Игры перебежчик 3 вызов. Сухов евгений евгеньевич

25 января 1961 года Кеннеди поведали о предстоящей операции. Но при этом ему не сообщили о сомнениях в ее целесообразности, высказанных как вне ЦРУ – главным образом военными, – так и внутри самой организации. Надо сказать, что планы операции скрывались даже от некоторых руководящих сотрудников ЦРУ. Лайман Киркпатрик вспоминает: «Джеймс Энглтон, Ричард Хелмс, Роберт Эмори и я не были подключены к операции. Но, занимая высокую должность, просто невозможно не знать, что происходит. Я чувствовал – этот план не сможет сработать, так как он зиждется на ложной информации, полученной от беженцев с Кубы. Их информация не соответствовала действительности, особенно в той части, где утверждалось, что силы вторжения получат помощь в результате народного восстания. Я знал, однако, что произошло с группой примерно в десять человек, сброшенной на парашютах в горном районе. Около двух тысяч кубинских полицейских вели охоту за ними, и местные жители не оказали нашим людям никакой помощи. Я направил Даллесу записку с просьбой разрешить послать в район предстоящей операции двух инспекторов, как это делалось обычно в подобных случаях. Ответ Даллеса поступил в течение суток. Он гласил: «В просьбе отказать»(35).

Операция закончилась катастрофой, и Даллесу пришлось за это расплачиваться. Президент сказал, что ему хотелось «растереть ЦРУ в пыль и развеять по ветру»(36). Он даже рассматривал возможность назначения Роберта Кеннеди директором вместо Даллеса, но все же решил вопрос в пользу Джона Маккоуна. Во всяком случае, было ясно, что Соединенные Штаты проиграли Советскому Союзу первый раунд. Кеннеди и Хрущев встретились в Вене, и Кеннеди произнес: «Залив Свиней был ошибкой». Хрущев ответил: «Да, Кастро не коммунист, но вы его им сделаете». Советский лидер добавил, что Советский Союз предоставит Кубе всю помощь, необходимую для того, чтобы отбить вооруженное нападение. Поль Нитце говорит, что Венская встреча вылилась «в часы и часы оскорблений со стороны Хрущева, который подчеркивал, что он, простой рабочий, металлург, знает, как управлять сверхдержавой, а Кеннеди, милое дитя, не может управлять ничем»(37).

Неудивительно, что по возвращении из Вены Кеннеди неотрывно думал о Хрущеве. Чего этот человек хочет? Каков будет его следующий шаг? Ответы на эти вопросы не вдохновляли. В последующие месяцы Советский Союз возобновил ядерные испытания в атмосфере и тем самым покончил с надеждами Кеннеди на договор, который запрещал бы подобные эксперименты. В это же время была возведена Берлинская стена, а русские военные чины принялись хвастаться точностью своих межконтинентальных ракет.

Для США было жизненно важно узнать, действительно ли Хрущев проводит свою политику с позиций реальной силы. Кеннеди выиграл выборы, пообещав «положить конец разрыву в ракетных вооружениях», или, иначе говоря, выделить достаточно средств для того, чтобы США могли догнать СССР в этой области. После избрания ЦРУ сообщило президенту, что на самом деле никакого разрыва не существует. Однако после фиаско в заливе Свиней Кеннеди начал с подозрением относиться ко всем данным, получаемым в ЦРУ. Поэтому он поручил наследнику Даллеса Маккоуну и министру обороны Макнамаре выяснить истину.

Сразу возникли сложности. Как измерить разрыв? ЦРУ уже пыталось подсчитывать количество площадок для запуска ракет. Но нельзя было сказать, имеются ли ракеты на данной площадке. Сведения, конечно, содержались на фотографиях, сделанных с самолетов У‑2, однако возникли серьезные осложнения при их интерпретации. «Для военно‑воздушных сил любое пятно, оставленное мухами на пленке, было ракетой. В разных случаях за советские ракеты принимались навесы складов боеприпасов на Урале, монумент в память о Крымской войне, средневековая башня»(38). Но, даже установив с максимальной точностью возможности , которыми располагает Советский Союз для ведения войны, совершенно необходимо установить его истинные намерения. Что хочет предпринять Хрущев и насколько он выражает настроения других советских руководителей? Премьер‑министр Великобритании Гарольд Макмиллан был убежден, что Хрущев всего лишь хвастается и пытается взять Запад на испуг, не представляя собой реальной угрозы. Премьер‑министр был убежден: выходки Хрущева беспокоят других, более консервативных советских лидеров, которые боятся, что он таким образом может спровоцировать опасные действия со стороны Запада. ЦРУ оказалось неспособно прийти на помощь. Сосредоточив все свое внимание на проведении тайных операций, оно было лишено возможности добыть надежную политическую информацию о Хрущеве, его отношениях с другими советскими лидерами и о том, каким образом Москва на самом деле намерена строить свои отношения с Западом.

И в этот самый момент по счастливой случайности на сцене появляется «шпион мечты», человек, положение которого позволяет получить все сведения, которые требуются президенту, – полковник Олег Пеньковский. Англичане работали с Пеньковским с апреля 1961 года, ЦРУ же ранее отказалось от его услуг. В отличие от получившей распространение версии, западные разведывательные службы обратили на него внимание не из‑за одиноких вечеров полковника в кафе Анкары, а в результате его настойчивых попыток оказаться замеченным. Он бегал по дипломатическим приемам, где загонял в угол сотрудников ЦРУ, СИС, военных ведомств и задыхающимся шепотом предлагал им сведения о советских планах на Ближнем Востоке. Эти сотрудники в установленном порядке докладывали о поступивших предложениях и в установленном же порядке получали указание держаться от Пеньковского подальше. Все его прошлое – участие в войне, женитьба на дочери генерала, постоянное продвижение по служебной лестнице – абсолютно не укладывалось в обычный психологический образ перебежчика. Энглтон самым серьезным образом предупреждал, что предложения Пеньковского – часть заговора КГБ. Боссы ЦРУ согласились с ним, и все посольства стран НАТО в Анкаре получили указание категорическим образом отказываться от услуг напористого полковника.

Прошло пять лет. У власти в Советском Союзе находился Хрущев. Пеньковский возобновил свой турецкий спектакль уже в Москве. Вновь он стал посещать приемы и говорить встревоженным дипломатам о том, что желает раскрыть важные советские секреты. «Вот пакет с документами для ваших властей», – заявлял Пеньковский. Наконец он нашел человека, согласившегося его выслушать. Первоначально это был не Винн, а один канадский дипломат. Пеньковский на приеме всучил ему пачку бумаг и ушел. Дипломат передал полученные документы сотруднику разведки, который в свою очередь переправил их руководителю отделения СИС в Москве. Последний отослал документы в Лондон для оценки(39).

Эксперты, прочитав материалы, полученные от Пеньковского, и решив, что содержащиеся в них сведения подлинные, попросили дополнительной информации. Теперь на сцене в качестве связного появился Винн. Он очень подходил для этой роли. Смелый человек, которому полностью можно доверять и который, самое главное, уже находится на нужном месте. Важно также, что как бизнесмен он вполне приемлем для русских. Резюме первых сообщений Пеньковского СИС направила в ЦРУ, и была проведена организационная работа с целью привлечения ЦРУ к допросам Пеньковского во время поездок последнего на Запад. (В конечном итоге в ЦРУ дело Пеньковского непосредственно вели три двуязычных сотрудника и еще восемнадцать человек посвящали все свое рабочее время обеспечению операции.)(40)

Поначалу ни СИС, ни ЦРУ не могли поверить в такую удачу. Спектр познаний Пеньковского был настолько широк, доступ к документам столь прост, а память оказалась такой выдающейся, что в это было трудно поверить. Пеньковский для пополнения нужных ему сведений не ограничивался возможностями, которые открывало перед ним его семейное и служебное положение. Как офицеру ГРУ ему было положено регулярно дежурить в самом управлении. Играя роль отличного парня, он вызывался подменить своих товарищей на дежурствах в выходные дни. Таким образом, он, находясь в одиночестве, частенько получал доступ к различным досье ГРУ. Многие (но отнюдь не все) сомнения в намерениях Пеньковского исчезли, когда была проведена полная оценка представленных им материалов. Если Пеньковский был частью плана КГБ по дезинформации или внедрению в западные спецслужбы своих агентов, то русские явно перестарались, стремясь обеспечить Пеньковскому доверие со стороны Запада. Он передал много слишком ценных сведений для того, чтобы быть подсадной уткой.

Между тем ЦРУ оказалось в весьма затруднительном положении. Оно просто не могло себе позволить ошибиться в Пеньковском. Еще одно фиаско, и Кеннеди действительно развеет ЦРУ по ветру. Руководитель операций, связанных с Советским Союзом, Джон Маури передал сырые материалы, представленные Пеньковским, для анализа сотруднику, владеющему русским языком. Эти материалы в основном состояли из технических данных о русской ракетной программе, в частности там содержались сведения о системах наведения межконтинентальных баллистических ракет. (Значение всех этих сведений мы обсудим ниже.) Сотрудник прочитал все документы и подготовил доклад к концу 1961 года. В докладе говорилось, что сведения являются подлинными и из них следует, что Советский Союз отстает в реализации своих ракетных программ. Если и существует разрыв в этом отношении между двумя странами, то это разрыв, бесспорно, в пользу Соединенных Штатов(41).

Потрясающая новость не сразу была доведена до президента. С одной стороны, некоторые руководящие сотрудники ЦРУ все еще сомневались. Энглтон продолжал настаивать на том, что Пеньковский так и не сумел доказать искренность своих намерений. Других волновала реакция, которую это известие могло вызвать у «ястребов» в Пентагоне. Они могли поддаться искушению нанести по слабому Советскому Союзу упреждающий удар. Маури начал действовать очень осторожно, предварительно обсудив с Маккоуном, каким образом и, главное, кому передать полученные сведения. Казалось, торопиться оснований не было. Пеньковский все еще работал на том же месте и мог сообщать дополнительные данные, чтобы убедить сомневающихся.

В июле Хрущев решил разместить ракеты на Кубе, чтобы предотвратить нападение на остров. Подготовка к нападению уже шла полным ходом. Хрущеву пришлось преодолеть серьезное сопротивление со стороны других советских лидеров. Некоторые из них видели в его решении проявление опасного авантюризма, другие опасались, что этот шаг может серьезно ослабить оборонительную систему самого Советского Союза. Оппозиция была настолько сильна, что Хрущеву, прежде чем он сумел добиться своего, пришлось уволить двух генералов.

Реакция Соединенных Штатов на идею размещения советских ракет практически на их заднем дворе стала уже историей. За двенадцать дней между 16 и 27 октября Кеннеди и Хрущев поставили мир на грань ядерной войны. (Война была настолько близка, что в Белом доме прошло обсуждение списка лиц, допущенных в правительственное убежище.)

Получило широкое распространение мнение, что Пеньковский сыграл главную роль в предотвращении этой войны. Во‑первых, его информация о существующих в СССР методах строительства площадок для запуска ракет и порядке размещения на них вооружений позволила ЦРУ рассчитать, что пройдет шестнадцать – восемнадцать месяцев, прежде чем ракеты на Кубе будут представлять из себя реальную угрозу(42).

Во‑вторых, копии справочных материалов, представленные Пеньковским, позволили определить тип ракет, для размещения которых готовились площадки. И наконец, самое главное – данные, полученные от Пеньковского, показали, что отрыв в ракетных вооружениях если и существует, то он однозначно в пользу Америки. Этот факт позволил Кеннеди прийти к выводу о том, что Хрущев блефует и на блеф следует дать соответствующий ответ.

По этому последнему пункту самой важной услугой, оказанной Пеньковским, явился его арест. Арест произошел не только в жизненно важный момент, а именно 22 октября, но и был произведен таким образом, что СИС уже через несколько часов узнала о нем. Это событие привело к тому, что наконец ЦРУ и президент признали искренность Пеньковского, и, кроме того, оно серьезно укрепило позиции Кеннеди. Теперь не только Кеннеди знал, что ракетное преимущество было на стороне США, но и Хрущев знал, что Кеннеди об этом известно . Ни один игрок не может блефовать, если уверен в том, что оппонент знает его карты. Менее чем через двадцать четыре часа после того, как он узнал о связи Пеньковского с СИС и ЦРУ, Хрущев написал свое знаменитое письмо, в котором утверждал, что только сумасшедший или самоубийца, который сам стремится погибнуть, может пожелать уничтожить вашу страну(43). Кеннеди предложил заключить сделку: демонтируйте ваши площадки для запуска ракет, и мы оставим Кубу в покое. Хрущев согласился, и кризис миновал.

Пеньковский, таким образом, вошел в историю разведки. Дик Уайт, выступая перед сотрудниками СИС в конце того же года, передал им благодарность ЦРУ за материалы Пеньковского, пересланные СИС своим заморским «кузенам». «Мне дали понять, – сказал он, – что эти данные сыграли важную роль во время принятия решения о нецелесообразности нанесения упреждающего ядерного удара по Советскому Союзу, в пользу чего первоначально склонялись лица, мнение которых имело огромное значение. Я хочу подчеркнуть, если в этом, конечно, есть необходимость, – продолжал он, – что эта операция, вне всякого сомнения, продемонстрировала ценность личности как источника разведывательных сведений, особенно если с этим источником обращаются умело, высокопрофессионально»(44).

Пока, как мы видим, расхождения между принятой точкой зрения и новыми данными являются минимальными. Несколько особняком в этой картине стоит книга Винна. В ней содержится больше подробностей о сведениях, переданных Пеньковским, и о том влиянии, которое этот человек оказал на политику Соединенных Штатов и их конкретные действия. Однако существует целый ряд специфических моментов, которые все еще нуждаются в объяснении.

До настоящего времени никто не сумел удовлетворительно обосновать мотивы, которыми руководствовался в своих действиях Пеньковский. Все предлагаемые мотивы или выглядят слишком тривиальными, или просто далеки от истины. Некоторые, например, говорят, будто Пеньковский ненавидел Хрущева, между тем его жена утверждает, что полковник восхищался советским лидером(45). Высказывалось мнение о том, что, узнав о гибели отца, сражавшегося с большевиками в рядах белой армии, Пеньковский решил отомстить за его смерть. Но Пеньковскому было всего четыре месяца, когда погиб отец, и, кроме того, тог, очевидно, не вступил добровольно в ряды участников белого движения, а попал туда в результате мобилизации. Делаются заявления о том, что Пеньковский ненавидел коммунистическую систему. Вряд ли это соответствует истине. Этот человек принадлежал к советской элите, которая не страдала от системы, напротив, она пользовалась всеми предоставленными ею благами. Частое упоминание в «Бумагах Пеньковского» религиозных мотивов и содержащееся в них заявление «автора» о том, что он понял (довольно поздно) ложность коммунистической доктрины, сильно попахивает пропагандистскими ухищрениями ЦРУ. В качестве возможных мотивов действий Пеньковского выдвигались: тщеславие, удовольствие, полученное от самого факта предательства, озлобленность вследствие медленного продвижения по служебной лестнице, приступы маниакальной депрессии и даже моральное разложение. Все это не выдерживает критики. Вопрос о мотивах действий Пеньковского по‑прежнему остается без ответа.

Пойдем дальше. Нам говорят, что ценность Пеньковского не только в тех документах, которые он с подозрительной легкостью изымал или копировал во время своих дежурств в ГРУ по выходным дням (интересно, неужели так никто и не поинтересовался, почему товарищ полковник Пеньковский так любит трудиться по уик‑эндам?), а в том, что он давал свои оценки советским лидерам и проводимой ими политике, и особенно в его блестящем понимании технических проблем. Но западные технические специалисты, принимавшие участие в беседах с Пеньковским, отмечали, что его познания в области ракетной техники носят рудиментарный характер. По их словам, он знал «не больше, чем простой артиллерист, прошедший курс обучения и сдавший соответствующий экзамен». Материалы, которые ЦРУ так тщательно анализировало, не имели ничего общего с характеристиками советских лидеров или с их политическими намерениями, они содержали всего лишь оценки ракетного потенциала русских. Больше того, оценки, данные Пеньковским советским лидерам, считались ненадежными и им не доверяли(46).

С точки зрения искусства разведки действия, которые, если верить принятой версии, якобы имели место в связи с делом Пеньковского, зачастую просто нелепы. Встречи в гостиничных номерах в Москве, где открывались водопроводные краны, чтобы помешать подслушиванию (почему бы им было не встретиться на тихой улочке или в парке?). Присвоение Пеньковскому псевдонима Алекс, в то время как всем было известно, что Алекс – его любимое прозвище. Наконец, сборище двадцати советских перебежчиков для встречи с Пеньковским перед его отъездом в Москву уже в качестве тайного агента СИС. (Чудовищное нарушение принципа «минимально необходимых знаний». Джон Ле Карре прокомментировал это мероприятие следующим образом: «Я представил себе, как Пеньковский говорит им: «Парни, а теперь смотрите, не протрепитесь».)(47)

Чтобы докопаться до истины, необходимо обратиться к независимому мнению человека, хорошо информированного о деле Пеньковского. С одной стороны, это не должен быть представитель спецслужб Запада, которые, естественно, хотят подтвердить свою версию. С другой стороны, это не может быть и представитель советской стороны, которая, по вполне очевидным причинам, стремится представить Пеньковского в окарикатуренном виде, как дегенерата‑предателя. На счастье, такой независимый свидетель имеется. В интересующее нас время в Москве находился английский дипломат, специалист по проблемам Советского Союза, отлично владеющий русским языком. У этого человека были хорошие контакты в советских официальных кругах, и в первую очередь весьма ценные связи в Государственном комитете по координации научно‑исследовательских работ.

К этому времени Винн сумел превратиться в подобие бельма на глазу у сотрудников английского посольства. Он требовал, чтобы ему оказывались услуги, которые обычно не предоставлялись бизнесменам. Некоторые из сотрудников, не знавшие о принадлежности Винна к СИС, не могли понять, почему русские воспринимают его столь серьезно. Один сотрудник, не вытерпев, обратил на это внимание одного из руководящих работников Управления внешних сношений. Тот в ответ заметил, что это весьма интересная информация.

Однако последствия оказались просто удивительными. Вместо того чтобы ослабить свой интерес к Винну, русские принялись ухаживать за ним с еще большим энтузиазмом. Для этой цели был выделен сотрудник протокольного отдела Пеньковский. Здесь хочется высказать несколько замечаний. Во‑первых, совершенно ясно, что Управление внешних сношений было подразделением гораздо более важным, чем это казалось с первого взгляда. Нет сомнений в том, что на него возлагались некоторые секретные функции, скорее всего оно было призвано поставлять свежую информацию о достижениях Запада в области электроники. Это объясняет присутствие в штате столь значительного количества сотрудников, ранее служивших в КГБ или ГРУ.

Эти сотрудники разведки проявили по отношению к Винну совершенно неоправданный интерес с самого первого момента, как он появился в Москве. Вполне вероятно, что они подозревали об его истинной роли агента СИС. Когда те английские официальные лица, которые не знали, что Винн связан с СИС, заявили русским, что среди бизнесменов из Британии имеются люди, способные сделать для развития англо‑советской торговли гораздо больше, чем Винн, русские лишь усилили к нему внимание. Почему?

Упомянутый выше дипломат, хотя и не знал в то время о разведывательной деятельности Пеньковского и Винна, позже осмыслил события в свете увиденного и услышанного в Москве, но с учетом того, о чем узнал позже. Его заключения совершенно ясны, хотя и выражены, в силу необходимости, в весьма осторожной форме. «События, свидетелем которых я был, и живые впечатления, вызванные ими, весьма трудно примирить с признанной версией этого дела. В то же время они прекрасно гармонируют с мыслью о том, что с самого начала Пеньковский был подсадной уткой КГБ. Я пришел к выводу, что Пеньковский либо был посажен на низкую должность в Госкомитете для того, чтобы его можно было постоянно держать под наблюдением и чтобы он не принес большого вреда, либо он по‑настоящему работал в Госкомитете как сотрудник разведки и специалист по ракетной технике. В его задачу входило изучение достижений Запада в этой области. Кроме того, он сыграл дополнительную роль и заманил в ловушку Винна, выдав ему «секреты», казавшиеся весьма соблазнительными.

Если правильно первое допущение (хотя оно менее вероятно), то мы имеем дело с разочарованным любителем развлечений. Он не добился успеха, и в силу этого был готов на измену. В этом случае он мог предложить некоторые военно‑технические материалы, в первую очередь в сфере ракетной техники. Если бы он располагал первоклассной подлинной информацией политического и стратегического характера и хотел передать ее на Запад, КГБ, без всякого сомнения, сразу положил бы конец его деятельности»(48).

Но существует и третья возможность, вовсе не противоречащая впечатлениям дипломата. Одна из фракций, существовавших в то время в Кремле, использовала Пеньковского в качестве канала для передачи на Запад важной информации. Пеньковский действовал в тот период времени, когда произошло серьезное ухудшение отношений между Востоком и Западом. Инцидент с У‑2, настойчивые заявления Эйзенхауэра о том, что США имеют право посылать самолеты на советскую территорию, заявление, которое привело Хрущева в неподдельную ярость, – вот события, происшедшие в то время. Затем последовали крах встречи на высшем уровне в Париже и возведение Берлинской стены. Разразился кризис, русские и американские танки нацелили свои орудия друг на друга в Берлине. В это же время Советский Союз возобновил ядерные испытания в атмосфере, и «ястребы» с обеих сторон приводили аргументы в пользу нанесения превентивного атомного удара.

«Голуби» в Москве были серьезно обеспокоены все более и более жесткой политикой, проводимой Хрущевым в отношении США. Политикой, которую они назвали «авантюризмом». Они опасались попыток Хрущева навязать военным свои взгляды по вопросам обороны и не одобряли жесткого тона, каким он разговаривал с только что избранным президентом США Кеннеди. Особое беспокойство вызывало решение московского лидера поднять ставки в ядерной игре и установить ракеты на Кубе. Одно дело – ядерная война в защиту Советского Союза и совсем другое – война, вспыхнувшая в результате хрущевского блефа. А именно такая война становилась все более близкой возможностью. Властные структуры Кремля таковы, что антихрущевская фракция, которая включала в себя и высших военных чинов, не имела абсолютно никаких возможностей послать Западу сигнал о том, что в Кремле нет единства по вопросу хрущевской политики. Этой фракции был нужен канал, по которому она могла бы сообщить президенту о том, что, как бы Хрущев ни угрожал, у него нет возможности привести свои угрозы в исполнение. Я полагаю, что Пеньковский и послужил таким каналом.

Вполне вероятно, что первые попытки Пеньковского вступить в контакт с разведслужбами Запада были началом операции КГБ. Эти попытки возобновились в 1960 – 1962 годах, когда начался кризис (в этом случае и по сей день Пеньковский жив‑здоров и наслаждается жизнью в Москве). Или, напротив, Пеньковский с самого начала искренне стремился помочь Западу, но КГБ, заметив это, что было вовсе не трудно, позволил ему продолжать игру до того момента, пока Пеньковский не понадобился КГБ и не был использован в указанных выше целях (в этом случае приговор был приведен в исполнение).

Но все же самой убедительной представляется версия, которую я обрисовал ранее. Она объясняет, почему Пеньковский столь своевременно появился на сцене, имея на руках информацию, в которой так отчаянно нуждалось ЦРУ. Становится понятной та настойчивость, с которой начальники Пеньковского обхаживали Винна (агента британской разведки, как они не без оснований полагали) и старались свести их вместе. Но самым удивительным во всей этой истории является время ареста Пеньковского. Почему полковник был арестован именно в тот момент? Почему ему не позволили работать дальше с целью выявить других агентов, помимо Винна? Почему не стали направлять через него дезинформацию с целью ввести в заблуждение западные разведки? Наконец, почему не попытались «перевербовать» Пеньковского, позволить ему «бежать» на Запад и получить таким образом своего тайного агента в СИС или ЦРУ? И то, и другое, и третье является обычной практикой КГБ, но в данном случае не нашло применения.

Вместо этого в тот момент, когда кубинский ракетный кризис достиг своей высшей точки, Пеньковского почти публично арестовывают. Это произошло потому, что только арест Пеньковского мог послужить окончательным доказательством того, что информация, переданная на Запад, является подлинной. После ареста Пеньковского ЦРУ и лично президент были убеждены в том, что им открылась истина. Важным побочным эффектом операции было то, что Хрущев понял: его карты известны противнику. Для опасных догадок у обеих сторон просто не осталось места. Советский Союз не имел возможности нанести удар по США своими межконтинентальными ракетами. Кремль не был един, советские «голуби» были услышаны. Все это было на руку тем американцам, которые не хотели войны. Начался процесс, приведший впоследствии к падению Хрущева. Лидеры обеих стран лучше познакомились с реалиями ядерного века. Это привело к улучшению отношений Восток – Запад, характеризовавшему последующие десять – пятнадцать лет.

Уже в то время ЦРУ и СИС, видимо, рассматривали возможность того, что, хотя выдаваемая информация и правдива, она поставляется Пеньковским с ведома какой‑то фракции в ГРУ или КГБ. СИС и ЦРУ пришли к заключению, что ценность информации перекрывает опасности, вытекающие из такого рода сотрудничества. Как‑то, очевидно утратив бдительность, директор ЦРУ Ричард Хелмс в 1971 году в своей первой публичной речи с момента назначения его на должность в 1966 году сказал, что «несколько отважных, занимавших важные посты русских помогали Соединенным Штатам во время кубинского ракетного кризиса» (выделено Ф. Н. – Ред .)(49). Под давлением репортеров он признал, что одним из этих русских был Пеньковский, но отказался назвать остальных. Его сдержанность, так же как и сдержанность Москвы в этом вопросе, вполне объяснима. Кубинский ракетный кризис послужил важным поворотным пунктом в отношениях Восток – Запад. Как считает весь мир, восторжествовала государственная мудрость. Но если разведывательные организации Советов и Запада вступили в сотрудничество, чтобы важная информация достигла Кеннеди и Хрущева с целью избавить обоих от их ошибочных представлений, то становится совершенно ясно, почему все заинтересованные стороны предпочитают хранить молчание.

Один вопрос остается без ответа. Неужели русские были готовы пожертвовать важными военными секретами ради комбинации, которая могла и не удаться? И здесь ко всему делу Пеньковского появляется курьезный постскриптум. Хотя в ходе операции каждый клочок информации жадно подхватывался западными разведслужбами и тщательно изучался, в ретроспекции они не могут привести ни одного примера полученной от Пеньковского информации, имевшей серьезное военное значение(50). Пеньковский писал свои послания как художник, широкими мазками. Но Кеннеди прочитал их и сумел понять.

Хотя операции ЦРУ против Советского Союза во время голицынской эпопеи, может быть, и прервались, усилия этого ведомства по сдерживанию коммунизма во всем мире продолжались. После того как ЦРУ проинформировало президента Джонсона о характере угрозы, у того появилась навязчивая идея о том, что три страны представляют наибольшую опасность для Соединенных Штатов – Куба. Вьетнам и, как ни странно, Занзибар.

Кеннеди обещал Советскому Союзу оставить Кубу в покое, однако Джонсон и ЦРУ интерпретировали это обещание в самом узком смысле слова. Они решили не предпринимать лишь мер военного характера. Однако теперь хорошо известно, что продолжалась разработка нелепых планов убийства Кастро. Гораздо меньше общественность знакома с усилиями ЦРУ по дестабилизации кубинской экономики путем манипуляций на международных товарных рынках.

В 1963 году Джеймсу Русбриджеру, управляющему брокерской конторы «Дж. А. Голдшмидт Лимитед», расположенной в лондонском Сити, позвонил его приятель «Боб», владелец крошечной брокерской компании на Уолл‑стрит. «Боб» сказал, что у него есть клиент, который хотел бы провести крупные фьючерные сделки на лондонском рынке сахара, и спросил, сможет ли «Голдшмидт» заняться этим делом. Русбриджер вылетел в Нью‑Йорк и встретился с будущим клиентом. «Я сразу понял, – вспоминает он, – что имею дело с людьми ЦРУ – весьма типичными представителями этой организации того времени: умными, проницательными и одержимыми дикими идеями о том, как лучше свергнуть Кастро. Они со своей стороны много знали лично обо мне и о работе, которую я вел для СИС в Восточной Европе»(51).

План, который изложило ЦРУ Русбриджеру, оказался простым и смелым. Соединенные Штаты после разрыва дипломатических отношений прекратили импорт сахара с Кубы. Это повредило Кастро, так как сахар был главной статьей экспорта страны. Однако Куба сумела найти другие рынки. Помог Советский Союз, забиравший свою квоту и оплачивавший ее в рублях. Однако самым значительным новым рынком для кубинского сахара стала Япония. Япония вела оплату на базе «Ежедневных лондонских цен» (ЕЛЦ), устанавливаемых лондонским сахарным рынком на сахар‑сырец. Дела у Кубы шли совсем неплохо, потому что циклон в Карибском бассейне повлиял на урожай сахара и цены повысились. ЦРУ задумало снизить уровень ЕЛЦ путем манипулирования рынком. Цены на сахар, продаваемый Кубой в Японию, упадут, кубинские доходы в твердой валюте снизятся, а кубинская экономика получит такой удар, что Кастро будет свергнут.

– Трудно, наверное, вам… – Егор быстро поправился, – тебе приходится. Фронт – вот он. Да еще одни мужики кругом.

– Трудно было на первых порах, с непривычки. Руки-ноги гудят, спину ломит. Как только выдается передышка, валишься на ворох белья и засыпаешь. Обстираем одно подразделение, сразу получаем приказ выдвигаться в расположение следующей части. – Рита вздохнула, мельком глянула на Егора и продолжила: – А мужчины нам всегда помогают, и дрова поколют, и воды принесут. Сейчас, летом не так много работы. Зимой побольше бывает. – Маргарита даже слегка поежилась. – Тогда помимо гимнастерок, штанов и белья приходится стирать телогрейки, ватники и халаты эти… да, маскировочные. Они все такие тяжелые, смерзшиеся. Некоторые насквозь в крови. Или совсем не белые, а черные от грязи. Их в первой воде стирать нельзя. Она сразу становится черная либо красная. А белье, прежде чем сушить, мы пропитываем специальным мыльным раствором против вшей. Ведь дуст не очень-то помогает. Такой от этого мыла запах ужасный, что многих девчонок поначалу тошнило. И меня тоже. А потом ничего, попривыкли. Кровь же мылом не отстирать, содой надо. Каустической. Руки после нее сильно трескаются. А вот летом – совсем другое дело. – Рита замолчала и посмотрела на свои руки в мелких трещинках.

Егор в порыве жалости и нежности вдруг неожиданно для самого себя обнял ее за плечи. Девушка не отстранилась, не фыркнула, напротив, прильнула к нему, как тростинка на сильном ветру к крепкому дереву, да так и застыла.

Она посмотрела на него снизу вверх и заговорила немного тише:

– А еще бывает трудно, когда вдруг среди белья попадется гимнастерка без рукава, кальсоны без штанины. Первый раз, когда я такое увидала, сразу представила случившуюся беду и заплакала, не удержалась. Ведь это чей-то сын или муж. Может, любимый. Стирала и полоскала в воде пополам со слезами. Потом как-то попривыкла. Оказывается, на войне можно привыкнуть ко многому. – Рита опустила голову и замолчала.

Начался перелесок, реденький, вдоль и поперек перепаханный гусеницами танков так, что было не видно травы. А они не замечали ничего вокруг, шли по тропинке. Запахло хвоей и еще тем цветочным настоем, который бывает только в лесу.

Егор шел, обняв девушку за плечи. То, что творилось в этот момент в его душе, вряд ли поддавалось какому-либо определению. Ему было просто хорошо, а слова оказались совсем не нужны.

– Да ну ее, эту стирку, – произнесла Рита и еще сильнее прижалась к Ивашову.

Похоже было, что девушка чувствовала то же самое, что и Егор.

– Ну ее, эту войну. Нам что, больше не о чем поговорить?

– И правда, ну ее, а то ведь так можно и…

– А ты целовался с девушкой? – неожиданно спросила Рита, не дав Егору договорить.

Ивашев был застигнутый врасплох, сам того не желал, но ответил правдиво:

– Да, два раза.

– Ну тогда вот тебе третий. – Маргарита остановилась, заглянула Егору в глаза, поднялась на цыпочки и поцеловала его в губы.

Получилось очень крепко.

Мужчины любят бойких девушек. Это правда. Не все они говорят об этом вслух и стремятся связать с такими особами свою дальнейшую жизнь, но с ними, лишенными робости и стеснения, быть вместе определенно веселее.

Егору понравилось, что Рита в их стремительно развивающихся отношениях приняла инициативу на себя, освободила его от неловкости, лишила возможности повести себя неправильно и понаделать ошибок. Ее поцелуй мгновенно сблизил их, породнил. После него стеснение стало бы уже чем-то искусственным и совершенно ненужным.

Далее произошло именно то, что нередко случается между мужчиной и женщиной, когда их связывают чувства. Егор даже не понял, как это все произошло. К нему вдруг пришло осознание того, что эта девушка ему очень дорога и он не хотел бы ее потерять.

Егор проводил Риту до самой палатки. Почти всю дорогу они держались за руки, только в самом конце неловко расцепили пальцы. Пусть их чувства останутся пока тайной для других. Да и не обязаны они делиться с кем-то своей радостью. Ибо это личное, принадлежащее только им двоим.

Расставаться им очень не хотелось. Они еще долго стояли возле одинокой сосенки недалеко от палатки, так и не решаясь пожелать друг другу спокойной ночи.

Наконец-то Рита ушла. Девушка не стала говорить ему о новом свидании; просто нежно посмотрела в глаза, кивнула на прощание и скрылась в палатке.

В эту ночь младшему лейтенанту Ивашову не спалось. Сперва он вспоминал каждый взгляд, нечаянное слово, малейший жест Риты. Потом и все остальное. Его сердце впервые было наполнено чем-то значимым, неизведанным ранее, чего невозможно было определить словами. Их просто не хватало для этого. Такое можно было только почувствовать.

Потом Егор как-то незаметно для себя заснул. Безмятежно и спокойно. Ибо все, что с ним случилось за этот долгий день, должно было произойти. Очевидно, так предначертано распорядителем человеческих судеб. Ведь он опять встретил девушку, которая с первого раза ему очень понравилась. Вот только последующие испытания напрочь вытерли из памяти многие сильные впечатления, пережитые им в мирной жизни.

А если они все-таки повстречались, значит, так было нужно им обоим.

Глава 2. Задумка капитана Мишелевского

Начальник «Абвергруппы-206» капитан Эрнст Мишелевский не хотел верить, что русские когда-нибудь перейдут Псел и возьмут Сумы. Ему очень не хотелось уезжать из Писаревки, куда его разведгруппа в конце мая перебралась из города Богодухова. За два месяца он и его люди крепко обжились в этом поселке, бывшем волостном центре Сумщины, обустроили для себя вполне сносный быт, насколько это возможно на войне, в прифронтовой полосе.

Лейтенант Альгорн даже обзавелся милой подружкой, эдакой сельской нимфой по имени Анна, чему капитан Мишелевский тайно завидовал. Наверное, в нем бунтовала та частичка крови, которая досталась лейтенанту от его французской прабабушки.

Однажды Эрнст Мишелевский в порыве зависти хотел даже попенять своему заместителю, заявить, что тот слишком много времени проводит со своей Анхен. Это в то самое время, когда каждый истинный патриот великой Германии должен отдавать фюреру все свои силы и время. Но капитан очень кстати вспомнил, что лейтенант Ганс Алиш, работающий с резидентурой и агентами не под своей фамилией, а под псевдонимом Альгорн, являлся человеком доктора Коха. А майор Кох руководил «Абвергруппой-206» еще до капитана Мишелевского и являлся, да и по сей день оставался доверенным лицом самого рейхсминистра восточных оккупированных территорий обергруппенфюрера Альфреда Розенберга. Поэтому пенять лейтенанту Гансу Алишу капитан Мишелевский как-то передумал.

Партизаны в окрестностях Писаревки не появлялись. Правда, в прошлом месяце неподалеку от поселка приземлились трое русских парашютистов, но лейтенант Август Роотс со своей ягдкомандой загнал их в разливные топи речки Олешни. Поскольку советские агенты не пожелали сдаться, он спалил их из огнемета.

– Ох как визжали эти русские свиньи!

Писаревка устраивала Мишелевского еще и тем, что от нее на село Стецковку и дальше, на город Сумы шла вполне сносная трасса. По этой дороге до Сум на двадцатипятисильном «Кюбельвагене» езды всего-то чуть более получаса. И вот вам уже цивилизация! Не ахти какая, конечно, но парочка сносных ресторанов и драматический театрик с дивертисментами после восьмидесятиминутного спектакля там все же присутствовали.

В театре служили актриски и певички на самый разный вкус. Доступны, естественно, были не все. Но хватало и таких особ, которые не чурались приключений с симпатичным немецким офицером.

Правда, тут следовало действовать осторожно, особо не распространяться о своих победах над местными красавицами, поскольку начальство не одобряло слишком тесных связей со славянками. Капитан Эрнст Мишелевский мог припомнить пару случаев, когда подобные романы прерывали карьеры самых перспективных офицеров.

Я приехал на Востряковское кладбище, где хоронили Гену Андросова, ближе к вечеру, как раз к тому моменту, когда похоронная процессия проходила через ворота. И я со своим букетом красных гвоздик пристроился к ней сбоку. Здесь присутствовали в основном крепкие парни, но и седые, пожилые мужчины выделялись статью и основательностью.

Моросил мелкий дождь, но зонтов было мало. Под ними в основном скрывались немногочисленные женщины. Поэтому я вскоре заметил под одним из них Наташу. Словно почувствовав мой взгляд, она обернулась, а увидев меня, издали кивнула, а потом до самого конца ритуала даже не взглянула в мою сторону.

Стояла в стороне от плачущей матери и младшей сестры Гены, и я заметил отчужденные взгляды, которые то и дело устремлялись на нее. Я подошел к могиле одним из последних и бросил на гроб цветы. И почти тут же на его крышку упали первые комья земли.

Только потом, когда все стали расходиться, мать Гены подошла к Наташе, обняла ее и они обе расплакались. А сестренка погибшего осталась стоять в стороне и косо глядела на бывшую невесту старшего брата.

Потом мать Гены почему-то перевела взгляд на меня, возможно, потому, что я стоял, никуда не торопился, потом снова на Наташу, которая тоже не уходила. Может быть, она почувствовала между нами какую-то связь и о чем-то спросила Наташу.

Наташа коротко кивнула, по-прежнему не глядя в мою сторону. Они поцеловались в последний раз, и мать отошла к дочери. Та по-прежнему хмуро смотрела на Наташу. И когда уходила, оборачивалась то на нее, то на меня.

Мы с Наташей еще долго не могли подойти друг к другу.

– Зря ты пришел, – сказала она. – И так думают обо мне Бог знает что... Ну как я теперь пойду на поминки? А его мать просила помочь ей собрать на стол.

– Она обо мне что-то знает?

– Какое это имеет значение, – отмахнулась она. – Словом, мне надо идти, понимаешь?

Я кивнул. Говорить сейчас было не о чем. Она положила мне руки на плечи. Потом, о чем-то думая, сняла их.

– А где Катя? – спросила она. – Она разве не...

И запнулась, глядя мимо меня. Я тут же обернулся и увидел Катю. Она стояла метрах в двадцати от нас, с цветами, растерянная и жалкая.

Похоже, она собиралась уйти, но, поскольку мы ее заметили, несмело подошла к нам.

Я впервые видел ее такой исхудавшей и столь неуверенной в себе. Она спросила, обратившись к Наташе:

– Я опоздала, кажется?

– Здравствуй, – сказал я.

– Здравствуй... Я разве не поздоровалась?

– Да нет, все в порядке, – сказала Наташа. – Ну я пойду? Меня мама Гены просила помочь с поминками... А ты покажи Кате могилу. Потом созвонимся, да?

Она еще раз посмотрела на меня, резко повернулась и пошла.

– Какая она красивая, – вздохнула Катя. – А я опоздала, вот... Много было работы. Ты давно здесь?

Когда мы возвращались с кладбища и уже прошли через ворота, Катя сказала, глядя куда-то вдаль:

– Не провожай меня... Можешь позвонить, если захочешь.

И ушла, точно как Наташа, не оглядываясь. И не просто ушла, а к машине, возле которой ее дожидался белокурый парень, издали похожий на Есенина.

Он приветственно помахал мне издали рукой. А я почувствовал невольное, хоть и болезненное облегчение...

– Ну так что, – вдруг спросили у меня за спиной, – охранять ее или как?

Сзади меня стоял неизвестно откуда взявшийся Волоха. Собственной персоной. И тоже смотрел в ту же сторону, что и я.

– Клевая девка, – похвалил он. – Такую бы охранять и охранять... Теперь, стало быть, она не твоя уже, что ли? А то мы запутались. То вроде охранять не надо, потом опять надо. А сейчас, думаю, окончательно не надо... Бах знаешь что нам устроит, если опять промашку дадим?

– Тогда охраняй, – сказал я. – Так вы что, так и пасете меня все время?

– Ну, – кивнул он. – А что – незаметно? Пасем, но так, чтоб не мешать. И не раздражать своей назойливостью. Бах нам так велел. Слово в слово передаю. И не мы одни, заметь, тебя пасем.

– Кто еще? – спросил я, оглядываясь.

– Ты только сейчас туда не поворачивайся, – предупредил Волоха. – У тебя за спиной «ауди» черная. Она за тобой, а мы за ней. Вот так и ездим.

Я все-таки оглянулся. Действительно, «ауди». Представительский класс, залюбуешься... Неужели та самая, из правительственной «конюшни», в которой похищали Катю? Быть того не может. Хотя сегодня все может быть. Такое уж нынче время. Любая мечта становится явью. Как и любой кошмар.

– Номер записали? – спросил я.

– Что толку, – отмахнулся Волоха. – Они не первый раз на этой машине. И каждый раз с другим номером. Сначала запоминал. Потом бросил...

– Все-таки на всякий случай записывай, – посоветовал я и, порывшись в своем кейсе, достал для него блокнот и ручку.

– Да брось... – отмахнулся он. – Куда они денутся. Вы же помешаете только, когда мы с ними сами решим разобраться. Лучше я тебе анекдот расскажу.

– Лучше расскажи другое: ты нашел того, кто замочил твоего Леху? – спросил я. – Ты же обещал.

– Это я себе обещал, – сказал он. – Найти и покарать. Сначала, было дело, о тебе подумал... Только что мы стоим? Может, подвезти куда?

Я кивнул в знак согласия.

Мы ехали в синем БМВ с тонированными стеклами и какое-то время молчали. Кроме нас там еще были два крутых «быка», знакомить меня с которыми Волоха не посчитал нужным. И разговаривал он со мной, как если бы мы были вдвоем.

– Леху здесь же схоронили, – сказал он какое-то время спустя, – пока суд да дело, я на его могилку сейчас сбегал, посмотрел, что и как... В смысле, не надо ли чего. Ничего уже Лехе не надо, ничего от него не осталось. Только кое-какие следы, – продолжал он, следя за дорогой. – Хотел тебе о них сказать, да думал, смеяться будешь.

– Ну-ну, – поощрил я. – Что за следы?

– Я раньше, когда первый раз сел, бывал на ваших следственных экспериментах. Много там меня водили: покажи да расскажи, кто как сидел, да как стоял... И кто кого шлепнул, и как при этом посмотрел. И вот запомнилось мне, что следователи все говорили про грязь с кровью из-под ногтей. У того, которого замочили, выковыривали... Я еще подумал: делать им нечего. Только я сам в этом не участвовал, – он обеспокоенно посмотрел на меня в зеркальце, – так только, в чужую драку затесался, хотел их разнять, потом сам не заметил, как втянулся.

– Бывает, – отозвался я.

– Словом, ваши кое-как Леху осмотрели, вскрыли, потом говорят, забирайте, мол. Можете хоронить. А я помню, будто грязь эта имела какое-то значение. Из-за нее ведь срок дали. Не мне конечно, мне-то за драку, а другому за убийство...

Я покосился на «быков». Те по-прежнему сидели неподвижно, будто боялись шелохнуться. Потом я взглянул в зеркальце. Точно, темная «ауди» ехала за нами.

– Они не могут нас подслушивать? – спросил я.

– Вполне, – кивнул Волоха. – А ты говорил... Брось да небось... Сейчас попробую от них оторваться.

– И вот, когда Леху везли обмывать, я поскреб у него маленько под ногтями. И припрятал. А теперь думаю, что с этим делать, кому показать. Дело ведь закрыто, верно? А ты кто теперь? Адвокат, правильно? Значит, тебе это по барабану.

– Ну почему? – возразил я. – Мне как раз было бы интересно... А что, похоже, твой Леха сопротивлялся, когда его куда-то тащили?

– Так просто он не дался бы никому, – сказал Волоха. – Вот потому и подозрительно мне, как ты с ним легко тогда справился.

– А ты злопамятный, – сказал я. – Лучше скажи, то, что собрал у своего друга из-под ногтей, с собой?

– Ну, – кивнул он. – Все время в холодильнике держал, на всякий случай. А сегодня с собой захватил.

И полез рукой в бардачок, откуда извлек небольшой целлофановый пакетик, и протянул его мне.

– Только не сейчас, – сказал я. – Заедем с тобой на Петровку, отнесем в криминалистическую лабораторию, как раз твой тезка там работает... Попросим идентифицировать... Вдруг там есть чья-то кровь?

– Да нет... – замялся он. – Лучше ты сам. Я сроду к ментам близко не подходил. А уж в пасть к ним и вовсе не полезу... По своей воле.

– Но мне ты доверяешь? – спросил я.

– Ну а кому еще? У меня микроскопа нет, чтобы разглядывать... А главное, понятия не имею, чего там искать. Вот ты говоришь: кровь. А как ее увидишь? Как скажешь, чья она? Верно я говорю?

Теперь вопрос был уже обращен к его молчаливым спутникам. Те неопределенно кивнули.

Пакетик Волохи был весьма кстати. Я и так собирался заехать к Володе, чтобы задать ему кое-какие вопросы. После того, как ему удалось идентифицировать Катины волосы в правительственной машине... вернее, в машине из правительственного гаража, никаких известий от него я больше не получал.

– Ну так что, где тебя высадить? – спросил Волоха.

– Поближе к управлению, – сказал я. – Да не бойся, не укусят там тебя. Со мной вас не тронут.

– Говорил уже... – сказал Волоха недовольно. – Я думал, ты меня понял. Сам добежишь. Молодой еще. Значит, здесь тебя подождем.

– Если я задержусь...

– Сколько надо, столько будем ждать, – проворчал он.

Я вылез из машины и огляделся. Наших преследователей видно не было. С проходной я позвонил Володе, он оказался на месте.

– Вот, – сказал я ему, протягивая целлофановый пакетик от Волохи, – посмотри, может, здесь найдешь что-то, что может оказаться интересным. На всякий случай. А вдруг...

– Что там? – поинтересовался он.

– Некто Леха, фамилию не припомню, убит будто бы в драке. Собрано из-под его ногтей... Заведено дело, все, как положено. Кстати, кое-кто хотел на меня повесить его убийство. Не исключаю, это те же люди, что похищали Катю...

– Тогда это не к нам, тогда мы сдадим это в лабораторию судмедэкспертизы. Не хуже меня знаешь, где проводятся биологические исследования.

– Что-нибудь еще нашел в машине?

– Есть. Кудрявые черные короткие волосы. Их отправили в ту же лабораторию для идентификации, – ответил Володя.

Он замолчал, пристально глядя на меня.

– И что? – спросил я.

– Есть также отпечатки пальцев в машине и на электронном замке гаража. Так вот, у нас они не значатся, – пожал он плечами. – Остальные следы – тоже. Сейчас мы работаем над баллистической экспертизой оружия, взятого в качестве трофея в битве при Ховрино...

– Это его лучший друг собрал, – сказал я. – Тоже сидел. Говорит, что погибший так просто бы не сдался. Отбивался бы до последнего. На него это, кстати, похоже...

Я не стал вдаваться в подробности, откуда я это знаю. Похоже и все. Есть более важные вещи, которые нужно сейчас обсудить.

Володя пошел в лабораторию, унося туда пакетик Волохи.

Вернулся он буквально через минуту, озабоченный и какой-то еще более усталый.

– Слыхал? – он кивнул на дверь, за которой были слышны быстрые шаги многих людей, а также неразборчивые голоса. – Совсем уж обнаглели. Устраивают разборки возле управления...

– Какие-то урки.

И тут раздался телефонный звонок. Володя снял трубку.

– Да, сейчас выхожу... Расстреляли иномарку в ста метрах отсюда, представляешь? – сказал он мне, положив трубку.

– Какую машину? – спросил я, похолодев.

– Говорят, темный БМВ расстреляли из проезжавшей машины. Три трупа, явные бандиты... – он быстро собирал свои экспертные принадлежности. – Ты со мной?

– Это мои бандиты, – сказал я. – Меня охраняли...

Володя ошарашенно посмотрел на меня, но ничего не сказал.

Мы выбежали на улицу. Предчувствие не обмануло меня. Издали я увидел знакомый БМВ с разбитыми стеклами, двери, совсем как «в битве под Ховрино», в многочисленных пулевых отверстиях, с вогнутыми краями и облупившейся краской. Волоха неподвижно лежал, упав головой на руль. Из некоторых отверстий в дверях с его стороны сочилась кровь.

| |

– Ох как визжали эти русские свиньи!

В самом городе в конце июля сорок третьего года уже чувствовалась какая-то нервозность. Немцы перестали церемониться с местным населением. Если еще год назад за спекуляцию городской суд, работавший при оккупантах, давал двенадцать месяцев принудительных работ, то теперь за то же самое можно было загреметь в тюрьму на три года с полной конфискацией имущества.

Торговля на рынках и базарах свернулась как-то сама собой. Исчезли коммерческие палатки и лабазы с площадей и больших перекрестков. Люди теперь стали продавать и покупать гораздо меньше. Они разъезжали по близким и дальним селам и обменивали вещи на продукты.

За взятку в крупном размере теперь вместо тюрьмы могли и к стенке поставить. А за чтение советской листовки грозил расстрел на месте. Смешно, конечно, но такое же наказание полагалось за вооруженный разбой и грабеж.

Количество арестованных было столь велико, что немцам пришлось устроить филиал тюрьмы в здании клуба рафинадного завода. Заключенных кормили нерегулярно. Если бы не родственники, которые носили им еду, то положение арестованных было бы не намного лучшим, нежели у пленных красноармейцев, содержащихся в заводском общежитии того же рафинадного завода.

Заключенных, как и военнопленных, немцы ежедневно гоняли на работы. С теми людьми, которые нарушали установленный порядок, пытались сбежать или были настолько слабы, что не могли работать, они не церемонились, расстреливали в карьере кирпичного завода или прямо в хозяйственном дворе тюрьмы.

В начале августа работники городской комендатуры всю ночь сжигали в огромных жестяных бочках с дырками какие-то бумаги, не иначе как свой архив. За данной процедурой лично следил комендант города подполковник Шиммель. Это было скверным знаком. Сдача города Сумы русским, увы, не исключалась.

Передышка на фронте, начавшаяся еще в марте, явно затянулась и грозила в скором времени вылиться в настоящую мясорубку. Причем не важно, кто первый ее закрутит, немцы или русские. Но в том, что скоро начнется нечто мощное и кровавое, уже ни у кого сомнений не было. Так всегда случается после затяжного затишья, когда обе стороны усиленно наращивают боевую мощь. По масштабам это будет второй Сталинград, если не гораздо хуже.

Однако все это не означало, что пора паковать вещи и ожидать переброски «Абвергруппы-206» куда-нибудь под Киев или еще западнее. Напротив, надлежало усилить работу с агентами, произвести их массовую заброску в прифронтовую полосу, поближе к стратегическим объектам и коммуникациям – железнодорожным узлам, мостам, линиям связи. Когда Красная армия начнет наступление, эти люди будут всячески мешать ее дальнейшему продвижению.

Командир отделения ягдкоманды «Абвергруппы-206» унтер-офицер Уно Калдма с оперативным псевдонимом Альфред был немного удивлен тем теплым приемом, какой оказал ему капитан Мишелевский. Последнее время шеф был постоянно чем-то раздосадован и озабочен. В его курчавых темных волосах теперь проблескивали седые прядки, делающие капитана импозантнее и значительно старше.

Разведгруппа под его началом каждые две недели выпекала агентов-диверсантов, которые пачками перебрасывались за линию фронта. Инструкторы и преподаватели диверсионного дела лейтенанты Горн, Донат, Гавельштадт, фельдфебели Курт Редигер и Драпель не поднимали голов от шашек со взрывчаткой, капсюлей-детонаторов и огнепроводных шнуров. Ежедневно, а то и по несколько раз в сутки недалеко от изгиба речки Олешни, за дубняком рвалась фальшивая железная дорога и горели фанерные вагоны, должные изображать грузовой состав.

Унтер-офицер Пауль Бракаге, обучающий курсантов радиоделу, едва не засыпал от усталости, убаюканный почти непрерывным пиликаньем телеграфной азбуки Морзе.

– Когда же это все кончится?.. – часто тихонько ворчал он себе под нос.

Капитан Эрнст Мишелевский, конечно, понимал, что коэффициент полезного действия этих скороспелых диверсионных групп будет совсем невелик. Однако он считал, что чем больше агентов из числа предателей будет находиться в прифронтовой полосе и в тылу Красной армии, тем лучше.

– Если не качеством, то будем брать количеством, – заявил капитан Мишелевский своему заместителю лейтенанту Гансу Алишу, или Альгорну, когда тот высказал шефу опасения в том, что без малого две трети диверсионных групп, заброшенных в русский тыл, мигом разбегутся или сдадутся первому же попавшемуся военному патрулю.

Определенный смысл в словах начальника разведывательно-диверсионного органа присутствовал. При любом ходе военных действий бывших агентов абвера, укрывшихся в каком угодно укромном уголке огромной страны, можно найти, пусть и с трудом. Такое под силу разведывательным службам.

Любой человек, независимо от роста, веса, пола, возраста, вероисповедания, характера, всегда оставляет за собой следы. Это всякие бумаги, написанные им, фотографии, свидетельства других людей и многое иное, кажущееся на первый взгляд второстепенным, но в действительности являющееся очень даже важным.

Если победит Германия, то такой человек будет полезен на оккупированных территориях как всевидящее око, всеслышащее ухо и регулярный поставщик информации, интересующей власть и полицейские органы. То бишь как стукач. Он будет играть роль агента-осведомителя, бороться с повстанческими настроениями, саботажем, предотвращать мятежные действия разного рода со стороны порабощенного контингента.

Никуда этот субъект не денется. Ибо в архиве имеются бумаги о его добровольном сотрудничестве, собственноручно подписанные данным агентом. При надобности можно напомнить ему о них.

Если победят Советы, то такой человек будет попросту бесценен в качестве агента-разведчика, шпиона, выполняющего поручения своих хозяев. То есть тех лиц, у которых будет находиться та самая бумага о его добровольном сотрудничестве с немецкой разведкой. Плюс личное дело с фотографией, анкетой, отпечатками пальцев, антропометрическими данными и служебными формулярами с различными компрометирующими материалами, изобличающими бывшего советского человека в измене Родине и пособничестве врагу.

А если случится так, что агент вдруг заартачится или у него проснется совесть, то его всегда можно припугнуть имеющимся компроматом. Мол, окажись эта информация в руках спецслужб НКВД, и тебе, предателю, попросту придет конец.

Конечно, говоря о том, что за неимением качества приходится брать количеством, капитан Эрнст Мишелевский немного лукавил. О качестве агентов он не забывал никогда. Такие люди у него, конечно же, имелись. На них всегда можно было положиться и поручить им самые сложные задания. Правда, обходились они значительно дороже, чем прочие выпускники школ, и учеба у них была подлиннее, но затраты всегда окупались сторицей.

Надо признать, что после потери Немчина-Коронера, попавшего в лапы русской контрразведки СМЕРШ, спецов такого уровня у капитана оставалось немного. Лучшими из них были трое: Виктор Ипполитович Липский-Сыч с оперативным псевдонимом Анахорет, Остап Яковлевич Хвощинский, проходящий по радиограммам под позывным Яковлев, и Максим Иосифович Вильчко по прозвищу Цицерон, несмолкаемый говорун и великолепный рассказчик анекдотов. В «Абвергруппе-206» он проводил с будущими агентами практические задания по подрывному делу.

Эрнст Мишелевский называл этих людей своей гвардией и считал их успехи за линией фронта собственным, чисто личным достижением. Каждый из них стоил десятка рядовых агентов, если не более.

Правда, все трое были в той или иной мере засвечены и годились скорее для совершения крупных диверсий и террористических актов, нежели для глубоко законспирированной разведки во вражеском тылу. Надо прямо сказать, что эти трое не очень-то и находили для новой задумки капитана Эрнста Мишелевского, появившейся у него после провала агента Коронера.

Поэтому он и пригласил к себе Альфреда – унтер-офицера Уно Калдму. Именно ему капитан намеревался поручить задание. Руководитель «Абвергруппы-206» очень рассчитывал на то, что оно будет успешно выполнено. Такой результат наконец-то даст самому Мишелевскому чин майора, давно ожидаемый им. Неплохим дополнением к новому званию станет Железный крест первого класса. Унтер-офицеру Калдме капитан намеревался пообещать чин фельдфебеля и Крест военных заслуг первой степени с мечами.

Эта кандидатура была выбрана Эрнстом Мишелевским, конечно, не случайно. Двадцатитрехлетний белокурый эстонец из ягдкоманды лейтенанта Роотса был смел, не особо отягощен моралью и люто ненавидел русских. А это, сами понимаете, немаловажно. В декабре сорок первого года на него обратил внимание старшина разведшколы «Лагерь № 1» бывший майор Красной армии Халапсин, оперативный псевдоним Волков. В агенты абвера этого парня завербовал начальник школы капитан Казе. Калдма подписал соответствующие документы о добровольном сотрудничестве.

В личном деле сначала курсанта, а затем действующего агента абвера Уно Владимировича Калдмы имелось все, начиная со дня его рождения и заканчивая днем сегодняшним, включая особенности характера, перечни способностей и пристрастий, привычек и слабостей.

Мы с Вадимом договорились распределить обязанности. Я поеду к Ребровым, чтобы узнать подробности случившегося с Олей, Вадим займется досье на конкурентов Баха.

– Как ты думаешь, он действительно знает, что Лекарский теперь работает на нас? – с тревогой в голосе спросил Вадим.

– Запомни на будущее, – ответил я. – Такие, как Аркадий Валерьянович, работают прежде всего на себя. Он ни у кого не может быть в полном подчинении, это его явно тяготит. Особенно такие, как Бах – современный хозяин нашей жизни, наполовину криминальный, наполовину респектабельный. Лекарский постарается найти ему хоть какой-то противовес. Например, в нашем лице. И Бах это не может не понимать. И потому, скорее всего, взял нас на пушку, когда задал вопрос об Аркадии Валерьяновиче, чтобы проследить нашу с тобой реакцию.

– А я оказался не на высоте, – вздохнул Вадим.

– Хотя, признаться, не совсем понимаю, какое это теперь имеет значение после достигнутой договоренности, – продолжал я.

– Ты ему веришь? – спросил Вадим.

– А ничего другого нам не остается, – пожал я плечами. – Верю, пока вижу, что наши интересы совпадают.

– Все хорошо, что заканчивается гонораром, – опять стал гнуть свое Вадим. – А сумму он так и не назвал. Хотя и обещал существенно ее увеличить... А какую сумму он собрался увеличивать?

– Вот и постарайся побыстрее разобраться с его недругами, – сказал я. – И сразу все узнаешь.

Сначала, пользуясь знакомством, я заехал на Петровку к Вячеславу Ивановичу Грязнову, предварительно договорившись с ним по телефону.

Он долго тряс мою руку, прежде чем усадить в кресло для почетных гостей.

– Времени у меня немного – сам понимаешь, но для тебя пару минут так и быть наскребу.

И выразительно посмотрел при этом на часы. А я подумал, сколько времени зря у нас ушло на рукопожатие. Почти как у генсеков на поцелуи. Но ничего не сказал.

– Начнем по порядку, – вздохнул Вячеслав Иванович, листая свои записи.

Компьютер, чей экран традиционно светился у него на столе, он будто не замечал. До сих пор он относился к нему с некоторым недоверием. И делал собственноручные записи с его файлов, которые иногда куда-то засовывал, и тогда снова обращался к этой дорогостоящей игрушке, чтобы сделать новые. Зато его молодые подчиненные, по-моему, уже разучились писать от руки. Поди даже любовные записки печатают на принтере.

– Начнем по порядку, – повторил Вячеслав Иванович, уже как бы никуда не спеша и водрузив новые, чуть затемненные модные очки на переносицу. – Пункт первый. Где твое заявление на разрешение ношения огнестрельного оружия? Не вижу.

– Как-нибудь потом... – поморщился я. – Все забываю. Да и неудобно перед коллегами. Они вооружены чаще всего портфелями и пенсне. В лучшем случае, газовыми баллончиками.

– Отметим этот пункт как невыполненный, – Вячеслав Иванович и в самом деле что-то пометил в своих записях. – Пункт второй. По делу того самого Лехи, которого убили на стройке. Выполнено на двадцать пять процентов. Экспертиза подтвердила – его прикончили в другом месте. И только потом туда затащили... Есть кое-какие следы. Пальчики там, волосы... Кто, за что, пока не знаем... Пункт третий. Димон... Я понимаю, тебе, как адвокату, он нужнее, чем мне, как следователю. Но такого тоже пока нет, но ищем. По-крайней мере, среди «лифтеров», которых поймали в последнее время. Их не так много, всего три человека на всю Москву. Димы среди них нет. Тут нет ошибки?

– Из материалов дела следует, что его фоторобот показывали другим потерпевшим, – сказал я. – И они его не узнали. Но это еще не все, кто подверглись в последнее время насилию. Почему бы им тоже не показать? Работали «лифтеры» профессионально, если это можно назвать профессией. Возможно, их и решили использовать как профессионалов... И поскольку подобные изнасилования в тех же районах продолжаются...

– Полагаешь, их специально наняли, чтобы они вовлекли этого паренька в эту мерзость? – Грязнов посмотрел на меня поверх очков.

В этом предположении было еще много непонятного. «Лифтеры» все-таки, не киллеры. «Лифтеры», как правило, всеми отталкиваемые и презираемые. Особенно им достается, когда попадают в колонии. Они от всех, в том числе от уголовной братвы, прячутся. Значит, кто-то их сначала вычислил, нашел, прежде чем прибегнуть к их специфическим услугам? И напугал разоблачением?

– Тогда объясни, как они это сделали? – спросил Вячеслав Иванович. – Борисыч мне объяснить не мог. Значит, в тесном лифте, где невозможно повернуться, заставили этого пацана ее трахнуть? Чушь собачья, ты меня извини, конечно...

– Это невозможно, – согласился я.

– Тогда пойдем от конца, – вздохнул Грязнов. – От результата экспертизы. Что в ней утверждается? Что Игорь участвовал в этой мерзости, правильно?

– На самом деле, строго говоря, в ней сказано только то, что в исследуемом образце присутствует сперма Игоря Бахметьева, – повторил я «адвокатским» голосом то, что говорил недавно Турецкому. – И не больше того.

Грязнов с интересом посмотрел на меня.

– Ну-ну, набираешься, гляжу, крючкотворства... Хотя, если подумать, ты прав... Не в лифте же проводили экспертизу, верно? А в другом месте и в другое время. Например, так: те подонки сбежали, а Игоря взяли, верно? Но если он в этом участвовал, у него взяли пробу на анализ... И подмешали ее к исследуемому образцу... Хоть там все под пломбой да опечатано. Может такое быть? В наше-то время?..

Мы помолчали, озадаченно уставившись друг на друга.

– Вернемся к «лифтерам»... То, что они до сих пор на свободе, может свидетельствовать о многом, – сказал я. – Например, их сначала задержали, потом предложили выполнить определенный заказ, а при успешном выполнении обещали отпустить. И они теперь снова на свободе.

Вячеслав Иванович покачивал головой, о чем-то напряженно раздумывая.

– Пожалуй, пожалуй... – бормотал он, потом обратился к компьютеру. Наконец нашел файл, где была собрана информация об изнасилованиях в подъездах и лифтах за последние несколько месяцев.

– А кто потерпевшие? – спросил я.

– Не торопись, сейчас все найдем, – ответил он.

Через несколько минут его принтер выдал мне адреса, телефоны и фамилии потерпевших. Как правило, это были девочки от десяти до четырнадцати лет.

– Сюда приглашать их не стоит, – сказал я, – представляю их состояние и состояние их родителей...

– Значит, надо съездить к ним домой, – согласился Грязнов, – показать им эти фотороботы. Я это поручу своим сотрудницам, они умеют с ними разговаривать. А уж потом пущу по следу своих сыскарей... Странно, но почему-то никому в голову не пришло это раньше. Например, тому же Савельеву. Где он, кстати, сейчас получает зарплату? Он же уволился?

Я пожал плечами, разглядывая полученные данные на мониторе.

– Обрати внимание, – сказал Вячеслав Иванович, спустя несколько минут, – как правило, в районе «Водного стадиона»... – он подошел к огромной карте Москвы, висевшей на стене, и обвел этот район указкой, – где это происходило, в изнасилованиях участвовали всегда двое. Обычно они работают, если это можно назвать работой, по одному...

– Как правило, они ходят кругами, – согласился я, – похоже, это они.

– Это первое... Затем обрати внимание на даты. До сих пор мы не придавали этому значения. Когда это случилось, ты можешь мне сказать?

– В начале марта, – сказал я.

– Теперь смотри сам. До марта, то есть до случившегося, вернее, до середины февраля, изнасилования в лифтах и подъездах в этом округе происходили более-менее регулярно, раз в неделю или десять дней. Потом – провал. Больше полутора месяцев было тихо... Ребятишки взяли отпуск и отправились поправлять здоровье на Канары, как ты считаешь?

Мы посмотрели друг на друга.

– Замечательно! – сказал я. – Не в том смысле, чем они занимаются, конечно... Замечательно, что косвенно подтверждается то, о чем мы только что говорили, – их взяли, полтора месяца где-то подержали, потом обещали отпустить, не доводить до суда, если они снова сделают то же самое, чем до сих пор занимались, во имя чьих-то интересов. А после – на свободу с чистой совестью, за недоказанностью обвинения!

– И ты ушел из конторы Турецкого! – картинно развел руками Грязнов. – И куда? К этим бестолковым адвокатишкам, у которых одни гонорары на уме и которые только путаются у нас под ногами. Я бы тебя понял, если бы ты пришел ко мне. Ведь как нам, начальникам, не хватает тех, кто понимает наши мысли с полуслова...

При этом он лукаво посмотрел на меня. Но, встретив мой твердый взгляд, развивать дальше свою верную мысль не стал.

– Короче, это мы берем на себя! – хлопнул он ладонью по столу, – поручу моим ребятам найти этого Димона или Диму, который сидел с другом в СИЗО в означенный период времени. Они сидели в качестве подозреваемых, им вменялись эти самые изнасилования в лифтах. И, наверное, потом их отпустили за недоказанностью улик.

– Еще один момент, Вячеслав Иванович, постарайтесь не упустить. Насчет экспертизы. Ведь если подтвердится ваша догадка, значит, здесь тоже что-то не так?

– Ну да, как правило, эти пакостники презервативами не пользуются, – кивнул Вячеслав Иванович. – А если их нет в картотеке, стало быть, еще не попадались. Или жертвы не подавали на них заявления...

– А у Игоря Бахметьева тем не менее экспертиза подтвердила все, что требовалось.

– Для того она и проводилась – если, конечно, подтвердится наша с тобой догадка, – сказал Грязнов.

– Теперь насчет Савельева. Неплохо бы найти фирму, где он устроился, – предложил я.

– Неужели все-таки Петя Савельев скурвился? – с горечью спросил Вячеслав Иванович. – Столько лет его знал. Ведь неплохой был сыскарь. От Бога, можно сказать.

Он всегда почему-то жалел предателей. Какой бы вред они ни приносили нашему делу. Мол, разнесчастные это люди.

– Это следует сделать негласно, – продолжал я, – чтобы он ничего об этом не узнал...

– Об этом не беспокойся, – заверил Грязнов. – Будь спок.

– Кто расследует дело об убийстве Колерова? – спросил я.

– Московская прокуратура, но Борисыч мне сказал, что заберет это дело к себе и объединит его с делом Степаняна, которое на нем висит... Машина закрутилась, но и ты не зевай. Не жди суда, хоть ты и адвокат, крутись сам...

– Итак, уже три трупа, – сказал я. – Дай бог, последние. Плюс три попытки похищения, одна из которых вчера удалась.

– Знаю, – кивнул Грязнов, – пропала потерпевшая. Дело возбудили в местном отделении милиции, ее уже ищут... И все это случилось за последнее время. Кто-то приступил к зачистке местности, тебе не кажется? И это подтверждает, что ты на правильном пути.

– Кое-что не укладывается в нашу схему... – сказал я, заметив, что он в очередной раз взглянул на часы.

– Ты имеешь в виду, что уже вторую неделю не происходит похожих изнасилований?

– Наверное, они легли на дно, – продолжал я. – Как только запахло жареным.

– Или их самих уложили еще ниже, – сказал Вячеслав Иванович, – по той же причине... Но это пока наши с тобой домыслы и умопостроения. Правда, не беспочвенные.

И встал со своего кресла, как мне казалось, чтобы проводить меня до двери.

– Словом, кое-что ты нарыл. Как сказал один умный человек: лучше синица в руке, чем утка под кроватью. Борисыч звонил мне, сказал, чтобы я арендовал тебе свой сотовый телефон. Нехорошо, говорит, Юра на новом месте, солидный человек, можно сказать... Тебе, мол, сотовый сейчас нужнее, хоть ты и перебежчик в противоположный лагерь. Установишь код, никто тебя не сможет подслушивать.

Я обомлел, когда он протянул мне этот аппарат. Совсем недавно Вадим выговаривал мне за то, что у меня до сих пор нет этой штуки... И я даже поклялся себе: с первого же гонорара... Вот Бах, этот жмот, отвалит нам хотя бы аванс, и сразу куплю.

– Бери, бери, – сказал Вячеслав Иванович. – Поддерживай с нами связь, не забывай.

– Но он же не ваш, – сказал я.

– Откуда он может быть мой? – удивился Вячеслав Иванович. – Казенный, хочешь сказать? А кто об этом узнает?

– Но я-то знаю...

– Сейчас ты работаешь на общее дело. Объективно. И Саша просил это особо подчеркнуть, предполагая, что откажешься. Бери, говорю! Потом вернешь, когда на свой заработаешь...

И сунул мне его почти силком.

– Неплохо поговорили, как ты считаешь? – подмигнул он мне, – провели небольшую мозговую атаку, как бывало в прежние времена...

Он проводил меня до двери.

– Короче, если тебя попрут с твоей новой работы, всегда к твоим услугам. Саша Турецкий не смог тебя в своей конторе придержать, у меня это лучше получится...

И хлопнул меня на прощанье по плечу.

| |