Гора горой не сходится человек. Гора с горой не сходится, а человек с человеком сойдется

Гора с горой А. П.- Это было как обвал, как страшный сон. Лето. Пик сезона. Поезда увозили к морю караваны груженных чемоданами курортников. А в это время на Памире, под пиком Ленина... Газетные строчки прыгали перед глазами:"7 июля в 18.30 по московскому времени в результате

1
Последняя неделя июля выдалась не по-летнему холодной. Шли кратковременные моросящие дожди, напоминавшие о том, что осень, хотя еще и не скоро, но неизбежно наступит.
Михаил Валентинович Одинцов вышел из дома и направился на рынок. Он собирался купить лисичек и пожарить их с картошечкой. Уже лет пять, как семидесятилетний Одинцов не выбирался в лес, хотя всю свою предыдущую жизнь считал себя заядлым грибником. Подводило здоровье, да и близкие были против его самостоятельных походов, а составить ему компанию не желали, – у них были свои заботы, проблемы и свои пристрастия.
Выйдя из подъезда и раскрыв зонтик, Михаил Валентинович, немного сутулясь, завернул за угол дома и лицом к лицу столкнулся с человеком примерно его возраста, показавшимся ему знакомым. «В крайнем случае, я где-то его видел раньше», – подумал Одинцов и, не оборачиваясь на прошедшего мимо него ровесника, бодро зашагал по направлению к рынку.
Одинцов быстро нашел грибников, выбрал на свой взгляд наиболее свежие лисички и, ради приличия недолго поторговавшись, купил две кучки. На обратном пути он опять вспомнил о повстречавшемся ему человеке. Михаил Валентинович никогда не жаловался на память, особенно хороша она у него была на лица. – Если Одинцов когда-нибудь общался с человеком, он обычно без особого напряжения узнавал его и несколько лет спустя. «Я точно где-то его встречал, – промелькнула в голове у Михаила Валентиновича мысль, – но где, хоть убей, не помню!»
Придя домой, и вместо того, что бы начать чистить грибы, он занялся воспоминаниями, опираясь на свою стариковскую логику, до сих пор его не подводившую. Рассуждал Одинцов так: однозначно то, что это был знакомый не из его детства и юности, поскольку близких друзей тогдашнего периода жизни Михаила Валентиновича не осталось уже в живых. Из тех, с кем он общался в молодости и лет так до сорока, вряд ли бы он мог вспомнить кого-либо хорошо, кроме самых близких товарищей. Но этот человек в данный круг людей явно не входил. Остался отрезок жизни в последних тридцать лет. На нем Одинцов и решил сосредоточиться, но после того, как покушает любимых лисичек.
После обеда Михаил Валентинович прилег на диван и неожиданно для себя задремал. Неожиданно, потому что спать он не собирался. А готовился провести скрупулезный анализ последних трех десятков лет своей жизни, так как встретившийся ему у дома мужчина не выходил у Одинцова из головы…

2
В свои 45 лет гвардии подполковник Одинцов командовал батальоном, – не ахти, какая карьера в этом возрасте. – Особо умелые его одногодки к 1985 году стали уже генералами, а ровесников-полковников было «хоть пруд пруди». Михаил Валентинович прекрасно понимал, что дослуживает в армии последний год, потому что ни кто его, не окончившего академию, в этом возрасте на полковничью должность, допускавшую службу еще в течение пяти лет, назначать не будет. Одинцов готовился к заслуженному отдыху, предлагал командиру полка вместо себя назначить своего заместителя, которого сам и выпестовал, а себя видел уже в образе грибника с лукошком или рыбака в соломенной шляпе, сидящего на берегу какого-нибудь затянутого ряской деревенского прудика.
Но, командир полка рассудил по другому и предложил Михаилу Валентиновичу «съездить» перед «дембелем» на два годика в Афган. «А что? – подумал Одинцов, – «всем смертям не бывать, а одной не миновать», а вдруг повезет: не все же оттуда калеками приезжают, а «Черным Тюльпаном» и того реже возвращаются. Да и деньжонок перед увольнением не мешает заработать. Может и на машину хватит».
Одинцов согласился, и ранней осенью все того же 85-го подполковник уже изнывал от афганского солнца, выплевывал изо рта мелкий песок и пил мутную жидкость, приправленную обеззараживающими таблетками, и называемую водой. – Как и остальные комбаты, ротные, взводные и бойцы частей и подразделений ограниченного контингента.
Первый год ему везло: подразделение, им возглавляемое, в «жарких» схватках с духами не участвовало, потерь не несло и не голодало. А личный состав регулярно получал чеки Внешторга в качестве компенсации за испепеляющий зной, скрипящий на зубах песок, за воду, которой в Союзе не стали бы поить и скотину, и за возможность погибнуть каждую минуту.
Второй год службы явно не заладился: сначала погиб взводный, подорвавшись на мине, затем одна из рот батальона попала в «духовскую» засаду и потеряла убитыми и ранеными двенадцать человек. Не прошло и недели, как в батальоне «вспыхнула» эпидемия желтухи. Из штаба полка шли недовольные радиограммы, в батальон летели проверяющие, каждый – с определенной задачей: проверить боевую готовность и боевую подготовку, обеспеченность солдат необходимым довольствием и, самое главное, – определить, как ведется в подразделении воспитательная работа.
Проверяющие вели себя не назойливо и не нагло: от предложенных трофейных бакшишей и теплой отечественной водки, заранее припасенной мало пьющим и знающим жизнь Одинцовым, не отказывались, но в вышестоящий штаб, как того и требовало командование, докладывали исключительно об одних недостатках. Оно и понятно: была бы задача поставлена, а «докопаться» и до столба можно. Подразделение Михаила Валентиновича в одночасье превратилось в худший батальон в дивизии. «На помощь» комбату был послан подполковник Пресняков, пропагандист. – Была раньше в советских соединениях и частях такая должность. Пропагандисты активно выступали на партсобраниях, разъясняли пытливым и «непонятливым» младшим офицерам странную политику партии и государства, проводили внутренние служебные проверки, указывая в их заключениях те выводы, которые хотели бы видеть командир полка или дивизии. А так же учили ротных выпускать стенные газеты, взводных – боевые листки и занимались кучей других «очень важных» дел, мешающих боевым офицерам выполнять поставленные их подразделениям задачи.
На боевые операции пропагандисты выходили, как правило, раз-два в год, – для получения дежурной медали, а если повезет, то и ордена. Подобным образом, к слову, поступали не только пропагандисты, но и начвещи, начпроды, начфизы, военные дирижеры и т.п. должностные лица, которые настоящих «духов» за два года службы в Афгане так в глаза ни разу и не увидели.
К тому времени Пресняков прослужил в Афганистане около года, в боевых действиях еще не участвовал, но о медали мечтал. Был он года на три моложе, чем Одинцов, заканчивал в свое время гражданский педагогический вуз, но тяга к армейской службе взяла верх. И Пресняков стал сначала комсомольским вожаком отдельного батальона, потом полка, а когда явно перешагнул комсомольский возраст, ему подыскали ни к чему не обязывающую должность полкового пропагандиста.
В батальоне Одинцова пропагандист развернул активную деятельность: проводил семинары с редакторами стенной печати; на общих собраниях батальона, которые стали проходить после его приезда, чуть ли не через день, рассказывал бойцам о двух течениях в народно-демократической партии Афганистана; замполитам рот указывал на недостатки в ведении протоколов комсомольских собраний и отчетной документации. Одинцов следил за работой инициативного пропагандиста спокойно и относился к ней снисходительно, как и подобает человеку, занятому на войне обычным командирским делом.
К «радости» Преснякова, батальону вскоре предстояло участвовать в боевой операции, и пропагандист мог рассчитывать на свою первую награду.
Готовился подполковник Пресняков к операции тщательно: долго примерял выданные ему бронежилет и каску, взял с собой в рюкзак семь-восемь снаряженных «рожков» от АКС, четыре гранаты, повязал вокруг головы камуфлированную косынку, на кисти рук надел кожаные перчатки с обрезанными «пальцами», а поверх бронежилета нацепил «лифчик» с четырьмя дополнительными автоматными магазинами. Ни дать, ни взять – вылитый Рэмбо!

3
Операция началась ранним утром. Батальону предстояло «прочесать» ряд кишлаков в зеленке на предмет наличия в них духов, спрятанного оружия и боеприпасов. Для офицеров и бойцов одинцовского батальона задача была не сложной, – не раз они уже занимались подобными делами. Но для пропагандиста все было в диковинку: впервые он услышал свист пуль и гранатных осколков, познал жесткость, а иногда и жестокость наших бойцов, увидел, в каких условиях живут простые афганцы, почувствовал, что такое настоящий страх. Одинцов заблаговременно «закрепил» за пропагандистом опытного сержанта, единственная боевая задача которого состояла в том, что бы с головы Преснякова волосок не упал.
Как все азартные люди, а Пресняков, судя по всему, относился именно к этой категории, подполковник быстро вошел в «раж» и понял что – к чему. Действовал он с одной из рот, в отрыве от главных сил батальона. К вечеру роты выполнили поставленные комбатом задачи, и личный состав стал собираться в заранее запланированном месте, командиры проверяли личный состав. Сержант, «закрепленный» за Пресняковым, доложил комбату, что пропагандиста нигде нет.
- Что значит нигде? – спросил Одинцов, – я тебе что приказывал?
- А он приказал мне самостоятельно идти в район сбора, пояснив, что сам в кишлаке не надолго задержится.
- Ты не должен был его ни на минуту одного оставлять!
- Так он же подполковник, а я сержант. Как я мог его ослушаться?
- Логично, – согласился комбат, – пойдем искать. Показывай, где ты его в последний раз видел.
Одинцов, сержант и еще один боец направились к ближайшему кишлаку, с батальоном остался начштаба, который заканчивал проверку людей и оружия.
Большинство населения (вместе с «духами») вышло из кишлаков еще до начала «зачистки», предупрежденное, как это часто бывало, кем-то из своих родственников или знакомых, служивших в афганской армии либо в местных структурах госбезопасности. Но выходили не все, некоторые пытались спрятаться: у одних это получалось и им везло, у других – нет, и этим везло не очень или совсем не везло.
Одинцов, оставив сержанта с бойцом у дувала, продолжал крадучись идти вдоль куцых глиняных домишек. Пройдя метров двадцать, за дверью одного из строений он услышал возню и сдавленный стон. Помедлив и взяв автомат на изготовку, удерживая палец на спусковом крючке, комбат рывком распахнул дверь.
На глиняном полу с обнаженной грудью и оголенными ногами лежала молодая афганка. Глаза у нее были закрыты. Над девушкой, со спущенными до колен брюками, стоял глубоко дышавший пропагандист.
- Надень штаны, заправься и иди к дувалу. Там тебя ждут два моих бойца. Вместе с ними возвращайся к батальону. Я задержусь. – Процедил сквозь зубы еле сдерживавший себя от самосуда Одинцов. – Да, и еще: завтра, что бы ноги твоей в моем батальоне не было. Ты понял?
Натягивая брюки, Пресняков молча кивнул. Открывая дверь, он повернулся к Одинцову и дрожащим голосом произнес:
- Не выдавай, комбат. Ладно?
Одинцов ему ничего не ответил. После того, как за пропагандистом закрылась дверь, Михаил Валентинович пощупал у девушки пульс. Пульса не было. Комбат внимательно осмотрел афганку и обнаружил у нее на шее синие подтеки. Прикрыв грудь и окровавленные бедра девушки, Одинцов сел рядом и закурил. По радиостанции он вызвал к себе одно отделение во главе с офицером. Затем встал, поднял на руки девушку и вышел с ней на улицу.
Отделение во главе со старшим лейтенантом прибылоо минуты через три. Комбат отдал взводному необходимые указания и поспешил к личному составу. А в доме напротив, спрятавшийся под рогожами и никем не обнаруженный мальчишка, лет двенадцати, вылез из-под них как раз в тот самый момент, когда Одинцов выносил на руках его соседку. Сквозь узкую щель в двери паренек видел, как шурави-офицер положил бездыханную девушку на дорогу и прикрыл ее лицо накидкой, как подбежали еще шурави, подняли девушку и куда-то унесли.
Через два дня в батальоне появился советник, служивший в располагавшемся по соседству афганском пехотном полку. Он зашел в палатку к комбату в сопровождении переводчика и двух неизвестных афганцев. Неизвестные оказались хадовцами – сотрудниками государственной службы безопасности Афганистана…

4
Михаила Валентиновича осудили на десять лет. Главными свидетелями по тому делу проходили: двенадцатилетний афганский мальчишка, который видел Одинцова с мертвой девушкой на руках и… пропагандист Пресняков, который рассказал суду о том, что предупреждал комбата о неправомерности его действий в отношении девушки, но тот, якобы, его не послушал, и, пригрозив автоматом, отослал в район сбора батальона.
Одинцов был уволен из армии «задним» числом, а не задним – посажен в советскую исправительно-трудовую колонию. Обошлись с ним еще по-божески: звания и пенсии не лишили, и вместо строгого режима дали общий. Так закончилась война для гвардии подполковника Одинцова, – без наград, без денег и без «Жигулей».
Вышел Михаил Валентинович на свободу из российской исправительной колонии, отсидев «от звонка до звонка». На воле была другая страна, другие отношения между людьми и другие ценности. Пришлось привыкать.
Года три назад случай свел его с бывшим «афганцем», а ныне адвокатом, которому Одинцов и рассказал свою историю. Адвокат обещал помочь и слово свое сдержал: год назад с Одинцова были сняты все обвинения и даже выплачена компенсация, чего Михаил Валентинович уж совсем не ожидал. Ему, как и всем военным пенсионерам, прибавили пенсию. – Жизнь к семидесяти годам наладилась, но обида осталась…

5
Проснувшись, Михаил Валентинович занялся своими обычными старческими делами по хозяйству. Так, в мелких бытовых заботах, прошли последние дни июля, в течение которых Одинцов ни разу больше не вспомнил о встретившемся несколько дней назад, показавшимся ему тогда очень знакомым, человеке.
Второго августа, в день своего профессионального праздника, Михаил Валентинович ждал старшего сына с внуком. Они пришли поздравить старика в обед. После праздничных «ста грамм» сын Одинцова подошел к окну и закурил.
- Смотри, бать, – обратился он к отцу, – какой-то старенький полковник у нас на улице объявился. Я его раньше здесь что-то не видел. Судя по погонам и эмблемам – из твоих войск.
Михаил Валентинович выглянул в окно и посмотрел в сторону, в которую указывал сын. По противоположной стороне улицы, одетый в парадный китель по случаю праздника, с тремя рядами поблескивающих на солнце медалей, шел тот самый человек, о котором Михаил Валентинович и «думать забыл». На полковничьем кителе наметанный глаз Одинцова разглядел орден «За службу Родине в Вооруженных Силах СССР» 3-ей степени.
Впившись взглядом в идущего полковника, Одинцов, наконец-таки, узнал его. – По улице, опираясь на тросточку, гордо вышагивал бывший пропагандист бывшей, некогда прославленной, боевой части.
- Ты его случайно не знаешь? – услышал Одинцов вопрос сына.
- В первый раз вижу, сынок. Дай-ка мне лучше сигаретку. Да, и верни, пожалуйста, мое охотничье ружье.
- Ты что, бать, на охоту собрался.
- Нет, просто по оружию соскучился, в руках его хочу подержать.

Жили мы тогда рядом с Илизаровым. Мама часто с ним общалась, и они даже дружили. Связь эта была давней, ещё с Долговки, когда Илизаров работал там обыкновенным сельским врачом, а мой отец был председателем райисполкома Косулинского района (сейчас этот район в Курганской области соединён с Куртамышским).

Из Википедии:

В 1939 году Илизаров стал студентом Крымского государственного медицинского института имени И. В. Сталина, который окончил в 1944 году. Получив диплом врача, прошёл путь от врача районной больницы в селе Долговка (1948) до директора Всесоюзного Курганского научного центра восстановительной травматологии и ортопедии (1987).

Вышла такая история : после рождения Володи мать снова "залетела", а аборты тогда были запрещены, но мама упросила Илизарова. Он пошёл навстречу, однако случились осложнения, по санавиации её увезли в Курган и там едва спасли. Илизаров должен был пойти под суд. Но отец взял всё на себя - якобы, пользуясь властью, принудил молодого Гаврилу, за что сам получил выговор по партийной линии, но Илизарова не посадили. Поэтому Гавриил Абрамович к нам всегда относился очень хорошо (брат мой старший Эрик даже жил у него на квартире в Кургане год, когда учился в институте).

Я, конечно, дурак, что не пошёл к нему работать, хотя он неоднократно интересовался моей судьбой. Но это особый разговор.

Так вот: перед нашим вылетом в Москву мама случайно встретила Илизарова, и тот предложил лететь с ним спецрейсом (на халяву!), который принадлежал отряду лётчиков-испытателей "Сушек" под командованием Гризодубовой.

В Кургане наши асы высшего пилотажа оказались не случайно: они привезли в институт Илизарова пилота (фамилию забыл), который получил переломы обеих ног при катапультировании (при такой скорости, когда ещё никто не выживал). Лётчику-испытателю дали звание Героя Советского Союза, сделали, если не ошибаюсь,7 операций в наших и зарубежных клиниках, но все не удачно.

Илизарову по случаю тоже надо было лететь в Москву, вот он и попросил взять нас с собой. Летели мы на спецсамолёте Ан-24 часов пять. Кроме экипажа там были: лётчик-испытатель Олег Гудков (тоже со звездой Героя Советского Союза), их врач, физиолог, ещё один близкий друг пострадавшего (он и фотографировал), командир группы подготовки молодых пилотов и ещё один мужик (похоже, из КГБ).

В салоне стоял длинный стол, 6 или 8 кресел вокруг, а вдоль бортов длинные лежанки-лавки. Сразу принесли несколько бутылок "КВ", рыбные деликатесы, пошли разговоры, вопросы. Надо сказать, принимают они на грудь не хуже нашего.

Я тогда впервые узнал, что Илизаров -тат (народность такая в Дагестане) и что он много всяческих препонов перенёс, в частности, от бывшего начальника госпиталя Г.И.Фельдмана, где будущий светила ортопедии начинал работу в Кургане. В последствие мне тоже пришлось работать с Фельдманом, а Тая, (моя будущая жена) была у него операционной сестрой. К слову, помимо Фельдмана многим хотелось примазаться к открытию Илизарова, одному (Гудушаури) это всё-таки удалось.

Из Википедии: Аппарат Илизарова - универсальная динамическая конструкция, позволяющая создавать оптимальные медико-биологические и механические условия как для костного сращения, так и для анатомо-функционального восстановления опорно-двигательного аппарата. Аппарат применяется для лечения травм, переломов, врождённых деформаций костной ткани. Также используется при «эстетических» операциях в антропометрической (ортопедической) косметологии по удлинению и выпрямлению ног.

Летим тёплой компанией. После того, как кончился коньяк, они принесли канистру со спиртом, и беседа продолжалась, но подробности я уже плохо помню. Мы с братом завалились спать. Я только помню, как спросил Гудкова за что он получил Звезду Героя, Олег ответил: "Мне удалось выжить, где другие погибали". Гудков больше сам спрашивал, а про свою работу - буквально несколько эпизодов. Например, они первые испытали спецкостюмы с трубками внутри от резкого падения давления в кабине. После полётов при испытании костюмов всё тело становится сплошным синяком. Больше говорили об отдыхе на Волге, им удалось купить большой катер, что в те времена было почти невозможно. Редкого обаяния был этот человек! Через год я прочитал в газете "Правда" большую статью "Он не вернулся из полёта".

Из Википедии: 4 октября 1973 года Гудков проводил испытательный полёт на сверхзвуковом истребителе-перехватчике «МиГ-25П», пытаясь выяснить причины предыдущих катастроф аналогичных самолётов. Ему удалось повторить приведшую к катастрофам ситуацию - самолёт начал неконтролируемо вращаться. Увидев, что истребитель падает на город, Гудков не покидал самолёт до последнего момента, пытаясь отвести его от жилых зданий, и катапультировался уже возле самой земли. Самолёт упал на склад фабрики «Красное знамя», на котором в это время никого не было. Однако из-за вращения самолёта катапультное кресло с пилотом ударилось в стену складского помещения, Гудков погиб

На снимке (слева направо): Я (молодой хирург), рядом мой брат Володя (выпускник Московского института иностранных языков имени Мориса Тереза), далее Олег Гудков (лётчик-испытатель Герой Советского Союза), следом - Стела Анатольевна (тёща брата). В центре - Г.А.Илизаров (советский хирург-ортопед, изобретатель, доктор медицинских наук (1968), профессор). На переднем плане (справа) руководитель полёта, рядом - полковник из их отряда, который встречал в "Быково", а потом отвёз Илизарова в гостиницу "Россия", а нас домой.

К слову, на аэродром в "Жуковском" посадку не разрешили ввиду наличия посторонних (нас) на борту. Через некоторое время Гудков завёз несколько фотографий на квартиру. Какие обязательные были люди! Мне досталось только это фото, хотя я видел и другие.

Валерий Моисеев.

Правильно в народе говорится, что гора с горой не сходится, а человек с человеком… Вот и я встретился с человеком, которого считал погибшим. И встреча эта произошла в необычных условиях.

В первый день нашего пребывания в партизанском отряде, сразу же после моей беседы с комиссаром Рудневым, разведчики позавтракали и пошли в Старую Гуту, где для нас была истоплена баня. Надо сказать, что партизанская баня была приготовлена на славу. Здесь можно было не только помыться, но и попариться.

Мы принялись смывать грязь, которая впиталась в тело вместе с потом. Не буду описывать, насколько приятно помыться в бане после длительного перерыва. Скажу только, что мы испытывали блаженство.

В самый разгар мытья в баню вошел партизан с пуком только что срезанных березовых веток.

Он начал ведро за ведром выливать воду на раскаленную печку. Стало невыносимо жарко. Мы соскочили с полков и полегли на полу. Но и там спасения не находили. Начали выскакивать в предбанник. А партизан залез на полок и начал нахлестывать себя березовым веником, приговаривая: - Это по-нашему, по-сибирски…

Когда пар немного остыл, мы вновь принялись за прерванное дело. Завязался разговор. Сибиряк был доволен произведенным впечатлением… – Это что! - сказал он возбужденно. - Когда нас мобилизовали и перед отправкой на фронт повели в баню, мы решили всех выкурить из парной. Начали поддавать пару. Скоро полки были свободны. Заговорили о сорок первом годе. И чем больше говорил сибиряк, тем беспокойней становилось у меня на душе. Места, где он участвовал в боях, были теми же, где воевал и наш полк. Но больше всего меня поражал его голос и манера говорить – властно, в приподнятом духе, с достоинством. Что-то в нем было знакомое. И когда он заговорил о выходе из окружения из Брянских лесов, я понял, что перед мною один из сибиряков, которые в августе сорок первого года прибыли на пополнение нашей дивизии, оборонявшейся тогда под Новгород-Северским. Но кто именно - при-помнить не мог. Потому ли, что из-за густого пара не мог разглядеть своего собеседника, или же год войны притупил память, или он сильно изменился.

– Вот у нас командир дивизии был герой, - продолжал он. - Сам в атаку водил солдат. Жаль только, что при выходе из окружения его ранило в ноги и спину…

– Ты говоришь о генерале Бирюзове? - не дал я ему договорить.

– Да, о нем! А ты, паря, откуда знаешь? - удивился сибиряк.

– Это же наш комдив. Я был возле него во время ранения.

– Я тоже, даже помогал укладывать его на повозку, а потом прикрывал его вывоз с поля боя в лес, - доказывал партизан.

– Там были дивизионные разведчики во главе с Сашей Тютеревым и адъютант комдива, а тебя что-то не припомню…

– Так я же Тютерев и есть, - крикнул радостно сибиряк. Куда делась его важность, он подбежал ко мне, присмотрелся и, как был в мыльной пене, так и кинулся в мои объятия с криком:

– Да это ты, лейтенант?!

Теперь и я убедился, что передо мною Саша Тютерев.

…Август сорок первого года. Тяжелые бои под Новгород-Северским. Большие потери. Дивизия получает пополнение. Прибыли сибиряки. Среди них двадцатидевятилетний боец, с маленькими внимательными глазами и чуть заметными оспинками на лице, Александр Филиппович Тютерев, страстный любитель спорта и острых ощущений.

Кадровую службу омич Саша проходил в артиллерийской части. Перед войной работал шофером – в Омске. Быть бы и сейчас ему артиллеристом или шофером, но начальник разведки дивизии капитан Магнитов забрал его в дивизионную разведку. И не ошибся.

Отделению, в которое попал Саша, приходилось выполнять различные задачи. В сентябре около десяти раз ходили разведчики за реку Десну в тыл врага. Ходил и Саша. Он был пытливым разведчиком, внимательно присматривался к действиям своего командира. Это помогло быстро освоиться с обстановкой. А когда был ранен сержант, Саша возглавил отделение. Это он с отделением пробрался в тыл врага западнее Новгород-Северского, устроил заоаду и связками гранат подбил, бутылками с горючей смесью поджег два немецких танка и бронемашину. На обратном пути разведчики захватили в плен двух гитлеровцев…

…Октябрь сорок первого года. Фашистские войска захватили Орел и Брянск. Дивизия попала в окружение в районе Брянских лесов. Прорвав кольцо окружения и опрокидывая на своем пути многочисленные вражеские заслоны, части дивизии достигли лесного массива недалеко от Севска, где был назначен район сбора. А наутро стало известно, что противник подбросил войска с другого участка и снова перекрыл все дороги. На пути полка ощетинилась орудиями и пулеметами деревня Веселая Калина. Роты вступают в бой. Несут большие потери. Деревню взять не удается.

Разведчики шныряют в окрестности, пытаясь найти объезды. Тщетно.

Командир полка обращается ко мне:

– Генерала не видел?

– Немедленно разыщи, - с тревогой сказал он. - Ушел в голову колонны, там начался бой. С тех пор не появлялся…

Для поисков командира дивизии выделили четыре группы.

Наш комдив, генерал Бирюзов, - человек особый. Высокий, подтянутый, с прямым, чуть горбатым носом, упрямым лбом, строгим и внимательным взглядом, он отличался чрезмерной храбростью и подчас появлялся там, где ему и не следовало быть. Он уже успел за три месяца войны получить контузию, ранение и даже с машиной подорвался на мине. Но все проходило пока благополучно, комдив из строя не выходил. По этому случаю командир полка Валютин говорил: «Вы, Сергей Семенович, родились под счастливой звездой…»

Зная характер генерала, я решил искать его там, где залегли солдатские цепи. И не ошибся. Скоро мне удалось узнать, что он находится в одной из атакующих рот. Наша пехота несла большие потери. Стоило кому-нибудь подняться, как его сразу же скашивали фашистские пули.

Я с разведчиками пополз к месту, где находился генерал. Вдруг слышу громкий призыв: «Товарищи! За Родину! За партию! За мной, в атаку, ура-а-а!»

Взметнулась высокая фигура в кожаном пальто, сверкнули генеральские лампасы: комдив поднялся во весь свой богатырский рост и с винтовкой наперевес устремился на врага. Громовое «ура» заглушило пулеметные выстрелы. Справа и слева от командира выросла цепь солдат. Десятки воинов обогнали генерала и неудержимым потоком устремились на врага.

Захлебываясь» строчили фашистские пулеметы, вырывая из цепи одного за другим наших товарищей. Атака нарастала. Генерал старался не отстать от молодежи, но вдруг споткнулся и упал, вновь поднялся, сделал несколько шагов вперед и упал с зажатой в руке винтовкой. Он был ранен.

Когда я подбежал к генералу, над ним уже склонился адъютант и дивизионные разведчики во главе с сибиряком Сашей Тютеревым. У комдива были прострелены ноги. Саша расстелил плащ-палатку, и на нее уложили раненого. Кто-то из солдат подъехал на трофейной повозке, в которую был впряжен серый конь. Раненого положили на повозку и под пулеметным огнем противника повезли в лес.

А бой, между тем, шел уже в деревне. Там завязывались короткие рукопашные схватки. Но в это время справа из-за рощи показалась цепь немцев, стреляющих на ходу. Гитлеровцы хотели отрезать от леса роту, которая ворвалась в деревню. Того не подозревая, они угрожали раненому комдиву. Если бы они знали, кого мы сопровождали, вряд ли нам удалось бы вывезти генерала и самим уйти. Но так как они нацеливались на роту, то нам, хотя и с большим трудом, все же удалось пробиться в лес.

На опушке леса нас встретил командир полка с батальоном. Контратакующие немцы оказались между двух огней.

Короткий бой открыл путь для дивизии.

При спасении комдива Саша проявил присущие ему мужество, отвагу и спокойствие. В этом бою он сам был ранен в голову и ногу. Тютерева уложили на повозку рядом с генералом.

Движение колонны возобновилось.

После трудного перехода остановились в селе. К генералу, который и после ранения продолжал командовать дивизией, пришел врач. Он доложил, что имеется восемь человек тяжелораненых, жизнь которых висит на волоске. Только абсолютный покой мог спасти их от смерти. Саша Тютерев считался безнадежным. Он почти все время находился в обморочном состоянии.

Тяжелораненых оставили в поселке Жеденовке Хомутовского района Курской области…

Это произошло в октябре сорок первого года. А сейчас, почти год спустя, в сентябре сорок второго года, мы сидим в бане, и мне не верится, что я вновь вижу боевого разведчика Сашу Тютерева.

– Как же тебе удалось выкарабкаться? Ведь врач тогда сказал, что ты безнадежный, больше не жилец, - сказал я, не скрывая своей радости.

Закончили мыться, оделись и вышли на улицу. Передо мной стоял бравый партизан в защитной гимнастерке и добротных немецких сапогах. Теперь я без труда узнал отважного разведчика.

– Рана сейчас не беспокоит? - спросил я, закуривая предложенный Сашей самосад.

– Можно сказать, что все в порядке, но память на всю жизнь. Посмотри, - сказал он, развернул волосы на затылке и, вставил карандаш в рану.

…Пулевое ранение оставило на черепе щель глубиной в два сантиметра. При виде этого меня покоробило.

Из дальнейшего разговора я узнал обо всем перевитом Сашей. К концу декабря Саша окреп и сразу же, как встал на ноги, разыскал партизанский отряд. Его зачислили в ряды народных мстителей.

Не прошло и двух недель со дня прибытия в отряд, а он успел принять участие в нескольких боях. В январе сорок, второго года во время боя в селе Варгол, в Сашу метров с трех выстрелил полицай, и лишь случайность спасла сибиряка от смерти. Пуля попала в винтовку и отлетела в сторону. С особой гордостью Саша вспоминает веселовский бой – бой в селе Веселое, - где особенно проявились героизм и отвага его товарищей Степы Ефремова, Феди Горкунова и других. О своих подвигах он не любит говорить. Из его рассказа выходит, будто товарищи вели бой, а он только присутствовал при этом.

Вскоре мне пришлось лично убедиться в боевых качествах Саши. К моменту нашей встречи он был помощником командира роты. Но прежде чем дорасти до этой должности, он воевал рядовым партизаном, пулеметчиком, разведчиком, командиром отделения и взвода.

О боевых делах Тютерева с уважением отзывались партизаны, которые полюбили его за героизм и отвагу в бою, веселый нрав и простоту в обращении. Особым уважением он пользовался у комиссара отряда Руднева.

Я смотрел на Сашу и думал: сколько еще товарищей, которых мы считали погибшими или пропавшими без вести, самоотверженно сражаются с врагом в отрядах народных мстителей!

Многочисленны и извилисты фронтовые дороги, но и на них, среди сотен тысяч человек, люди находят друг друга. Одни, чтобы вновь расстаться, иногда навсегда, другие, подобно нам с Сашей, чтобы еще больше сдружиться и уже не расставаться до полной победы над врагом.

И увидел Ирину…

Регистрационный номер 0059201 выдан для произведения:

Ничего не бывает удивительней, чем неожиданные встречи людей. Все остальное в жизни - предсказуемо и объяснимо. Но человеческие встречи непредсказуемы и необъяснимы с материалистической точки зрения.

Этот случай, хоть и произошел в Москве, я но поместил его в сборник «Турково-Саратовских рассказов», поскольку главными действующими лицами были я и Ирина Алекаева.

Не помню, что произошло между нами, но мы почему-то поссорились. Причем поссорились так серьезно, что перестали видеться друг с другом. Ирина за что-то на меня обиделась, а я, молодой и глупый, вместо того, чтобы попросить прощения, хранил идиотскую гордость. Я считал, что она виновата в своей обиде, поэтому пусть и извиняется первой. Ну, в общем, именно такой случай, который в народной практике с усмешкой называется: «милые бранятся - тешатся». Хотя, на моей памяти, такие «шуточные» ссоры приводили к совсем нешуточным последствиям. Много, очень много людей рассталось по пустякам и рассталось, к сожалению, навсегда. Поэтому считаю нужным напомнить моим читателям, а среди них, я уверен, есть молодые люди: умейте просить прощения! И - умейте прощать. Две простые и, вместе с тем, очень важные человеческие истины, которые намного важнее иных жизненных постулатов.

Таким образом, мы с Иринкой уже как две недели не видели друг друга. Я несколько раз, сгорая от любви, пытался подойти и заговорить, но какая-то неведомая сила не давала мне приблизиться к ней. Ноги дервенели и прилипали к земле. В мозгу возникали несуразные мысли: «почему я?», «почему не она?», «подумаешь цаца!», «обидчивая какая!» После чего я с облегчением на полдороги поворачивал обратно.

Что интересно, с Иринкой происходило тоже самое. Она также хотела помириться со мной. Надя Чуранова, которая была на семь лет нас старше и, соответственно, намного больше повидала и попереживала, уговаривала ее плюнуть на гордость и подойти ко мне первой, апеллируя на то, что «зачем терять свою судьбу из-за мелочей»… Но… она, так же как и я, на пол-пути замирала, будто бы сам дьявол разлучал нас.

Время шло. Мы понемногу отвыкали друг от друга, от привычки быть вместе, расходясь на все большее и большее душевное расстояние и ничего, казалось, уже не могло нам помочь. Оставались только тонюсенькие ниточки, которые связывали наши души… (Которые до сих пор заставляют меня с трепетом вспоминать о той, которую я столько лет назад потерял. Выросли наши дети, растут внуки, а ниточки все держат меня, не давая забыть о прошедшей любви.)

Я понимал, что это конец. Еще чуть-чуть и мы расстанемся и расстанемся навсегда. Не имея сил преодолеть себя, я просил судьбу о помощи, чтобы захлопнуть разверзающуюся между нами пропасть. Я думаю, Иринка просила судьбу об том же и, наконец, наши просьбы были услышаны!

В один из дней, мне ни с того, ни с сего, остро захотелось зайти в книжный магазин на улице Горького (теперь она называется Тверская), который находился в доме 19 около Пушкинской площади напротив дома «Известий». В огромном высоком помпезном (а-ля Нью-Йорк) здании с гигантской аркой посредине через которую проходит Малый Палашевский переулок, занимающим место от площади до музея Революции (не знаю как он теперь называется), Может быть, книжный магазин там существует и до сих пор, может быть - нет, не знаю. Но в те годы это был достаточно известный магазин, который торговал литературой гуманитарной тематики - исторической, языковедческой и прочими. А главным его достоинством была букинистическая торговля, поэтому там, время от времени, можно было купить интересные редкие книги. Сейчас, с развитием электронных библиотек, понятие «редкая книга» уходит в прошлое, но четверть века назад оно было очень актуально.

Я помню, что кто-то из моих приятелей составил мне компанию, да только не помню кто. Помню, что я приехал на двенадцатом троллейбусе прямо от МАДИ, походил по магазину, ничего не купил и находился в каком-то странном и, одновременно, глупом положении, когда не знаешь не только чего хочешь, но даже не понимаешь, что вообще тебе надо и зачем. Я вышел из магазина на улицу. Несмотря на 1986 год на улице было полно народа… шумно… Москвичи, как обычно, куда-то спешили, толкались, обгоняя друг друга… А я смотрел на это каким-то затуманенным взором, находясь одновременно, и здесь, и как бы не здесь. И наконец понял! Я не книги ищу! Я ищу Ирину! Ничего, и никто в этом мире мне, кроме нее, не нужен! Мне нужна только она и именно она.

Огненная волна прокатилась по моему телу. Куда-то удалился мой товарищ, город сдвинулся в сторону, освобождая место для ЕЕ лица! ЕЕ образ заслонил собою городскую суету, и шум, и все мелкие житейские проблемы. Я понял, что у меня только два пути - либо ОНА, либо вечное ОДИНОЧЕСТВО.

Не понимая, что делаю, я неожиданно пошел вперед. Бесцельно, безмаршрутно. Просто пошел и все. Это нельзя было назвать «куда глаза глядят», потому что в тот момент, я, собственно говоря, ничего и не видел. Ведь я думал лишь о НЕЙ.

Натыкаясь на встречных и поперечных я вышел на Пушкинскую площадь, повернул направо в сторону Никитских ворот…

И увидел Ирину…

… не задумавшись ни на секунду над тем реальность ли это или же бред, я бросился к ней навстречу, а она, соответственно, навстречу мне. Мы подбежали, и замерли, гладя друг другу в глаза, но не знали что делать дальше… И, как спасение, откуда-то издалека раздался голос Нади Чурановой: «ну обнимитесь что ли, наконец…»

Мы обнялись и видимый мир вернулся в свое прежнее состояние - появились прохожие, городской шум и прочие атрибуты реальной жизни. Пропасть, разделяющая нас захлопнулась!

Теперь нас волновал только один вопрос: «КАК»! Как, совершенно не сговариваясь, мы смогли оказаться в одно время, в одном и том же месте, в таком огромном городе как Москва. Было ясно это - ЛЮБОВЬ, это - СУДЬБА, судьба, которая благоволит к нам. Любовь, которая делает невозможное реальным и сметает все преграды на своем пути.

Разговорившись мы выяснили, что этим утром Ирина вдруг захотела съездить на Пушкинскую площадь и за компанию позвала с собой Надежду, но почему и зачем она туда поехала, что ей было там надо, она так ответить и не смогла.

Надя, как более опытный в житейских делах товарищ, сказала: «Она поехала за тобой, мирится… Удивительно, что вы помирились и попросили друг у друга прощения не сказав ни одного слова. Какое единство душ! Прямо завидно!»

Так наше счастье вернулось к нам. И пусть не надолго, но вернулось.