре, поддержанные высшим духовенством и представителями городов». Суждения и стиль полемики Л.Е. Морозовой находятся за пределами научной аргументации, они обусловлены отрицанием существующей историографии, например, трудов Г.А. Замятина, Л.В. Черепнина. На их труды она не ссылается, а работы А.Л. Станиславского «критикует», исходя из собственных предпочтений, не зная свидетельств ряда важных источников по истории избирательного земского собора 1613 года. См.: Морозова Л.Е. Россия на пути из Смуты. Избрание на царство Михаила Федоровича. М.. 2005. С. 23, 141. См. также рецензию автора на эту книгу: Отечественные архивы. 2006. №2. С. 109-114.

Еще летом 1612 года, когда князь Дмитрий Михайлович Пожарский договаривался о кандидатуре герцога Карла Филиппа, он «доверительно» сообщал Якобу Делагарди, что все «знатнейшие бояре» объединились вокруг этой кандидатуры; противниками же избрания иноземного государя была «часть простой и неразумной толпы, и особенно отчаянные и беспокойные казаки». Якоб Делагарди передал своему королю слова князя Дмитрия Пожарского о казаках, которые «не желают никакого определенного правительства, но хотят избрать такого правителя, при котором они могли бы и впредь свободно грабить и нападать, как было до сих пор» .

Арсеньевские шведские бумаги... С. 15-16.

Боярские представления о казаках вряд ли могли измениться вскоре после освобождения Москвы. Осенью 1612 года, по показаниям смолянина Ивана Философова, в Москве находилось 45 тысяч казаков, и «во всем-де казаки бояром и дворяном сильны, делают, что хотят, а дворяне де, и дети боярские разъехались по поместьям» .

Dyaryusz poselstwa moskiewskiego wystanego do Warszawy z koncem r. 1611... S. 361-364. Слова Ивана Философова подтверждаются известными фактами испомещения дворян и детей боярских Смоленска, Вязьмы, Дорогобужа, Белой, Рославля и других городов в замосковных уездах и в Белозерском крае сразу же после освобождения Москвы. Также были вознаграждены дворяне и дети боярские Можайска, Рузы и Волока, сидевшие в конце 1612 года в осаде от польско-литовского войска на Волоке Дамском и в Погорелом городище. См.: АСЗ. Т.1. №315. С. 312-314; Веселовский С.Б. Белозерский край в первые годы после Смуты / Публ. Л.Г. Дубинской, А.М. Дубровского // Архив русской истории. М., 2002. Вып.7. С. 282-283; «И мы осадных сидельцев за службы велели испоместить». Жалованная грамота «Совета всея земли» 1613 г. / Публ. Т.А. Лаптевой // Исторический архив. 1993. №6. С. 192-196.

Сходным образом описывал ситуацию в столице в ноябре – начале декабря 1612 года новгородец Богдан Дубровский. По его оценке, в Москве было 11 тысяч отобранных на разборе «лучших и старших казаков» .

См. подробнее: Станиславский А.Л. Гражданская война в России XVII в.... С. 81-82.

Несмотря на проведенный разбор, призванный разделить казаков, они продолжали действовать заодно и в итоге смогли не только объединиться вокруг одной кандидатуры, но и настоять на ее избрании. Они отнюдь не разъезжались из Москвы, как того хотели бояре, а дожидались момента, когда прозвучат все имена возможных претендентов, чтобы предложить своего кандидата. Именно такая версия событий содержится в «Повести о земском соборе 1613 года»: «А с казаки совету бояра не имеюща, но особ от них. А ожидающи бояра, чтоб казаки из Москвы вон отъехали, втаи мысляше. Казаки же о том к боляром никако же глаголюще, в молчании пребываше, но токмо ждуще от боляр, кто у них прославится царь быти».

Официальное открытие собора скорее всего так и не состоялось, иначе известие об этом должно было попасть в «Утвержденную грамоту об избрании царя Михаила Федоровича» .

Утвержденная грамота об избрании на Московское государство Михаила Федоровича Романова. См.: Государственное древлехранилище хартий и рукописей... С. 126-127; Анхимюк Ю.В. Материалы древлехранилища в фондах ОР РГБ // Памяти Лукичева. Сборник статей по истории и источниковедению. М., 2006. С. 704-705. Об источниковедческих особенностях «Утвержденной грамоты» 1613 года см.: Черепнин Л.В. Земские соборы Русского государства... С. 190-196; Семин А.А. К истории «утвержденной грамоты» Земского собора 1613 года //Археографический ежегодник за 1980 год. М., 1981. С. 97-104.

После 6 января 1613 года начались бесконечные обсуждения, о которых сообщают современники. «И мы, со всего собору и всяких чинов выборные люди, о государьском обираньи многое время говорили и мыслили...» – так писали в первых грамотах об избрании Михаила Федоровича, описывая ход избирательного собора. Слишком много было причин, по которым собор долго не хотел или не мог взять на себя всю ответственность царского выбора. Вероятно, из-за этого обсуждение кандидатур началось со стадии, напоминавшей вечевые собрания, где свое мнение могли выразить и недавние герои боев под Москвой, и приехавшие с мест выборщики, а также обыкновенные жители столицы, толпившиеся в Кремле. По словам другой современной грамоты, «о государьском обиранье советовали по многие дни», собравшись в Успенском соборе .

См.: Маркевич А.И. Избрание на царство Михаила Феодоровича Романова // Журнал Министерства народного просвещения. 1891. Сентябрь. С. 176-203; Октябрь. С. 369-407; Цветаев Д.В. Избрание Михаила Феодоровича Романова на царство. М., 1913. С. 13-72.

Представление о множестве обсуждавшихся претендентов на трон дает запись в официальной разрядной книге 7121 (1613) года: «И говорили на соборе о царевичех, которые служат в Московском государстве, и о великих родех, кому из них Бог даст на Московском государстве быть». Первый вывод, устроивший большинство, состоял в отказе от всех иноземных кандидатур: «...а литовского и свейского короля и их детей за их многие неправды и иных никоторых земель людей на Московское государство не обирать и Маринки с сыном не хотеть» .

Разрядные книги 1598 – 1638 гг.... С. 183.

Это означало крушение многих политических надежд и пристрастий. Проигрывали те, кто входил в московскую Боярскую думу, заключавшую договор о призвании королевича Владислава; не было больше перспектив у казаков Ивана Заруцкого, продолжавших свою войну за малолетнего претендента царевича Ивана Дмитриевича. Чувствительное поражение потерпел и организатор земского ополчения князь Дмитрий Михайлович Пожарский, последовательно придерживавшийся кандидатуры шведского королевича Карла Филиппа. На соборе возобладала другая точка зрения, опыт Смуты научил не доверять никому со стороны: «...потому что полсково и немецково короля видели к себе неправду и крестное преступление и мирное нарушение, как литовской король Московское государство разорил, а свейской король Великий Новъгород взял оманом за крестным же целованем».

Договорившись о том, кого «вся земля» видеть на троне не хотела, выборные приняли еще одно важнейшее общее решение: «А обирати на Владимерское и на Московское государство и на все великие государства Росийсково царствия государя из московских родов, ково Бог даст» .

Зимин А.А. Акты Земского собора 1612-1613 гг. С. 188-192.

Последовавшее затем избрание на царство Михаила Романова сегодня кажется единственно верным решением, учитывая почтенный трехсотлетний возраст романовской династии. Но для современников этот выбор отнюдь не казался ни единственно возможным, ни самым лучшим. Все политические страсти, обычно сопровождающие выборы, присутствовали в атмосфере избирательного собора в полной мере. Назывались имена и других претендентов на трон: возвратившихся к власти бояр Федора Ивановича Мстиславского и князя Ивана Михайловича Воротынского. Примеривались к кандидатурам главных воевод ополчения, недавно освободивших Москву, – князя Дмитрия Тимофеевича Трубецкого и князя Дмитрия Михайловича Пожарского. «Романовский круг» выставил сразу нескольких кандидатов – Иван Никитич Романов (дядя Михаила Романова), князь Иван Борисович Черкасский (двоюродный брат будущего царя и внук Никиты Романовича Юрьева) и даже Федор Иванович Шереметев (его жена Ирина Борисовна – родная сестра князя Ивана Борисовича Черкасского). Все они, как видим, были связаны тесным родством друг с другом .

См.: Платонов С.Ф. Московское правительство при первых Романовых. С. 39.

К этим семи претендентам, по словам «Повести о земском соборе 1613 года», был еще «осьмый причитаючи» князь Петр Иванович Пронский – молодой стольник, происходивший из захудавшего при Иване Грозном рода рязанских князей, служивших в Старицком уделе. Главным образом он стал заметен, благодаря своей службе в земском ополчении в Ярославле. Но даже на этом список имен, упоминавшихся в связи с выборами нового царя, отнюдь не исчерпывается. В ходе обсуждений на избирательном соборе и вокруг него назывались еще имена князя Ивана Ивановича Шуйского (хотя он находился в польско-литовском плену), князя Ивана Васильевича Голицына и князя Дмитрия Мамстрюковича Черкасского .

См.: Замятин Г.А. Из истории борьбы Швеции и Польши за московский престол в начале XVII века... С. 202-208; Черепнин Л.В. Земские соборы Русского государства... С. 195-200; Тюменцев И.О. Из истории избирательного земского собора 1613 г. // Дом Романовых в истории России. СПб., 1995. С. 74-82; Павлов А.П. «Совет всея земли» и избирательная борьба в 1613 г.// Смутное время и земские ополчения в начале XVII века... С. 74-85.

Первой кандидатурой, которую поддержали казаки, был князь Дмитрий Тимофеевич Трубецкой. Позднее историки ссылались на какие-то неясные оговорки об этом русских источников и даже на устную традицию, существовавшую в роду князей Трубецких, знавших о том, что один из их предков едва не стал царем .

Замятин Г.А. Из истории борьбы Швеции и Польши за московский престол в начале XVII века... С. 141-148.

Князья Трубецкие хранили выданную в январе 1613 года жалованную грамоту на Вагу за земские заслуги князю Дмитрию Тимофеевичу Трубецкому (такой грамоты на пергамене, украшенной золотыми красками, не было ни у Минина, ни у Пожарского) .

Забелин И.Е. Минин и Пожарский... Прил.II. С. 269-274.

Автор «Повести о земском соборе 1613 года» подробно рассказал об участии в предвыборной борьбе главы объединенного ополчения. Он описывал, как князь Трубецкой призывал казаков подмосковных ополчений, вместе с ним освободивших Москву, посадить его на царский трон и стремился подкупить их своей щедростью: «Князь же Дмитрий Тимофеевич Трубецкой учреждаше трапезы и столы честныя и пиры многия на казаков и в полтора месяца всех казаков, сорок тысяч, зазывая толпами к себе на двор по вся дни, честь им получая, кормя и поя честно и моля их, чтобы быти ему же на Росии царем, и от них же, казаков, похвален же был. Казаки же честь от него приимаше, ядуще и пьюще и хваляще его лестию, а прочь от него отходяще в свои полки и браняще его и смеющеся его безумию таковому. Князь же Дмитрей Трубецкой не ведаше того казачьи лести» .

Повесть о Земском соборе 1613 года. С. 457-458.

Наверное, у казаков не было единства в том, поддерживать или нет на царских выборах боярина князя Дмитрия Тимофеевича Трубецкого. С ним они воевали под Москвой, но, судя по всему, они не очень были готовы поддерживать его и дальше. Важнее было другое: князь Трубецкой, как претендент на трон, не пользовался поддержкой остальных бояр.

Следующий, кто, по расспросным речам Георга Брюнно, был сначала назван казаками, а потом отвергнут на «риксдаге, или соборе», стал Михаил Романов. Как писал Г.А. Замятин, «на историков XX в. известие, что земский собор 1613 г. отверг кандидатуру Михаила Федоровича, производит поразительное впечатление» .

Замятин Г.А. Из истории борьбы Швеции и Польши за московский престол в начале XVII века... С.147.

Однако у этого свидетельства есть другое, независимое подтверждение в современных источниках. Двое купцов, приехавших из Москвы в Новгород (к сожалению, их имена неизвестны), говорили перед Якобом Делагарди 10 февраля 1613 года о том, что казаки «пожелали в великие князья боярина по имени князь Михаил Федорович Романов... Но бояре были совершенно против этого, и отклонили это на соборе, который недавно был созван в Москве». Купцы рассказывали и об отказе самого Михаила Романова «принять такое предложение» (хотя никто его тогда еще и не спрашивал об этом), а также о позиции «бояр и других земских чинов», отказывавшихся от «туземного государя» в пользу шведского королевича Карла Филиппа .

Арсеньевские шведские бумаги... С. 21-22.

Сведения о том, что выбранного и навязанного казаками в цари Михаила Романова в качестве такового никто не принимал, продолжали приходить в Новгород и позже. Об этом согласно твердили не только купцы или служилые люди, но и их слуги. Летом 1613 года пришло письмо от участника посольства новгородцев в Швецию Федора Боборыкина. Он привозил в Москву на земский собор копию грамоты шведского короля Густава II Адольфа, подтверждавшего, что его брат Карл Филипп приедет для переговоров об избрании на царство. Но потом события пошли по-другому, Федор Боборыкин задержался в Москве и уже после состоявшегося царского избрания передавал своим родственникам в Новгород новости про события в столице: «Московские простые люди и казаки по собственному желанию и без общего согласия других земских чинов выбрали великим князем Федорова сына Михаила Федоровича Романова, который теперь в Москве... Земские чины и бояре его не уважают... они были совершенно не согласны с русскими казаками и относительно выбора великого князя, и относительно других дел» .

Там же. С. 22-23; Замятин Г.А. Из истории борьбы Швеции и Польши за московский престол в начале XVII века... С. 153.

И все-таки именно шестнадцатилетний стольник Михаил Романов утвердился на царском троне. Почему же в итоге остановились именно на этом кандидате в цари? .

Биографии царя Михаила Федоровича посвящена отдельная книга автора, вышедшая в серии «Жизнь замечательных людей». Однако в ней предыстория избрания Михаила Романова на царство подробно не рассматривалась. См.: Козляков В.Н. Михаил Федорович. М., 2004 (серия «ЖЗЛ»).

В поддержке казаками Романовых сыграли роль какие-то отголоски воспоминаний о деятельности Никиты Романовича Юрьева, нанимавшего казаков на службу при устроении южной границы государства еще при царе Иване Грозном. Имели значение также мученическая судьба Романовых при царе Борисе Годунове и пребывание митрополита Филарета (Федора Никитича Романова) в тушинском стане в качестве нареченного патриарха. Из-за отсутствия в Москве плененного Филарета, воспринимавшегося как глава всего рода Романовых, вспомнили о его единственном сыне стольнике Михаиле Романове. Он едва вступил в тот возраст, с которого обычно начиналась служба дворянина. В царствование Василия Шуйского сын митрополита Филарета был еще мал и не получал никаких служебных назначений, а потом, оказавшись в осаде в Москве, уже не мог выйти на службу, находясь все время вместе со своей матерью инокиней Марфой. Таким образом, в случае его избрания никто не мог бы про себя сказать, что он когда-то командовал будущим царем или исполнял такую же службу, как и тот. Но главным преимуществом кандидата из рода Романовых было родство с пресекшейся династией .

См.: Лаврентьев А.В. Выборы царя 1598, 1606 и 1613 гг. Опыт смутного времени (к постановке вопроса) // Смутное время и земские ополчения в начале XVII века... С. 100; Морин Перри. Избранный царь и прирожденные государи: Михаил Романов и его соперники // Государство и общество в России XV – начала XX века. Сборник статей памяти Николая Евгеньевича Носова. СПб., 2007. С. 233-239.

Как известно, Михаил Романов приходился двоюродным племянником царю Федору Ивановичу, и это бесспорное обстоятельство могло пересилить, и в итоге пересилило, все другие аргументы «за» или «против».

7 февраля 1613 года, примерно месяц спустя после начала соборных заседаний, было принято решение о двухнедельном перерыве. В «Утвержденной грамоте» писали, что избрание царя «для болшого укрепления отложили февралям 7-го числа февраля по 21 число». В города были разосланы тайные посланники «во всяких людех мысли их про государское обиранье проведывати». Но если к 7 февраля все согласились с кандидатурой Михаила Романова, то какое еще «укрепленье» ожидалось? .

Г.А. Замятин считал, что в это время должны были действительно расспрашивать о разных кандидатурах, особенно о шведском королевиче Карле Филиппе. См.: Замятин Г.А. К вопросу об избрании Карла Филиппа на русский престол (1611 – 1616). С. 91-92; он же. Из истории борьбы Швеции и Польши за московский престол в начале XVII века... С. 163-178.

Скорее всего, за решением о перерыве в соборных заседаниях скрывались прежнее желание дождаться приезда казанского митрополита Ефрема и главы Боярской думы князя Федора Ивановича Мстиславского, а также неуверенность из-за неполного представительства городов. Но могло быть и по-другому, ведь на соборе шла заметная политическая борьба, фаворитом в которой до последнего времени оставался князь Дмитрий Тимофеевич Трубецкой. В сознании позднейших историков всё могло трансформироваться в правильный парламентский порядок, когда одна кандидатура голосуется за другой в поисках устраивавшего всех выбора. Однако на соборных заседаниях, напротив, могли несколько раз возвращаться к имени одного и того же претендента.

Историк Андрей Павлович Павлов недавно обратил внимание на документ, который может дать ключ к пониманию событий, происходивших на избирательном земском соборе после 7 февраля. Это жалованная грамота на вотчину соловскому дворянину Ивану Ивановичу Хрипкову, данная за «московское очищение» и датируемая 9 февраля 1613 года. Оказалось, что грамота Хрипкову особо выделяла роль главного воеводы земского ополчения – князя Дмитрия Трубецкого, названного в ней единственным из бояр. В этом свете и следует трактовать традиционную оговорку в жалованной грамоте: «А как даст Бог на Московское государьство государя, и тогды велит ему государь на ту вотчину дать свою царьскую грамоту за красною печатью» .

АСЗ. Т.4. №474. С. 348-349; Павлов А.П. «Совет всея земли» и избирательная борьба в 1613 г.... С. 77-78.

Следовательно, и 7 февраля еще ничего не было решено, и позднейшие ссылки в «Утвержденной грамоте» 1613 года на «предъизбрание» на престол стольника Михаила Романова лишь приукрашивали действительность. Здесь, видимо, сказалось буквальное следование положенной в ее основу другой, годуновской «Утвержденной грамоты». В 1598 году тоже говорилось о «предъизбрании» царя, но тогда единственным кандидатом на престол был Борис Годунов, а в 1613 году политическая борьба на земском соборе между боярами, земскими людьми и казаками не прекращалась ни на один день.

Две недели – совсем небольшой срок, чтобы узнать, о чем думали люди Московского государства, в разные концы которого в то время можно было ехать месяцами, а то и годами (как, например, в Сибирь). К кому должны были стекаться собранные в стране сведения? Кто занимался их сводкой? Оглашались ли потом эти «мнения» на соборе? Большинство из этих вопросов остаются без ответа, так как никаких записей о ходе собора не велось. Историки вынуждены опираться только на «проговорки» повествовательных источников – летописей, повестей и сказаний, позднее рассказавших об этом историческом событии. Не проще ли поэтому объяснить причины возникшего перерыва совпадением с Масленицей и началом Великого поста?! На это обстоятельство когда-то справедливо обращал внимание историк Дмитрий Владимирович Цветаев: «В середине двухнедельного промежутка наступил Великий пост. Все члены собора говением приготовлялись к завершению «великого дела» избрания царя» .

Цветаев Д. В. Избрание Михаила Феодоровича Романова на царство. С. 71.

Не случайно архиепископ Арсений Елассонский, служивший в кремлевском Архангельском соборе, запомнил, что «рассуждение» об избрании царя пришлось на «святую четыредесятницу» .

Арсений Елассонскии. Мемуары из русской истории. С. 200.

В такое же время, 15 лет назад, избирали царя Бориса Годунова. В первую, самую строгую неделю Великого поста было не до мирских страстей, поэтому некоторые выборные люди и уехали на время из столицы. Но хотели они или нет, а никто из них не мог уклониться от разговоров о том, кого же хотят на Москве в цари. Имя Михаила Романова тогда тоже звучало, но еще наравне с другими претендентами на трон...

Несколько торопецких депутатов земского собора были захвачены велижским старостой Александром Госевским, исполнявшим к тому времени должность литовского референдария, но продолжавшего пристально следить за московскими делами. Он сообщал князю Христофору Радзивиллу, что «торопецкие послы», ездившие в столицу для выборов царя, возвратились ни с чем и, будучи схвачены на обратной дороге, поведали ему, что новые выборы должны состояться 3 марта (21 февраля по старому стилю). Не доверяя их сообщениям, Госевский ждал известий от своих людей, которых он посылал тайно разузнать о том, что происходило в Москве .

Археографический сборник документов, относящихся к истории Северо-Западной Руси / Изд. П. Гильтебрандт, А. Миротворцев. Вильна, 1870. Т.70. №48. С.73. См. также: Замятин Г.А. Из истории борьбы Швеции и Польши за московский престол в начале XVII века... С. 165-166, 236; Черепнин Л.В. Земские соборы Русского государства... С. 195.

Есть также упоминания о поездке в Кострому перед окончательным избранием Михаила Романова братьев Бориса и Михаила Михайловичей Салтыковых, родственников матери царя, инокини Марфы Ивановны. Ее надо было еще убедить, чтобы она ответила согласием на избрание сына в цари.

Об обстоятельствах двухнедельного перерыва перед избранием Михаила Романова писали и в грамоте в Казань митрополиту Ефрему 22-24 февраля 1613 года. В ней, сходно с «Утвержденной грамотой», перерыв в соборных заседаниях объяснялся тайным сбором сведений по поводу будущей кандидатуры царя: «...и до его государского обиранья посылали мы Московского государства во всех городех и в уездех тех городов во всяких людех тайно проведывати верными людми, ково чаяти государем царем на Московское государство, и во всех городех и уездех от мала и до велика та же одна мысль, что быти на Московском государстве государем царем Михаила Федоровичу Романову Юрьева» .

Однако из-за «замотчанья», связанного с отсутствием выборных людей от Казанского государства и продолжающегося разорения государства, на соборе решили «упросити сроку в государском обираньи до зборнаго воскресения сто двадесят перваго году февруария до двадесят перваго числа». «По совету всей земли» во всех храмах государства шли молебны о даровании «царя из русских людей». Скорее всего, это и было официальное решение, достигнутое собором к 7 февраля. При назначении же даты 21 февраля – первое воскресенье после начала Великого поста – учитывалось, что это так называемая Неделя Православия, в которую издавна отрекались от всех врагов церкви. Провозглашение анафемы с амвонов церквей усиливало политическое значение царского избрания и побуждало действовать тех, кто видел перед собой результаты «Московского разоренья».

Возобновившийся к намеченному сроку, «на зборное воскресенье» 21 февраля 1613 года, земский собор принял историческое решение об избрании Михаила Федоровича на царство. В грамоте в Казань к митрополиту Ефрему писали, как «на упросный срок» сначала состоялся молебен, а потом возобновилось заседание освященного собора с «всяких чинов с выборными людми изо всех городов и царствующего града Москвы со всякими жилецкими людьми». На земском соборе «говорили и советовали все общим советом, ково на Московское государство отбрати государем царем и говорили о том многое время». После всех «прений» были собраны отдельные мнения собора: «и приговорив и усоветовав все единым и невозвратным советом и с совету своего всего Московского государства всяких чинов люди принесли к нам митрополиту, и архиепископом, и епископом и ко всему освященному собору, и к нам бояром и ко окольничим и всяких чинов людем, мысль свою порознь» .

Документы о национально-освободительной борьбе в 1612-1613 гг.... С. 253-254.

Это и есть описание того, как менялась русская история.

Понять происходившее на соборе можно лишь раскрыв, что стоит за каждой из этикетных формул текста грамоты. Очевидно, что соборное заседание 21 февраля продолжалось долго, разные чины – московские и городовые дворяне, гости, посадские люди и казаки – должны были сформулировать свое мнение («мысль»). Такая практика соответствовала порядку заседаний земских соборов позднейших десятилетий. Но был ли предрешен выбор именно Михаила Романова. Этот вопрос остается без ответа. Авраамий Палицын сообщал, что накануне заседания ему представили «койждо своего чину писание... многие дворяне и дети боярские, и гости многих розных городов, и атаманы и казаки», прося возвестить «о сем державствующим тогда бояром и воеводам». А потом оказалось, что мнения всех чинов совпали, «яко во едино собравшееся» в пользу избрания Михаила Романова .

Отдельно им было названо «писание» о избрании царя Михаила Федоровича от Калуги «и от северских градов», «принесенное к Москве» гостем Смирным Судовщиковым с товарищами: «...и тако же не разньствоваху ни в едином словеси. Сие же бысть по смотрению единого всесилнаго Бога». См.: Сказание Авраамия Палицына. С. 232-233.

Однако никто не может поручиться в том, что Авраамий Палицын снова не переоценил степень своего влияния на события и 21 февраля не было подано ни одного «мнения» в пользу других кандидатов.

Во время работы собора появились и «агитационные» материалы, представление о которых дает текст одного из современных хронографов. В нем рассказывалось о том, что «некто дворянска чина Галича града предложи на том соборе выпись о сродстве цареве». Потом, когда собор едва не отказался обсуждать предъявленное «писание», встал «славнаго Дону атаман и выпись предложил на соборе таковуж». Свидетельство о выступлении донского казачьего атамана настолько не укладывалось в официальную трактовку событий с избранием Михаила Романова на царство, что в первой публикации известий хронографа были сделаны цензурные изъятия и текст оставался неизвестен до тех пор, пока не был издан полностью в конце XIX века в приложении к книге Ивана Егоровича Забелина «Минин и Пожарский. Прямые и кривые в Смутное время» .

Забелин И.Е. Минин и Пожарский... Прил. XVII. С. 289-290.

Важной, но до конца не объясненной, является ссылка грамоты в Казань на то, что решение принималось «со всякими жилецкими людми» из Москвы. Отдельно упомянутое участие московского «мира» в событиях отнюдь не случайно, оно является дополнительным свидетельством вторжения «улицы» в дела царского избрания. Позднее это подтверждали в расспросных речах в Новгороде участники собора стольник Иван Иванович Чепчугов, московский дворянин Никита Остафьевич Пушкин и романовский дворянин Фока Дуров. В 1614 году они попали в плен к шведам, их доставили в Новгород и расспросили об обстоятельствах недавних событий в Москве. Они рассказали о том, что «казаки и чернь сбежались и с большим шумом ворвались в Кремль к боярам и думцам, напустились на них с сильными ругательствами и обвиняли их, что бояре потому не выбирают в государи никого из здешних господ, чтобы самим править и одним пользоваться доходами страны и, как случилось раньше, снова отдать государство под власть чужого народа». Следовательно, выступление «казаков и черни» на соборе было направлено, прежде всего, против тех бояр, кто когда-то заставил присягнуть королевичу Владиславу. Казаки, напротив, говорили о своих заслугах в земском ополчении и требовали немедленно избрать царя, назвав имя Михаила Романова: «они, казаки, выдержавшие осаду Москвы и покорившие ее, теперь должны терпеть нужду и совершенно погибать; поэтому хотят они немедленно получить Государя, чтобы знать, кому они служат и кто должен награждать их за их службу». «Казаки и чернь» – сторонники Михаила Романова «не хотели ни на один час отойти от Кремля, пока «дума и земские чины в тот же день не присягнут ему» .

Арсеньевские шведские бумаги... С. 30-31.

Сходным образом царский выбор описывала «Повесть о земском соборе 1613 года». Согласно этому источнику, 21 февраля бояре придумали выбирать царя жребием из нескольких кандидатур. Об этом же, кстати, рассказывали в Новгороде и стольник Иван Чепчугов с товарищами: они назвали по именам претендентов, между которыми готовы были бросить жребий, – князь Дмитрий Тимофеевич Трубецкой, князь Иван Васильевич Голицын и Михаил Романов. Однако заимствованная из церковного права процедура выбора, по которой однажды избрали московского патриарха, в итоге не понадобилась. Все планы смешали приглашенные на собор казачьи атаманы, обвинившие высшие государственные чины в стремлении узурпировать власть: «Князи и боляра и все московские вельможи, но не по Божьей воле, но по самовластию и по своей воли вы избираете самодержавна». Казачьи атаманы, верившие в историю с передачей царского посоха по наследству от царя Федора Ивановича «князю» (так!) Федору Никитичу Романову, произнесли в этот день имя сына главы рода Романовых: «И тот ныне в Литве полонен, и от благодобраго корени и отрасль добрая, и есть сын его князь Михайло Федорович. Да подобает по Божии воли тому державствовать». Показательна ссылка на последнего царя из многовековой династии Рюриковичей, сомнений в его праве на царство ни у кого не было. В дни избирательного собора история с передачей власти от царя Федора Ивановича к боярину Федору Никитичу Романову была широко распространена. Ораторы из казаков очень быстро перешли от слов к делу и тут же возгласили имя нового царя и «многолетствовали ему»: «По Божии воли на царствующем граде Москве и всеа Росии да будет царь государь и великий князь Михайло Федорович и всеа Росии!»

Хотя кандидатура Михаила Романова давно обсуждалось в качестве возможного претендента, призыв казачьих атаманов на соборе, поддержанный рядовыми казаками и московским «миром», собравшимися на кремлевских площадях, застал бояр врасплох. «Повесть о земском соборе 1613 года» сообщает очень правдивые детали о реакции членов Боярской думы, считавших, что имя Михаила Романова не будет серьезно рассматриваться на соборе. Автор «Повести...» если не был сам очевидцем, то записал все со слов очень информированного человека. Во всяком случае, у читателя возникает эффект присутствия на соборе: «Боляра же в то время страхом одержими и трепетни трясущеся, и лица их кровию пременяющеся, и ни един никто же може что изрещи, но токмо един Иван Никитич Романов проглагола: «Тот есть князь Михайло Федорович еще млад и не в полне разуме»». Неловкая фраза выдает волнение боярина Ивана Романова. Стремясь сказать, что его племянник не столь еще опытен в делах, он вовсе обвинил Михаила в отсутствии ума. Далее последовал примечательный по-своему ответ казачьих атаманов, превративших эту оговорку в шутку: «Ноты, Иван Никитич, стар верстой, в полне разуме, а ему, государю, ты по плоти дядюшка прироженный, и ты ему крепкий потпор будеши». После этого «боляра же разыдошася вси восвояси».

Часто упоминают еще о словах боярина Федора Ивановича Шереметева, якобы написанных боярину князю Василию Васильевичу Голицыну в Польшу: «Миша-де Романов молод, разумом еще не дошел и нам будет поваден». Но у историков существуют большие сомнения по поводу достоверности этой фразы .

Со времен первооткрывателя документа в середине XIX века Вукола Михайловича Ундольского, не имевшего возможности опубликовать приведенный текст по цензурным соображениям, текст переписки, найденной в одном из монастырей (?!), так никто и не увидел. Сергей Федорович Платонов сомневался в том, что текст вообще существовал. См.: Ключевский В.О. Курс русской истории. Ч.3. С.61; Платонов С.Ф. Полный курс лекций по русской истории. М., 2008. См. также: Собрание В.М. Ундольского // Рукописные собрания Государственной библиотеки СССР имени В.И. Ленина. Указатель. М., 1983. Т.1. Вып.1. С. 84-96; Ульяновский В.И. Тайна боярского письма // Ульяновский В.И. Россия в начале Смуты: Очерки социально-политической истории и источниковедения. Киев, 1993. Ч.2. С. 191-202.

Обвинения в стремлении к «самовластию» во многом были обращены к князю Дмитрию Тимофеевичу Трубецкому как руководителю правительства «всея земли», по-прежнему решавшему все дела в стране. Для него случившееся стало серьезным ударом. «Князь же Дмитрей Трубецкой, – пишет о нем автор «Повести о земском соборе 1613 года», – лице у него ту и почерне, и паде в недуг, и лежа много дней, не выходя из двора своего с кручины, что казны изтощил казаком и позна их лестны в словесех и обман» .

Повесть о Земском соборе 1613 года. С. 458-459.

После этого становится понятным, почему подписи Трубецкого нет на грамотах, извещавших города о состоявшемся избрании нового царя .

Ср. напр., грамоту на Двину 25 февраля 1613 года: Зимин А. А. Акты Земского собора 1612 – 1613 гг. С. 192.

Таким образом, соборное заседание 21 февраля 1613 года завершилось тем, что все чины согласились на кандидатуру Михаила Романова и «приговор на том написали и руки свои на том приложили». Извещая об этом митрополита Ефрема, не удержались от «подправления» генеалогических аргументов, оказавшихся решающими в земском избрании: «И по милости Божией и Пречистыя Богородицы и всех святых молитвами совет наш и всяких чинов людей во едину мысль и во едино согласие учинилась на том, чтоб быти на Московском государстве государем царем и великим князем всеа России благословенной отрасли блаженныя памяти великого государя царя и великого князя Иоанна Васильевича всеа Росии самодержца и великие государыни царицы и великие княгини Анастасии Романовны внуку, а великого государя царя и великого князя Федора Ивановича всеа России по материю сродству племяннику Михаилу Федоровичу Романову Юрьева» .

Документы о национально-освободительной борьбе в 1612-1613 гг.... С. 254.

Если быть точным, новый царь приходился всего лишь внучатым племянником царице Анастасии Романовне (был внуком ее родного брата). Легкое расхождение с действительностью относительно степени родства Михаила Романова с царями Иваном Грозным и Федором Ивановичем было уже не существенным. Упоминавшийся галичский дворянин, которому приписывалось первое выступление на соборе в поддержку Михаила Романова, тоже повышал степень родства Михаила Федоровича и называл его в сходных выражениях «по сродству племянником» матери царя Федора Ивановича – царицы Анастасии Романовны. Отца же царя Михаила боярина Федора Никитича Романова именовали царским «братаном» (как известно, Федор Романов был двоюродным братом своего тезки царя Федора Ивановича) .

Забелин И.Е. Минин и Пожарский... Прил. XVII. С.289.

В этих династических аргументах сказалась объединяющая идея, связанная с возвратом к временам прежних правителей. Юноша Михаил Романов в 1613 году мог символически соединять прошлое с настоящим в сознании современников Смутного времени. Главное было обозначить другое, о чем сообщалось в первых грамотах об избрании на царство Михаила Федоровича: «ни по чьему заводу и кромоле Бог его, государя, на такой великой царский престол изобрал, мимо всех людей» .

СГГиД. Т.3. №4. С. 11-14; ДР. Т.1. Стб. 51; Зимин А.А. Акты Земского собора 1612-1613 гг. С. 188-192.

Соборный «приговор», принятый 21 февраля 1613 года, немедленно был утвержден на Лобном месте на Красной площади. Одним из тех, кто вышел от земского собора к народу, ожидавшему решения о царском выборе, был келарь Авраамий Палицын, позднее описавший первую общую присягу царю Михаилу Федоровичу в своем «Сказании»: «Потом же посылают на Лобное место рязанского архиепископа Феодорита, да Троицкого келаря старца Авраамиа, да Новово Спасского монастыря архимарита Иосифа, да боярина Василия Петровича Морозова». На Красную площадь вышли те, кто, безусловно, имел земские заслуги, но среди них не было ни князя Дмитрия Трубецкого, ни князя Дмитрия Пожарского. Как оказалось, именно в этот день, 21 февраля, «Великороссийские державы Московского государства» воеводы решили важное дело об испомещении на Белоозере дворян и детей боярских «осадных сидельцев», благодаря которым сорвался поход короля Сигизмунда III под Волок и Погорелое городище в конце 1612 года .

«И мы осадных сидельцов за службы велели испоместить»... С. 194-196.

В этой грамоте нет и намека на только что состоявшееся избрание. Трудно сказать, что это – случайное совпадение или попытка уходящих земских правителей успеть наградить тех, кто помог им сохранить власть после освобождения Москвы? Люди, собравшиеся на Красной площади, еще не знали о свершившемся выборе. Но, как убеждал своих читателей автор «Сказания» Авраамий Палицын, они готовы были принять только одного царя Михаила Федоровича: «И послаша их на Лобное место к вопрошению всего воиньства и всего народа о избрании царском. Собрану же тогда к Лобному месту всему сонму Московского государьства бесчисленно множество народа всех чинов, дивно же тогда сотворися. Неведующим бо народом, чесо ради собрании, и еще прежде вопрошениа во всем народе, яко от единех уст вси возопишя: «Михаил Федоровичь да будет царь и государь Московскому государьству и всеа Руския державы»» .

Сказание Авраамия Палицына. С. 232.

В официальных источниках конечно же не говорилось ни слова о принудительной присяге бояр. Наоборот, в грамоте в Казань и другие города подчеркивалось, что целованье креста совершилось «по общему всемирному совету» и «всею землею». Однако острое неприятие некоторыми боярами и участниками избирательного собора (в том числе временными управителями государства князем Дмитрием Трубецким и князем Дмитрием Пожарским) кандидатуры Михаила Романова не укрылось от современников. «Повесть о земском соборе 1613 года» без палицынского пафоса говорила о том, что казаки сначала едва ли не силой заставили бояр целовать крест Михаилу Федоровичу, а потом сами же организовали присягу на Красной площади. Именно казаки оказались больше всего заинтересованными, чтобы не случилось никакого поворота и произошло воцарение Михаила Романова, на выборе которого они так настаивали: «Боляра же умыслиша казаком за государя крест целовать, из Москвы бы им вон выехать, а самим креста при казаках не целовать. Казаки же ведающе их умышление и принудиша им, боляром, крест целовать. И целоваша боляра крест. Также потом казаки вынесоша на Лобное место шесть крестов, и целоваша казаки крест, и прославиша Бога вси» .

Повесть о Земском соборе 1613 года. С. 459.

В начале 1614 года в Новгороде сын боярский Никита Калитин рассказывал о расстановке сил при избрании царя Михаила Федоровича: «Некоторые князья, бояре и казаки, как и простые люди, знатнейшие из них – князь Иван Никитьевич Юрьев, дядя выбранного теперь великого князя, князь Иван Голицын, князь Борис Лыков и Борис Салтыков, сын Михаила Салтыкова, подали свои голоса за Феодорова сына и выбрали и поставили его своим великим князем; они теперь очень держатся за него и присягнули; но князь Дмитрий Пожарский, князь Дмитрий Трубецкой, князь Иван Куракин, князь Федор Мстиславский, как и князь Василий Борисович Черкасский, твердо стояли против и не хотели соглашаться ни на что, что другие так сделали. Особенно князь Дмитрий Пожарский открыто говорил в Москве боярам, казакам и земским чинам и не хотел одобрить выбора сына Феодора, утверждая, что как только они примут его своим великим князем, недолго сможет продолжаться порядок, но им лучше бы стоять на том, что все они постановили раньше, именно не выбирать в великие князья никого из своих одноплеменников» .

Арсеньевские шведские бумаги... С. 26-27. Специально изучавший обстоятельства избрания Михаила Федоровича на престол Л.М. Сухотин считал показания Никиты Калитина «достойными веры» и «весьма ценными», справедливо видя путаницу лишь в обозначении позиции князя Ивана Васильевича Голицына и Ивана (а не Василия) Борисовича Черкасского: «Голицына следует считать в числе противников Михаила, а Черкасского – его сторонников». См.: Сухотин Л.М. Первые месяцы царствования Михаила Федоровича... С.XX (прим.1).

Позиция князя Дмитрия Пожарского была понятна, он должен был придерживаться договоренностей своего земского правительства о призвании королевича Карла Филиппа. Сейчас уже трудно сказать, когда наступил поворот в воззрениях князя Пожарского, но бесспорно, что кандидатура Михаила Романова утверждалась в острейшей политической борьбе. Этим и были вызваны рассказы о том, что бояр приходилось принуждать силой принимать присягу, необходимую для немедленной передачи власти новому царю.

Правительство «Совета всея земли» продолжало действовать и принимать решения. Грамоты от имени бояр князя Дмитрия Тимофеевича Трубецкого и князя Дмитрия Михайловича Пожарского выдавались в течение еще нескольких дней вплоть до 25 февраля .

Занятые делами собора, главные воеводы доверили текущую работу другим лицам. В одном из документов 1620-х годов упоминалось о комиссии участника земских ополчений князя Федора Ивановича Волконского: «А сидел князь Федор при боярех, как Москву очистили, а приказаны были ему ф те поры ведать многие дела судные, и разбойные, и татиные, и холопьи и всякие земьские дела. Адияки с ним сидели Пешак Жуков да Яков Демидов, а дьячие, государь, у них и пишщики в те поры в приказе сидели многие для того, что были им приказаны многие дела». «Звезда» князя Федора Волконского, видимо, закатилась тогда, когда он 13марта 1613 года упустил из-под стражи со своего двора порученного ему главного сотрудника «Литвы» – Федора Андронова (впрочем, быстро пойманного). См.: Акты времени междуцарствия (1610 г. 17 июля – 1613 г.)/ Под ред. С.К. Богоявленского, И.С. Рябинина. М.. 1915. С. 65-80; Документы о национально-освободительной борьбе в 1612-1613 гг. С.233.

Только с 26 февраля, по наблюдению историка Льва Михайловича Сухотина, раздачи поместий и назначения окладов служилым людям стали производиться «по государеву указу» .

Сухотин Л.М. Четвертчики Смутного времени... С. XXV.

Основанием для такого перехода власти было еще одно соборное решение 24 февраля – о посылке к Михаилу Федоровичу «на Кострому в вотчину его царского величества» представителей «всей земли» и принятии общей присяги избранному государю. Присяга царю Михайлу Федоровичу началась с 25 февраля, и с этого времени происходит смена власти. В города были направлены первые грамоты, сообщавшие об избрании Михаила Федоровича ,

См.: СГГиД. Т.3. №4. С. 11-14; ДР. Т.1. Стб. 45-51; Разрядные книги 1598-1638 гг. С. 210-215.

а к ним прилагались крестоцеловальные записи. В текст присяги включили отказ от других возможных претендентов, обязывая всех служить «государю своему, и прямить и добра хотеть во всем безо всякие хитрости». Существует два варианта крестоцеловальной записи: краткая и пространная. В последней подробно говорится о запрете «ссылаться» с «Маринкой» и Иваном Заруцким, с «изменниками» боярами «Михалком» Салтыковым и князем Юрием Трубецким, а также со шведскими властями в Новгороде Великом .

См.: СГГиД. Т.3. №5. С. 14-15; ДАИ. СПб., 1846. Т.2. №1. С. 1-3.

В грамоте на Двину от 25 февраля 1613 года сохранились рукоприкладства, позволяющие увидеть, кто представлял временное земское правительство в последний момент его существования. Это были (по порядку) митрополит ростовский и ярославский Кирилл, архиепископ суздальский и тарусский Герасим, архиепископ рязанский Феодорит, епископ коломенский и каширский Иосиф, боярин князь Федор Иванович Мстиславский, боярин Федор Иванович Шереметев, боярин князь Иван Семенович Куракин и, на боярском месте, князь Дмитрий Михайлович Пожарский (подпись князя Дмитрия Тимофеевича Трубецкого, как уже говорилось, отсутствует). Дальше шли подписи окольничих князя Данилы Ивановича Мезецкого, Никиты Васильевича Годунова, Федора Васильевича Головина, князя Ивана Меньшого Никитича Одоевского, боярина Андрея Александровича Нагого и Леонтия Ладыженского. «И вместо выборных людей» подписались дьяки московских приказов Дорога Хвицкой, Семен (Семейка) Головин, Иван Ефанов и другие, в том числе служивший «при Литве» на новом Земском дворе Афанасий Царевский, а также дворяне Торжка, Рязани, Одоева, Устюжны Железнопольской и Мценска. Еще одна красноречивая лакуна – среди рукоприкладств не было подписи Кузьмы Минина! Хотя эту грамоту на Двину 25 февраля подписали также бывшие в Москве монастырские власти и посадские люди из Вологды, торопецкий стрелецкий сотник. О ком-то из них отмечено, что он «выборный человек», о других этого не сказано. На соборные заседания в столице, видимо, могли сходиться люди по случайному представительству от разных городов и уездов. Поэтому в грамоте говорилось об общей радости «выборных и не выборных людей» по случаю избрания в цари Михаила Федоровича .

Зимин А.А. Акты Земского собора 1612-1613 гг. С. 188-193.

После 25 февраля 1613 года из Москвы в Кострому отправилось посольство земского собора, чтобы получить согласие Михаила Романова на избрание на царство. Во главе посольства стояли рязанский архиепископ Феодорит, архимандриты московских монастырей – Чудова, Новоспасского и Симонова, келарь Троице-Сергиева монастыря Авраамий Палицын, бояре Федор Иванович Шереметев, князь Владимир Иванович Бахтеяров-Ростовский и окольничий Федор Васильевич Головин. В наказе от избирательного земского собора, выданном послам 2 марта 1613 года, говорилось о том, чтобы ехать им «в Ярославль, или где он, государь, будет» .

Разрядные книги 1598-1638 гг. С.198.

Как ясно из доверительной переписки с казанским митрополитом Ефремом, в Москве были хорошо осведомлены, что Михаил Романов находился в тот момент в Костроме. Однако по каким-то причинам указали только приблизительное направление похода.

Посольский наказ давал подробные инструкции боярину Федору Ивановичу Шереметеву и другим членам посольства, как они должны приветствовать царя Михаила Федоровича (о «многодетном здоровии спросить») и мать царя инокиню Марфу Ивановну. Архиепископ рязанский Феодорит должен был произнести речь, которая дословно повторяла грамоты об избрании Михаила Федоровича, отправлявшиеся в города с 25 февраля. В этой речи снова ссылались на пресечение «царского корени» и «общий земский грех», из-за которого царя Василия Шуйского «возненавидели и от него отстали». Впрочем, в речи архиепископа Феодорита содержались нюансы, указывавшие на важные смысловые изменения. Про короля Сигизмунда III говорилось, что он не просто «обманом завладел Московским государством», а «преступя крестное целованье». Так самому Михаилу Романову, который, будучи стольником, целовал крест королевичу Владиславу, легче было отказаться от своей прежней присяги, поскольку еще раньше его аналогичную запись нарушила польско-литовская сторона. Еще одно добавление в речи архиепископа Феодорита – о том, как «полских и литовских людей в Москву ввели обманом», тоже напрямую касалось Михаила Федоровича. Конечно, у многих оставался вопрос о поведении царского стольника и других высших чинов Государева двора и Боярской думы в те годы, когда в столице распоряжались чиновники Речи Посполитой. Поэтому архиепископ Феодорит напоминал, что польско-литовские люди «бояр захватили в Москве силно и иных держали за приставы». Подобная участь, как известно, миновала стольника Михаила Романова, по освобождении Москвы мать увезла его из Москвы в свои родовые костромские земли. Напоминание о плене некоторых русских осадных сидельцев снимало неуместные вопросы о том, кто и где был, когда освобождали Москву.

Речь архиепископа Феодорита содержит новые данные о порядке созыва земского собора и его цели «обрать» царя, «кого Бог даст и кого всею землею оберут». Владыка должен был рассказать в Костроме инокине Марфе Ивановне и ее сыну, что из городов призвали «лутчих людей», которые должны были приехать в Москву, «взяв у всяких людей о государском обиранье полные договоры». Когда «из городов власти и выборные лутчие люди к Москве съехалися», то они «о государском обиранье мыслили многое время». В итоге было принято решение, «чтоб на Московское государство обрати государя из московских родов». Если в грамотах об избрании Михаила Федоровича говорилось: «многие соборы у нас были», то для речи, обращенной к царю, текст поправили: «...и о государеве обиранье Бога молили в соборне по многие дни». Послы земского собора, приехавшие в Кострому, должны были объявить, что 21 февраля состоялось решение об избрании «праведного корени блаженные памяти великого государя царя и великого князя Федора Ивановича всеа Русии племянника, тебя, государя Михаила Федоровича» .

Разрядные книги 1598-1638 гг. С. 205-208.

Новоизбранного царя звали приехать в Москву, рассказывали о присяге ему, которую уже приняли «на Москве бояре, и околничие и всяких чинов люди». Послы сообщали также, что «изо многих городов» уже писали о том, что присяга проходит вполне успешно. Хотя это было все-таки преувеличение. Когда 2 марта они выезжали из Москвы, о том, как идет присяга новому царю Михаилу Федоровичу, еще не было известно. Одно из первых свидетельств было прислано в столицу только 4 марта из Переславля-Рязанского, где воевода Мирон Вельяминов привел к крестному целованью местных дворян и жителей города, а также несколько тысяч казанских и свияжских служилых татар, воевавших под его началом против Ивана Заруцкого. Правительство земского собора во главе с митрополитом Кириллом поспешило отправить отдельное известие об этом царю Михаилу Федоровичу в Кострому .

В Боровске, не так далеко расположенном от Москвы, присяга, например, была проведена 5 марта, а известие в Москву об этом пришло только 14 марта. См.:ДР.Т. 1. Приложение. Стб. 1045-1050. О приведении к присяге царю Михаилу Федоровичу Переславля-Рязанского как об особом отличии отца вспоминали дети Мирона Вельяминова в челобитной царю Алексею Михайловичу в 1647 году: «И как, государь, Божиею милостию, а всех чинов людей Московского государства прошеньем, нарекли на Московское государьства отца твоево, государева, государя нашего блаженные памяти царя и великого князя Михаила Федоровича всеа Русии, и отец наш целовал крест отцу твоему, государю нашему, и казанских людей привел ко кресту, голову Ивана Чюркина, а князи и мурзы шерть шертовали, четыре тысечи шестьсот человек. И до присылки с Москвы бояр отец наш послал к отцу твоему, государю нашему, преже всех городов Ивана Вельяминова с товарыщи да казанских князей и мурз, двадцеть шесть человек». См.: Новый летописец. С.130; Челобитная Вельяминовых – источник по истории России начала XVII в. / Публ. подг. A.Л. Станиславский // Советские архивы. 1983. №2. С. 38-39; Документы о национально-освободительной борьбе 1612-1613 гг. С. 209-210.

Дорога от Москвы до Костромы заняла у послов земского собора больше десяти дней. В Костроме они оказались «в вечерню» 13 марта (спустя год после прихода туда нижегородского ополчения князя Дмитрия Пожарского и Кузьмы Минина). Крестный ход к Михаилу Романову, находившемуся в Ипатьевском монастыре, был назначен на 14 марта. После молебна в Успенском соборе Костромы участники земского собора взяли принесенные из Москвы образы московских чудотворцев Петра, Алексея и Ионы, а костромичи вынесли особо чтимый ими чудотворный образ Федоровской иконы Божьей Матери .

См.: Новый летописец. С. 129-130.

Процессия двинулась крестным ходом через весь город в Ипатьевский монастырь. «С третьяго часа дни и до девятого часа неумолчно и неотходно» молили послы и все собравшиеся люди Михаила Романова и инокиню Марфу Ивановну, чтобы они согласились принять царский престол. Отказываясь «с великим гневом и со слезами» от такой участи, будущий царь ждал того же, что и собравшиеся вокруг него. Михаил Романов должен был следовать не своим собственным желаниям, а получить подтверждение своей «богоизбранности», доказать всем, что происходящее было не обычным человеческим выбором. Когда царь Михаил Федорович впервые обратится с посланием в Москву к земскому собору и боярам, он напишет об этих решающих часах: «И мы, для чюдотворных образов Пречистыя Богородицы и московских чюдотворцов Петра и Алексея и Ионы, за многим молением и челобитием всего Московского государства всех чинов людей пожаловали, положилися на волю Божию и на вас, и учинилися государем царем и великим князем всеа Русии, на Владимерском и на Московском государстве и на всех великих государствах Росийскаго царствия, и благословение от Феодорита архиепископа резанского и муромскаго и ото всего освященнаго собора и посох приняли. А сделалося то волею Божиею и Московского государства всех вас и всяких чинов людей хотением, а нашего на то произволения и хотения не было» .

ДР. Т.1. Стб.77. См. также: Петров К.В. Записи о воцарении Михаила Федоровича и разряд 7121 г. в «Дворцовых разрядах» // Дом Романовых в истории России... С. 83-92.

За строкою этих документов остались чувства матери инокини Марфы Ивановны, с неподдельным страхом опасавшейся потерять сына, которому вместе с царским венцом вручали разоренную и мятущуюся державу, совсем не успокоившуюся из-за многочисленных междоусобиц. Не случайно она укоряла жителей Московского государства в том, что они «измалодушествовалися» и «прежним московским государям, дав свои души, непрямо служили» .

Разрядные книги 1598-1638 гг. С.219.

Что переживал в тот момент юноша Михаил Романов, тоже можно представить. Он, конечно, не готовил себя к роли царя, но, повторяя путь отца, которого в свое время, в 1598 году, тоже прочили в русские цари, мог гордиться тем, что на этот раз шапка Мономаха была предложена одному из Романовых. Символично, что окончательный выбор был сделан именно в Ипатьевском монастыре, столь тесно связанном с родом Годуновых. Так история примирила два рода, противостояние которых стало прологом Смуты.

Костромское посольство исполнило свою миссию и немедленно составило грамоту в Москву, в которой писало митрополиту Кириллу и всему земскому собору о согласии Михаила Федоровича принять царский престол. Грамоту от послов боярина Федора Ивановича Шереметева и архиепископа Феодорита поручили отвезти дворянину Ивану Васильевичу Усову и зарайскому протопопу Дмитрию (некогда помощнику князя Дмитрия Михайловича Пожарского в защите Зарайска). В руках этих гонцов на короткое время оказалась не просто грамота, они должны были возвестить в столице о конце «междуцарствия». Все ждали, что новый царь вернет страну к прежним временам, чтобы, как при царе Федоре Ивановиче, «Российское государство аки солнце сияло» .

Разрядные книги 1598-1638 гг. С. 190.

Если быть точным, то гонцы Иван Усов и протопоп Дмитрий приехали 23 марта, но об их приезде стало широко известно только на следующий день, о чем и говорилось в «Утвержденной грамоте об избрании царя Михаила Федоровича». См.: ДР. Т.1. Стб. 52-66; Приложение. Стб. 1057-1058.

в Москве объявили о приезде гонцов из Костромы с долгожданными вестями о согласии Михаила Романова, принявшего царский престол от послов земского собора. Такое совпадение с великим церковным праздником не могло считаться случайным, и получение известия именно в этот день восприняли как еще один важный знак. Все люди, собравшиеся в тот момент для праздничной молитвы в Успенской соборной церкви Кремля, «руце на небо воздев», благодарили Бога, «яко едиными усты», за то, что дожили до этого дня.

Оставалось дождаться приезда в Москву избранного на земском соборе царя Михаила Романова. Сделать это новому самодержцу было непросто по прозаической причине весенней распутицы. Поэтому ожидание царя растянулось еще на полтора месяца. Сначала было решено перевезти юного царя Михаила Федоровича в Ярославль, куда царский поезд выехал из Костромы уже 19 марта. Две последние недели Великого поста царь Михаил Федорович провел в стенах Ярославского Спасского монастыря, под защитой более укрепленного и более населенного посада, в городе, где формировался «Совет всея земли», избравший нового царя. 4 апреля царь Михаил Федорович праздновал в Ярославле Пасху, после которой состоялся поход к столице. Дальнейшее хорошо известно из сохранившейся переписки Боярской думы с царем Михаилом Федоровичем о подготовке царской встречи. Напомним внешнюю хронологическую канву событий: в самой середине апреля царский поезд двинулся в Москву, провожаемый жителями города и начинавшими съезжаться отовсюду челобитчиками. 17-18 апреля царь Михаил Федорович останавливался в Ростове, 22-23 апреля «стан» был в Переславле-Залесском, а 26 апреля нового царя встречали в Троице-Сергиевом монастыре. Троицкая остановка была самой важной перед торжественным вступлением царя Михаила Федоровича в Москву.

События, происходившие тем временем в Московском государстве, показывали, что Смута не завершилась окончательно. Между Думой и окружением царя Михаила Федоровича оставалась напряженность и возникали споры, хотя они и были глубоко скрыты за этикетными фразами царских грамот и отписок Боярской думы. Находясь на пути в Москву, царь Михаил Федорович сделал первые назначения воевод: из Ярославля «на немецких людей» к Тихвину были отпущены князь Семен Васильевич Прозоровский и Леонтий Вельяминов. Окружение царя продолжало внимательно следить за тем, как воюет Иван Заруцкий в рязанских и тульских землях. 19 апреля 1613 года на Коломну и Рязань и далее «на Зарутцкого и на черкас» был отправлен с войском воевода князь Иван Меньшой Никитич Одоевский .

Разрядные книги 1598-1638 гг. С.243.

Глава нового правительства боярин князь Федор Иванович Мстиславский торопился обнадежить царя вестями об успехах войска, преследовавшего казачьего атамана и Марину Мнишек с «царевичем» Иваном Дмитриевичем, все еще остававшимся претендентом на русский престол в глазах его сторонников.

Другая напасть – казачьи разбои и грабежи. На продолжавших «воровать» казаков жаловались многие дворяне, добиравшиеся из Москвы и в Кострому, и в Ярославль, и в другие места, где царь делал остановки на своем пути в столицу. Уже в Троице-Сергиевом монастыре были получены верные сведения о том, что казаки «переимали» дороги «на Мытищах и на Клязьме», напали на Дмитровский посад, то есть грабили и воевали именно на тех подмосковных дорогах, которыми предстояло идти в Москву царю Михаилу Федоровичу. Инокиня Марфа Ивановна не случайно «учинилась в великом сумненьи» и говорила «с гневом и со слезами» на соборе, устроенном 26 апреля 1613 года в Троице-Сергиевом монастыре с приехавшим наконец из Казани митрополитом Ефремом и членами костромского посольства. Царь Михаил Федорович и его мать отказались двигаться дальше к Москве. За стенами Троице-Сергиева монастыря они чувствовали себя, конечно, более защищенными. Новое боярское правительство даже не смогло обещать, что успеет приготовить к царскому приходу Золотую палату в Московском Кремле, «что была царицы Ирины» (жены царя Федора Ивановича). С приготовлением палат все-таки успели в срок, и торжественный въезд царя в столицу состоялся 2 мая 1613 года.

Избрание на царство Михаила Романова завершило самый тяжелый этап Смутного времени, связанный с отсутствием законного и признаваемого всеми самодержца на русском престоле. Окончательную легитимность власть царя Михаила Романова получила в момент торжественного венчания на царство в Успенском соборе Московского Кремля 11 июля 1613 года. Главные воеводы земских ополчений князь Дмитрий Тимофеевич Трубецкой, князь Дмитрий Михайлович Пожарский и Кузьма Минин участвовали в церемонии на почетных местах. Впоследствии ходило немало разговоров о так называемой ограничительной записи, выданной царем Михаилом Романовым Боярской думе при вступлении на престол. Но зная о настоящем характере московского самодержавия, можно не сомневаться в том, что никакой добровольной передачи власти Думе просто не могло быть. Любой шаг царя был прописан в «чине венчания» на царство, а там не оставалось места для тайных переговоров с боярами. К тому же это противоречило и едва достигнутому «всею землею» компромиссу с возвращением к прежним образцам царского правления. Для самого царя Михаила Федоровича могли существовать только те нравственные ограничения, о которых ему напоминал митрополит Ефрем. Обращаясь к царю, он говорил: «Боляр же своих, о благочестивый, боголюбивый царю, и вельмож жалуй и береги по их отечеству, ко всем же князьям и княжатам и детям боярским и ко всему христолюбивому воинству буди приступен и милостив и приветен, по царскому своему чину и сану; всех же православных крестьян блюди и жалуй, и попечение имей о них ото всего сердца, за обидимых же стой царски и мужески, не попускай и не давай обидети не по суду и не по правде» .

См. подробнее: Козляков В.Н. Михаил Федорович. С. 50-52.

За годы правления Ивана Грозного и борьбы за трон, последовавшей с пресечением династии Рюриковичей, все уже забыли о таком понимании царской власти в Московском государстве. Юноша на троне – Михаил Романов должен был вернуть Российское царство на прежнюю дорогу. Только вокруг произошло столько перемен, что заставить людей жить так, как они жили раньше, было уже нельзя. И «государь», и «Земля» стали другими. Смутное время уже никогда не отпускало тех, кто его пережил.

Утвержденная грамота 1613 года.
Фрагмент

Источник : Герои смуты / В.Н. Козляков. – М. : Молодая гвардия, 2012. – С. 273-301: рис.

Оставалось дождаться приезда в столицу избранного на Соборе царя Михаила Романова. Сделать это новому самодержцу было непросто по прозаической причине весенней распутицы. Поэтому ожидание царя растянулось еще на полтора месяца. Сначала было решено перевезти юного царя Михаила Федоровича в Ярославль, куда царский поезд выехал из Костромы уже 19 марта. Две последние недели Великого поста царь Михаил Федорович провел в стенах Ярославского Спасского монастыря, под защитой более укрепленного и населенного посада, в городе, где формировался «Совет всей земли», избравший нового царя. 4 апреля царь Михаил Федорович праздновал в Ярославле Пасху, после которой состоялся поход к столице.

Дальнейшее уже хорошо известно из сохранившейся переписки Боярской думы с царем Михаилом Федоровичем о подготовке царской встречи. Вспомним внешнюю хронологическую канву событий: в самой середине апреля царский поезд двинулся в Москву, провожаемый жителями города и начинавшими съезжаться отовсюду челобитчиками. 17-18 апреля царь Михаил Федорович останавливался в Ростове, 22-23 апреля «стан» был в Переславле-Залес-ском, а 26 апреля нового царя встречали в Троице-Сергиевом монастыре. Троицкая остановка была самой важной перед торжественным вступлением царя Михаила Федоровича в Москву, состоявшимся 2 мая 1613 г.

События, происходившие в Московском государстве, показывали, что Смута не завершилась окончательно. Между Думой и окружением царя Михаила Федоровича оставалась напряженность и возникали споры, хотя они и были глубоко скрыты за этикетными фразами царских грамот и отписок Боярской думы. Находясь на пути в Москву, царь Михаил Федорович внимательно следил за тем, как воюют с Иваном Заруцким в рязанских и тульских землях. А глава нового правительства боярин князь Федор Иванович Мстиславский торопился обнадежить нового самодержца вестями об успехах войска, преследовавшего казачьего атамана и удерживаемых им Марину Мнишек с «царевичем» Иваном Дмитриевичем - претендентом на русский престол.

Другая напасть - продолжение казачьих разбоев и грабежей. На продолжавших «ворововать» казаков жаловались многие дворяне, добиравшиеся из Москвы и в Кострому, и в Ярославль, повсюду, где царь делал остановки на своем пути в столицу. Уже в Троице-Сергиевом монастыре были получены верные сведения, что казаки «переимали» дороги «на Мытищах и на Клязьме», напали на Дмитровский посад, т. е. грабили и воевали именно на тех подмосковных дорогах, которыми предстояло идти в Москву царю Михаилу Федоровичу.

Инокиня Марфа Ивановна не случайно «учинилась в великом сумненьи» и говорила «с гневом и со слезами» на соборе, устроенном в Троице-Сергиевом монастыре, с казанским митрополитом Ефремом и членами костромского посольства 26 апреля 1613 г. Царь Михаил Федорович и его мать отказались двигаться дальше от монастыря. Там они чувствовали себя, конечно, более защищенными, чем где бы то ни было, не исключая недавно освобожденного Московского кремля. Новое боярское правительство даже не смогло обещать, что успеет приготовить к царскому приходу Золотую палату, «что была царицы Ирины» (Ирины Годуновой, жены царя Федора Ивановича).

Интересно, что снова, как и в Ипатьевском монастыре, Романовы утверждались там, где были Годуновы. И это было связано не с желанием задним числом отомстить повергнутому сопернику, а, скорее, с признанием Бориса Годунова законно избранным царем, несмотря ни на какие обвинения его противников.

Именно здесь мы видим также впервые некую интригу, связанную со стремлением отделить нового царя Михаила от влияния его матери, мешавшего Боярской думе. С одной стороны, назначенное правительством князя Федора Мстиславского пребывание «великой старицы иноки Марфы Ивановны» в Вознесенском монастыре вполне соответствовало ее царскому чину. Но жить ей предлагалось в «хоромах, что бывали царицы иноки Марфы»! Можно представить, с какими бы чувствами новый царь Михаил ездил в те же самые покои, где, как всем было известно, Лжедмитрий I любил беседовать со своей «матерью». Поэтому для инокини Марфы Ивановны потребовали приготовить «хоромы деревянные царя Васильевы и царицы Марьи». Тем самым Романовы признавали законным статус и другого избранного предшественника на троне - царя Василия Ивановича. Жить на царицыном дворе времен царя Василия Шуйского было более почетно и правильно, чем входить в комнаты, оскверненные присутствием участников истории с самозваным царем. Царь Михаил Федорович и его мать сумели настоять на своем. Был издан указ, не подлежавший обсуждению: «…а велели вам те полаты нам и хоромы нашей великой старице иноке Марфе Ивановне устроить, чтоб были к нашему приходу готовы» .

От этой маленькой и досадной истории легко перекинуть мостик к более серьезному вопросу, веками смущающему тех, кто знакомится с деталями избрания Михаила Федоровича на царский трон в 1613 г. Речь идет о знаменитой «ограничительной записи», которой якобы сопровождалось его венчание на царство. Если бы существование такой записи, выданной царем Михаилом Федоровичем, удалось доказать, то тогда существуют все основания признать, что самодержавная царская власть зиждилась на своеобразном договоре со своими подданными. Текст «ограничительной записи» отсутствует, нет достоверных свидетельств о времени и обстоятельствах ее принятия. Но и при таких шатких основаниях разговоры об ограничении иногда становятся предметом научного или даже публицистического обсуждения между сторонниками ограничения самодержавия и последовательными монархистами.

Достоверно же известно о существовании другого документа, ставшего своеобразной конституцией новой, романовской, династии, - «Утвержденной грамоты» об избрании царя Михаила Федоровича, составленной от имени сословий Московского государства в мае 1613 г. . Там, естественно, нет никаких упоминаний об «ограничительной записи». Прецедент создания «Утвержденной грамоты» был еще в начале царствования Бориса Годунова в 1598 г. Более того, многие положения той ранней годуновской грамоты, тоже отразившей соборные постановления, дословно, без каких-либо изменений, перекочевали в документ об избрании на царство, выданный подданными Михаилу Федоровичу.

Окончательно легитимация власти царя Михаила Романова завершилась с его торжественным венчанием на царство в Успенском соборе Московского кремля 11 июля 1613 г. В сохранившихся описаниях царского «поставления» нет ни намека на какое-либо ограничение власти самодержца, избранного на Земском соборе. Казанский митрополит Ефрем, главные воеводы земских ополчений князь Дмитрий Тимофеевич Трубецкой и князь Дмитрий Михайлович Пожарский участвовали во всей этой церемонии на почетных местах. Но при царском венчании не было никакого явного или тайного намека на ограничение власти царя Михаила Романова. Само царское избрание понималось как проявление Божьей воли, поэтому вторжение мирских страстей в эту сферу было недопустимым. Только церковь могла обратиться к царю Михаилу Федоровичу с просьбой следовать нравственным правилам справедливого правления. Поэтому особенный смысл заключался в поучении казанского митрополита Ефрема царю:

«Боляр же своих, о благочестивый, боголюбивый царю, и вельмож жалуй и береги по их отечеству, ко всем же князьям и княжатам и детям боярским и ко всему христолюбивому воинству буди приступен и милостив и приветен, по царскому своему чину и сану; всех же православных крестьян блюди и жалуй, и попечение имей о них ото всего сердца, за обидимых же стой царски и мужески, не попускай и не давай обидети не по суду и не по правде» .

Заметим, что в поучении казанского митрополита Ефрема бояре действительно упоминаются на первом месте, среди тех, кого царь должен был «жаловать». Но в этом упоминании содержится всего лишь желание возвратиться к понятному порядку награды за родословное «отечество», а не признание какого-то исключительного положения бояр, которым было позволено ограничивать царя. В словах проповеди казанского митрополита Ефрема заключалась общая нравственная программа любого царствования, из которой за годы правления Ивана Грозного и последовавшей Смуты делали громадные исключения в Московском государстве. И теперь снова должно было состояться возвращение к прежнему «порядку».

Споры по поводу так называемой ограничительной записи Михаила Романова уже могут изучаться как самостоятельная историографическая проблема. Безусловно или с оговорками ее существование признали многие ученые: С. М. Соловьев, В. О. Ключевский, А. И. Маркевич, Ф. В. Тарановский, П. Н. Милюков, Л. М. Сухотин, а в советской исторической науке - Л. В. Черепнин. Правда, среди них не было единства, кто-то высказывался осторожно, видя в такой записи всего лишь «негласную придворную сделку» (В. О. Ключевский), другие же, напротив, считали ограничение царской власти важным элементом политической системы первых лет царствования Михаила Федоровича. Например, Л. М. Сухотин писал, что «подобная запись была желательна не только сходившим со сцены правителям, долгое время упорствовавшим против избрания Михаила, но и многим членам Думы, весьма влиятельным в своей среде, таким как князья Мстиславский, Голицын, И. С. Куракин, тоже бывшим противниками избрания Михаила.

Среди тех историков, кто отрицал существование «ограничительной записи» Михаила Романова, оказался такой прекрасный знаток Смуты, как С. Ф. Платонов. В 1913 г. он специально изучал к юбилейным торжествам династии Романовых всю русскую историческую литературу по этому вопросу. Вывод С. Ф. Платонова однозначен: формальное ограничение власти царя Михаила Романова представлялось ему «недостоверным». Автор знаменитых «Очерков по истории Смуты в Московском государстве XVI-XVII вв.» справедливо замечал, что сама Боярская дума в момент избрания Михаила, можно сказать, не существовала и ограничивать в свою пользу никого не могла» .

П. Г. Любомиров пытался выстроить «третий путь», видя в упоминаниях об «ограничительной записи» какую-то «основу», может быть, даже некогда существовавшее «соборное челобитье». Но он признавал, что дальше предположений в этом вопросе, при существующем состоянии источников, двинуться невозможно. При этом П. Г. Любомиров приводил аргументы, которых бы вполне могло хватить, чтобы устранить все доводы сторонников ограничения. В частности, историк упоминал резкий тон шедших от царя боярам приказов еще до приезда его в столицу и «малую самостоятельность бояр в управлении» и подчеркивал, что все официальные источники, включая «Утвержденную грамоту», молчат об «ограничительной записи»! .

Вопрос об «ограничении» власти первого царя из династии Романовых остался исторической тайной и дал простор для различных, более или менее правдоподобных построений на эту тему. Разобраться в них можно, лишь оставаясь на почве профессионального исследовательского поиска, подразумевающего прежде всего разбор сохранившихся источников об «ограничительной записи» царя Михаила Федоровича.

Лучше всего избирательный Собор 1613 г. характеризует рассказ автора продолжения Псковской летописи, куда вставлена повесть «О бедах, и скорбех, и напастех, иже бысть в Велицеи Росии Божиим наказанием». В этой повести упоминаются известные исторические факты, начиная с царствования Федора Ивановича и до середины 1620-х годов. Повесть написана, конечно, одним из тех людей, кто пережил Смуту. Обращение к своему читателю («братие», «зрите же, братие») и общий апокалиптический настрой его сочинения позволяют видеть в сочинителе псковской повести «О бедах, и скорбех, и напастех…» монаха, жившего в одном из монастырей Пскова или Новгорода Великого. Необычно встречающееся в повести имя «Велицей Росии» и центральное место, которое автор отводил Новгороду Великому. Этот город - «глава всем и начало князем и мати градовом» (в официальных документах Смуты чаще писалось о Московском и Новгородском государствах).

Интересно не только само свидетельство о «роте» (присяге) царя Михаила Федоровича, но и тот контекст, в котором оно приводится. Автор повести осуждает всех царей Смутного времени, которые были до Михаила Федоровича. Бориса Годунова он обвиняет не только в смерти царевича Дмитрия, но и в отравлении благочестивого царя Федора Ивановича. Лжедмитрий, или Гришка Отрепьев, для него «предотеча антихристов». Царь Василий Шуйский виновен в поспешном избрании «единым Московским государством, а не всею землею». Историю второго «ложного царя» Дмитрия он знает лишь в самых общих чертах и больше пишет о князе Михаиле Скопине-Шуйском, который, по его словам, «княжил тогда» в Новгороде. В повести рассказывается об отравлении князя Михаила Скопина-Шуйского его дядьями князьями Шуйскими, наказанными за этот грех сведением с престола царя Василия Шуйского.

Далее говорится о попытке избрания на русский престол иноземных претендентов: «Но более же всех возненавидеша его (Василия Шуйского. - В. К.) от болярска роду, овии же восхотеша на царство неметцкого королевича, инии же литовского» . С этого момента автор повести последовательно подчеркивает преступления боярских советников. Это они «от княжеска и болярская роду» приходили к патриарху Гермогену и говорили ему «не хощем своего брата слушати, ратнии людие рускаго царя не боятся, его и не слушают, и не служат ему». Рассказывая о земских ополчениях, освобождении Москвы и, наконец, об избрании на царство Михаила Федоровича, летописец с гневом порицал бояр, стремившихся к самовластию и «мздоиманию»: «Сицево бо попечение боярско о земли Руской».

На этом фоне рассказ о присяге царя Михаила Федоровича в тексте повести выглядит много понятнее, так как для ее автора это еще одно свидетельство преступного поведения бояр в Смуту:

«…А царя нивочто же вмениша, и небоящеся его, поне же детеск сыи. Еще же и лестию уловивше: первие, егда его на царьство посадиша и к роте приведоша, еже от их вельможска роду и болярска, аще и вина будет преступлению их, не казнити их, но разсылати в затоки. Сице окаяннии умыслиша, а в затоце коему случится быти, и оне друг о друге ходатайствуют ко царю, и увещают и на милость паки обратитися» .

Здесь обычно завершают цитату, прямо упоминающую о некоем обещании (неясно, впрочем, письменном или устном), данном царем Михаилом Федоровичем не казнить бояр за преступления, а рассылать их в заточение. Однако полезно продолжить цитирование текста и дальше, чтобы понять, с чем еще автор повести связывает «роту» царя Михаила Романова:

«Сего ради и всю землю Рускую разделивше по своей воли, яко и его царьская села себе поимаша, иже бе преже у царей, и оне же неведомо бе царю, яко земские книги преписания в разорение погибоша; а на царскую потребу и розходы собираху со всей земли Рустеи оброки и дани и пятую часть имения у тяглях людей, а ис протчих царьских доходов их же государь царь оброки жаловаше» .

Все это, как видно, продолжает обвинения боярам, извлекавшим личную выгоду из дворцовых имений. Правда, автор повести не совсем отчетливо представлял себе цели сбора пятинных денег, думая, что они все должны были идти на обеспечение царя, в то время как пятины в первые годы царствования Михаила Федоровича являлись чрезвычайным налоговым инструментом для решения самых насущных финансовых нужд.

Следовательно, свидетельство о присяге Михаила Федоровича, прозвучавшее одиноко в ряду множества других повестей и сказаний о Смутном времени, следует читать как публицистический аргумент, обвинение в «мятеже» бояр и вельмож, продолжавших «мздоимание». Стремясь подчеркнуть невиновность царя Михаила Федоровича, автор повести говорит о боярском обмане («лести»), а не о каком-то юридически оформленном действии, сопровождавшем избрание Михаила Федоровича на царство.

Следующим, кто написал о присяге московских царей, был беглый подьячий Посольского приказа Григорий Котошихин, создавший в Швеции сочинение, получившее название «О России в царствование Алексея Михайловича». Этот любопытный памятник содержит подробное описание политического и административного устройства, а также обычаев Московского государства. Сочинение Котошихина создавалось по приказу шведских властей, желавших получить от беглеца информацию о соседнем государстве. Текст Котошихина является не простым канцелярским отчетом, в нем заметен авторский стиль человека, хорошо владевшего пером и умевшего не только переписывать посольские документы, но и вникать в разные детали государственной жизни. Казалось бы, Григорий Котошихин, находясь в условиях относительной свободы, должен писать открыто и обо всем, что ему было известно. Впрочем, вряд ли к этому сочинению применимы такие прямолинейные характеристики. Какая-то часть сведений, сообщавшихся Котошихиным, должна была подчеркнуть его значение в качестве информатора шведских властей. Особенно это касалось известий о закрытых для иностранцев обстоятельствах жизни царских теремов и о том, как происходила смена царей в Московском государстве. Именно в связи с этим рассказом Григорий Котошихин упомянул о Михаиле Федоровиче:

«…прежние цари после Ивана Васильевича обираны на царство; и на них были иманы писма, что им быть не жестоким и непалчивым, без суда и без вины никого не казнити ни за что, и мыслити о всяких делах з бояры и з думными людми сопча, а без ведомости их тайно и явно никаких дел не делати». Поэтому и царь Михаил Федорович «хотя, самодержцем писался, однако без боярского совету не мог делать ничего» .

Попытаемся вспомнить, кто выдал «писмо» своим подданным после смерти Грозного царя из «обиранных» на царство самодержцев? Борис Годунов? Лжедмитрий? Конечно, ни тот и ни другой. Единственный прецедент с царскими обещаниями не казнить никого без суда и не наказывать родственников опальных людей был в начале царствования Василия Шуйского. Но бояре, напротив, уговаривали царя Василия Ивановича, чтобы он не нарушал традиции и не принимал на себя никаких односторонних обязательств. Не говоря уж о том, что действительность сама отменила эти, оставшиеся нереализованными декларации Василия Шуйского. Другим «обиранным» царем, если не считать польского королевича Владислава, до коронации которого дело не дошло, был уже царь Михаил Федорович. Но даже самый последовательный сторонник принятия первым царем из династии Романовых «ограничительной записи» не возьмет на себя смелость утверждать, что началом конституционной монархии в России был 1613 год.

Московское царство при царе Михаиле Федоровиче возвращалось к порядку «как при прежних прирожденных государях бывало». А в этой системе самодержавия, утвержденной больше всего опричниной Ивана Грозного, не осталось места для чужого, боярского самовластья. Да и Боярская дума не представляла из себя какую-то единую корпорацию с общими политическими интересами. Напротив, чины, оклады, служебные назначения, богатство и сама жизнь, все в этой системе имело источником царскую власть. И преимущество было у тех, кто ближе всего стоял к трону, особенно если он при этом был связан родством с царской семьей. Начала такого порядка, когда трон молодого царя Михаила Романова обступили плотной толпой царские родственники, относятся уже к первым годам его правления. Среди них выделялись царский дядя Иван Никитич Романов, двоюродный брат царя князь Иван Борисович Черкасский, родственники царицы Марфы Ивановны братья Борис и Михаил Салтыковы. И далее эта система родственной клиентелы только совершенствовалась в Московском царстве, выводя наверх временщиков и фаворитов, что было уже хорошо известно во времена Григория Котошихина. Скорее всего, это и повлияло на его представление о том, что московские цари ничего не делали «без боярского совета» и даже выдавали какие-то ограничительные «писма». Но выстраивать на таком шатком основании серьезную политическую конструкцию нового государственного устройства России в XVII в. было бы опрометчиво.

Еще один источник, который обязательно учитывается в полемике об «ограничительной записи», - сочинение шведского офицера Филиппа Иоганна Страленберга, попавшего в плен после Полтавского сражения. Прожив много лет в ссылке в Сибири, Страленберг написал сочинение под названием «Северная и восточная часть Европы и Азии», впервые опубликованное в Стокгольме на немецком языке в 1730 г. . Современный перевод этого сочинения был представлен В. Н. Татищевым в Академию наук в 1747 г. Начнем с того, что хронологически сочинение Страленберга отстоит от описываемых событий ровно настолько, насколько от нас сегодня - коронация последнего царя из рода Романовых - Николая II. Это сравнение уже достаточно иллюстрирует приблизительный характер известий шведского капитана об обстоятельствах вступления на престол деда Петра Великого - царя Михаила Романова.

Например, Страленберг пишет о том, что посольство Земского собора было направлено к избранному царю в Углич, а не в Кострому. Возможно, это мелочь, но для историка такое отношение к деталям в позднем историко-географическом сочинении подобно приговору автору и его тексту. Очевидно, что Страленберг был плохо подготовлен для роли историографа в теме избрания Михаила Федоровича на царство, но все же необходимо разобраться, почему на его известие обращается столь пристальное внимание. Рассказывая о посольстве «сенаторов и депутатов со многими придворными служительми и богатою свитою», Филипп Иоганн Страленберг имел в виду, конечно, спроецированный на прошлое церемониальный порядок, свидетелем которого он мог быть сам в Швеции или при российском дворе.

Реалии эпохи русской Смуты начала XVII в. давались Страленбергу с большим трудом. Так, например, он описывал переговоры сенаторов (надо понимать, бояр. - В. К.) с матерью царя Михаила, которую не знал по имени и ошибочно считал ее сестрой боярина Федора Ивановича Шереметева. Рассказ о предыстории коронации Михаила Федоровича дополнен известием о боярской клятве «пред олтарем» и подписании неких «пунктов», содержавших обязательства нового царя:

«Прежде ж венчания обнадежены и подписаны были рукою его следуюсчия пункты: 1) обязался он содержателем и засчитником веры быть; 2) все, что отцу его не случилося, предать забвению и ни над кем, кто б какого звания ни был, партикулярной своей вражды не памятовать; 3) никаких новых законов не чинить, ниже старыя отменять, вышния и важнейшия дела по законом також и не одному собою, но чрез порядочное произвождение суда определять; 4) войны и мира точию для себе самого с соседами своими не чинить и 5) все свое имение для оказания правосудия и для уничтожения всяких тяжеб с партикулярными людми, или своей фамилии уступить или соединить оное з государственным» .

Единственное, что можно сказать об этом перечне всерьез, что в известии Страленберга отдаленным эхом отразились условия, обсуждавшиеся при избрании на московский престол королевича Владислава в 1610 г. Как в статьях, обсуждавшихся тушинскими боярами с королем Речи Посполитой Сигизмундом III под Смоленском 14 февраля 1610 г., так и в августовском договоре московской Боярской думы об избрании королевича Владислава первым пунктом стояло сохранение «светой православной веры греческаго закона». Приписывать такой пункт Михаилу Романову - сыну митрополита Филарета - было, по меньшей мере, излишне. Другие пункты о порядке принятия новых законов и объявлении войны тоже могут быть соотнесены с документами об избрании королевича Владислава, но никакого текстуального заимствования из них у Страленберга нет. Представление о существовании письма с подробным перечнем разных обязательств русских самодержцев было экстраполировано Страленбергом и на сына Михаила Романова - царя Алексея Михайловича. Якобы его короновали на царство «без избрания, однако со обнадеживанием выше изображенных кондицеи, которыми он с клятвою пред олтарем учиненною обязался». Григорий Котошихин, напротив, писал про царя Алексея Михайловича: «А нынешнего царя обрали на царство, а писма он на себя не дал никакого, что прежние цари давывали» .

Не случайно, что В. Н. Татищев не удержался и оставил примечательную пометку на полях рукописного перевода сочинения Страленберга: «О кондициях с клятвою сусчия враки» . Исчерпывающая характеристика первого русского историка, к которой нечего добавить… Правда, в своих более ранних публичных выступлениях В. Н. Татищев признавал существование «ограничительной записи» царя Михаила Федоровича.

В своем сочинении «Произвольное и согласное разсуждение и мнение собравшегося шляхетства руского о правлении государственном», вызванном к жизни обстоятельствами воцарения Анны Иоановны в 1730 г., Татищев писал: «Царя Михаила Федоровича хотя избрание было порядочно всенародное, да с такою же записью, чрез что он не мог ничего учинить, но рад был покою» .

Василию Татищеву, отстаивавшему самодержавный порядок правления в России от притязаний аристократов, сведения об «ограничительной записи» родоначальника романовской династии царя Михаила Федоровича только мешали. Но он не покривил душой и воспроизвел те представления, которые существовали у многих его современников, ставивших свои подписи под «Произвольным и согласным рассуждением и мнением…» шляхетства о будущем образе правления в Российской империи. Хотя позже, как свидетельствует пометка на страницах перевода сочинения Страленберга, историк, а не политик Татищев полностью отказался от того, чтобы признавать за историей с «кондициями» Михаила Федоровича хоть какое-то значение.

Осталось упомянуть еще об одном иностранном сочинении - Иоганна-Готгильфа Фоккеродта, служившего секретарем прусской миссии в России, - «Россия при Петре Великом». Работа Фоккеродта - это практически служебный отчет, содержавший общий обзор преобразований Петровской эпохи, свидетелем которых был автор. Она была завершена в сентябре 1737 г., по окончании службы Фоккеродта, и представлена прусскому двору. Один из разделов «России при Петре Великом» посвящен ответу на вопрос: «Какую перемену сделал Петр I в образе правления Русского царства?» Для этого Фоккеродт обращается к изучению исторической традиции и справедливо пишет, что впервые вопрос об ограничении царской власти возник при избрании царя Василия Шуйского и по его инициативе, причем «все боярское сословие умоляло его с земными поклонами не выпускать столь легко из рук такого драгоценного алмаза и украшения русского скипетра, каким было самодержавие». Фоккеродт упоминает о влиянии на русских бояр и будущего патриарха Филарета, «который еще не мог предполагать, что выбор падет на его сына», неких «республиканских правил». А дальше говорит об избирательном Земском соборе, на котором «многими из самых знатных лиц» были предварительно выработаны положения, которые должен был принять будущий русский царь:

«Они составили между собою род сената, который назвали Собором: не только бояре, но и все другие, находившиеся в высшей государственной службе, имели там место и голос и единодушно решились не выбирать себе в цари никого, кроме того, который под присягой обещается предоставить полный ход правосудию по старинным земским законам, не судить никого государскою властью, не вводить новых законов без согласия Собора, а тем менее отягощать подданных новыми налогами или решать что бы то ни было в делах войны и мира. А чтобы тем крепче связать нового государя этим условиями, они положили еще между собой не выбирать в цари такого, у которого сильное родство и сильные приверженцы, так как с помощью их в состоянии он будет нарушить предписанные ему законы и присвоить опять себе самодержавную власть» .

Этот подробный рассказ был бы неоценимым источником, вводящим нас в атмосферу предвыборных обсуждений на Земском соборе 1613 г., если бы он опять, как и в случае с сочинением Филиппа Иоганна Страленберга, не отстоял более чем на сто двадцать лет от самих событий или хотя бы не принадлежал перу иностранца, явно знакомившегося с далекой русской историей не по источникам, а по рассказам разных лиц. Нет никаких доказательств того, что «царь Михаил не колеблясь принял и подписал вышеупомянутые условия», которые соблюдал до возвращения из польского плена своего отца патриарха Филарета, сумевшего воспользоваться противоречиями между «низшим дворянством» и «властолюбивым боярством», чтобы поломать установившийся порядок и одному опекать сына . Все, что пишет об этом Фоккеродт, приходится принимать на веру, что и делалось в примечаниях Э. Миниха (сына) к публикации записок К. Г. Майнштейна о России, а затем в «Материалах по русской истории» К. Шмидта-Физельдека (гувернера в семье Миниха-сына), изданных в Риге в 1784 г. Следовательно, записка Фоккеродта «Россия при Петре Великом» является лишь дополнительным свидетельством того простого вывода, что в домах знати любили обсуждать начало романовской династии и, возможно, с окончанием петровского времени, искали там исторические аналогии.

В вопросе об ограничении самодержавия царя Михаила Романова очень заметно стремление притянуть дела прошедшего века к актуальным государственным вопросам. Скажется это и позднее, уже в научной полемике, когда признание или непризнание «ограничительной записи» станет ярким индикатором либерального или консервативного правосознания. У ученых существует справедливое желание противостоять одиозным крайностям монархистов и показных патриотов, не желающих даже слышать о возможном ограничении самодержавия в России в 1613 г. Такое вторжение политики в современность обычно ни к чему хорошему не приводит. Задача историка не в том, чтобы выбрать более близкую ему идеологическую традицию, а в том, чтобы исследовать сохранившиеся источники или объяснить их отсутствие, на чем и держится научная, а не публицистическая интерпретация исторических фактов. А они определенно свидетельствуют, что поиск «ограничительных» документов царя Михаила Федоровича является тупиковым и лишь отвлекает от изучения обстоятельств сложного пути выхода Русского государства из тяжелого Смутного времени начала XVII в.