Русские глазами немцев.

Германия живет в тисках вины за Вторую мировую войну. Поэтому с пониманием принимает тех, кто бежит от современных войн.

Свойственное немцам упорство в соблюдении принятых правил не оставляет им шансов, когда поведение мигрантов выходит за рамки приличия, а то и закона: толерантность превыше всего. Правда, так считают далеко не все живущие в Германии

В берлинском аэропорту нашего корреспондента встречает писатель Владимир Сергиенко. Прожив 25 лет в Берлине, он, смеясь, называет себя смотрящим за немцами. Предупреждает, что сейчас находится в процессе написания книги «Записки параноика», поэтому и в образе параноика тоже глубоко. Если натягивает на уши шапку — значит, в образе; если снимает — представляет сам себя.

— Есть человек, которого я называю одним нецензурным словом из пяти букв. Это Михаил Сергеевич Горбачев, — Владимир, как и обещал, натягивает на уши вязаную шапку, шагая в сторону Бранденбургских ворот. В Берлине ветрено и солнечно. — Если когда-нибудь получится с ним пересечься, я подойду к нему и тресну по лысине. Его я считаю ответственным за гибель многих советских граждан. Он виноват, он — популист. А ему тут в Берлине памятник при жизни поставили.

Чирикают птицы, туристы смешиваются с берлинцами. В 2010 году неподалеку от того места, где стояла Берлинская стена, открыли памятник «Отцам немецкого единства»: три бронзовые головы — Коля, Горбачева, Буша-старшего. Немцы считают, что именно эти «головы», по одной из которых хочет треснуть Владимир, внесли наибольший вклад в мирное воссоединение Германии.

Росток расизма

Владимир живет в Берлине. Переехал из Львова в период распада Советского Союза.

— Когда в 2013 году только начинались украинские события, — говорит Владимир, теперь направляясь к Рейхстагу, — русскоговорящее сообщество устроило митинг под российским посольством — против вмешательства России в дела Украины… О! Инвалида нашего повезли! — прервавшись, он показывает на мужчину, сидящего в коляске, которую помощник толкает ко входу в Рейхстаг. — Наш министр финансов — Шойбле. Очень сильная фигура, между прочим (в 1990 году на встрече с избирателями Вольфгангу Шойбле выстрелил в спину человек из толпы. — «РР»). Так вот, у российского посольства собралась толпа. И в этой толпе большинство из нас знали друг друга в лицо. Эмиграция — довольно узкий отрезок жизни, русскоговорящие постоянно тут друг с другом пересекаются. А вот когда в Берлине собралась русскоговорящая толпа за девочку Лизу, там не было тех, кто был на митинге у посольства. Я был на митинге за девочку, но после этого попал под шквальный огонь критики. Потому что нормальный человек там не должен был присутствовать, иначе он — зомби, находящийся под воздействием Первого канала. Медиа тут сразу создали общественное мнение: идти туда западло, а изнасилованная девочка — это распятый славянский мальчик. То есть два года назад у посольства собирались русскоговорящие из поколения «Радио Свобода», их родители тоже слушали «Радио Свобода» и уезжали из России с ненавистью. А на митинг за девочку пришли «волгадойче». Эти, кстати, уезжали из России без ненависти. Но вы их «волгадойчами» при них не называйте — они на это обижаются.

Владимир, сняв шапку, быстро проходит под длинной аркой, внутри которой дорогие магазины и кафе, а в брусчатке под ногами попадаются латунные таблички с именами жертв Третьего Рейха. Под арку и из-под нее снуют пешеходы, едут велосипедисты, в основном бледнолицые коренные немцы. Это модный район Берлин-Митте. Витрины кофеен не скрывают посетителей, а, нарочно завлекая пешеходов, выставляют на всеобщее обозрение улицы. Сворачивая на Розенталер-штрассе, Владимир останавливается у латунной таблички.

— Не дай Бог немцу рассказать такой анекдот, — начинает он. — Приходит Гитлер на работу, а там Геббельс за столом сидит и, увидев Гитлера, восклицает — «Адольф!» Не знаете этого анекдота? Сейчас расскажу, — Владимир натягивает шапку. — Значит, Геббельс такой Гитлеру: «Адольф!» Гитлер: «Доктор, что с тобой?» «Мне такой кошмар приснился! Я увидел Берлин 2016 года. В Берлине разборки между русскими и украинцами, которые колбасятся на восточном фронте. Вместо СС по городу маршируют гомосексуалисты. Все банки принадлежат евреям! А государством руководит баба! И всей этой хренью заправляет негр из-за океана!» Все над этим анекдотом смеются: англичане, американцы, итальянцы. Ну, просто ржут! Но ни один немец на моей памяти не засмеялся. Но это же просто анекдот! Это же не мой кошмар, а кошмар Геббельса! Жесткий сарказм по поводу сегодняшних событий! Но немцы, услышав такой анекдот, безумно расстраиваются. Хотя дома могут, напившись, говорить, что все арабы — как бы это сказать по-рюсски… — передразнивает немцев, — козлы! Немец внутри себя может быть расистом, может жену гнобить, а выходит на улицу — и у него все сразу меняется. Увидит собачку — «Ой, собачка…» Увидит мигранта — «Ой-й, мигрантик…» Да вы не подумайте, — сладким тоном говорит Владимир, останавливаясь перед витриной кафе и изображая среднестатистического немца, — мы тут все такие толерантные. Да, немец может пожертвовать на мигранта одну тысячную своей зарплаты или рубашку Armani, да! И он не притворяется, в него это было имплантировано с детства — что, ой, нельзя, чтобы мы агрессивными были, ой, нельзя, чтобы наши танки где-то стреляли. У них ментальный запрет на обсуждение определенных тем. А на самом деле им имплантировали не толерантность — немцы не терпимы, они терпят. Им имплантировали беспозвоночность. Глубоко внутри себя они признают расизм, и если не исповедуют его, то с пониманием к нему относятся. Они очень рады, когда турок им булки продает, но не очень, когда тот же турок провожает их дочку домой. Это такие «биодойче»… Только вы их при личной встрече тоже так не называйте, они обидятся. Это все равно что назвать немца фашистом! Это слово подкопчено дымком концлагерей, который вьется внутри немцев, задавливая росток расизма. Вот кто такие немцы? Этот вопрос они в своей стране боятся поднимать.

Уже несколько минут Владимир смотрит сквозь стекло витрины на двух пожилых немцев, которые, печально подперев подбородки, сидят с видом обреченных мыслителей, давно томимых тяжелыми думами. Оба — известные режиссеры документального кино: Хайнер Сильвестер и Ульрих Кастен.

— Вот эти двое сейчас расскажут вам всю правду, — предупреждает он.

Канализация в безопасное русло

Ульрих встает с места и забирает у меня пальто. Вернувшись за столик, на темной поверхности которого отражаются тусклые лампы, и услышав вопрос «Кто такие немцы?», он убирает руки со стола, горбится и вжимается в кресло, будто прячась в ракушку.

— В этом вопросе тысяча вопросов, — изрекает он. — Но ответа на него нет. А сегодня не принято задавать вопросы, на которые нет ответов. Она спрашивает: «Кто такие немцы?» — поворачивается он к Хайнеру; тот ему кивает, и в одном этом легком кивке прочитываются и единомыслие, и разделенная с сотоварищем тяжесть бытия. — Если задавать этот вопрос после Освенцима, — продолжает Ульрих, — тогда мы придем к выводу: немцы — варвары. И я готов в любой момент и где угодно это повторить: после Освенцима немцы — варвары. Если этот вопрос задавать сегодня, когда Германия присоединилась к бойкоту России, то бойкот этот варварский, но немцы — не варвары.

© РИА Новости, РИА Новости | Перейти в фотобанк

— Да, Освенцим есть в нашей истории, — вступает Хайнер, — поэтому мы и не можем ставить акцент на то, что мы немцы. Теперь мы интернациональны, мы любим всех людей и друг друга. Это идеология, которая внедряется нашими средствами массовой информации: «Приезжайте к нам! Мы такие толерантные!» У нас теперь нет даже гендерной идеологии.

— То есть правильно не заступаться за женщин?

— Да, — отвечает Хайнер. — Все понятия о морали и благородстве, которые были в нашей истории, сегодня поставлены под сомнение. Сегодня немцы — все больше масса людей, которая всегда к вашим услугам. Глобализация, которая идет из Америки, несет и волну новой идеологии, в том числе настрой населения против России. Через исторические события мы раньше смотрели на Россию как на нашего партнера. Но пресса создала вокруг России такую картину, что… просто невозможно.

— Если и в самом деле существует та немецкая идентичность, которая присутствует в нашей истории, классике, в старинном духе, — отвечает Хайнер. — Мы всегда были нацией, которая, находясь в центре Европы, смотрела во все стороны. Тогда Германия хотела усилить себя и найти свою национальную особенность.

— Вряд ли вы сможете понять мое неуважение к этой стране, — с чувством выдает Ульрих, выныривая из глубины кресла. — Нет, вы представьте, когда европейский политик — а у нас есть такой Шульц — на полном серьезе заявляет в воскресном ток-шоу: «Мне не нравится Путин»!

— Вы хотите сказать, что симпатия и антипатия — из области иррационального, а политика — рациональное?

— Да, точно.

— А я хочу опротестовать слова Ульриха, — говорит Хайнер. — Германия была разделена в поствоенное время, понятно, что в результате сформировались противоположные позиции.

— У нас книжка недавно вышла про Путина, — замечает на это Ульрих. — Автор — немецкая журналистка, ей около 40 лет… Что может эта дурная коза знать о Путине? Зато теперь немцы знают о нем все: как он пришел к власти, в какое время едет в Кремль, что ест на завтрак, с кем развелся и с кем спит. А вот об Обаме мы не знаем ничего, кроме того что у него есть собака. О Меркель — вообще ничего: даже не знаем, спит ли она со своим мужем!

— А мне насрать! — отвечает Ульрих.

— Вы маргинал?

— Ха-ха-ха! Я давно поставил точку в отношениях с этой системой. Если вы меня спросите про Крым, я скажу, что для меня это просто политика России, исходящая из реальности. Какое отношение Германия вообще имеет к Крыму? Неужели у Европы нет своих проблем? А Америка — она что в Ираке искала? Скажите мне, что?! И тут американский президент требует, чтобы президента другой страны сняли. Я Асада имею в виду. Откуда такая политическая наглость?

— Позвольте повторить вопрос. Вы маргинал? Вы сейчас озвучиваете точку зрения меньшинства?

— Да, в Германии это мнение меньшинства. Основная масса принимает то, что подается прессой.

— Я не хочу назвать это оппозицией, — объясняет более осторожный Хайнер. — Но сейчас в Германии появляются те, кто говорит: «Осторожно. То, что происходит в стране, может нас разъединить, а это будет иметь последствия. Тогда и существование ЕС окажется под вопросом».

— Когда я вошла, вы забрали у меня пальто, проявили гендерную вежливость. Стали бы вы вмешиваться, если бы кто-то на ваших глазах обижал постороннюю женщину?

— Я вмешаюсь, — быстро отвечает Ульрих.

— Но, к сожалению, это типично для немцев — не реагировать, — говорит Хайнер.

— Что случилось с немцами?— спрашиваю я.

Ульрих, схватив со стола салфетку, начинает ее туго скручивать и драть.

— Своим вопросом вы погружаете меня в ту сферу чувств, которая вам абсолютно чужда! — с трагизмом произносит он.

— Немец боится, что он, вмешавшись в такую ситуацию, не приобретет, а потеряет, — поясняет Хайнер. — Страх в этой стране действительно велик. Боязнь того, что тебя выделят из общей толпы, классифицируют и включат в какую-то категорию. Например, ультраправую. Если вы идете по улице и видите, как к женщине пристают, вмешиваться «неправильно». Но я вмешаюсь! Хотя «правильным» считается отойти на безопасное расстояние и позвонить в полицию. До того как полиция приедет, женщину, конечно, могут изнасиловать, но в противном случае ваша личная инициатива будет признана ошибочной. Например, вы сами можете попасть под раздачу или сломаете нападавшему нос, за что будете отвечать.

— Вас так выдрессировали или пассивность у вас в крови?

— Существует такое понятие, как система порядка, общественные установления. Мы верим, что порядок именно по этому принципу осуществляется — через доверие к системе. Немцы верят в то, что система не дает сбоев. Она существовала и до национал-социализма.

— Но если вы не можете помочь человеку в беде, то вам приходится подавлять в себе сиюминутный импульс сострадания. А когда люди гасят в себе импульсы, они теряют уже не национальную идентичность, а нечто большее. Вам так не кажется?

— Кажется, — отвечает Хайнер. — Но сейчас мы переживаем катастрофически острую ситуацию: у нас волна беженцев на границе, людям надо помогать. Огромное количество немцев были бы искренне рады оказать помощь беженцам. Вот так мы и проявляем сострадание.

— Правильно ли я понимаю: система канализирует ваше сострадание, направляя его в разрешенное русло? Вам как будто показывают: тут можно поддаться импульсу, а тут — нельзя?

— Верно, — соглашается Хайнер, — система не отменяет сострадания, но старается его направить в то русло, которое для нее безопасно.

— Когда я однажды увидел на улице, как мужчина нападает на женщину, я вмешался, и у меня была одна только мысль — не треснуть его по голове слишком сильно, не проломить ему череп, — Ульрих говорит с таким чувством, что становится похож на немца времен Третьего Рейха. — А что касается беженцев, то я сам беженец. Когда мне было шесть лет, мы бежали из Поморья через город, находившийся в огне. Нас выдавили на остров Рюген, и местные жители отнеслись к нам как к недочеловекам. Мы практически умирали с голода, поэтому беженцам я очень сочувствую.

— Но проблема в том, — обращается к нему Хайнер, — что народ не спросили — просто взяли и неконтролируемо открыли границы. А среди беженцев много тех, кто просто стремится к лучшей жизни. И последствия этого отразятся на будущих поколениях.

— У них есть возможность вернуться назад, — вздыхает Ульрих.

— Перестань, друг, у тебя тоже есть возможность вернуться назад в свое Поморье! — смеется Хайнер. — Езжай к себе на родину, если тебе туда так хочется.

— Терпеть не могу поляков, — Ульрих отмахивается от него драной салфеткой.

Бионемцы с налетом гэдээровщины

— Да, большинство немцев верит в то, что они толерантны, — говорит Владимир, выезжая из Западного Берлина в сторону Восточного. — Если ты скажешь им, что они беспозвоночны, то одни молча кивнут, а другие ответят, что ты подонок, который не понимает, что они — просто продвинутое гуманное общество. В Германии нет серого, есть только черное и белое. Но, по объективной оценке, в немцах есть комплекс неполноценности и задавленный росток расизма. А я не немец, я тут — наблюдающий, смотрящий за немцами. Ну, присматриваю. Знаете, деды наши тут гидру коричневую замочили, так что за змеенышами глаз да глаз нужен… Но как только я пришел на митинг за девочку Лизу, мне сразу оставили только два варианта: либо я агент Кремля, либо его проплаченный сотрудник! Кто оставил? Ну, либералами я их не назову. Либералы — хорошее слово. Скажу так: те, кто и 20 лет назад слушал «Радио Свобода» и всегда фокусировался на негативных сторонах жизни в России. Те, кто все время выискивает в чужом глазу соринку. Не потому, что они плохие, — просто у них такой образ функционирования. Они четко ставят перед тобой выбор: если ты по ту сторону, значит, ты такой же. И что им объяснять, что мой ребенок тоже ходит в школу и недавно родители учеников этой школы развесили в районе объявления: «Дети! Если кто-то предложит посмотреть в машине щенков, не садитесь в эту машину!» Были случаи, когда детей таким образом пытались похитить. В мае прошлого года убили девочку из школы моего сына, она 150 метров до дома не дошла. Должен я своего ребенка учить безопасности? Почему женщина не имеет права в темное время ходить в мини-юбке? Почему ей сразу выствавляют претензию: дура, сама виновата? Ответы на эти вопросы — в компетенции государства. И я буду использовать любую возможность, чтобы говорить о безопасности. Поэтому я вышел на митинг. А там ко мне подошла немецкая журналистка и спрашивает: «Так изнасиловали девочку или нет?» А я откуда знаю? Да, конечно, на митинге выходили на трибуну странные люди, было такое чувство, будто они пилюль холодной войны наглотались… Говорили, что Меркель продалась Америке, а арабов надо прижать. То есть ультраправая такая риторика. Но меня беспокоит тот факт, что стеклянным дверям в Германии приходит конец, и люди, как в Москве, скоро поставят в своих домах бронированные двери. Полиция сначала пыталась замолчать события в Кельне, а потом не гнать волну с девочкой. Но тогда она еще не знала, было изнасилование или нет, вот в чем принципиальный момент! Пресса быстренько все внимание сконцентрировала на распятом славянском мальчике, уводя общественное мнение в сторону — к российской пропаганде. И теперь мне никто не докажет, что в дело не вмешалась политика. О чем мне пытаются сказать? Что арабской гопоты в Кельне не было? Там полиция внаглую врала! Поэтому, когда случилось происшествие с девочкой, русские немцы, к которым относится ее семья, полиции не поверили.

Мы въезжаем в Марцан — кварталы Берлина, напоминающие московские спальные районы. Сразу показывается «Макдональдс», вывеска которого желтеет среди однообразных коробок панельных домов. Здесь живет несколько десятков тысяч русских немцев, тех самых «волгадойче».

— Они сюда целыми деревнями выезжали из Советского Союза, — поясняет Владимир. — Получали компенсацию, жилье. И здесь селились тоже деревнями. По крови они немцы, а по менталитету — совок! Это в Америке через три года после приезда ты уже американец, твоя раса неважна: можешь быть хоть китайцем, только исповедуй их американские принципы… Немецкая культура другая. Турок здесь — не немец. Нет, бледнолицые немцы, конечно, толерантны, но в них есть эта ментальная отчужденность, про себя они думают: «А кто вам сказал, что вы такие же, как мы?» Просто они не произнесут вслух этих слов — от них тоже тянет концентрационным дымком. Но сами немцы тоже делятся на два вида. 80% из них — это те беспозвоночные, которые не могут забыть, что у них был Гитлер и что они притесняли гомосексуалистов. А 20% — агрессивные провинциалы, которые говорят: «А че это я должен перед турками расшаркиваться? А че это я должен арабов терпеть? Да плевал я на них!» Они позвоночны, небогаты, и эмигранты для них — конкуренты в борьбе за выживание. Вот к таким 20% можно и «волгадойче» отнести.

Машина продолжает медленное движение по однотипным улицам, которыми Берлин обзавелся во времена ГДР. Здесь нет берлинской суеты. Как и положено жителям спальных районов, многочисленные женщины с детскими колясками никуда не спешат, и выглядят они моложе тех немок, которые гуляют с колясками в Западном Берлине.

— Должен вас предупредить, что тут живут очень специфические немцы. Их, пожалуй, можно бионемцами назвать — это такие провинциалы с налетом гэдээровщины. Часто они ультрарадикальные. В этом районе довольно популярна праворадикальная партия НПД, которая со своим неонацизмом реально нерукопожатная. Но они сумели тут найти общий язык с молодежью. И когда пошли разговоры о том, что девочку украли, а русские немцы заявили, что берут безопасность своих детей в свои руки и собралась такая русская деревенская толпа, вышедшая ребенка защищать, то НПД вовремя предложила им свои услуги: найти адвоката, выступить на их митинге. Почему тут вообще митинг стихийный начался? Когда девочка вернулась домой, то сказала, что ее украли. «Кто? Как выглядели?» «Как арабы». Полиция поговорила с девочкой наедине, вот в чем нехороший момент — с малолетними наедине не говорят. Им девочка, скорее всего, сказала правду, и они заявили, что нет оснований дело заводить, а родителям мы не будем сообщать полученную от девочки информацию в ее же интересах. А родители на волне событий в Кельне удивляются: «Как?! Нашего ребенка украли, а вы не будете дело заводить?!» Вот из-за этих действий полиции митинг и случился.

© РИА Новости, Екатерина Соловьева | Перейти в фотобанк

Русские дрожжи Германии

В машину подсаживается русский немец Генрих Гроут. Он немолод и говорит на чистейшем русском, который, похоже, не обременен регулярным использованием другого языка.

— В нашем сообществе или, как мы его называем, русскоязычном мире примерно три миллиона человек, — говорит он. — И оно существует не параллельно, как турки. Мы более или менее вкраплены в коренной народ — ни внешностью не отличаемся, ни религиозными убеждениями. Русский язык все еще помнят, хотя молодежь, которая здесь родилась, только понимает по-русски, но ответить уже не может. Вот в этом районе примерно 30 тысяч российских немцев живет. А в целом по Берлину их где-то 60 тысяч.

— Поводом для проведения митинга стала девочка Лиза, — говорю я. — Но показалось, что присутствовало еще какое-то недовольство.

— У русских немцев есть свои специфические проблемы, которые накапливались последние лет 20. Первый поток наших, который хлынул в 1993-м, принимали с распростертыми объятиями и с максимальными льготами. А потом пошло: ограничения на въезд, урезания пенсий, другие ужесточения по мелочам… Нам начали создавать искусственные препятствия. Я думаю, это связано с большой геополитикой. Ведь наша публика имеет какие-то свои национальные потребности, ищет в себе «немецкость» и хочет ее проявить.

— А как вы ее в себе найдете, если жили в Советском Союзе?

— А как там же жили татары или башкиры? Мы, в отличие от немцев, этой промывки мозгов комплексом вины не прошли — это у них вина вросла в плоть и кровь, сделала их ментальность пораженческой. Нас в эти комплексы не упакуешь, нам не привьешь коллективного чувства вины. Я считаю, нам стали создавать препоны из-за того, что из нас национальный дух еще не выбит и мы могли бы в нем раскрыться.

— Как раскрылись немцы в период Второй мировой?

— Полгода пропаганды — и украинцы так же раскрылись. Так любой народ раскроется. Русские немцы в Германии — словно дрожжи: мы можем пробудить и поднять национальный дух у этой массы людей, ментально уже принявших поражение. Мы ведь сначала как думали? Приедем, будем стоять за спиной немцев, укреплять их. А в результате нам пришлось наблюдать за тем, как их словно стадо этническое ведут на кладбище.

— На митингах вас поддерживали только немцы-радикалы?

— Это чепуха. Поддерживали в самом начале, когда родители этой бедной Лизы не знали, куда обратиться, а полиция их откровенно футболила. Основание полиция придумала такое: девочка просто врет. Они ее три часа допрашивали без родителей, без психолога и адвоката. Да она и в самом деле врала немало. Но, как там ни крути, преступление было налицо: взрослые мужчины имели отношения с малолетней. А полиция отмахнулась. Понятное дело, почему: дело связано с мигрантами, сюда сразу примешивается политика. А политика не хочет возбуждать протест общества против многомиллионного приема мигрантов, которые в конце концов растворят в себе коренных немцев. Но преступление-то — реальное! Полиция сделала заявление, что дело расследовано только для того, чтобы остудить горячие головы. Предупредила: кто будет муссировать эту тему, к тому применим меры. Это вызвало обратную реакцию: русские немцы не испугались, а только возмутились. Этот парень, турок, у которого она переночевала, еще осенью снял видео, подтверждающее их отношения. Может, он этой записью шантажировал девочку? Почему она на следующий день оказалась на улице без деталей одежды, без кошелька и с синяками? Мы хотим знать, что произошло.

— А разве русские немцы не были в таких же условиях, как мигранты?

— Не путайте. Мы вернулись на историческую родину и ведем себя в соответствии с требованиями этого государства.

— То есть если видите, как, например, к женщине кто-то пристает на улице, тоже не вмешиваетесь, а ждете полицию?

— Ну… — Генрих крякает, прочищая горло. — Наши, конечно, придерживаются многих правил. Но не этого. Если видят, что кого-то обижают, то в морду дать могут.

— Потому что вы больше русские, чем немцы?

— По плоти и крови мы немцы. Ментальность у нас — русская. А почему мы должны отказываться от того, что считаем достойным поведением? Почему мы должны принимать пораженческую ментальность?

— Для меня в вас нет ничего от немца. Вы просто русский. И как же вы возродите немецкий дух?

— Да в том-то и дело, — Генрих довольно смеется, — что мы не собираемся немецкий дух возрождать отдельно от русского. Мы и русский терять не хотим. Наша цель — остановить каток уничтожения коренных немцев.

Вечер в фешенебельном районе западного Берлина. В кафе и ресторанчиках не остается свободных мест. Из-за витрин видны посетители, спокойно поглощающие ужин, цедящие вино. И если праздновать каждому из них в действительности сегодня нечего, то заглядывающему в витрины пришлому может показаться, что они празднуют, сами того не ведая, наступление того этапа, когда система работает уже без сбоев. Празднуют стабильность. Празднуют покой. Празднуют достижение той точки цивилизационного развития, когда можно в свое удовольствие быть гуманными и терпимыми. Все это унаследовано от предков — кровных немцев. Но человек, впервые прибывший в Берлин, особенно из России, может задаться вопросом: хотел бы он сам оказаться на том же уровне, в той же точке, при том что его единокровным предкам пришлось пройти через Гитлера и Геббельса, через СС? А те и другие ну наверняка не раз вышагивали по этим улицам. Прибывший оттуда, где общество еще не достигло даже середины пути к безупречной системе, пройденного немцами, возможно, захочет поскорее попасть на те места, которые сейчас занимают немцы. Перенестись сквозь стекло. Но количество столиков ограничено, резервируют их заранее. Так поступила и немка Ката, моя следующая собеседница. Сейчас она пьет вино, то и дело поправляя длинные волосы за спиной.

— Представьте себе солнечный день, — начинает она. — Я иду из ресторанчика с двумя подругами по широкому тротуару. Мы мило болтаем. Они курят, и я немного от них отстаю. Нам навстречу идут двое — мужчина и женщина. Турки. Дойдя до меня, мужчина толкает меня плечом. Я останавливаюсь и говорю: «Э…» Я не сказала «Эй!», я сказала «Э-э», — нежным голосом тянет она. — Он возвращается ко мне и, приблизив свое лицо к моему, — Ката подносит ладонь к лицу, почти касаясь носа, — говорит: «Слышь ты, тупая… (произнесенное далее ругательство запрещено к печати в РФ. — «РР»), тебе не принадлежит весь тротуар». И конкретно давит на меня грудью. Я спрашиваю: «И кто же вас воспитывал?» Тут его подружка хватает меня за плечо и толкает. Он меня толкает тоже. Подходят мои подружки, одна из них — очень красивая азиатка. Спрашивают: «Что тут происходит»? Он азиатке: «Слышь ты, узкоглазая, пасть закрой!» В этот момент он хватает меня за воротник. А теперь самый важный момент, ради которого я рассказываю эту историю: мимо идут немецкие мужчины, в двух метрах от нас на веранде в ресторане обедают немецкие мужчины и наблюдают за происходящим. Я им говорю: «Алле! Вы не хотите мне помочь?» А турок их спрашивает: «У вас какие-то проблемы?» Они отвечают: «Нет-нет, что вы. Мы просто обедаем». В конце концов подружки позвонили в полицию. Полицейские сказали: «Не провоцируйте их дальше. Пусть они уходят». А турок вылил мне на голову воду и ушел.

— Вы недовольны тем, что с вами так повел себя турок?

— Нет. Так мог себя повести любой другой. Я недовольна немецкими мужчинами, у которых нет яиц. Они просто трусы. Мне никто не оплатит еду, — голос ее звенит.

— А вы бы хотели, чтобы вам ее оплатили?

— Да! Я бы хотела, чтобы на первом свидании мне как минимум не пришлось бы платить за себя.

— Но, кажется, в Европе женщины сами добивались равноправия с мужчинами?

— Да, но это не отменяет того, что у мужчин больше нет яиц. В 1970-х женщины сами начали выращивать таких мужчин — и добились того, что мужчины в этом равноправии начали вести себя довольно странно. Я уверена, что именно женщины управляли этим процессом, но неосознанно. В западной Германии в 1960-х годах женщина была домохозяйкой, а мужчина зарабатывал деньги, был главой семьи. Потом пошел феминизм, и он двигался в правильном направлении, но, кажется, сделал на один шаг больше, чем следовало бы. Я не против феминизма, но, по-моему, равноправие и вежливость — это разные вещи. Я не имею ничего против мигрантов. Они убегают от войны, а их война — дело и наших рук. То есть моя история иллюстрирует не проблему мигрантов, а проблему немецких мужчин.

© РИА Новости, Владимир Астапкович | Перейти в фотобанк

Не Гитлер, а Рейган

Франк Вильман — писатель. Перед встречей с ним Владимир предупреждает: Франк терпеть не может Путина, является выразителем мнения большинства и присоединение Крыма к России возмущает его настолько, что он не станет церемониться в высказываниях.

— Вы считаете немецких мужчин беспозвоночными?— спрашиваю Франка.

— Немецкие мужчины разные. Если я увижу, что обижают женщину, то вмешаюсь. Но я признаю, что половина других сделает вид, будто они ничего не заметили. Они не вмешаются либо из страха, либо чтобы не наживать себе проблем.

— Вас не раздражает, что сюда приезжают российские журналисты, пытаются что-то выяснить про мигрантов?

— Это действительно проблема номер один, мы приняли слишком много беженцев. Но я считаю, что это хорошо. Как по мне, то нужно еще миллион беженцев взять. Конечно, среди них будет масса тех, кто не примет центральноевропейскую культуру. Во многих арабских странах у женщин вообще нет права голоса, и когда арабы приезжают сюда со своим менталитетом, то не понимают свободы немецких женщин. Вот таких мы должны будем либо выгнать из страны, либо посадить в тюрьму.

— А зачем вам остальные?

— Незачем, просто они прибыли оттуда, где идет война. Каждый немец знает, что такое война! Из пяти братьев моего отца четверо погибли на восточном фронте в России.

— А когда начинаются войны, почему немцы не выступают против?

— По той же причине, что и русские. Они эгоисты! Людей интересует только то, что происходит в их мирке.

— Как вы думаете, почему именно российская пресса обратила такое внимание на события в Кельне?

— Ну, может, потому, что у вас, русских, большое сердце. Или потому, что мы находимся с вами в состоянии холодной войны…

— Какой ответ вам ближе?

— Русские настолько же плохие и настолько же хорошие, как немцы. Исторически Германия и Россия работали вместе и должны бы продолжать это делать, — произносит он, вызвав у присутствующего при разговоре Владимира тихий возглас: «Я в шоке!»

— Простите, а вы не собираетесь Путина ругать?

— Каждый народ имеет того правителя, которого заслужил. Германия тоже Гитлера имела… Нет, я не говорю, что Путин — это Гитлер, — спохватывается он. — Воспринимайте мои слова исключительно в историческом контексте. Когда Путин только начинал, он мне нравился. Но потом власть слишком сильно вросла ему в мозг.

— Как вы впервые познакомились с чувством вины за Вторую мировую войну? Можете описать, как этот комплекс входил в вас?

— Через рассказы и объяснения моего отца. Он вернулся с войны и говорил, что война чудовищна. Это самое страшное, что может произойти с людьми.

— Я имела в виду другое. Я тоже знаю, что война чудовищна. Но, знакомясь в детстве с событиями Второй мировой, я знала, что моя страна сражалась на стороне добра, — говорю я, и Франк расстраивается.

— Вы же прекрасно знаете, что Германия напала. Мы напали. Мы напали. Мы — не правы. Я сын человека, который принимал участие в войне. Мне жаль, что так вышло.

— В чем вы виноваты?

— Ни в чем. Меня тогда не было.

— Вы боитесь, что, живи вы в те времена, то действовали бы так же, как ваш отец?

— Я точно знаю, что не работал бы в концлагере и не служил бы в СС. Но я был бы в Вермахте.

— Почему вы лично так безропотно приняли чувство вины?

— Потому что наши деды и отцы делали это, и я несу ответственность.

— Вы жалеете, что всю жизнь прожили в этих тисках вины и не были до конца свободным?

— Может быть… Но вы не думайте, что это чувство вины свойственно всем простым людям, которых вы встретите на улицах Германии. Оно больше свойственно интеллектуалам. Оно мне не нравится, но я не могу ничего изменить. Для меня не существует немецкой идентичности. Я вижу себя интеллектуалом в европейском контексте. Я не принимаю понятия «национализм». Мне даже не нравится, когда вывешивают немецкие флаги. Волны мигрантов в любом случае — троянский конь, но мы обязаны их принять. Я полностью согласен с Меркель. Мы сейчас парализованы «эффектом кобры» — не шевелимся и не можем убежать от нее. Сегодня открыли новые цифры по беженцам: 56% немцев их боится и только треть уверена, что мы справимся с этой проблемой. Треть — это тоже немало. Но если остальные выйдут на протесты, это будут не интеллектуалы, а простой народ.

— А что вы думаете про Крым?

— Если там и в самом деле состоялся референдум, тогда стоит на этом акцентировать внимание. Если это было свободное волеизъявление крымчан, тогда я его принимаю, — произносит он (на этих словах Владимир издает очередной возглас: «Да я вообще в шоке!» и надевает шапку).

— Может, вы просто из своей гуманности и толерантности боитесь меня обидеть?— говорю я Франку. — Но мне вы можете сказать все, что на самом деле думаете.

— Я не имею ничего против русских. Но мне не нравится Путин. Вообще он не на Гитлера похож, а на Рональда Рейгана. Ковбой, мачо… Только проблема в том, что он маленького роста, — его глаза нетолерантно загораются. — Однако тут есть люди, которым Путин нравится. Вы не обращайте внимания на все, что пишет немецкая пресса. Просто общайтесь с людьми, и вы поймете, что немцы не поддерживают санкции против России и не считают, что только Россия во всем виновата. Всегда ориентируйтесь на одну простую вещь: Германия — официальный союзник Америки. В интересах Америки ослабить Россию. Мы тут все всё прекрасно понимаем. И знаем, почему упавшая в Сирии российская бомба — воплощение мирового зла, а американская — правильная, но, к сожалению, вызвавшая жертвы.

Пятилетняя годовщина Крымской весны в Симферополе – видео

Владимир Сорокин — один из немногих людей, которые дают меткое описание германо-российских отношений. Автор бестселлеров — русский по национальности, но у него есть квартира и в Берлине, в районе Шарлоттенбург, который иногда называют «Шарлоттенградом» — потому что там поселились многочисленные русскоговорящие жители.

Отношения двух стран можно сравнить с отношениями «двух старых любовников. Периодически они то обнимаются и предаются любви, то начинают бить друг друга и вступают в кровавые войны».

Тот, кто наблюдает за работой российских СМИ, понимает: времена объятий остались в прошлом. Так, недавно телеканал НТВ, принадлежащий к империи Газпрома, преследовал со скрытой камерой высокопоставленного сотрудника посольства Германии, а затем внушал аудитории, что дипломат подстрекает оппозицию к протесту против Кремля. Бульварная газета «Комсомольская правда» представила «Хронику гибели Германии» — прощальная речь о федеративной республике, которую якобы безвозвратно «подмяли» мусульмане.

Жесткость атак — симптом разочарования в любви. Ни к одной стране за пределами постсоветского пространства россияне не проявляли столько симпатии, как к Германии. Но в 2015 году всего лишь 2% россиян сочли Германию дружественной страной — таков результат опроса, проведенного авторитетным Левада-Центром. Даже в 2011 году все выглядело иначе: тогда Германия занимала третье место в списке крупнейших партнеров после Белоруссии и Казахстана, которые являются традиционно важными союзниками России.

Тем временем, согласно опросам, Китай приобретает значимость как глобальный приоритетный партнер. Кстати, с 2013 года еще меньше симпатий россияне стали испытывать к Украине. «Мы считали немцев нацией, которая нам ближе всех», — объясняет социолог Валерий Федоров, руководитель ВЦИОМ. По его словам, россияне ожидали, что во время украинского кризиса Германия активно выступит в роли «адвоката России» и не поддержит санкции. Поэтому разочарование особенно велико.

Общественное мнение «выбрало» двух виновных в раздоре с Германий: Ангела Меркель и Соединенные Штаты. Популярный среди московских «ястребов» политический журнал «Однако» поместил однажды на первой странице изображение Ангелы Меркель с окровавленным топором. Многие считают Меркель пособницей англосаксов.

Среди населения утвердилось мнение — с мощной подачи государственных СМИ — о том, что Германия с удовольствием встала бы на сторону России, но Берлин, собственно, не проводит независимую внешнюю политику.

Две трети россиян придерживаются мнения о том, что германские власти действуют по указаниям США. С тех пор, как начался украинский кризис, резко увеличилось количество тех, кто считает, что Америка препятствует сближению немцев и русских (в 2015 году так считают 33% россиян, в 2013 их было лишь 5%).

Из этого вытекает и надежда многих россиян на то, что Германия изменит свою политику — и отвернется от Америки.

Поразительный феномен: в принципе имидж Германии в России - исключительно позитивный. С одной стороны, неизменная память о Второй мировой войне и жертвах германского вермахта. Но неприязнь на этой почве — редкий случай. «Мы всегда считали немцев великим народом, который извлек уроки из истории», — замечает социолог Федоров.

У этой симпатии - исторические корни. Со времен царя Петра Великого Россия не поддерживала таких интенсивных связей ни с одним другим народом. Образы из немецких романов играют ключевую роль в произведениях Достоевского и Толстого.

«Русские смотрят на немецкий характер как на комплиментарный, как идеальный эквивалент собственного характера», — отмечает Федоров. Многие россияне восхищаются качествами, которые в России считаются «типично немецкими»: пунктуальность, прилежание, эффективность и любовь к порядку. «Спасение Германии придет из России - так же, как спасение России прибудет из Германии» — такое представление сформулировал когда-то Федор Степун, русский философ с немецкими корнями, 1884 года рождения.

Во многом этот подход является результатом восторженного «культурологического мифа», чем следствием настоящего знакомства со страной. Только семь из 100 россиян указывают, что посещали Германию. Лишь у каждого пятого есть немецкие знакомые и друзья.

И все-таки существуют опросы, которые позволяют надеяться на благоприятные перспективы германо-российских отношений. Так, заметно выросло количество россиян, которые ожидают улучшения отношений Германии и России.

Намного хуже они ведь и на самом деле не могут больше стать.

Встреча с Владимиром Каминером началась весело и закончилась незадолго до третьей мировой войны. Это звучит немного смешно, но в том, что скоро разразится третья мировая война, виноваты резиновые сапоги. И Путин. И Владимир Каминер, который может объяснить, что одна логическая неизбежность за другой должна привести к тому, что вопрос о резиновых сапогах скоро развяжет третью мировую войну.

Ранний полдень, а Владимир Каминер сидит в «Рыбной лавке», которая хотя и называется «лавка», но на самом деле это ресторан на Шёнхаузер Аллее в берлинском районе Пренцлауэр Берг. Снаружи жутко холодно, а внутри Каминер сидит за самым большим столом в середине небольшого помещения и пьет кофе.

Когда видишь, как он вот так сидит, сразу хочется с ним подружиться. Каминеру 49 лет, но он выглядит так, как будто он только что приехал из лагеря скаутов. Его рубашка такая же синяя, как и обои. Его волосы начинают седеть. Он все равно был бы прекрасным скаутом, скаутом с седыми волосами. Так думаешь в первый момент.

Во второй момент замечаешь его голос, и костер в лагере скаутов начинает немного колыхаться. Голос Каминера гремит по всей «Рыбной лавке». Это приводит к тому, что сам начинаешь говорить все тише, как будто таким образом можно уменьшить громкость с тем, чтобы не все люди, которые хотят здесь есть рыбу, были вынуждены слушать нас. Каминер очень любезен. Мы говорим на Вы.

Мы не сразу заговорили о российском президенте. Сначала немного поболтать. Например, о детях. У Каминера их двое: один взрослый и один почти взрослый. Почти взрослый не хотел сегодня идти в школу, хотя он скоро хочет или должен получить аттестат зрелости — сразу в этом не разберешься. Взрослый только что отделился, и ему не хватает стиральной машины и родительской кошки. «Каждому человеку нужна собственная кошка. У каждого ребенка должен быть кто-то, на кого он может свалить вину за неудачу». Это типичные выражения Каминера. Теперь они выскакивают друг за другом. У него раскатистое «р». «Рыбная лавка» прислушивается.

Каминер заказывает татар из тунца. Сырая рыба с соевым соусом — похоже, что он это очень любит. Он заливает рыбный фарш очень большим количеством соевого соуса. Соус заканчивается. Официант должен принести новый. Слава Богу, здесь есть также чизбургеры.

Почти взрослый ребенок все же должен был пойти сегодня в школу. Взрослый ребенок должен наконец взять кошку из приюта для зверей. Сосед Каминера ухаживает за животными. Его теща родом из Грузии. Его жена русская, она «вообще самая русская женщина».

Он все это рассказывает так, словно читает из записной книжки, в которой он собирает идеи для своей следующей книги. Ощущается тепло лагерного костра. Рубашка Каминера и обои в «Рыбной лавке» так прекрасно сочетаются друг с другом. Чизбургер вкусный. Все могло бы так и оставаться. Если бы не Владимир Путин, который приближается к нашему прекрасному лагерному костру с ведром воды.

Каминер был когда-то русским, и хотя у него уже целую вечность имеется немецкий паспорт, он все же остался русским — и это не противоречие, хотя и звучит таким образом. Быть русским — это что-то вроде его роли или еще лучше: его деловой модели. Многие годы Каминер ходил по Берлину и делал вид, будто он удивлен, куда же это его занесло, когда в 1990-м году он бежал из Москвы, чтобы попасть в Америку или Англию, однако потом застрял в Берлине. Это было очень весело.

Было бы ему в Америке так хорошо, как в Германии, сказать трудно. Но можно сказать, что Берлин принес ему счастье. Каминер пишет почти каждый год по книге, и это совсем не надоедает.

Контекст

Что скрывается за фантазиями о Путине

Запад виноват в том, каким стал Путин

Замечательным в его книгах является то, что когда их читаешь, то думаешь, что между русскими и немцами возможна глубокая привязанность. Когда Каминер пишет о био-магазинах, о раздельных контейнерах для мусора и о мужчинах, которые носят шлемы для велосипедистов, то германо-российская симпатия является реальной, и ничуть не мешает то, что почти все является явной насмешкой.

И разве это не прекрасно, что русские и немцы вновь могут с симпатией относиться друг к другу, после всего, что — как бы это сказать получше — произошло в этом дурацком 20-м веке? По-настоящему нравиться — это не самый плохой взгляд на вещи, ха-ха, или? И действительно это всегда было прекрасно, когда сам побываешь в России! Всегда водка из стакана, танцы и петь русские песни не понимая ни слова. Это теперь я говорю.

А Каминер закатывает глаза и произносит слово «клише», что я считаю подлым, ведь я ничего не могу сделать с тем, что я видела то, что видела. Что женщины в туфлях на высоких каблуках бегали по песку в сибирских степях, в то время как муж, напившись, сидел дома. И все равно они нравятся, эти русские, а русским нравимся также мы, немцы, о чем они мне всегда говорили тогда в Сибири. Или?

Каминер говорит: Нет.

А я: Да.

А Каминер: НЕТ!

Я: ДАААА!

Каминер: Если русские говорят, что любят немцев, то они врут. Русские не любят немцев.

Я ведь говорила, что Каминер забавный? Но это все же не так уж и весело. Внутри стало прохладнее, и чизбургер не такой уж вкусный. Мы болтаем дальше, словно ничего не произошло.

Каминер написал одну книгу о политике, она называется «Гудбай, Москва. Размышления о России» (Goldmann, 12,99 евро) и только что вышла. Конечно, я стала тотчас искать в ней веселого русского из района Пренцлауэр Берг, но нашла нечто другое: критика России, может быть, человека, ненавидящего Россию. Это нельзя сказать точно, поскольку Каминер и как политический писатель хочет быть веселым, хотя и в страшно серьезных делах.

В этой книге очень часто речь идет о «солдатах без знаков различия», под которыми Каминер подразумевает переодетых типов, по поручению Путина нападающих на соседние страны. Речь идет о бесхозяйственности, об угнетении и терроре. Не об исламистском терроре, а о русском терроре.

Я: Вы политический человек?

Каминер: Я не интересуюсь политикой.

Крым, Восточная Украина, Сирия, Трамп, Путин — куда ни глянь, политика придвигается все ближе. Политика проникла в жизнь. Она заняла место за кухонным столом и претендует на почетное место, которое ранее занимала бабушка, говорит Каминер. Должно что-то произойти. Путин. Путин, Путин. Кто-то должен остановить Путина. Поэтому эта книга.

Человек, который считает, что дружба с русскими в принципе полезна, но что не полезно раздражать, хм, мировую державу, если она такая большая и так близко, как Россия, и так легко становится агрессивной, как Путин, он тотчас думает, что Каминер очень сильно преувеличивает.

Я: Вы слегка не преувеличиваете?

Каминер: Наоборот.

С этого момента говорит только политик Каминер. Политик Каминер говорит: Путин захватывает все, что хочет. Крым, Восточную Украину. Следующей будет Прибалтика. Потом ГДР. Он действительно говорит «ГДР», здесь, на Шёнхаузер Аллее. А Ангела Меркель помалкивает на это, как корова в хлеву. Он действительно говорит «корова в хлеву». И невольно незаметно смотришь в окно. Нет ли уже танков на Шёнхаузер Аллее? Нет, это колонна «трабантов».

Теперь Каминер вошел в раж. Немного страшно, что сейчас сорвется предохранитель. Я прямо беспокоюсь, а все прислушиваются.

ГДР могла бы понравиться Путину. Ведь она уже почти принадлежала ему, говорит Каминер. И Западная Германия, по его словам, могла бы понравиться Путину. Повсюду есть русские, которых Путин должен защищать, говорит Каминер и произносит также пару фраз-клише: русские сидят в Берлине в Груневальде и в районе Пренцлауэр Берг. Они сидят в ложах для курения сигар в пятизвездочных отелях, пьют коньяк и на коленях у них сидят 18-летние девочки. Они сидят за углом в табачном магазине. Они хотят защиты. Им стоит только пикнуть.

Тогда появится Путин с танками. Придут солдаты в униформах без знаков различия, те самые солдаты, которые постоянно появляются в новой книге Каминера — отсутствие знаком различия — это для него настоящая тема. Путин защищает всех русских, им надо только позвать. Каминер говорит это именно так. Я несколько раз прослушала запись в диктофоне. Но всерьез ли он так считает? Хорошо было бы узнать это.

Я: А теперь давайте серьезно. Почему Путин должен это сделать? Это означает неприятности с Меркель, с НАТО, со всем миром.

Каминер: Вы защищаете Россию!

Я: Но ведь Путин не дурак, или?

Каминер: Катрриин! Вы так меня раздражаете!

Каминер считает дураком не только Путина, но прежде всего и меня. И все равно я с любопытством жду его ответа. Это напряженный момент, потому что Каминер сначала молчит. Его молчание звучит упреком. Я немного боюсь, что он встанет и уйдет. Но затем он громко вздыхает. И в этом месте появляются те самые резиновые сапоги. А немного позже третья мировая война.

Путин не может делать смартфоны. Он не может делать автомобили. Он не может делать даже резиновые сапоги. Резиновые сапоги являются, конечно, поэтическим образом, а в поэзии Каминер разбирается, ведь он все же русский. Чтобы делать резиновые сапоги, нужны, во-первых, свобода, во-вторых, правосудие, в третьих — способные люди. Поскольку первого и второго в России нет, то третьи уезжают из страны и строят там свои фабрики. В России же, наоборот, каждый владелец фабрики по производству резиновых сапог должен считаться с тем, что его арестуют и все конфискуют. Поэтому в России не может быть и никогда не будет фабрик по производству резиновых сапог.

Каминер: Россия ничего не может. Путин ничего не может.

Я: Ничего? Достоевский. Большой театр. Шахматы. Это ничего?

Каминер: Катррин, Вы… друг Путина!

Каминер вошел в раж. Он кричит: «Нефть!» — это единственное, что у Путина получается. Для этого ему ничего не нужно, ни машин, ни техники. Покупатели все принесут с собой, машины и технику. И покупая нефть, они тем самым берут на себя вину — вину в том, что финансируют диктатора.

Деньги, мол, Путин распределяет, как диктатор. Треть одному (Путину), треть для 10 тысяч (офицеры Путина), треть для 145 миллионов (народ). Чтобы народ не заметил, что его обманывают, нужно его успокоить: телепрограммами и рассказами о бедности остального мира — и здесь логический круг замыкается, все выливается в третью мировую войну.
Речь идет о поражении. Путину нужны картины поражения со всего мира, чтобы отвлечь от своего собственного большого поражения. И Каминер разглядел Путина насквозь.

Поскольку в России нет фабрик по производству резиновых сапог, Путин должен захватить Крым и остаток мира. Вот так.
Тунец съеден. В «Рыбной лавке» холодно. Лагерный костер погас. Третья мировая война стоит у порога. И если хорошо прислушаться, я слышу грохот на Шёнхаузер Аллее. Это не колонна «трабантов».

Я: Владимир, Вы меня испугали.

Каминер: Тогда я чего-то достиг, Катрррин.

Материалы ИноСМИ содержат оценки исключительно зарубежных СМИ и не отражают позицию редакции ИноСМИ.

Несколько месяцев назад на страницах одной из московских газет живущий в Германии и называющий себя русским человеком Рудольф Майер вдруг озаботился вопросом: а почему, собственно, массовый средний немецкий обыватель не любит русских?

Этот вопрос вообще-то можно смело отнести к числу философских. Поскольку если им всерьез озаботиться, то возникнет другая проблема – если немцы не любят русских, то какие другие народы в Европе и в остальном мире они любят? Французов, итальянцев, американцев, англичан, испанцев? Ответ простой: их они тоже вроде бы не особенно любят. Тогда в чем проблема?

Но если этот вопрос начать рассматривать конкретно, то тут возможно несколько путей. Первый – научно - академический. Здесь я могу порекомендовать фундаментальный труд отца русской геополитики Николая Яковлевича Данилевского «Россия и Европа», написанный еще в 1869 году. До недавнего времени вещь была редкая. До революции 1917 года последний раз издавалась в 1885г. Затем с 1991 года началось ее более - менее регулярное переиздание.

Второй путь – литературно - художественный. Здесь рассказ Лескова «Железная воля» и кое - что у Некрасова. В одной из хрестоматийных Некрасовских поэм – «Кому на Руси жить хорошо» - есть следующий увлекательный эпизод: в деревенской избушке маленькая девочка интересуется у дедушки, почему он здесь так недавно появился и где так долго пропадал? Дед в ответ – мол, пришлось 20 лет провести на каторге, «за то что немца Фогеля Христиана Христианыча живого и здорового я в землю закопал».

На последовавшие вопросы дедушка начинает рассказывать подробности. Артель землекопов, где он состоял, копала по чьему-то заказу довольно большую яму. За процессом надзирал некий немец Фогель. Как-то он заглянул проверить достигнутые результаты и остался ими весьма огорчен. Если бы на его месте был русский коллега, то ничего особенного в дальнейшем бы не произошло. Ну, посоветовал бы он с помощью ненормативной лексики быть поэнергичней, слегка поправил бы пару челюстей, и все бы пошло своим обычным чередом. Но немцы, как известно, материться не умеют и Фогель со столь нелюбимым русскими людьми занудством полчаса читал им лекцию. Обстоятельно объясняя, что труд, дескать, источник всех человеческих добродетелей, а лень и праздность – мать всех пороков и преступлений. Достал он мужиков настолько, что скинули они немчуру в яму, за пару минут засыпали ее вместе с Фогелем и ушли обедать. Такой вот маленький конфликт цивилизаций.

Кстати, где-то в 2002 году русская редакция радиостанции «Немецкая волна» провела исследование, как в русской классической литературе конца 18-начала 19 вв. изображены немцы. И с очень большим изумлением исследователи обнаружили, что во всех произведениях русских классиков для немцев нашлось очень мало добрых слов или образов. И это задолго до двух мировых войн, окончательно испортивших образ немца в русском сознании.

Ну а теперь для конкретного выяснения вынесенного в заголовок вопроса пойдем по пути житейско-политических рассуждений.

Итак, представим, что в некой не сильно большой, но транснациональной корпорации в качестве менеджеров нижнего слоя среднего звена подвизаются немец Рудольф Майер и некий русский.

Немец, конечно, не японский фанатик-трудоголик, но, как ему положено, обладает всем необходимым набором трудовых добродетелей, а его русский коллега исповедует, как ему и положено, истинно русский принцип: «не брать дурного в голову, а тяжелого в руки».

В результате немцу выплачивают его среднюю зарплату с разного рода небольшими надбавками, а его русскому коллеге прямо по словам Высоцкого «на тебя, заразу, деньги прямо с неба сыпались крупными купюрами займов золотых». И в довершение всего этого русского коллегу вскоре с повышением переводят в другой, более престижный отдел. Думается, что после всего этого вряд ли немецкий коллега при встрече будет дарить русского лучезарной улыбкой. Будет, как в одной из песен почти забытого ныне советского барда Северного «Мой сосед Хаим»: «У меня зарплата двести, у него – сложите вместе. Мы работаем в РСУ. Я – в две смену, он – в одну! Разве не обидно?»

Таким образом, причина немецкой нелюбви к русским проста до неприличия. Банальная зависть к намного более удачливому сопернику, который по мнению завидующего, к тому же по своим личным качествам совершенно недостоин той удачи, которая на него постоянно сваливается.

Ну, представьте себе многочисленный трудолюбивый, не пьющий, дисциплинированный, воинственный, энергичный, стремящийся к внешней экспансии народ. Который в свое время для этой самой экспансии умел вырабатывать из своей среды превосходных солдат и офицеров, талантливых генералов и фельдмаршалов. А в результате постоянный крах подобных планов. Тысяча последних лет топтания на месте. Клочки территорий, приобретаемых потоками крови и затем периоды катастрофических территориальных потерь.

В результате к 2007 году около 90 млн. немцев Германии и Австрии теснятся на территории 400 тысяч км. кв., что в 1,5 раза меньше площади одной только Украины, где сейчас проживает около 47 млн. человек. А 120 млн. русских, живущих в Российской Федерации, имеют для проживания территорию в 17 млн. кв. км. В общем – «разве ж не обидно»?!

В подтверждение – несколько конкретных примеров. Помните фильм «Иван Васильевич меняет профессию»: «Астрахань брал, Казань брал, Шпака не брал!» Это 1552 год – захват Казанского ханства. За давностью лет, абсолютное большинство русских не в состоянии оценить грандиозности этих исторических событий, произошедших всего за 4 года.

У тех российских обывателей, которые хоть что-то знают в отечественной истории, понятие Казанского ханства ассоциируется с нынешним Татарстаном, а Астраханского ханства – с нынешней Астраханской областью. Но ведь тогда все было совсем не так.

Казанское ханство включало кроме территории нынешнего Татарстана, сегодняшние территории Башкирии, Удмуртии, Мордовии, Марийскую республику, Ульяновскую, Самарскую, Пензенскую области, значительную часть Пермской области. То есть по площади ханство было равно современной Франции и Великобритании, вместе взятым.

В Астраханское ханство кроме нынешней Астраханской области входили современный ставропольский край, северная часть Дагестана, Калмыкия, Волгоградская, Саратовская области и часть Ростовской.

То есть, когда за 4 года Московское великое княжество Ивана Грозного приросло площадью, составляющей половину территории тогдашней Европы. Именно этот грандиозный территориальный «хапок» и положил по существу начало Российской империи.

На фоне этой стремительной и почти бескровной по геополитическим меркам экспансии, все сверхчеловеческое и жутко кровопролитное завоевательное напряжение немцев на протяжении 1000 лет выглядит бессмысленной мазохистской забавой в духе германоязычного доктора Фрейда. «Так разве ж не обидно?!»

И, эта немецкая обида на русскую "незаслуженную удачливость", очень часто маскировалась в различные психологические комплексы. Чему пример,а вот эта карикатура времён Первой Мировой войны.

Они усугубляются и тем обстоятельством, что в конце 19-начале 20 веков у немцев был отличный шанс создать реальную, а не декларируемую империю (райх). Ну, право, что это еще за «райх» такой с собственно немецкой территорией в 450 тыс. кв. км?

Шанс был такой, какой бывает раз в жизни, и не во всякой жизни. Дело в том, что 80-90 годы 19 века немцы практически беспрепятственно и бескровно захватили в Африке и на Тихом океане огромные территории. Это нынешний Камерун (475 тыс. кв. км.), Намибия (824 тыс. кв. км), Танзания (945 тыс. кв. км), Папуа – Новая Гвинея (450 тыс). напомню – собственная площадь тогдашней Германии – 450 тысяч, нынешней – 356 тыс.

Одни только африканские владения в 5 раз превышали собственную площадь тогдашней Германии. Казалось, после этого традиционные немецкие вопли о нехватке жизненного пространства в Европе многочисленной и трудолюбивой германской нации должны были уйти в прошлое.

В чем теперь дело? Не хватает земли в Европе? Переселите половину своих соотечественников в Африку. Тем более, что в Намибии и Танзании климат нельзя назвать экваториальным-тропическим адом, могилой белого человека. Коренного населения крайне мало. Почвы плодородные. В недрах – почти вся таблица Менделеева. Так что можно показать всему миру на что способны немецкий гений и трудолюбие.

Но вот за те 30 лет, что владела Германия своими африканскими колониями, в них поселилось всего около 100 тыс. немцев, главным образом, военнослужащих и чиновников.

Поэтому так сравнительно легко англичане и французы захватили их в начале I Мировой войны.

Один только этот позорный провал в том историческом шансе, который судьба дала немцам их колониальной системой, ставит под очень большое сомнение наличие у германцев элементарного здравомыслия, не говоря уже о гениальности.

Нация философов, блин. В этот период немецкие бюргеры предпочли несколькими миллионами эмигрировать не в Африку, а в куда более комфортабельные Соединенные Штаты.

Поэтому в нынешней Германии о своих бывших африканских и тихоокеанских колониях совершенно не желают вспоминать.

И, наконец, последний, самый позорный и самый тщательно скрываемый скелет в немецком шкафу, из-за которого нынешние, именно нынешние немцы так не любят русских. Дело в том, что современные немцы, и японцы, кстати, тоже, имеют очень мало общего с немцами и японцами 1941-1945 гг. Нынешние немцы и японцы по менталитету и отсутствию воинских доблестей ничем не отличаются от остального западного обывателя.

И за это их чудесное превращение я, например, готов лично встать на колени перед написанными в полный рост портретами американских президентов – чудотворцев, сделавших это. Встать и постучать с десяток раз лбом об пол перед изображениями Франклина Рузвельта и Гарри Трумэна.

Первый с помощью ковровых авиабомбардировок германских городов в 1942 -1945 годах показал не только немецких солдатам, но самое главное – всему германскому народу, что такое современная настоящая тотальная война. Этого не было во время Первой Мировой, поэтому тогда она немцев ничему не научила. Второй окончательно избавил забомбленных прежде немцев и японцев от воинских доблестей с помощью годовых подшивок журнала «Плэйбой», кока-колы, хот-догов и других компонентов американской массовой культуры.

Если один библейский персонаж продал свои права первородства за чечевичную похлебку, то немцы и японцы утопили свой воинский дух в сале любезно предоставленного им американцами «общества потребления».

У нас похожая ситуация сложилась спустя примерно 50 лет, в 90-е годы прошлого века. Но с русскими этот фокус не прошел, от кока-колы и прочих потребительских брэндов западной цивилизации они своих воинских доблестей не потеряли.

Причем произошло это, как в положительном, идеалистическом духе – я имею ввиду русских добровольцев в Югославии в 1992 – 1995 и в 1999 годах, но так же, к сожалению, и в отрицательном – русские наемники заполонившие французский иностранный легион и частные армии различных международных корпораций и охранных фирм. Как там, в одной из песенок фильма «корона Российской империи»: «Господин полковник, чем стареть, может, лучше за Россию умереть?»

Об этой утрате воинских доблестей у себя и сохранении их русскими немцы тоже хорошо знают, и это знание так же не добавляет им любви к своим бывшим соперникам.

Ну и наконец, зачем вообще задаваться вопросом, кто кого любит, а кто нет. Нормальному, уверенному в себе народу по большому счету просто не интересно, что о нем думают и как к нему относятся другие народы. Так же, как, к примеру, нормального человека абсолютно не интересует мнение о нем тараканов, мух и прочей живности, обитающей рядом с ним в его жилище.

Национальная идея, над которой столь лукаво и надуманно бьются и делают вид, что ломают копья в нынешней правящей элите Российской Федерации на самом деле давно уже существует в качестве общего для всех народов принципа и в практическом применении формулируется одной фразой. Относительно русских она звучит так: «Самая засранная русская жопа всегда лучше самого чистого нерусского лица».

Константин Колонтаев

Но сегодня мы поговорим не о тех немцах, кто никогда не был ни в Москве, ни в Петербурге, ни в Тюмени и прочих российских городах, но «совершенно точно знает», что Россия - это океан водки, гуляющие по улицам медведи, русская мафия и... матрешки. Эта заметка про тех, кто в России был, но не только успел запечатлеть себя у Кремля, а жил в стране обычной будничной жизнью, работал или учился…

Я читала несколько немецких книг с описанием российской действительности - глазами немцев, конечно же. А еще мне посчастливилось общаться лично с теми, кто прожил в России от нескольких месяцев до нескольких лет. С одним из таких немцев, кстати, я живу под одной крышей вот уже 6 лет.

Итак, что думают немцы о русских...

В России любят все «чинить». Причем это починенное сильно бросается в глаза. Очень часто чинят просто куском изоленты.

Починить быстро и без особых временных затрат, забив на долголетие решения проблемы - это очень по-русски, считают немцы. Недавно у нас в кухонном кране образовалась небольшая дырочка, и в сторону брызгала еле заметная струйка, которая меня тем не менее раздражала. И пока муж был в командировке я "починила" как смогла - куском липкого скотча. Муж по возвращении улыбнулся и сказал "echte russische Reparatur". Это не значит, что немцы насмехаются над таким творчеством. Иногда они даже восторгаются фантазией жителей России. А иногда пребывают в шоке, ведь такие быстрые починки встречаются не только в квартирах россиян, но и на некоторых серьезных российских предприятиях.

Вот такая пристройка, например, заставляет немца сразу же взять в руки камеру:

(c) Foto: Gulsina Ismailova

В России очень развит «институт бабушки» . Именно так величают немцы то явление, когда по воскресеньям в парках дети гуляют не с родителями, а с бабушками. Не буду настаивать на том, что немецкие бабульки - меньше любят своих внуков, но то, что времени проводят меньше - факт. И не всегда потому что не хотят, а часто из-за того, что живут за пятьсот километров.

Жизнь не по средствам . Это замечают многие приезжие в Россию. Спустить зарплату за первые несколько дней, а потом жить впроголодь - это так непонятно многим немцам. И дело даже не в том, что зарплаты маленькие... Немцы удивляются: для чего покупать айфон, если вторую половину месяца - в ожидании получки - тебе придется жить на пустых макаронах? Зачем покупать рубашку от «босс» на предпоследние деньги? Зачем жить так, чтобы показаться кому-то лучше, богаче, круче на какую-то долю секунды... А еще немцу никогда не понять зачем делать шикарную свадьбу, а потом несколько лет отдавать за нее долги.

Отношение к природным ресурсам в России - тоже вызывает непонимание у немцев. Вода, которую люди в России оставляют просто так литься... Свет в подъездах, который горит ночи напролет... Отопление, которое невозможно регулировать... Пластиковые бутылки, плавающие в речках и валяющиеся на природе... Немцу сразу становится грустно. Потому, что он знает цену этому всему - ведь в Германии за все надо платить немалые деньги или потому, что немцы действительно за экономию планетных ресурсов?? Зависит от немца... А в одной из прочитанных мною книг немецкий автор сыронизировал по этому поводу: "Русские не берегут природу. Почему же? Это приведет к глобальному потеплению. А для такой холодной страны - это только на руку..."

(c) Foto: Gulsina Ismailova

Но что мой муж вспоминает с особым удивлением - так это рестораны России . Человек, несколько лет проживший в Латинской Америке, считал, что в ресторанах его точно не может ожидать ничего особого. Привели его коллеги в один из первых вечеров в ресторан - ели, пили, общались... И тут приглушается свет, в зал выползают полураздетые тетки и начинают ритмично отплясывать в унисон. Разве можно под такое доесть выбранное блюдо? В Германии едят и смотрят на танцующих теток или стриптизерш - совсем в разных местах и немцам совсем непонятно зачем под вкусную отбивную нужны танцы? Точнее, наоборот- как можно ужинать, когда над тарелкой пролетают голые титьки? Впоследствии мой муж водил по таким "злачным ресторанам" новоприбывших коллег из Германии и с удовольствием следил за реакцией последних. Немцы конечно не против поглазеть на такие танцы, но искренне не понимают - зачем это надо заведению... Ведь под такую развлекательную программу точно кусок в горло не залезет - значит клиент закажет меньше, чем если бы его оставили кушать в спокойной обстановке.

Маршрутка . Такое транспортное средство как маршрутка вспоминают многие немцы. И даже дело не в самом транспорте, а в способе оплате. Передавать деньги впереди сидящему и также получать от него сдачу - почему-то немцам кажется забавным...

(c) Foto: Gulsina Ismailova

Взятка врачу . Наблюдательные немцы не пропустили это мимо глаз своих... Приходить к врачу с коробкой конфет (даже если врач итак не бесплатный) - это самое разумное решение, если вы находитесь в России. А если дело приближается к празднику, то с пустыми руками вас там точно не вылечат ждут. Ага, это почти как пойти в гости - берите с собой только самое лучшее и самое вкусное. "Взятка богам в белых халатах" - так описывали некоторые из немцев увиденное.

Про поход в баню немцы тоже любят рассказывать. Про веник, соленые огурчики и водку... Но! При этом они строго разграничивают такие явления как баня и сауна. И ни в коем случае не называют баню сауной. Баня - это возможность попотеть в жаркой комнате в дружеской компании, а сауна в России - несет эротический характер! Немцы спешат предупредить об этом своих новоприбывших коллег))

Немцы замечают с каким трепетом русские ждут нового года, а не рождества - как они сами. Как тщательно готовятся и закупаются на этот праздник. Но еще больше немцев удивляет: а зачем отмечать новый год два раза - 31 декабря и 13 января?

А еще немцы очень удивляются следующему сочетанию: русские, по словам немцев, очень неулыбчивые и неприветливые. И одновременно с этим такие гостеприимные. Столы, переполненные салатами и прочими закусками - так россияне встречают не только знаменательные праздники, но и малознакомых гостей. И это очень удивляет иностранцев, которые привыкли общаться даже с очень близкими друзьями всего-то за чашечкой кофе, а день рождения могут справить, угощая гостей только заказанной пиццей и чипсами.

Один знакомый немец с особенной теплотой рассказывал про российский поезд . Почему с теплотой? Да потому, что по пути "Москва - Ярославль" ему всегда выдавали домашние тапки, чтобы его ноги отдохнули. В Германии с ним так еще никто не обращался.

А еще немцев очень веселит (а некоторых, возможно, оскорбляет), как русские представляют себе типичного немца. Вот так.