Анализ 20 главы отцы и дети.  И.С.Тургенев "Отцы и дети"

Цель: Формирование умения анализировать текст и аргументированно доказывать свою точку зрения, опираясь на первоисточник.

• Понять, какие отношения сложились у Базарова с родителями;
• Обучать составлению опорного контекста;
• Проследить, как Тургенев раскрывает в романе общечеловеческую проблематику взаимоотношения родителей и детей;
• Воспитывать у обучающихся любовь и уважение к родителям.

Методические приемы: составление таблицы, характеристика героев, составление опорных конспектов, работа с текстом.

Ход урока

Беседа по эпиграфу.

Слово учителя. Базаров – умный и глубокий человек. Его нигилистическое сознание во многом проистекает присущею ему всеохватного знания русской жизни, в которой есть все «понелость», «доктринерство», «недостаток в честных людях», но нет главного – «дела». Отрицая все реально существующее формы социального устройства, экономической жизни, культуры, быта, Базаров ничего не может взамен, кроме неистового желания разрушить. В этом смысле положение героя глубоко драматично, так как у него отсутствует опора?

Как вы думаете, верно ли что у героя отсутствует опора? О чем говорит эпиграф?

Ответы детей, их рассуждения говорят о том, что и герой Базаров, и они видят эту опору только в родителях.

Учитель: читает отрывок из статьи Д.И. Писарева «Базаров»: «…Когда между родственниками и детьми появился такой разлад, какой мы видим между стариками Базаровыми и их сыном, тогда и выхода-то никакого нельзя придумать. Евгений Базаров, разумеется, может отшатнуться от своих родителей, и его жизнь будет все-таки полна, потому что ее наполнит умственный труд; но их жизнь? И какой же настоящий Базаров, какой мыслящий человек решится оттолкнуть от себя стариков, которые только им и живут и дышат и которые сделали все, что могли для его образования. Эти старики буквально подсадили его на своих плечах, чтобы он мог ухватиться своими отроческими руками за нижнюю ветку дерева познания; он ухватился и полез, и залез высоко, и спуститься невозможно; а между тем, старики и тому рады, что слышат по крайней мере неясные звуки родного голоса. Скажите, бога ради, кто не решится, находясь в положении Базарова, замолчать совершенно и не отвечать ни одним звуком на короткие и ласковые речи, поднимающиеся к нему из-под дерева. И Базаров откликается.

Учитель. Составьте опорный конспект «Система образов романа «отцы и дети» и покажите на какое место вы поставите родителей.

Дети работают по группам. В центре опорного конспекта имя главного героя Базарова, а его окружение составляют: Н.П. Кирсанов, П.П.Кирсанов, Аркадий Кирсанов, Одинцова, родители. Они расставляют этих героев по значимости: кто ближе к Базарову, а кто дальше. Оказалось для всех групп общее то, что родителей они поставили рядом с Базаровым.

Учитель делает вывод, ребята записывают.

Тургенев – великий психолог. Его Базаров, будучи циничным бесстыдным на словах, в душе человек нравственный. Сам того не осознавая, он живет по достаточно высоким нравственным принципам. Перед лицом смерти проявляются лучшие свойства Базарова: нежность к родителям, скрытая во внешней суровости поэтическая любовь. Мы слышим столь необычные для Базарова полные поэзии слова жалости и любви о родителях «Ведь таких людей, как они, в вашем большом свете днем с огнем не сыскать…» (эпиграф)

Учитель: Пересказ – анализ 20-21 глав романа «Отцы и дети» (Базаров и его родители). В ходе пересказа затроньте такие вопросы: «Отношение отца и матери Базаровых к сыну. И отношение к ним Базарова.»

Учитель (после пересказа глав): Тургенев показывает, с какой большой любовью родители Базарова относятся к сыну. Мать ласково называет его «Енюшкой»; от волнения она пошатнулась и, наверное, упала бы, если бы Базаров не подержал ее. Тургенев пишет, что старик Базаров глубоко дышал и щурился пуще прежнего, потому что, наверное, хотел остановить слезы. Итак, мы видим большую любовь родителей к сыну, чувствуем это благодаря мастерству Тургенева, силе его слова: лаконичными, но предельно выразительными деталями внешнего поведения героев он показывает их душевное состояние.

Учитель: Попробуем теперь разобраться в том, что же собой представляют эти люди. А для этого составьте «Социальный паспорт Василия Ивановича Базарова и Арины Васильевны».

(Ребята письменно составляют «Социальный паспорт», в который входят следующие данные: имение Базаровых (усадьба); происхождение Василия Ивановича и Арины Васильевны; занятие героев.

Учитель (после заполнения таблицы): Что же можно сказать о родителях. Базарова на основании этого материала. Начнем с Василия Ивановича.

Ученики: Василий Иванович – человек очень добрый. Он бесплатно лечит крестьян, хотя отказывался уже от работы врача. Он стремится пополнить свои знания, читает медицинские журналы, толкует об ученых и науках, которых Базаров отвергает, а он это делает, чтобы доказать свою образованность.

Учитель (вместе с детьми записываем отдельные тезисы).

Василий Иванович настроен прогрессивно, он переводит своих мужиков на оброн, хотя это ему не выгодно.

Василий Иванович – гостеприимный хозяин, он с удовольствием встречает Аркадия.

Василий Иванович пытается доказать свою образованность, вставляет в свою речь слова на французском.

Таким образом, при всей своей гуманности, Васили Иванович стремится к прогрессу.

Учитель: Арина Васильевна? Дети отвечают, что Арина Васильевна – человек иного образа жизни, но в романе она показана как беспредельно любящая мать.

Записываем: Арина Васильевна суеверна и невежественна, книг не читала, любила поесть, поспать и знала толк в хозяйстве. Она очень добра и заботлива, не ляжет спать, если у мужа болит голова, больше всего на свете любит сына.

Учитель: Как же Евгений Базаров относится к своим родителям?

Анализируем разговор Базарова с Аркадием о родителях и об отъезде (выразительное чтение главы 20). Базаров любит своих родителей, прямо говорит Аркадию: «Люблю, Аркадий» – а это немало в его устах.

Итоги урока: Перед лицом смерти проявляются лучшие свойства Базарова: нежность к родителям, жажда жизни, труда, подвига, сила воли. Мы слышим столь необычные для Базарова полные поэзии слова: «Дуньте на умирающую лампаду, и пусть она погаснет…» Мы слышим и полные любви и жалости слова о родителях, которые и стали эпиграфом к нашему уроку.

Домашнее задание: Ответить письменно на вопрос: «Что понимал Базаров в своих стариках? Они ли недоразвились до него или он не дорос до этих необразованных простых людей, с их умением любить, с их понятиями о чести и нравственном долге?»

План пересказа

1. Автор знакомит читателей с Николаем Петровичем Кирсановым.
2. Его сын Аркадий приезжает в дом отца с новым другом Евгением Базаровым.
3. Аркадий знакомится с Фенечкой.
4. Базаров раскрывает свои жизненные принципы.
5. История Павла Петровича Кирсанова, дяди Аркадия.
6. История Фенечки.
7. Споры Базарова и Кирсанова.

8. Друзья уезжают из дома Кирсановых. Знакомство с Кукшиной.
9. Встреча с Одинцовой.
10. История Одинцовой.
11. Базаров вынужден признать, что влюблен в Одинцову.
12. Объяснение Базарова с Одинцовой.
13. Друзья едут к родителям Базарова.
14. Базаров и Аркадий возвращаются к Кирсановым, заехав по пути к Одинцовой.
15. Павел Петрович вызывает Базарова на дуэль.
16. Дуэль. Кирсанов ранен. Базаров узжает.
17. Николай Петрович решает жениться на Фенечке.
18. Последнее объяснение Базарова с Одинцовой.
19. Аркадий делает предложение Кате, сестре Одинцовой.
20. Возвращение Евгения Базарова в родительский дом.
21. Базаров заражается тифом.
22. Одинцова приезжает к умирающему Базарову.
23. Смерть Базарова.
24. Венчание Аркадия и Кати, Николая Петровича и Фенечки.
25. Эпилог. Дальнейшая судьба героев.

Пересказ

Николай Петрович Кирсанов сидел на крыльце постоялого двора и ждал приезда своего сына Аркадия. Кирсанову принадлежало имение в двести душ. Его отец был боевой генерал, мать принадлежала к числу «матушек-командирш». Сам Кирсанов до четырнадцати лет воспитывался дома в окружении гувернанток. Старший брат Павел пошел служить на военную службу. Николаю тоже прочили военную карьеру, но он сломал ногу, поэтому в восемнадцать лет отец определил его в университет. Из университета он вышел кандидатом. Вскоре его родители умерли, он женился на миловидной образованной девушке и переселился с ней в деревню, где и остался жить с тех пор.

Супруги жили очень дружно, почти никогда не расставались, они вместе читали, играли в четыре руки на фортепиано. У них родился сын Аркадий, а через десять лет жена скончалась. Кирсанов занялся хозяйством. Когда Аркадий вырос, отец отправил его в Петербург, где жил вместе с ним три года, потом снова уехал в деревню.

И вот теперь он сидел на крыльце и ждал своего сына. Увидев, что Аркадий подъезжает, он побежал.

Аркадий познакомил Николая Петровича со своим другом, Евгением Базаровым. Он попросил отца не церемониться с Евгением, так как он простой человек. Базаров решил ехать в тарантасе, на котором они приехали. Вскоре оба экипажи были заложены, и герои тронулись в путь.

Пока Аркадий и Николай Петрович ехали в коляске, Кирсанов никак не мог насмотреться на сына, все время старался его обнять. Аркадий тоже был рад встрече, но старался скрыть свою детскую радость и иногда говорил развязно. На вопрос Николая Петровича, чем занимается Базаров, Аркадий ответил, что его предмет — естественные науки, но больше всего он увлекается медициной.

Николай Петрович жаловался на хлопоты с крестьянами: они не платят оброка, зато наемные рабочие вроде бы неплохо справляются. Аркадий заговорил о красоте природы, окружавшей их, но умолк, бросив взгляд назад, на Базарова. Николай Петрович сказал, что в имении почти ничего не изменилось, потом, запинаясь, заговорил о девушке, которая теперь живет вместе с ним в имении. Если Аркадию и Евгению будет неловко видеть ее в доме, то она может уехать на время. Но Аркадий ответил, что понимает отца и не собирается стеснять его.

Им обоим было неловко после этого разговора, и они сменили тему. Аркадий стал рассматривать окрестные поля, которые пребывали в некотором запустении. Избы в деревнях были низкие, мужики попадались плохо одетые, на дряхлых клячонках. «Нет, — подумал Аркадий, — небогатый край этот, не поражает он ни довольством, ни трудолюбием; нельзя, нельзя ему так остаться, преобразования необходимы... но как их исполнить, как приступить?»

Однако весенняя природа была прекрасна. Аркадий восхищался ею. Николай Петрович даже начал читать стихотворение Пушкина, но тут его прервал Базаров, который попросил у Аркадия закурить. Николай Петрович сразу замолчал. Вскоре они подъехали к барскому дому.

Дворовые не высыпали им навстречу, показались только одна девочка и слуга, который помог всем выйти из экипажей. Николай Петрович повел всех в гостиную и приказал старому слуге подавать обед. Тут им навстречу вышел брат Николая Петровича, Павел Петрович. Он выглядел очень ухоженно: красивое лицо, на котором «особенно хороши» были глаза, «коротко остриженные седые волосы отливали темным блеском, как новое серебро»; отполированные ногти белых рук, «английский сьют», «приятный голос», «прекрасные белые зубы». Базаров — полная противоположность Павлу Петровичу: лицо «длинное и худое, с широким лбом», «большие зеленоватые глаза выражали самоуверенность и ум», «волосатый», «красная обнаженная рука», «длинный балахон с кистями», «ленивый, но мужественный голос». После приветствия Аркадий и Базаров пошли в свои комнаты привести себя в порядок. Тем временем Павел Петрович расспрашивал у брата о Базарове, который ему не очень понравился из-за своего неопрятного вида.

Вскоре подали ужин, во время которого говорили мало, особенно Базаров. Николай Петрович рассказывал случаи из своей «фермерской» жизни. Павел Петрович, который никогда не ужинал, ходил по столовой и делал небольшие замечания, больше похожие на восклицания. Аркадий сообщил несколько петербургских новостей. Но он чувствовал себя немного неловко, так как вернулся в дом, в котором его привыкли считать маленьким. После ужина все тотчас разошлись.

Базаров поделился с Аркадием своими впечатлениями. Павла Петровича он посчитал странным, потому что тот одевается в деревне как щеголь. Аркадий ответил, что раньше он был светским львом, кружил головы многим женщинам. Николай Петрович Базарову понравился, однако он отметил, что тот ничего не понимает в хозяйстве.

Аркадий и Базаров уснули рано, остальные в доме не могли сомкнуть глаз допоздна. Николай Петрович все думал о сыне. Павел Петрович держал в руках журнал, но не читал его, а смотрел на огонь в камине. Фенечка сидела в своей комнате и смотрела на колыбельку, в которой спал ее сын, сын Николая Петровича.

На следующее утро Базаров проснулся раньше всех и пошел осматривать окрестности. Он встретил двух дворовых мальчишек, вместе с которыми отправился на болото ловить лягушек. Он обладал особым умением пробуждать к себе доверие «в людях низшего происхождения», поэтому мальчишки последовали за ним. Они удивились объяснению Базарова: люди - те же лягушки.

Николай Петрович и Аркадий вышли на террасу. Девочка передала, что Федосья Николаевна нездорова и не сможет спуститься разливать чай. Аркадий спросил у отца, не оттого ли Фенечка не хочет выходить, что он приехал. Николай Петрович смутился и ответил, что скорее всего она просто стыдится. Аркадий стал уверять его, что ей нечего стыдиться, и отцу тоже, а если отец пустил ее под свою кровлю, значит, она того заслуживает. Аркадий захотел немедленно идти к ней. Отец попытался его о чем-то предупредить, но не успел.

Вскоре Аркадий снова вышел на террасу. Он был весел и сказал, что Фенечка на самом деле нездорова, но она придет попозже. Аркадий слегка упрекнул отца за то, что тот не сказал ему о его маленьком брате, ведь тогда Аркадий уже вчера расцеловал бы его, как сделал это сегодня. И отец, и сын были растроганы и не знали, что сказать друг другу. Пришел Павел Петрович, и все сели пить чай.

Павел Петрович спросил у Аркадия, где же его приятель. Аркадий ответил, что Евгений встает всегда рано и отправляется куда-нибудь. Павел Петрович вспомнил, что в дивизии его отца был лекарь Базаров, который скорее всего является отцом Евгения. Потом он спросил, что собой представляет этот Базаров. Аркадий ответил, что он нигилист, т. е. «человек, который не склоняется ни перед какими авторитетами, который не принимает ни одного принципа на веру, каким бы уважением ни был окружен этот принцип». На это Павел Петрович ответил: «Мы, люди старого века, мы полагаем, что без принсипов (Павел Петрович выговаривал это слово мягко, на французский манер, Аркадий, напротив, произносил «прынцып», налегая на первый слог), без принсипов, принятых, как ты говоришь, на веру, шагу ступить, дохнуть нельзя».

Вышла Фенечка, молодая и очень хорошенькая женщина. «Казалось, ей и совестно было, что она пришла, и в то же время она как будто чувствовала, что имела право прийти». Она подала Павлу Петровичу его какао и залилась краской.

Когда она ушла, на террасе некоторое время царило молчание. Потом Павел Петрович сказал: «Господин нигилист к нам жалует». Базаров подошел к террасе, попросил прощения за опоздание, сказал, что вернется, только положит лягушек. Павел Петрович спросил, ест он их или разводит. Базаров равнодушно проговорил, что это для опытов и ушел. Аркадий с сожалением посмотрел на дядю, и Николай Петрович украдкой пожал плечами. Сам Павел Петрович понял, что сказал глупость, и заговорил о хозяйстве.

Базаров вернулся и сел вместе со всеми пить чай. Разговор зашел о науке. Павел Петрович сказал, что немцы сильно преуспели в ней. «Да, немцы в этом наши учители, — небрежно отвечал Базаров». Павел Петрович понял, что Базаров уважает немецких ученых, а вот русских — не очень. Он сказал, что сам не очень жалует немцев, особенно тех, кто живет сейчас. Прежние, например, Шиллер или Гете, были намного лучше, а современные только наукой и занимаются. «Порядочный химик в двадцать раз полезнее всякого поэта», — перебил его Базаров. Ему совсем не хотелось продолжать этот спор, но Павел Петрович все расспрашивал его и расспрашивал, при этом показывая, что ему скучно. Наконец Николай Петрович вмешался в разговор и попросил Базарова дать ему несколько советов по поводу удобрений. Евгений ответил, что с удовольствием поможет ему.

Базаров спросил у Аркадия, всегда ли его дядя такой. Аркадий же заметил, что Евгений был слишком с ним резок, и решил рассказать его историю, чтобы Базаров понял, что Павел Петрович достоин сожаления, а не насмешки.

Как и его брат, Павел Петрович воспитывался сначала дома, а потом поступил на военную службу. В Петербурге братья жили вместе, но образ их жизни резко отличался. Павел Петрович был настоящим светским львом и ни одного вечера не проводил дома. Дамы его очень любили, а мужчины втайне ему завидовали.

На двадцать восьмом году жизни он был уже капитаном и мог сделать блестящую карьеру, если бы однажды не познакомился с княгиней Р. У нее был старый глупый муж и не было детей. Она вела жизнь легкомысленной кокетки, внезапно уезжала заграницу и так же внезапно возвращалась. На балах она танцевала до упаду, шутила с молодыми людьми. А ночью запиралась в своей комнате, рыдала, заламывала в тоске руки или просто сидела вся бледная перед Псалтырем. На следующий день она снова превращалась в светскую даму. «Красавицей ее никто бы не назвал; во всем ее лице только и было хорошего, что глаза, и даже не самые глаза - они были невелики и серы, — но взгляд их, быстрый и глубокий, беспечный до удали и задумчивый до уныния, - загадочный взгляд». Привыкший к быстрым победам, Павел Петрович так же быстро достиг своей цели и с княгиней Р. Но победа не принесла ему торжества, напротив, он еще мучительнее и глубже привязался к этой женщине. Даже когда она отдавалась безвозвратно, в ней еще оставалось что-то непостижимое, во что никто не мог проникнуть. Однажды Павел Петрович подарил ей кольцо со сфинксом и сказал, что этот сфинкс — она. Когда княгиня его разлюбила, ему стало еще тяжелее. Он чуть не сошел с ума, когда она его бросила. Несмотря на просьбы друзей и начальства, он ушел со службы и четыре года ездил за ней по чужим краям. Он хотел остаться ее другом, хотя понимал, что дружба с такой женщиной невозможна. Наконец он потерял ее из виду.

Вернувшись в Россию, он попробовал вести прежнюю светскую жизнь, мог похвастаться новыми победами, но уже никогда не был прежним. Однажды он узнал, что княгиня умерла в Париже в состоянии, близком к помешательству. Она отправила ему подаренное им кольцо, на котором начертила крест, и велела передать, что это разгадка. Ее смерть пришлась как раз на то время, когда Николай Петрович потерял свою жену. Если раньше различия между братьями были сильны, то теперь они почти стерлись. Павел Петрович перебрался в деревню брата и остался жить с ним.

Аркадий добавил, что Базаров был несправедлив к Павлу Петровичу. На самом деле он очень добрый, много раз помогал брату деньгами, иногда вступался за крестьян, хотя и нюхал одеколон, когда разговаривал с ними. Базаров же назвал Павла Петровича человеком, который всю свою жизнь поставил на карту женской любви. «И что за таинственные отношения между мужчиной и женщиной? Мы, физиологи, знаем, какие это отношения. Ты проштудируй-ка анатомию глаза: откуда тут взяться, как ты говоришь, загадочному взгляду? Это все романтизм, чепуха, гниль, художество. Пойдем лучше смотреть жука». И оба друга отправились в комнату Базарова.

Павел Петрович недолго присутствовал при разговоре брата с управляющим. Он знал, что в поместье дела идут плохо, нужны деньги. Но денег у Павла Петровича сейчас не было, поэтому он предпочел поскорее уйти. Он заглянул в комнату Фенечки, которая очень смутилась при его приходе и велела служанке унести ребенка в другую комнату. Павел Петрович распорядился, чтобы в городе ему купили зеленого чаю. Фенечка подумала, что теперь он, наверное, уйдет, но Павел Петрович попросил ее показать сына. Когда принесли мальчика, он сказал, что ребенок похож на его брата. В эту минуту пришел Николай Петрович и очень удивился, увидев своего брата. Тот поспешно ушел. Николай Петрович спросил у Фенечки, по своей ли воле пришел Павел Петрович и не приходил ли Аркадий. Потом он поцеловал сначала маленького Митю, а затем руку Фенечки.

История их отношений такова. Года три назад Николай Петрович остановился в трактире, разговорился с хозяйкой. Оказалось, что в трактире дела идут плохо. Николай Петрович предложил переехать в его имение, чтобы там вести дела. Через две недели хозяйка и ее дочь Фенечка уже жили в поместье. Девушка очень боялась Николая Петровича, редко показывалась на глаза, вела тихую и скромную жизнь. Однажды искра от огня попала ей в глаз, и ее мать попросила Николая Петровича помочь ей. Он помог, но с тех пор постоянно думал о девушке. Она по-прежнему скрывалась, но постепенно привыкала к нему. Вскоре ее мать умерла, и она осталась на ее месте вести хозяйство. «Она была так молода, так одинока; Николай Петрович был сам такой добрый и скромный... Остальное досказывать нечего...»

В тот же день и Базаров познакомился с Фенечкой. Он гулял с Аркадием и увидел в беседке Фенечку вместе с сыном и служанкой. Базаров спросил у Аркадия, кто она такая. Тот в нескольких словах объяснил. Евгений пошел к беседке, чтобы познакомиться. Он очень легко завел разговор, спросил, почему у малыша красные щечки, и сказал, что если Митя заболеет, то он готов ему помочь, потому что он врач.

Когда друзья пошли дальше, Базаров сказал, что ему нравится в Фенечке то, что она не очень конфузится: «Она мать — ну и права». Аркадий заметил, что считает своего отца неправым, так как тот должен жениться на Фенечке. Базаров только засмеялся в ответ: «Ты придаешь еще значение браку?». Потом он заговорил о том, что дела в поместье идут нехорошо, «скот плохой и лошади разбитые», «работники смотрят отъявленными ленивцами». «Я начинаю соглашаться с дядей, — заметил Аркадий, - ты решительно дурного мнения о русских». Базаров не возражал. Внезапно они услышали звуки виолончели, это играл Николай Петрович. Базарову это показалось странным, и он засмеялся. «Но Аркадий, как ни благоговел перед своим учителем, на этот раз даже не улыбнулся».

Прошло около двух недель. В поместье все привыкли у Базарову. Фенечка даже как-то приказала разбудить его ночью: у Мити случились судороги. Особенно любили Базарова дворовые люди, с которыми он всегда мог найти общий язык. Николай Петрович сомневался в его благотворном влиянии на Аркадия, но все же спрашивал его совета. Только Павел Петрович возненавидел Базарова, которого он называл циником и нахалом и подозревал, что тот презирает его.

Обычно Базаров рано утром уходил собирать травы и ловить жуков, иногда брал с собой Аркадия. Однажды они немного припозднились к чаю, и Николай Петрович пошел их встречать. Они прошли по другую сторону калитки и не видели его, и Николай Петрович слышал их разговор. Базаров говорил, что хотя Кирсанов и добрый малый, он уже отставной человек, и его песенка спета. Николай Петрович побрел домой. А Базаров тем временем посоветовал Аркадию дать отцу почитать Бюхнера вместо Пушкина. Николай Петрович рассказал об услышанном своему брату. Он жаловался на то, что всеми силами стремится идти в ногу со временем, столько изменений внес в свое хозяйство, а его все равно называют отставным человеком. Павел Петрович сказал, что не собирается так быстро сдаваться, у него с Базаровым еще будет схватка.

Схватка произошла этим же вечером, когда все пили чай. Павел Петрович все ждал предлога, из-за которого мог бы вступить в спор с Базаровым. Но гость весь ужин молчал. Наконец, когда речь зашла о некоем помещике, Базаров назвал его «дрянь аристократишко». Павел Петрович понял, что Базаров такого же невысокого мнения обо всех аристократах. Он стал рассуждать о том, что такое настоящий аристократ. Это человек, который выполняет свои обязанности, у которого есть принципы, и он им следует. Так он и приносит пользу обществу. Базаров ответил, что Павел Петрович хоть и аристократ, но никакой пользы не приносит, потому что сидит сложа руки. Но, по мнению Павла Петровича, нигилисты тоже не приносят пользы обществу, так как они все отрицают. Для них главное - все разрушить, уничтожить старые устои, а кто будет возводить все заново, нигилистов уже не интересует. Базаров отвечал, что бездействие нигилистов имеет оправдание. Раньше обличители постоянно говорили о том, как плохо живется народу в России, критиковали правительство, но дальше разговоров дело у них не шло. Нигилисты же поняли, насколько пусты такие разговоры. Поэтому они перестали доверять авторитетам, перестали обличать, теперь они отрицают все, и «решились ни за что не приниматься».

Павел Петрович пришел в ужас. По его мнению, цивилизация - это то, на чем держится все общество, если ее не будет, то общество дойдет до первобытности. Для Павла Петровича «последний пачкун, тапер» намного цивилизованнее, чем любой нигилист, «дикий монгол». Базаров захотел прекратить этот бессмысленный спор: «Я только тогда буду готов согласиться с вами, когда вы представите мне хоть одно постановление в современном нашем быту, в семейном или общественном, которое бы не вызывало полного и беспощадного отрицания».

Молодые люди ушли. А Николай Петрович вспомнил, как во времена своей молодости он сильно поругался с матерью из-за того, что та не могла понять сына, а он не мог понять ее. Теперь те же самые отношения были между старшим Кирсановым и его сыном.

Перед сном Николай Петрович пошел в свою любимую беседку. «Впервые он ясно осознал свое разъединение с сыном; он предчувствовал, что с каждым днем оно будет становиться все больше и больше». Он понял, что напрасно в Петербурге он присутствовал при разговорах своего сына с его друзьями и радовался, если ему удавалось вставить свое слово. Он не понимал одного: как можно отвергать поэзию, природу, художество? Он любовался вечерней природой, и на ум ему пришли стихи, но он вспомнил книгу, которую ему дал сын, и умолк. Николай Петрович стал вспоминать свою покойную жену. Она представлялась ему молоденькой застенчивой девушкой, какой он увидел ее впервые. Он сожалел о том, что нельзя вернуть все назад. Но тут его позвала Фенечка, и ему стало обидно, что она явилась именно в эту минуту. Он пошел домой, а по пути встретил своего брата. Павел Петрович пришел в беседку, посмотрел на небо, но «в его прекрасных темных глазах не отразилось ничего, кроме света звезд».

Базаров предложил Аркадию воспользоваться приглашением старого друга посетить город: Базарову не хотелось оставаться в поместье после ссоры с Павлом Петровичем. После он собирался ехать к своим родителям. Базаров и Аркадий уехали на следующий же день. Молодежь в поместье пожалела об их отъезде, а старички вздохнули легко.

Друг семьи Базаровых Матвей Ильич принял Аркадия добродушно. Он посоветовал: если Аркадий хочет познакомиться со здешним обществом, ему надо посетить бал, который устраивает губернатор. Базаров и Аркадий поехали к губернатору и получили приглашение на бал. Когда друзья возвращались, они встретили молодого человека, Ситникова, знакомого Базарова. Он стал рассказывать, как сильно Евгений изменил его жизнь, называл его учителем. А Базаров не обращал на него особого внимания. Ситников пригласил их к Евдокии Кукшиной, местной эмансипированной женщине, он был уверен, что она понравится Базарову. Друзья согласились, когда им пообещали поставить три бутылки шампанского.

Они пришли в дом Кукшиной. Хозяйка оказалась еще молодой женщиной, одетой в неопрятное платье, растрепанной. У нее была невзрачная внешность, говорила и двигалась она развязно и каждое движение у нее было неестественным, как будто она делала его нарочно. Она беспрестанно перескакивала с предмета на предмет: сначала рассказала, что занимается химией и собирается изготовлять клей для кукол, потом завела речь о женском труде. Она постоянно задавала вопросы, но не ждала на них ответов, а продолжала свою болтовню.

Базаров спросил, есть ли в городе хорошенькие женщины. Кукшина ответила, что ее приятельница Анна Сергеевна Одинцова недурна собой, но она плохо образована и совсем не понимает таких бесед, которые они ведут сейчас. Она тут же переключилась на необходимость улучшить женское воспитание, чтобы все женщины стали такими прогрессивными, как она. Ситников постоянно вставлял глупые фразы вроде «долой авторитеты» и столь же глупо смеялся. Когда Кукшина стала петь романс, Аркадий не выдержал, сказал, что все это похоже на бедлам, и встал. Базаров, не прощаясь с хозяйкой, вышел из дома. Ситников побежал за друзьями.

Через несколько дней друзья приехали на бал. Так как Аркадий танцевал плохо, а Базаров не танцевал вообще, они присели в уголке. К ним присоединился Ситников, который изобразил на своем лице усмешку и отпускал ядовитые шутки. Но вдруг его лицо изменилось, и он сказал: «Одинцова приехала». Аркадий увидел женщину высокого роста в черном платье. Она смотрела спокойно и умно и улыбалась едва заметной улыбкой. Базаров тоже обратил на нее внимание: «Это что за фигура? На других баб не похожа». Ситников ответил, что знаком с ней, и обещал представить ей Аркадия. Но оказалось, что он совсем ей незнаком, и она смотрела на него с некоторым изумлением. Но, услышав об Аркадии, спросила, не сын ли он Николая Петровича. Оказывается, она несколько раз видела его и слышала о нем много хорошего.

Ее постоянно приглашали танцевать разные кавалеры, а в перерывах она разговаривала с Аркадием, который рассказывал ей о своем отце, дяде, жизни в Петербурге и деревне. Одинцова слушала его с вниманием, но при этом Аркадий чувствовал, что она словно снисходила до него. Он рассказал ей про Базарова, и Одинцова заинтересовалась им. Она пригласила их к себе в гости.

Базаров стал расспрашивать Аркадия об Одинцовой, и тот ответил, что она очень мила, держится холодно и строго. Базаров согласился принять ее приглашение, хотя и думал, что она нечто вроде эмансипированной Кукшиной. Они уехали с бала сразу после ужина. Кукшина нервически засмеялась им вслед, так как никто из них не обратил на нее никакого внимания.

На следующий день Аркадий и Базаров поехали к Одинцовой. Пока они поднимались по лестнице, Базаров ядовито шутил в ее адрес. Но когда он увидел ее, то внутренне сконфузился: «Вот тебе раз! бабы испугался!» Анна Сергеевна усадила их напротив себя и стала с вниманием смотреть на Базарова, который слишком развязно уселся в кресле.

Отец Одинцовой был карточным игроком и аферистом. В итоге он все проиграл и был вынужден поселиться в деревне и вскоре умер, оставив свое небольшое имение двум дочерям — Анне и Кате. Их мать умерла уже давно.

После смерти отца Анне жилось очень тяжело, она не знала, как управлять имением и как жить в бедности. Но она не растерялась, а выписала к себе сестру своей матери, злую и чванливую старуху-княжну. Анна уже готова была увянуть в глуши, но тут ее увидел Одинцов, богатый человек лет сорока шести. Он предложил ей выйти за него замуж, и Анна согласилась. Они

прожили шесть лет, потом Одинцов умер, оставив все свое состояние молодой жене. Анна Сергеевна вместе с сестрой ездила в Германию, но скоро заскучала там и вернулась в свое имение Никольское. Она почти не появлялась в обществе, где ее не любили и рассказывали всякие сплетни. Но она не обращала на них никакого внимания.

Аркадий удивлялся поведению своего друга. Обычно Базаров был неразговорчив, но на этот раз старался занять Анну Сергеевну разговором. По ее лицу не было заметно, произвело ли это на нее впечатление. Сначала ей не понравилось ломание Базарова, но она поняла, что он чувствует смущение, и это ей польстило.

Аркадий думал, что Евгений начнет рассказывать о своих воззрениях, но вместо этого он рассуждал о медицине, гомеопатии, ботанике. Оказалось, что Анна Сергеевна читала об этом книги и неплохо разбиралась в предмете. С Аркадием же она обращалась, как с младшим братом. Под конец беседы она пригласила друзей посетить ее село. Они согласились. После того как друзья вышли от Одинцовой, Базаров опять заговорил о ней в своем прежнем тоне. Они договорились поехать в Никольское послезавтра.

Когда они приехали к Одинцовой, их встретили два лакея, а дворецкий проводил в приготовленную для гостей комнату и сказал, что через полчаса хозяйка примет их. Базаров заметил, что Анна Сергеевна слишком избаловала себя, назвал ее барыней. Аркадий только пожал плечами. Он тоже чувствовал смущение.

Через полчаса они спустились в гостиную, где их встретила хозяйка. В разговоре выяснилось, что в доме живет еще старая княжна да сосед заезжает играть в карты. Это и составляет все общество. В гостиную зашла девушка с корзиной цветов. Одинцова представила свою сестру Катю. Она оказалась застенчивой, села около сестры и стала разбирать цветы.

Одинцова предложила Базарову поспорить о чем-нибудь, например о том, как надо узнавать и изучать людей. Базаров ответил, что их незачем изучать. Как деревья похожи друг на друга, так и люди ничем не отличаются, разве что совсем немного. Если узнал одного человека, считай, что узнал всех. Одинцова спросила, разве нет разницы между умным и глупым человеком, добрым и злым. «Как между больным и здоровым», - отвечал Базаров. По его мнению, все нравственные недуги возникают из-за дурного воспитания: «Исправьте общество, и болезней не будет». Такое суждение удивило Анну Сергеевну, она захотела продолжить спор.

К чаю спустилась старая княжна. Одинцова и Катя услужливо обращались с ней, подали чашку, подстелили подушку, но не обращали на ее слова никакого внимания. Аркадий и Базаров поняли, что ее держат только для важности, так как она княжеского происхождения. После чая приехал сосед Порфирий Платоныч, с которым обычно Анна Сергеевна играла в карты. Она предложила Базарову присоединиться, а сестру попросила сыграть что-нибудь для Аркадия. У молодого человека появилось чувство, что его как будто отсылают, в нем зрело «томительное ощущение, похожее на предчувствие любви». Катя очень смущалась его и после сыгранной сонаты словно бы ушла в себя, отвечала на вопросы Аркадия односложно.

Анна Сергеевна предложила Базарову на следующий день прогуляться по саду, чтобы он рассказал про латинские названия растений. Когда друзья ушли в свою комнату, Аркадий воскликнул, что Одинцова чудесная женщина. Базаров согласился, но настоящим чудом назвал Катю, так как из нее еще можно сделать то, что захочешь, а ее сестра «тертый калач». Анна Сергеевна думала о своих гостях, особенно о Базарове. Она никогда не встречала таких людей, как он, поэтому испытывала любопытство. На следующий день она с Базаровым пошла гулять, а Аркадий остался с Катей. Когда Одинцова вернулась, Аркадий заметил, что ее щеки слегка пылали, а глаза светились ярче обыкновенного. Базаров шел небрежной походкой, но выражение его лица было веселым и даже ласковым, что не понравилось Аркадию.

Друзья прожили у Одинцовой примерно пятнадцать дней и не испытывали скуки. Этому отчасти способствовал особый распорядок, которого придерживалась сама хозяйка и ее гости. В восемь часов все спускались к утреннему чаю. До завтрака они делали, что хотели, а сама Анна Сергеевна занималась с приказчиком. Перед обедом общество собиралось для беседы, а вечер был посвящен прогулке, игре в карты и музыке. Базарова слегка раздражал такой распорядок. Но Одинцова ответила ему, что без него в деревне можно умереть со скуки.

В Базарове начали происходить перемены. Он чувствовал легкую тревогу, сердился, быстро раздражался и говорил нехотя. Аркадий же решил, что Базаров влюблен в Одинцову, и предался унынию, которое быстро проходило в обществе Кати, с которой он чувствовал себя как дома. Постоянное разъединение приятелей внесло перемены и в их отношения. Они уже не обсуждали Одинцову, замечания Базарова насчет Кати были сухи, и вообще они беседовали реже, чем прежде.

Но настоящей переменой в Базарове было то чувство, которое в нем вызывала Одинцова. Ему нравились женщины, но любовь он называл романтической белибердой. Он говорил, что если нельзя добиться от женщины толку, то надо отвернуться от нее. Он скоро понял, что от нее толку не добьешься, однако отвернуться не смог. В мыслях он представлял, как Анна Сергеевна находится в его объятьях, и они целуются. После этого он злился на себя и скрежетал зубами. Анна Сергеевна тоже думала о нем, она хотела испытать его и изведать себя.

Однажды Базаров встретил приказчика своего отца, который сказал, что родители очень ждут его и беспокоятся. Евгений сообщил Одинцовой, что ему надо уехать, и она побледнела. Вечером она и Базаров сидели в ее кабинете. Одинцова спрашивала его, зачем он хочет уехать, говорила, что ей будет без него скучно. Евгений возразил, что долго скучать она не будет, так как она так правильно устроила свою жизнь, что в ней нет места скуке. Он не понимал, почему такая молодая, красивая и умная женщина заточила себя в деревне, чуждается общества и вместе с тем пригласила к себе двух студентов. Он думал, что она остается на одном месте, потому что любит комфорт и удобства, а ко всему остальному равнодушна. Она ничем не может увлечься, кроме того, что вызывает в ней любопытство. Анна Сергеевна призналась Базарову, что она очень несчастлива, она любит комфорт, но при этом совсем не желает жить. Ей кажется, что она живет очень давно, позади у нее много воспоминаний, она пережила и бедность, и богатство, а впереди у нее совсем нет цели, ей незачем жить.

Базаров заметил, что ее несчастье состоит в том, что она хочет полюбить, но не может этого сделать. Одинцова ответила, что для этого надо полностью отдаться человеку, которого любишь, а это не так-то просто. Она спросила, смог бы Базаров полностью посвятить себя другому человеку. Он ответил, что не знает. Она хотела еще что-то сказать Евгению, но не решалась. Вскоре он попрощался с ней и ушел. Анна Сергеевна пошла было за ним, но тут натолкнулась на горничную и вернулась в свой кабинет.

На следующий день после утреннего чая Анна Сергеевна ушла в свою комнату и не появилась к завтраку. Когда все общество собралось в гостиной, Одинцова попросила Базарова подняться в ее кабинет. Сначала они заговорили об учебниках химии, но она его перебила и сказала, что хочет продолжить их вчерашний разговор. Она хотела знать, почему, когда люди слушают музыку, разговаривают с хорошими людьми, они испытывают нечто вроде счастья, и является ли это на самом деле счастьем? Потом она спросила, чего хочет Базаров добиться от жизни? Анна Сергеевна не верила, что человек с такими амбициями, как у Базарова, захочет быть простым уездным лекарем. Евгений не хотел заглядывать в будущее, чтобы потом не жалеть о том, что зря болтал о нем. Тогда Одинцова захотела знать, что сейчас происходит с Базаровым? Она надеялась, что напряженность Евгения оставит его наконец, и они станут хорошими друзьями. Базаров спросил, хочет ли Анна Сергеевна знать причину его напряженности? Она ответила: «Да». И тогда Базаров признался ей в любви.

Им не овладел юношеский ужас после первого признания, он чувствовал только страсть. Базаров привлек к себе Анну Сергеевну. Она на мгновение задержалась в его объятьях, но потом быстро освободилась. «Вы меня не поняли», - прошептала она. Базаров ушел. Немного позже он прислал ей записку, в которой писал, что если она захочет, то он уедет прямо сейчас. Но она ответила: «Зачем уезжать?» До самого обеда Анна Сергеевна не выходила из своей комнаты. Она все время спрашивала себя, что заставило ее добиться признания Базарова? Ей даже казалось, что она может ответить на его чувство, но потом решила, что спокойствие ей дороже.

Одинцовой было неловко, когда она появилась в столовой. Но обед прошел очень спокойно. Приехал Порфирий Платоныч, рассказал несколько анекдотов. Аркадий тихонько разговаривал с Катей. Базаров же угрюмо молчал. После обеда все общество отправилось гулять в сад. Базаров попросил у Одинцовой прощения за свой поступок и сказал, что намерен скоро уехать. Он мог бы остаться только при одном условии, но это условие никогда не сбудется, так как Анна Сергеевна не любит его и не полюбит никогда. После этого он попрощался с ней и ушел в дом. Одинцова весь день провела рядом с сестрой. Аркадий не понимал, что происходит. Базаров спустился только к чаю.

Приехал Ситников, который невпопад стал просить прощения у хозяйки, что явился без приглашения. С его появлением все стало намного проще. После обеда Базаров сказал Аркадию, что завтра уезжает к родителям. Аркадий тоже решил уехать. Он понимал, что между его другом и Одинцовой что-то произошло. Однако ему было жаль расставаться с Катей. Вслух он ругнул Ситникова, на что Базаров ответил, что ему нужны такие олухи: «Не богам же горшки обжигать!» Аркадий подумал, что он, наверное, для Базарова точно такой же олух.

Когда Одинцова на следующий день узнала об отъезде Базарова, она ничуть не удивилась. Прощаясь, Одинцова высказала надежду, что они с Базаровым еще увидятся. По дороге Аркадий заметил, что его друг изменился. Базаров ответил, что скоро поправится: «лучше камни бить на мостовой, чем позволить женщине завладеть хотя бы кончиком пальца». После этого друзья всю дорогу молчали.

Когда друзья подъехали к барскому дому, их встретил отец Базарова, Василий Иванович. Он обрадовался приезду сына, но старался не показывать своих чувств, так как знал, что Евгений этого не любит. Из дома выбежала мать Базарова, Арина Власьевна. Увидев Евгения, она чуть в обморок не упала, так была рада его приезду. Родители от радости даже не сразу заметили Аркадия, но потом стали просить прощения за такой прием. Василий Иванович повел гостей в свой кабинет, а Арина Власьевна пошла на кухню поторопить с обедом.

Василий Иванович все время говорил: о том, как ведет хозяйство, какие книги читает, как занимается лекарской деятельностью, вспомнил несколько баек из прежней солдатской жизни. Аркадий из вежливости улыбался, Базаров молчал и иногда вставлял короткие замечания. Наконец пошли обедать. Василий Иванович опять о чем-то говорил, а Арина Власьевна все время смотрела на сына, не замечая при этом Аркадия. Потом отец повел всех смотреть сад, в котором посадил новые деревья.

Перед сном Базаров поцеловал мать и пошел спать в кабинет отца. Василий Иванович хотел было с ним поговорить, но Евгений сослался на усталость. На самом деле он не уснул до самого утра, злобно глядя в темноту. А вот Аркадию очень хорошо спалось.

Когда Аркадий проснулся и открыл окно, он увидел Василия Ивановича, усердно копавшегося в огороде. Старик завел разговор о своем сыне. Ему хотелось знать, какого мнения о нем Аркадий. Гость ответил, что Базаров - самый замечательный человек, какого он только встречал в своей жизни. Он уверен, что Евгений обязательно добьется успеха и прославит свою фамилию. Василий Иванович был счастлив слышать это. Он жаловался лишь на то, что Евгений не любит высказывать своих чувств и не позволяет это делать другим по отношению к себе.

Ближе к полудню молодые люди расположились на стоге сена. Базаров вспоминал свое детство. Он был уверен, что его родителям хорошо живется, они постоянно заняты делами. А про себя говорил, что занимает мало места по сравнению со всем остальным пространством, а его жизнь ничтожна перед вечностью. И вместе с тем он тоже чего-то хочет, его кровь стучит, мозг работает.

Его родители не ощущают своей ничтожности, тогда как сам Базаров чувствует «скуку и злость». Он показал на муравья, тащившего муху. Муравей, в отличие от людей, не испытывает чувства сострадания, поэтому не может сломать самого себя. Аркадий возразил, что Базаров никогда не сможет сломать себя. «Сам себя не сломал, так и бабенка меня не сломает», - воскликнул Базаров. Аркадий предложил ему вздремнуть, чтобы прогнать меланхолию. Базаров попросил не смотреть на него спящего, потому что у него будет глупое лицо. «А тебе не все равно, что о тебе думают?» - спросил Аркадий. Базаров ответил, что настоящего человека не должно заботить, что о нем думают, потому что настоящего человека надо или слушать, или ненавидеть. Вот он, например, всех ненавидит, и изменит о себе мнение только тогда, когда встретит человека, который не спасует перед ним.

Аркадий не хотел с ним соглашаться. Тут он увидел, как лист клена падает на землю, и сказал об этом другу. Базаров же попросил его не говорить «красиво», иначе он пойдет по стопам своего дяди, которого он назвал идиотом. Аркадий вступился за дядю. Между друзьями завязалась ссора. Они уже готовы были подраться, но тут пришел Василий Иванович. Он сказал, что скоро подадут обед, на котором будет присутствовать отец Алексей, отслуживший по просьбе матери молебен по случаю возвращения Евгения. Базаров промолвил, что он не против отца Алексея, если тот не съест его порцию. После обеда сели играть в карты. Арина Власьевна опять неотрывно смотрела на сына.

На следующий день Базаров сказал другу, что собирается поехать в деревню к Аркадию, потому что здесь ему скучно и он не может работать, потому что родители постоянно рядом. А домой он вернется позже. Аркадий заметил, что ему очень жаль его родителей, особенно мать. Базаров только ближе к вечеру решился рассказать о своем решении отцу. Оно очень огорчило Василия Ивановича, но он крепился, и сказал, что если Евгению надо ехать, значит надо. Когда на следующий день друзья уехали, все в доме сразу приуныло. Старички остались одни. «Бросил, бросил нас, - залепетал Василий Иванович, — бросил; скучно ему стало с нами. Один, как перст теперь, один!» Арина Власьевна прислонилась к нему, пытаясь утешить.

Друзья доехали до постоялого двора молча. Только потом Аркадий спросил у Базарова, куда они поедут: домой или к Одинцовой. Базаров предоставил принимать решение ему, а сам отвернулся. Аркадий приказал ехать к Одинцовой. По тому, как встретил их дворецкий, друзья поняли, что их никто не ждал. Они долго сидели с глупыми физиономиями в гостиной, пока Анна Сергеевна не спустилась к ним. Она держалась с ними как обычно, но говорила отрывисто и нехотя, из чего было понятно, что она не очень рада их появлению. Во время прощания она попросила прощения за немного холодный прием и пригласила их к себе через некоторое время.

Друзья поехали к Аркадию. В доме Кирсановых им очень обрадовались. Во время ужина стали расспрашивать о том о сем. Говорил больше Аркадий. Николай Петрович жаловался надела в поместье: работники были ленивые, крестьяне не платили оброк, управляющий совсем обленился и даже растолстел на барских харчах, для жатвы не хватало людей.

На следующий день Базаров принялся за своих лягушек, Аркадий почел своей обязанность помочь отцу. Однако он заметил, что постоянно думает о селе Никольском. Он гулял до усталости, чтобы проветриться, но это ему не помогало. Он попросил отца найти письма матери Одинцовой, которые она писала его матери. Когда они оказались в его руках, он успокоился, словно увидел перед собой цель, которой ему надо было следовать. Наконец через десять дней после возвращения домой он придумал предлог и поехал в Никольское. Он боялся, что ему окажут такой же прием, как и в последний раз, но ошибся. Катя и Анна Сергеевна были рады его приезду.

Базаров понял, зачем его друг покинул родительский дом, поэтому окончательно уединился и занимался только своей работой. С Павлом Петровичем он больше не спорил. Только однажды между ними снова возник было спор, но они тут же прекратили его. Павел Петрович даже иногда присутствовал при опытах Базарова. Но гораздо чаще его посещал Николай Петрович. Во время обедов он старался говорить о физике, геологии или химии, так как остальные темы могли бы вызвать столкновение. Павел Петрович по-прежнему терпеть не мог Базарова. Он даже не пожелал обратиться к нему за помощью, когда однажды ночью у него случился сильный припадок. Только с Фенечкой Базаров общался охотнее, чем со всеми остальными, да и она совсем не боялась его. Они часто разговаривали, хотя при Николае Петровиче она чуждалась Базарова из чувства приличия. Павла Петровича Фенечка вообще боялась, особенно если он внезапно появлялся перед ней.

Однажды утром Базаров увидел, как Фенечка разбирает в беседке розы. Они разговорились. Фенечка сказала, что не хочет становиться старой, так как сейчас она делает все сама, ни у кого помощи не просит, а в старости будет зависимой. Базаров же ответил, что ему все равно — стар он или молод, ведь его молодость никому не нужна, так как живет он бобылем. Он попросил Фенечку прочесть кое-что из его книги, потому что ему очень хотелось посмотреть, как она будет читать. Он стал делать ей комплименты, и она от этого засмущалась. Базаров попросил у нее одну розу.

Вдруг ей показалось, что Павел Петрович находится совсем рядом. Она призналась, что очень его боится, потому что он ничего не говорит, а все только смотрит на нее. Базаров попросил Фенечку понюхать цветок, который она ему подарила. Она потянулась к нему, и Базаров поцеловал ее в губы. За сиренью раздался кашель, и Фенечка быстро отодвинулась. Это был Павел Петрович. Увидев их, он быстро удалился. «Грешно вам, Евгений Васильевич», - шепнула Фенечка, уходя из беседки. Базаров вспомнил другую такую сцену, и ему стало совестно и досадно.

Павел Петрович вернулся домой и на вопрос брата, почему у него такое темное лицо, ответил, что он иногда страдает разлитием желчи.

Через два часа Павел Петрович пришел в комнату Базарова. Он сказал, что не отнимет у него много времени, ему нужно только знать, как Базаров относится к дуэли. Евгений ответил, что с теоретической точки зрения — это нелепость, а с практической — совсем другое дело. Тогда Павел Петрович вызвал его на дуэль. Он не захотел открывать истинные причины своего решения, которые должны быть известны Базарову. Но так как между ними всегда существовали споры и непонимание, то это и может послужить причиной. Для формальности Кирсанов предложил небольшую ссору, но Базарову показалось это лишним. Они обговорили детали дуэли. Вместо секундантов, которых все равно негде найти, они решили взять камердинера Петра и договорились встретиться завтра на рассвете.

После того как Павел Петрович вышел, Базаров воскликнул: «Фу-ты, черт! Как красиво и как глупо! Экую мы комедию отломали!» Он понимал, что отказать было нельзя, потому что тогда Павел Петрович мог ударить его своей тростью, и Базарову пришлось бы «задушить его, как котенка». Он стал раздумывать над тем, почему Кирсанов вызвал его на дуэль, и пришел к выводу, что тот, скорее всего, влюблен в Фенечку.

День прошел тихо и вяло. Фенечка пряталась в своей комнате. Николай Петрович жаловался на пшеницу. Павел Петрович подавлял всех своей леденящей вежливостью. Базаров хотел было написать письмо отцу, но разорвал его. Он велел Петру прийти к нему завтра рано утром для серьезного разговора, а сам плохо спал всю ночь.

На следующий день Петр разбудил Базарова в четыре часа, и они пошли к месту дуэли. Базаров объяснял слуге, что от него требуется, говорил, что это очень важная и ответственная роль, и лакей испугался до смерти. Вскоре появился Павел Петрович. Он стал заряжать пистолеты, а Базаров тем временем отсчитывал шаги для барьера. Базарову эта затея казалось очень глупой, поэтому он все время шутил и говорил преувеличенно красиво, однако совсем не боялся. Павел Петрович сказал, что собирается драться серьезно.

Противники разошлись. Первым выстрелил Павел Петрович, но промахнулся. Базаров, который совсем не целился и даже не смотрел на противника, ранил его в ногу. Павел Петрович сказал, что по условию дуэли они могут стрелять еще раз, но Базаров предложил отложить до следующего раза, так как теперь он прежде всего доктор и должен осмотреть рану. Павел Петрович начал протестовать, но тут лишился чувств, но вскоре пришел в себя. Базаров приказал Петру ехать в имение за коляской, а Кирсанов велел ничего не рассказывать брату. Петр ушел, а противники не знали, о чем говорить, да и следует ли говорить вообще. «Молчание длилось, тяжелое и неловкое. Обоим было нехорошо. Каждый из них сознавал, что другой понимает его. Друзьям это сознание приятно, и весьма неприятно недругам, особенно когда нельзя ни объясниться, ни разойтись». Потом они заговорили и решили сказать всем, что поссорились из-за политических разногласий.

Вместе с Петром приехал Николай Петрович, который очень перепугался за брата. Он попросил Базарова заняться его раной, пока из города не приедет другой врач. Павла Петровича доставили в имение. Весь день за ним ухаживали. Приехавший доктор прописал ему прохладительные напитки и сказал, что рана не опасна. Павел Петрович иногда бредил, но быстро приходил в себя. Однажды он очнулся, увидел перед собой Николая Петровича и сказал, что в Фенечке есть что-то от княгини Р. Он сказал, что не потерпит, если какой-нибудь наглец прикоснется к ней. Николай Петрович решил, что у брата жар.

На другой день Базаров пришел к Николаю Петровичу проститься. Павел Петрович также захотел видеть его. А вот с Фе-нечкой, которая после дуэли стала бояться Базарова, ему не удалось попрощаться.

Павел Петрович пролежал в постели примерно неделю, потом перебрался на диван. Совесть не мучила Фенечку, хотя она и догадывалась о настоящей причине дуэли. Она по-прежнему боялась Павла Петровича и когда приносила ему еду, старалась не смотреть на него. Однажды Павел Петрович заговорил с ней. Он спросил, почему она не смотрит на него, словно у нее нечиста совесть, и любит ли она его брата. Фенечка ответила, что очень любит его и ни на кого не променяет. Павел Петрович стал просить Фенечку, чтобы она всегда любила брата и никогда не покидала его. После этого он прижал ее руку к своим губам. В это время вошел Николай Петрович с Митей на руках. Фенечка взяла ребенка и поспешно вышла. Павел Петрович попросил брата исполнить свой долг и жениться на Фенечке. Николай Петрович очень удивился. Он сказал, что не сделал этого раньше только потому, что его брат всегда был против таких браков, но обещал исполнить его желание. А Павел Петрович про себя подумал, что после свадьбы брата уедет за границу и больше не вернется.

Аркадий и Катя сидели в саду. «Они молчали оба; но именно в том, как они молчали, как они сидели рядом, сказывалось доверчивое сближение: каждый из них как будто и не думал о своем соседе, а втайне радовался его близости». Потом они заговорили. Катя сказала, что она и ее сестра изменили его, теперь он не так похож на Базарова, как раньше. Аркадий спросил, какого она мнения о его друге. Катя ответила, что он ей чужой и она ему чужая. Базаров хищный, в то время как она и Аркадий ручные. Какое-то время он производил впечатление на Анну Сергеевну, но никто не сможет слишком долго оказывать на нее влияние. Аркадий стал сравнивать Катю и Анну Сергеевну. В них обеих были одинаковые черты характера, хотя в Анне Сергеевне они были раскрыты больше, чем в Кате. Катя попросила не сравнивать их: в отличие от сестры она бы не вышла замуж за богатого человека, даже если бы любила его, она готова покориться любимому человеку, но неравенство для нее страшно. Аркадий заверил, что не променяет Катю ни на кого, даже на Анну Сергеевну, и поспешно ушел. Он вернулся в дом и нашел в своей комнате Базарова. Евгений в нескольких словах рассказал ему о последних событиях в имении и уверил, что с его дядей все в порядке. Аркадий понял, что Базаров приехал попрощаться с ним, но не понимал почему. Базаров ответил, что Аркадий уже давно попрощался с ним, намекнул на то, что его друг влюблен в Одинцову и, кажется, дела у них идут отлично. Он сказал, что заехал только попрощаться, даже с Анной Сергеевной видеться не хочет.

Но Одинцова узнала о приезде Базарова и пожелала встретиться с ним. Базаров уверил ее, что уже осознал свои прошлые ошибки. Одинцова захотела остаться с ним приятелями. Они говорили так, словно сами верили в свои слова. Базаров намекнул, что Аркадий влюблен в Анну Сергеевну, но оказалось, что Одинцова не подозревала об этом. Потом она предложила ему пройти в залу, в которой уже сидели Катя и старая княжна. Не было только Аркадия. Его нашли еще не скоро. Он сидел в самом дальнем углу сада и вид у него был такой, словно он наконец на что-то решился.

На следующий день Аркадий и Катя сидели в беседке, в которой не любила бывать Одинцова. Аркадий сказал, что они уже давно общаются, говорили о многом, но не касались еще одного вопроса. Он все никак не мог найти нужные слова. Катя знала, к чему он клонит, но сидела, опустив голову, словно не хотела помочь ему высказаться. Вдруг они услышали разговор Одинцовой и Базарова, которые шли около беседки и не видели молодых людей. Анна Сергеевна говорила, что польщена чувством Аркадия. Он такой молодой, поэтому в его чувстве есть какая-то прелесть. А с Катей он ведет себя как старший брат. Их разговор затих вдали. И тут Аркадий набрался смелости, признался Кате в своей любви и попросил у нее руки. Катя согласилась.

На другой день Одинцова показала Базарову письмо, в котором Аркадий просит ее позволения жениться на Кате. Базаров посоветовал ей разрешить этот брак. Одинцова попросила Базарова остаться в ее имении еще ненадолго, но он поспешил уехать. Пока он собирал вещи, он поздравлял друга со свойственной ему развязностью и плохо скрываемой злобой. Он сказал, что Аркадий не годится для тех дел, которые проповедовал Базаров: «Наша пыль тебе глаза выест, наша грязь тебя замарает, да ты и не дорос до нас...» При прощании Аркадий обнял друга, но Базаров сказал, что Катя его быстро утешит. И в самом деле, разговаривая вечером с Катей, Аркадий уже не вспоминал своего друга.

Родители Базарова очень обрадовались возвращению сына, тем более что они не ожидали его скоро. Евгений опять стал жить в кабинете отца и работал там. На этот раз родители не очень мешали ему, мать даже боялась заговорить с ним. Базаров погрузился в работу. Но вскоре лихорадка работы оставила его, и он ощутил беспокойство, начал искать общества. Его состояние волновало родителей, но они боялись напрямую спросить его о чем-либо. Когда однажды Василий Иванович стал осторожно расспрашивать его о работе, об Аркадии, Базаров разозлился.

Наконец Евгений он нашел себе занятие - вместе с отцом занялся врачебной практикой. Василий Иванович так этому обрадовался, что даже оставил у себя зуб, который вырвал Евгений у мужика, и показывал его всем как достопримечательность.

Однажды из деревни мужик привез своего брата, больного тифом. Но Базаровы сказали, что уже поздно лечить его, он уже не поправится. Три дня спустя Евгений пришел к отцу и попросил у него адский камень, чтобы прижечь рану. Он рассказал, что присутствовал при вскрытии того мужика, больного тифом, и порезался. Василий Иванович перепугался, предложил прижечь еще и железом, но Базаров ответил, что это было четыре часа назад. Если он заразился, то теперь ничем не поможешь.

Вскоре Базаров заболел. У него пропал аппетит, появился озноб, жар. Но он говорил, что это простуда. Целую ночь он провел в полузабывчивой дремоте. Отцу велел не стоять над ним, но Василий Иванович вышел в коридор и провел всю ночь перед дверью сына. Утром Базаров попытался встать, но у него закружилась голова и пошла кровь. В доме все словно почернело, и стало очень тихо. Базаров сказал Василию Ивановичу, что он заразился тифом и теперь уже вряд ли поправится. Отец перепугался, стал уверять, что это скоро пройдет, но Базаров показал ему красные пятна на теле и сказал, что ему уже ничем не поможешь. Он попросил послать за Одинцовой и сказать ей, что он умирает.

Василий Иванович вышел к жене и сообщил ей страшную весть. Приехал доктор, который подтвердил опасения Базарова, но сказал несколько слов о возможном выздоровлении. Ночь Базаров провел очень плохо. На следующий день ему немного полегчало. Василий Иванович даже обрадовался, но Базаров знал, что это только временное улучшение. Отец попросил у него исполнить его долг христианина и причаститься перед смертью, но Базаров заявил, что пусть его причащают, когда он будет в беспамятстве.

Приехала Одинцова. Василий Иванович называл ее ангелом, а Арина Власьевна упала ей в ноги и стала целовать край ее платья. Анна Сергеевна чувствовала себя неловко. Она привезла с собой доктора-немца. Он осмотрел больного и сообщил, что нет никаких шансов на выздоровление. Тогда Анна Сергеевна зашла к Базарову. Его вид произвел на нее тягостное впечатление. «Мысль, что она не то бы почувствовала, если бы точно его любила, — мгновенно сверкнула у нее в голове». Базаров сказал, что любил ее: «Это и прежде не имело никакого смысла, а теперь подавно». Он называл ее славной, красивой, признался, что не хотел бы умирать так рано, называл себя гигантом и говорил, что теперь задача гиганта — умереть достойно. Он предположил, что Одинцова скоро забудет его, просил ее позаботиться о его родителях, так как таких людей, как они, днем с огнем не сыскать. Базаров попросил Одинцову поцеловать его: «Дуньте на умирающую лампаду, и пусть она погаснет». Потом он уснул.

Базарову уже не суждено было проснуться. К вечеру он впал в беспамятство, а утром умер. Священник совершил над ним необходимые обряды. «Когда святое миро коснулось его груди, один глаз его раскрылся и, казалось, при виде священника в облачении, дымящего кадила, свеч перед образом что-то похожее на содрогание ужаса мгновенно отразилось на его помертвелом лице». Когда Базаров умер, «Василием Ивановичем обуяло внезапное исступление», «Арина Власьевна, вся в слезах, повисла у него на шее, и оба они пали ниц».

Прошло шесть месяцев. В небольшой приходской церкви состоялись две свадьбы: Аркадия с Катей и Николая Петровича с Фенечкой. Через две недели был прощальный ужин, посвященный Павлу Петровичу. За столом собрались все, даже Митю поместили здесь. «Всем было немножко неловко, немножко грустно и, в сущности, очень хорошо». Николай Петрович начал говорить тост, но, так как не умел произносить речей, сбивался. Он пожелал брату всего хорошего и скорейшего возвращения. Павел Петрович перецеловал всех. Когда все подняли бокалы, Катя тихо шепнула Аркадию: «В память Базарова». Аркадий крепко сжал ее руку, но не решился громко предложить этот тост.

Анна Сергеевна вышла замуж, но не по любви, а по убеждению, за одного из будущих русских деятелей. Они живут очень дружно «и доживут, пожалуй, до счастья... пожалуй, до любви». Старая княгиня умерла и была всеми забыта в этот же день. Аркадий занялся хозяйством, и ферма стала приносить немалый доход. Николай Петрович стал мировым посредником.

У Кати родился сын Коля, они с Фенечкой очень подружились и все дни проводили вместе.

Павел Петрович уехал в Дрезден и остался жить там. Он больше знается с англичанами. «Но жить ему тяжело... тяжелей, чем он сам подозревает».

Кукшина тоже попала за границу. Теперь она изучает архитектуру, по-прежнему якшается с молодыми студентами. Ситников женился на богатой наследнице. Отец все так же притесняет его, а жена называет дурачком и либералом.

На могиле Базарова растут две елочки. Часто к нему приходят два дряхлых старичка. Они поддерживают друг друга и, став на колени, долго плачут и молятся.

«Какое бы страстное, грешное, бунтующие сердце ни скрылось в могиле, цветы, растущие на ней, безмятежно глядят на нас своими невинными глазами... они говорят также о вечном примирении и о жизни бесконечной».

Иван Сергеевич Тургенев
(1818 – 1883)

Отцы и дети
Роман

Усадьба, в которой жила Анна Сергеевна, стояла на пологом открытом холме, в недальнем расстоянии от желтой каменной церкви с зеленою крышей, белыми колоннами и живописью al fresco {фреской (франц.).} над главным входом, представлявшею "Воскресение Христово" в "итальянском" вкусе. Особенно замечателен своими округленными контурами был распростертый на первом плане смуглый воин в шишаке. За церковью тянулось в два ряда длинное село с кое-где мелькающими трубами над соломенными крышами. Господский дом был построен в одном стиле с церковью, в том стиле, который известен у нас под именем Александровского; дом этот был также выкрашен желтою краской, и крышу имел зеленую, и белые колонны, и фронтон с гербом. Губернский архитектор воздвигнул оба здания с одобрения покойного Одинцова, не терпевшего никаких пустых и самопроизвольных, как он выражался, нововведений. К дому с обеих сторон прилегали темные деревья старинного сада, аллея стриженых елок вела к подъезду.
Приятелей наших встретили в передней два рослых лакея в ливрее; один из них тотчас побежал за дворецким. Дворецкий, толстый человек в черном фраке, немедленно явился и направил гостей по устланной коврами лестнице в особую комнату, где уже стояли две кровати со всеми принадлежностями туалета. В доме видимо царствовал порядок: все было чисто, всюду пахло каким-то приличным запахом, точно в министерских приемных.
– Анна Сергеевна просят вас пожаловать к ним через полчаса, – доложил дворецкий. – Не будет ли от вас покамест никаких приказаний?
– Никаких приказаний не будет, почтеннейший, – ответил Базаров, – разве рюмку водочки соблаговолите поднести.
– Слушаю-с, – промолвил дворецкий не без недоуменья и удалился, скрипя сапогами.
– Какой гранжанр! – заметил Базаров, – кажется, это так по-вашему называется? Герцогиня, да и полно.
– Хороша герцогиня, – возразил Аркадий, – с первого раза пригласила к себе таких сильных аристократов, каковы мы с тобой.
– Особенно я, будущий лекарь, и лекарский сын, и дьячковский внук... Ведь ты знаешь, что я внук дьячка?..
– Как Сперанский, – прибавил Базаров после небольшого молчания и скривив губы. – А все-таки избаловала она себя; ох, как избаловала себя эта барыня! Уж не фраки ли нам надеть?
Аркадий только плечом пожал... но и он чувствовал небольшое смущение.
Полчаса спустя Базаров с Аркадием сошли в гостиную. Это была просторная, высокая комната, убранная довольно роскошно, но без особенного вкуса. Тяжелая, дорогая мебель стояла в обычном чопорном порядке вдоль стен, обитых коричневыми обоями с золотыми разводами; покойный Одинцов выписал ее из Москвы через своего приятеля и комиссионера, винного торговца. Над средним диваном висел портрет обрюзглого белокурого мужчины – и, казалось, недружелюбно глядел на гостей. "Должно быть, сам, – шепнул Базаров Аркадию и, сморщив нос, прибавил: – Аль удрать?" Но в это мгновенье вошла хозяйка. На ней было легкое барежевое платье; гладко зачесанные за уши волосы придавали девическое выражение ее чистому и свежему лицу.
– Благодарствуйте, что сдержали слово, – начала она, – погостите у меня: здесь, право, недурно. Я вас познакомлю с моей сестрою, она хорошо играет на фортепьяно. Вам, мсье Базаров, это все равно; но вы, мсье Кирсанов, кажется, любите музыку; кроме сестры, у меня живет старушка тетка, да сосед один иногда наезжает в карты играть: вот и все наше общество. А теперь сядем.
Одинцова произнесла весь этот маленький спич с особенною отчетливостью, словно она наизусть его выучила; потом она обратилась к Аркадию. Оказалось, что мать ее знавала Аркадиеву мать и была даже поверенною ее любви к Николаю Петровичу. Аркадий с жаром заговорил о покойнице; а Базаров между тем принялся рассматривать альбомы. "Какой я смирненький стал", – думал он про себя.
Красивая борзая собака с голубым ошейником вбежала в гостиную, стуча ногтями по полу, а вслед за нею вошла девушка лет восемнадцати, черноволосая и смуглая, с несколько круглым, но приятным лицом, с небольшими темными глазами. Она держала в руках корзину, наполненную цветами.
– Вот вам и моя Катя, – проговорила Одинцова, указав на нее движением головы.
Катя слегка присела, поместилась возле сестры и принялась разбирать цветы. Борзая собака, имя которой было Фифи, подошла, махая хвостом, поочередно к обоим гостям и ткнула каждого из них своим холодным носом в руку.
– Это ты все сама нарвала? – спросила Одинцова.
– Сама, – отвечала Катя.
– А тетушка придет к чаю?
– Придет.
Когда Катя говорила, она очень мило улыбалась, застенчиво и откровенно, и глядела как-то забавно-сурово, снизу вверх. Все в ней было еще молодо-зелено: и голос, и пушок на всем лице, и розовые руки с беловатыми кружками на ладонях, и чуть-чуть сжатые плечи... Она беспрестанно краснела и быстро переводила дух.
Одинцова обратилась к Базарову.
– Вы из приличия рассматриваете картинки, Евгений Васильич, – начала она. – Вас это не занимает. Подвиньтесь-ка лучше к нам, и давайте поспоримте о чем-нибудь.
Базаров приблизился.
– О чем прикажете-с? – промолвил он.
– О чем хотите. Предупреждаю вас, что я ужасная спорщица.
– Вы?
– Я. Вас это как будто удивляет. Почему?
– Потому что, сколько я могу судить, у вас нрав спокойный и холодный, а для спора нужно увлечение.
– Как это вы успели меня узнать так скоро? Я, во-первых, нетерпелива и настойчива, спросите лучше Катю; а во-вторых, я очень легко увлекаюсь.
Базаров поглядел на Анну Сергеевну.
– Может быть, вам лучше знать. Итак, вам угодно спорить, – извольте. Я рассматривал виды Саксонской Швейцарии в вашем альбоме, а вы мне заметили, что это меня занять не может. Вы это сказали оттого, что не предполагаете во мне художественного смысла, – да, во мне действительно его нет; но эти виды могли меня заинтересовать с точки зрения геологической, с точки зрения формации гор, например.
– Извините; как геолог вы скорее к книге прибегнете, к специальному сочинению, а не к рисунку.
– Рисунок наглядно представит мне то, что в книге изложено на целых десяти страницах.
Анна Сергеевна помолчала.
– И так-таки у вас ни капельки художественного смысла нет? – промолвила она, облокотясь на стол и этим самым движением приблизив свое лицо к Базарову. – Как же вы это без него обходитесь?
– А на что он нужен, позвольте спросить?
– Да хоть на то, чтоб уметь узнавать и изучать людей.
Базаров усмехнулся.
– Во-первых, на это существует жизненный опыт; а, во-вторых, доложу вам, изучать отдельные личности не стоит труда. Все люди друг на друга похожи как телом, так и душой; у каждого из нас мозг, селезенка, сердце, легкие одинаково устроены; и так называемые нравственные качества одни и те же у всех: небольшие видоизменения ничего не значат. Достаточно одного человеческого экземпляра, чтобы судить обо всех других. Люди, что деревья в лесу; ни один ботаник не станет заниматься каждою отдельною березой.
Катя, которая, не спеша, подбирала цветок к цветку, с недоумением подняла глаза на Базарова – и, встретив его быстрый и небрежный взгляд, вспыхнула вся до ушей. Анна Сергеевна покачала головой.
– Деревья в лесу, – повторила она. – Стало быть, по-вашему, нет разницы между глупым и умным человеком, между добрым и злым?
– Нет, есть: как между больным и здоровым. Легкие у чахоточного не в том положении, как у нас с вами, хоть устроены одинаково. Мы приблизительно знаем, отчего происходят телесные недуги; а нравственные болезни происходят от дурного воспитания, от всяких пустяков, которыми сызмала набивают людские головы, от безобразного состояния общества, одним словом. Исправьте общество, и болезней не будет.
Базаров говорил все это с таким видом, как будто в то же время думал про себя: "Верь мне или не верь, это мне все едино!" Он медленно проводил своими длинными пальцами по бакенбардам, а глаза его бегали по углам.
– И вы полагаете, – промолвила Анна Сергеевна, – что, когда общество исправится, уже не будет ни глупых, ни злых людей?
– По крайней мере, при правильном устройстве общества совершенно будет равно, глуп ли человек или умен, зол или добр.
– Да, понимаю; у всех будет одна и та же селезенка.
– Именно так-с, сударыня.
Одинцова обратилась к Аркадию.
– А ваше какое мнение, Аркадий Николаевич?
– Я согласен с Евгением, – отвечал он.
Катя поглядела на него исподлобья.
– Вы меня удивляете, господа, – промолвила Одинцова, – но мы еще с вами потолкуем. А теперь, я слышу, тетушка идет чай пить; мы должны пощадить ее уши.
Тетушка Анны Сергеевны, княжна Х...я, худенькая и маленькая женщина с сжатым в кулачок лицом и неподвижными злыми глазами под седою накладкой, вошла и, едва поклонившись гостям, опустилась в широкое бархатное кресло, на которое никто, кроме ее, не имел права садиться. Катя поставила ей скамейку под ноги; старуха не поблагодарила ее, даже не взглянула на нее, только пошевелила руками под желтою шалью, покрывавшею почти все ее тщедушное тело. Княжна любила желтый цвет: у ней и на чепце были ярко-желтые ленты.
– Как вы почивали, тетушка? – спросила Одинцова, возвысив голос.
– Опять эта собака здесь, – проворчала в ответ старуха и, заметив, что Фифи сделала два нерешительные шага в ее направлении, воскликнула: – Брысь, брысь!
Катя позвала Фифи и отворила ей дверь.
Фифи радостно бросилась вон, в надежде, что ее поведут гулять, но, оставшись одна за дверью, начала скрестись и повизгивать. Княжна нахмурилась, Катя хотела было выйти...
– Я думаю, чай готов? – промолвила Одинцова. – Господа, пойдемте; тетушка, пожалуйте чай кушать.
Княжна молча встала с кресла и первая вышла из гостиной. Все отправились вслед за ней в столовую. Казачок в ливрее с шумом отодвинул от стола обложенное подушками, также заветное, кресло, в которое опустилась княжна; Катя, разливавшая чай, первой ей подала чашку с раскрашенным гербом. Старуха положила себе мед в чашку (она находила, что пить чай с сахаром и грешно и дорого, хотя сама не тратила копейки ни на что) и вдруг спросила хриплым голосом:
– А что пишет кнесь Иван?
Ей никто не отвечал. Базаров и Аркадий скоро догадались, что на нее не обращали внимания, хотя обходились с нею почтительно. "Для ради важности держат, потому что княжеское отродье", – подумал Базаров... После чаю Анна Сергеевна предложила пойти гулять; но стал накрапывать дождик, и все общество, за исключением княжны, вернулось в гостиную. Приехал сосед, любитель карточной игры, по имени Порфирий Платоныч, толстенький седенький человек с коротенькими, точно выточенными ножками, очень вежливый и смешливый. Анна Сергеевна, которая разговаривала все больше с Базаровым, спросила его – не хочет ли он сразиться с ними по-старомодному в преферанс. Базаров согласился, говоря, что ему надобно заранее приготовиться к предстоящей ему должности уездного лекаря.
– Берегитесь, – заметила Анна Сергеевна, – мы с Порфирием Платонычем вас разобьем. А ты, Катя, – прибавила она, – сыграй что-нибудь Аркадию Николаевичу; он любит музыку, мы кстати послушаем.
Катя неохотно приблизилась к фортепьяно; и Аркадий, хотя точно любил музыку, неохотно пошел за ней: ему казалось, что Одинцова его отсылает, а у него на сердце, как у всякого молодого человека в его годы, уже накипало какое-то смутное и томительное ощущение, похожее на предчувствие любви. Катя подняла крышку фортепьяно и, не глядя на Аркадия, промолвила вполголоса:
– Что же вам сыграть?
– Что хотите, – равнодушно ответил Аркадий.
– Вы какую музыку больше любите? – повторила Катя, не переменяя положения.
– Классическую, – тем же голосом ответил Аркадий.
– Моцарта любите?
– Моцарта люблю.
Катя достала це-мольную сонату-фантазию Моцарта. Она играла очень хорошо, хотя немного строго и сухо. Не отводя глаз от нот и крепко стиснув губы, сидела она неподвижно и прямо, и только к концу сонаты лицо ее разгорелось и маленькая прядь развившихся волос упала на темную бровь.
Аркадия в особенности поразила последняя часть сонаты, та часть, в которой, посреди пленительной веселости беспечного напева, внезапно возникают порывы такой горестной, почти трагической скорби... Но мысли, возбужденные в нем звуками Моцарта, относились не к Кате. Глядя на нее, он только подумал: "А ведь недурно играет эта барышня, и сама она недурна".
Кончив сонату, Катя, не принимая рук с клавишей, спросила: "Довольно?" Аркадий объявил, что не смеет утруждать ее более, и заговорил с ней о Моцарте; спросил ее – сама ли она выбрала эту сонату, или кто ей ее отрекомендовал? Но Катя отвечала ему односложно: она спряталась, ушла в себя. Когда это с ней случалось, она нескоро выходила наружу; самое ее лицо принимало тогда выражение упрямое, почти тупое. Она была не то что робка, а недоверчива и немного запугана воспитавшею ее сестрой, чего, разумеется, та и не подозревала. Аркадий кончил тем, что, подозвав возвратившуюся Фифи, стал для контенансу {Для вида (от франц. contenance – вид, осанка).}, с благосклонною улыбкой, гладить ее по голове. Катя опять взялась за свои цветы.
А Базаров между тем ремизился да ремизился. Анна Сергеевна играла мастерски в карты, Порфирий Платоныч тоже мог постоять за себя. Базаров остался в проигрыше хотя незначительном, но все-таки не совсем для него приятном. За ужином Анна Сергеевна снова завела речь о ботанике.
– Пойдемте гулять завтра поутру, – сказала она ему, – я хочу узнать от вас латинские названия полевых растений и их свойства.
– На что вам латинские названия? – спросил Базаров.
– Во всем нужен порядок, – отвечала она.
– Что за чудесная женщина Анна Сергеевна, – воскликнул Аркадий, оставшись наедине с своим другом в отведенной им комнате.
– Да, – отвечал Базаров, – баба с мозгом. Ну, и видала же она виды.
– В каком смысле ты это говоришь, Евгений Васильич?
– В хорошем смысле, в хорошем, батюшка вы мой, Аркадий Николаич! Я уверен, что она и своим имением отлично распоряжается. Но чудо – не она, а ее сестра.
– Как? эта смугленькая?
– Да, эта смугленькая. Это вот свежо, и нетронуто, и пугливо, и молчаливо, и все что хочешь. Вот кем можно заняться. Из этой еще что вздумаешь, то и сделаешь; а та – тертый калач.
Аркадий ничего не отвечал Базарову, и каждый из них лег спать с особенными мыслями в голове.
И Анна Сергеевна в тот вечер думала о своих гостях. Базаров ей понравился – отсутствием кокетства и самою резкостью суждений. Она видела в нем что-то новое, с чем ей не случалось встретиться, а она была любопытна.
Анна Сергеевна была довольно странное существо. Не имея никаких предрассудков, не имея даже никаких сильных верований, она ни перед чем не отступала и никуда не шла. Она многое ясно видела, многое ее занимало, и ничто не удовлетворяло ее вполне; да она едва ли и желала полного удовлетворения. Ее ум был пытлив и равнодушен в одно и то же время: ее сомнения не утихали никогда до забывчивости и никогда не дорастали до тревоги. Не будь она богата и независима, она, быть может, бросилась бы в битву, узнала бы страсть... Но ей жилось легко, хотя она и скучала подчас, и она продолжала провожать день за днем, не спеша и лишь изредка волнуясь. Радужные краски загорались иногда и у ней перед глазами, но она отдыхала, когда они угасали, и не жалела о них. Воображение ее уносилось даже за пределы того, что по законам обыкновенной морали считается дозволенным; но и тогда кровь ее по-прежнему тихо катилась в ее обаятельно стройном и спокойном теле. Бывало, выйдя из благовонной ванны, вся теплая и разнеженная, она замечтается о ничтожности жизни, об ее горе, труде и зле... Душа ее наполнится внезапною смелостию, закипит благородным стремлением; но сквозной ветер подует из полузакрытого окна, и Анна Сергеевна вся сожмется, и жалуется, и почти сердится, и только одно ей нужно в это мгновение: чтобы не дул на нее этот гадкий ветер.
Как все женщины, которым не удалось полюбить, она хотела чего-то, сама не зная, чего именно. Собственно, ей ничего не хотелось, хотя ей казалось, что ей хотелось всего. Покойного Одинцова она едва выносила (она вышла за него по расчету, хотя она, вероятно, не согласилась бы сделаться его женой, если б она не считала его за доброго человека) и получила тайное отвращение ко всем мужчинам, которых представляла себе не иначе как неопрятными, тяжелыми и вялыми, бессильно докучливыми существами. Раз она где-то за границей встретила молодого, красивого шведа с рыцарским выражением лица, с честными голубыми глазами под открытым лбом; он произвел на нее сильное впечатление, но это не помешало ей вернуться в Россию.
"Странный человек этот лекарь?" – думала она, лежа в своей великолепной постеле, на кружевных подушках, под легким шелковым одеялом... Анна Сергеевна наследовала от отца частицу его наклонности к роскоши. Она очень любила своего грешного, но доброго отца, а он обожал ее, дружелюбно шутил с ней, как с ровней, и доверялся ей вполне, советовался с ней. Мать свою она едва помнила.
"Странный этот лекарь!" – повторила она про себя. Она потянулась, улыбнулась, закинула руки за голову, потом пробежала глазами страницы две глупого французского романа, выронила книжку – и заснула, вся чистая и холодная, в чистом и душистом белье.
На следующее утро Анна Сергеевна тотчас после завтрака отправилась ботанизировать с Базаровым и возвратилась перед самым обедом; Аркадий никуда не отлучался и провел около часа с Катей. Ему не было скучно с нею, она сама вызвалась повторить ему вчерашнюю сонату; но когда Одинцова возвратилась наконец, когда он увидал ее – сердце в нем мгновенно сжалось... Она шла по саду несколько усталою походкой; щеки ее алели и глаза светились ярче обыкновенного под соломенною круглою шляпой. Она вертела в пальцах тонкий стебелек полевого цветка, легкая мантилья спустилась ей на локти, и широкие серые ленты шляпы прильнули к ее груди. Базаров шел сзади ее, самоуверенно и небрежно, как всегда, но выражение его лица, хотя веселое и даже ласковое, не понравилось Аркадию. Пробормотав сквозь зубы: "Здравствуй!" – Базаров отправился к себе в комнату, а Одинцова рассеянно пожала Аркадию руку и тоже прошла мимо его.
"Здравствуй, – подумал Аркадий... – Разве мы не виделись сегодня?"

Время (дело известное) летит иногда птицей, иногда ползет червяком; но человеку бывает особенно хорошо тогда, когда он даже не замечает – скоро ли, тихо ли оно проходит. Аркадий и Базаров именно таким образом провели дней пятнадцать у Одинцовой. Этому отчасти способствовал порядок, который она завела у себя в доме и в жизни. Она строго его придерживалась и заставляла других ему покоряться. Все в течение дня совершалось в известную пору. Утром, ровно в восемь часов, все общество собиралось к чаю; от чая до завтрака всякий делал что хотел, сама хозяйка занималась с приказчиком (имение было на оброке), с дворецким, с главною ключницей. Перед обедом общество опять сходилось для беседы или для чтения; вечер посвящался прогулке, картам, музыке; в половине одиннадцатого Анна Сергеевна уходила к себе в комнату, отдавала приказания на следующий день и ложилась спать. Базарову не нравилась эта размеренная, несколько торжественная правильность ежедневной жизни; "как по рельсам катишься", – уверял он: ливрейные лакеи, чинные дворецкие оскорбляли его демократическое чувство. Он находил, что уж если на то пошло, так и обедать следовало бы по-английски, во фраках и в белых галстухах. Он однажды объяснился об этом с Анной Сергеевной. Она так себя держала, что каждый человек, не обинуясь, высказывал перед ней свои мнения. Она выслушала его и промолвила: "С вашей точки зрения, вы правы – и, может быть, в этом случае, я – барыня; но в деревне нельзя жить беспорядочно, скука одолеет", – и продолжала делать по-своему. Базаров ворчал, но и ему и Аркадию оттого и жилось так легко у Одинцовой, что все в ее доме "катилось как по рельсам". Со всем тем в обоих молодых людях, с первых же дней их пребывания в Никольском, произошла перемена. В Базарове, к которому Анна Сергеевна очевидно благоволила, хотя редко с ним соглашалась, стала проявляться небывалая прежде тревога, он легко раздражался, говорил нехотя, глядел сердито и не мог усидеть на месте, словно что его подмывало; а Аркадий, который окончательно сам с собой решил, что влюблен в Одинцову, начал предаваться тихому унынию. Впрочем, это уныние не мешало ему сблизиться с Катей; оно даже помогло ему войти с нею в ласковые, приятельские отношения. "Меня она не ценит! Пусть?.. А вот доброе существо меня не отвергает", – думал он, и сердце его снова вкушало сладость великодушных ощущений. Катя смутно понимала, что он искал какого-то утешения в ее обществе, и не отказывала ни ему, ни себе в невинном удовольствии полустыдливой, полудоверчивой дружбы. В присутствии Анны Сергеевны они не разговаривали между собою: Катя всегда сжималась под зорким взглядом сестры, а Аркадий, как оно и следует влюбленному человеку, вблизи своего предмета уже не мог обращать внимание ни на что другое; но хорошо ему было с одной Катей. Он чувствовал, что не в силах занять Одинцову; он робел и терялся, когда оставался с ней наедине; и она не знала, что ему сказать: он был слишком для нее молод. Напротив, с Катей Аркадий был как дома; он обращался с ней снисходительно, не мешал ей высказывать впечатления, возбужденные в ней музыкой, чтением повестей, стихов и прочими пустяками, сам не замечая или не сознавая, что эти пустяки и его занимали. С своей стороны, Катя не мешала ему грустить. Аркадию было хорошо с Катей, Одинцовой – с Базаровым, а потому обыкновенно случалось так: обе парочки, побыв немного вместе, расходились каждая в свою сторону, особенно во время прогулок. Катя обожала природу, и Аркадий ее любил, хоть и не смел признаться в этом; Одинцова была к ней довольно равнодушна, так же как и Базаров. Почти постоянное разъединение наших приятелей не осталось без последствий: отношения между ними стали меняться. Базаров перестал говорить с Аркадием об Одинцовой, перестал даже бранить ее "аристократические замашки"; правда, Катю он хвалил по-прежнему и только советовал умерять в ней сентиментальные наклонности, но похвалы его были торопливы, советы сухи, и вообще он с Аркадием беседовал гораздо меньше прежнего... он как будто избегал, как будто стыдился его...
Аркадий все это замечал, но хранил про себя свои замечания.
Настоящею причиной всей этой "новизны" было чувство, внушенное Базарову Одинцовой, – чувство, которое его мучило и бесило и от которого он тотчас отказался бы с презрительным хохотом и циническою бранью, если бы кто-нибудь хотя отдаленно намекнул ему на возможность того, что в нем происходило. Базаров был великий охотник до женщин и до женской красоты, но любовь в смысле идеальном, или, как он выражался, романтическом, называл белибердой, непростительною дурью, считал рыцарские чувства чем-то вроде уродства или болезни и не однажды выражал свое удивление: почему не посадили в желтый дом Тоггенбурга со всеми миннезингерами и трубадурами? "Нравится тебе женщина, – говаривал он, – старайся добиться толку; а нельзя – ну, не надо, отвернись – земля не клином сошлась". Одинцова ему нравилась: распространенные слухи о ней, свобода и независимость ее мыслей, ее несомненное расположение к нему – все, казалось, говорило в его пользу; но он скоро понял, что с ней "не добьешься толку", а отвернуться от нее он, к изумлению своему, не имел сил. Кровь его загоралась, как только он вспоминал о ней; он легко сладил бы с своею кровью, но что-то другое в него вселилось, чего он никак не допускал, над чем всегда трунил, что возмущало всю его гордость. В разговорах с Анной Сергеевной он еще больше прежнего высказывал свое равнодушное презрение ко всему романтическому; а оставшись наедине, он с негодованием сознавал романтика в самом себе. Тогда он отправлялся в лес и ходил по нем большими шагами, ломая попадавшиеся ветки и браня вполголоса и ее и себя; или забирался на сеновал, в сарай, и, упрямо закрывая глаза, заставлял себя спать, что ему, разумеется, не всегда удавалось. Вдруг ему представится, что эти целомудренные руки когда-нибудь обовьются вокруг его шеи, что эти гордые губы ответят на его поцелуи, что эти умные глаза с нежностью – да, с нежностью остановятся на его глазах, и голова его закружится, и он забудется на миг, пока опять не вспыхнет в нем негодование. Он ловил самого себя на всякого рода "постыдных" мыслях, точно бес его дразнил. Ему казалось иногда, что и в Одинцовой происходит перемена, что в выражении ее лица проявлялось что-то особенное, что, может быть... Но тут он обыкновенно топал ногою или скрежетал зубами и грозил себе кулаком.
А между тем Базаров не совсем ошибался. Он поразил воображение Одинцовой; он занимал ее, она много о нем думала. В его отсутствие она не скучала, не ждала его, но его появление тотчас ее оживляло; она охотно оставалась с ним наедине и охотно с ним разговаривала, даже тогда, когда он ее сердил или оскорблял ее вкус, ее изящные привычки. Она как будто хотела и его испытать, и себя изведать.
Однажды он, гуляя с ней по саду, внезапно промолвил угрюмым голосом, что намерен скоро уехать в деревню, к отцу... Она побледнела, словно ее что в сердце кольнуло, да так кольнуло, что она удивилась и долго потом размышляла о том, что бы это значило. Базаров объявил ей о своем отъезде не с мыслию испытать ее, посмотреть, что из этого выйдет: он никогда не "сочинял". Утром того дня он виделся с отцовским приказчиком, бывшим своим дядькой, Тимофеичем. Этот Тимофеич, потертый и проворный старичок, с выцветшими желтыми волосами, выветренным, красным лицом и крошечными слезинками в съеженных глазах, неожиданно предстал перед Базаровым в своей коротенькой чуйке из толстого серо-синеватого сукна, подпоясанный ременным обрывочком и в дегтярных сапогах.
– А, старина, здравствуй! – воскликнул Базаров.
– Здравствуйте, батюшка Евгений Васильевич, – начал старичок и радостно улыбнулся, отчего все лицо его вдруг покрылось морщинами.
– Зачем пожаловал? За мной, что ль, прислали?
– Помилуйте, батюшка, как можно! – залепетал Тимофеич (он вспомнил строгий наказ, полученный от барина при отъезде). – В город по господским делам ехали да про вашу милость услыхали, так вот и завернули по пути, то есть – посмотреть на вашу милость... а то как же можно беспокоить!
– Ну, не ври, – перебил его Базаров. – В город тебе разве здесь дорога?
Тимофеич помялся и ничего не отвечал.
– Отец здоров?
– Слава Богу-с.
– И мать?
– И Арина Власьевна, слава тебе, Господи.
– Ждут меня небось?
Старичок склонил набок свою крошечную головку.
– Ах, Евгений Васильевич, как не ждать-то-с! Верите ли Богу, сердце изныло на родителей на ваших глядючи.
– Ну, хорошо, хорошо! не расписывай. Скажи им, что скоро буду.
– Слушаю-с, – со вздохом отвечал Тимофеич.
Выйдя из дома, он обеими руками нахлобучил себе картуз на голову, взобрался на убогие беговые дрожки, оставленные им у ворот, и поплелся рысцой, только не в направлении города.
Вечером того же дня Одинцова сидела у себя в комнате с Базаровым, а Аркадий расхаживал по зале и слушал игру Кати. Княжна ушла к себе наверх; она вообще терпеть не могла гостей, и в особенности этих "новых оголтелых", как она их называла. В парадных комнатах она только дулась; зато у себя, перед своею горничной, она разражалась иногда такою бранью, что чепец прыгал у ней на голове вместе с накладкой. Одинцова все это знала.
– Как же это вы ехать собираетесь, – начала она, – а обещание ваше?
Базаров встрепенулся.
– Какое-с?
– Вы забыли? Вы хотели дать мне несколько уроков химии.
– Что делать-с! Отец меня ждет; нельзя мне больше мешкать. Впрочем, вы можете прочесть Pelouse et Fremy, Notions generales de Chimie {Пелуз и Фреми, "Общие основы химии" (франц.).}; книга хорошая и написана ясно. Вы в ней найдете все, что нужно.
– А помните: вы меня уверяли, что книга не может заменить... я забыла, как вы выразились, но вы знаете, что я хочу сказать... помните?
– Что делать-с! – повторил Базаров.
– Зачем ехать? – проговорила Одинцова, понизив голос.
Он взглянул на нее. Она закинула голову на спинку кресел и скрестила на груди руки, обнаженные до локтей. Она казалась бледней при свете одинокой лампы, завешенной вырезною бумажной сеткой. Широкое белое платье покрывало ее всю своими мягкими складками; едва виднелись кончики ее ног, тоже скрещенных.
– А зачем оставаться? – отвечал Базаров.
Одинцова слегка повернула голову.
– Как зачем? разве вам у меня не весело. Или вы думаете, что об вас здесь жалеть не будут?
– Я в этом убежден.
Одинцова помолчала.
– Напрасно вы это думаете. Впрочем, я вам не верю. Вы не могли сказать это серьезно. – Базаров продолжал сидеть неподвижно. – Евгений Васильевич, что же вы молчите?
– Да что мне сказать вам? О людях вообще жалеть не стоит, а обо мне подавно.
– Это почему?
– Я человек положительный, неинтересный. Говорить не умею.
– Вы напрашиваетесь на любезность, Евгений Васильевич.
– Это не в моих привычках. Разве вы не знаете сами, что изящная сторона жизни мне недоступна, та сторона, которою вы так дорожите?
Одинцова покусала угол носового платка.
– Думайте что хотите, но мне будет скучно, когда вы уедете.
– Аркадий останется, – заметил Базаров.
Одинцова слегка пожала плечом.
– Мне будет скучно, – повторила она.
– В самом деле? Во всяком случае, долго вы скучать не будете.
– Отчего вы так полагаете?
– Оттого, что вы сами мне сказали, что скучаете только тогда, когда ваш порядок нарушается. Вы так непогрешительно правильно устроили вашу жизнь, что в ней не может быть места ни скуке, ни тоске... никаким тяжелым чувствам.
– И вы находите, что я непогрешительна... то есть что я так правильно устроила свою жизнь?
– Еще бы! Да вот, например: через несколько минут пробьет десять часов, и я уже наперед знаю, что вы прогоните меня.
– Нет, не прогоню, Евгений Васильич. Вы можете остаться. Отворите это окно... мне что-то душно.
Базаров встал и толкнул окно. Оно разом со стуком распахнулось... Он не ожидал, что оно так легко отворялось; притом его руки дрожали. Темная мягкая ночь глянула в комнату с своим почти черным небом, слабо шумевшими деревьями и свежим запахом вольного, чистого воздуха.
– Спустите стору и сядьте, – промолвила Одинцова, – мне хочется поболтать с вами перед вашим отъездом. Расскажите мне что-нибудь о самом себе; вы никогда о себе не говорите.
– Я стараюсь беседовать с вами о предметах полезных, Анна Сергеевна.
– Вы очень скромны... Но мне хотелось бы узнать что-нибудь о вас, о вашем семействе, о вашем отце, для которого вы нас покидаете.
"Зачем она говорит такие слова?" – подумал Базаров.
– Все это нисколько не занимательно, – произнес он вслух, – особенно для вас; мы люди темные...
– А я, по-вашему, аристократка?
Базаров поднял глаза на Одинцову.
– Да, – промолвил он преувеличенно резко.
Она усмехнулась.
– Я вижу, вы меня знаете мало, хотя вы и уверяете, что все люди друг на друга похожи и что их изучать не стоит. Я вам когда-нибудь расскажу свою жизнь... но вы мне прежде расскажете свою.
– Я вас знаю мало, – повторил Базаров. – Может быть, вы правы; может быть, точно, всякий человек – загадка. Да хотя вы, например: вы чуждаетесь общества, вы им тяготитесь – и пригласили к себе на жительство двух студентов. Зачем вы, с вашим умом, с вашею красотою, живете в деревне?
– Как? Как вы это сказали? – с живостью подхватила Одинцова. – С моей... красотой?
Базаров нахмурился.
– Это все равно, – пробормотал он, – я хотел сказать, что не понимаю хорошенько, зачем вы поселились в деревне?
– Вы этого не понимаете... Однако вы объясняете это себе как-нибудь?
– Да... я полагаю, что вы постоянно остаетесь на одном месте потому, что вы себя избаловали, потому, что вы очень любите комфорт, удобства, а ко всему остальному очень равнодушны.
Одинцова опять усмехнулась.
– Вы решительно не хотите верить, что я способна увлекаться? -
Базаров исподлобья взглянул на нее.
– Любопытством – пожалуй; но не иначе.
– В самом деле? Ну, теперь я понимаю, почему мы сошлись с вами; ведь и вы такой же, как я.
– Мы сошлись... – глухо промолвил Базаров.
– Да!.. ведь я забыла, что вы хотите уехать.
Базаров встал. Лампа тускло горела посреди потемневшей, благовонной, уединенной комнаты; сквозь изредка колыхавшуюся стору вливалась раздражительная свежесть ночи, слышалось ее таинственное шептание. Одинцова не шевелилась ни одним членом, но тайное волнение охватывало ее понемногу... Оно сообщилось Базарову. Он вдруг почувствовал себя наедине с молодою, прекрасной женщиной...
– Куда вы? – медленно проговорила она.
Он ничего не отвечал и опустился на стул.
– Итак, вы считаете меня спокойным, изнеженным, избалованным существом, – продолжала она тем же голосом, не спуская глаз с окна. – А я так знаю о себе, что я очень несчастлива.
– Вы несчастливы! Отчего? Неужели вы можете придавать какое-нибудь значение дрянным сплетням?
Одинцова нахмурилась. Ей стало досадно, что он так ее понял.
– Меня эти сплетни даже не смешат, Евгений Васильевич, и я слишком горда, чтобы позволить им меня беспокоить. Я несчастлива оттого... что нет во мне желания, охоты жить. Вы недоверчиво на меня смотрите, вы думаете: это говорит "аристократка", которая вся в кружевах и сидит на бархатном кресле. Я и не скрываюсь: я люблю то, что вы называете комфортом, и в то же время я мало желаю жить. Примирите это противоречие как знаете. Впрочем, это все в ваших глазах романтизм.
Базаров покачал головою.
– Вы здоровы, независимы, богаты; чего же еще? Чего вы хотите?
– Чего я хочу, – повторила Одинцова и вздохнула. – Я очень устала, я стара, мне кажется, я очень давно живу. Да, я стара, – прибавила она, тихонько натягивая концы мантильи на свои обнаженные руки. Ее глаза встретились с глазами Базарова, и она чуть-чуть покраснела. – Позади меня уже так много воспоминаний: жизнь в Петербурге, богатство, потом бедность, потом смерть отца, замужество, потом заграничная поездка, как следует... Воспоминаний много, а вспомнить нечего, и впереди передо мной – длинная, длинная дорога, а цели нет... Мне и не хочется идти.
– Вы так разочарованы? – спросил Базаров.
– Нет, – промолвила с расстановкой Одинцова, – но я не удовлетворена. Кажется, если б я могла сильно привязаться к чему-нибудь...
– Вам хочется полюбить, – перебил Базаров, – а полюбить вы не можете: вот в чем ваше несчастье.
Одинцова принялась рассматривать рукава своей мантильи.
– Разве я не могу полюбить? – промолвила она.
– Едва ли! Только я напрасно назвал это несчастьем. Напротив, тот скорее достоин сожаления, с кем эта штука случается.
– Случается что?
– Полюбить.
– А вы почем это знаете?
– Понаслышке, – сердито отвечал Базаров.
"Ты кокетничаешь, – подумал он, – ты скучаешь и дразнишь меня от нечего делать, а мне..." Сердце у него действительно так и рвалось.
– Притом, вы, может быть, слишком требовательны, – промолвил он, наклонившись всем телом вперед и играя бахромою кресла.
– Может быть. По-моему, или все, или ничего. Жизнь за жизнь. Взял мою, отдай свою, и тогда уже без сожаления и без возврата. А то лучше и не надо.
– Что ж? – заметил Базаров, – это условие справедливое, и я удивляюсь, как вы до сих пор... не нашли, чего желали.
– А вы думаете, легко отдаться вполне чему бы то ни было?
– Не легко, если станешь размышлять, да выжидать, да самому себе придавать цену, дорожить собою то есть; а не размышляя, отдаться очень легко.
– Как же собою не дорожить? Если я не имею никакой цены, кому же нужна моя преданность?
– Это уже не мое дело; это дело другого разбирать, какая моя цена. Главное, надо уметь отдаться.
Одинцова отделилась от спинки кресла.
– Вы говорите так, – начала она, – как будто все это испытали.
– К слову пришлось, Анна Сергеевна: это все, вы знаете, не по моей части.
– Но вы бы сумели отдаться?
– Не знаю, хвастаться не хочу.
Одинцова ничего не сказала, и Базаров умолк. Звуки фортепьяно долетели до них из гостиной.
– Что это Катя так поздно играет, – заметила Одинцова.
Базаров поднялся.
– Да, теперь точно поздно, вам пора почивать.
– Погодите, куда же вы спешите... мне нужно сказать вам одно слово.
– Какое?
– Погодите, – шепнула Одинцова.
Ее глаза остановились на Базарове; казалось, она внимательно его рассматривала.
Он прошелся по комнате, потом вдруг приблизился к ней, торопливо сказал "прощайте", стиснул ей руку так, что она чуть не вскрикнула, и вышел вон. Она поднесла свои склеившиеся пальцы к губам, подула на них и внезапно, порывисто поднявшись с кресла, направилась быстрыми шагами к двери, как бы желая вернуть Базарова... Горничная вошла в комнату с графином на серебряном подносе. Одинцова остановилась, велела ей уйти и села опять, и опять задумалась. Коса ее развилась и темной змеей упала к ней на плечо. Лампа еще долго горела в комнате Анны Сергеевны, и долго она оставалась неподвижною, лишь изредка проводя пальцами по своим рукам, которые слегка покусывал ночной холод.
А Базаров, часа два спустя, вернулся к себе в спальню с мокрыми от росы сапогами, взъерошенный и угрюмый. Он застал Аркадия за письменным столом, с книгой в руках, в застегнутом доверху сюртуке.
– Ты еще не ложился? -- проговорил он как бы с досадой.
– Ты долго сидел сегодня с Анной Сергеевной, – промолвил Аркадий, не отвечая на его вопрос.
– Да, я с ней сидел все время, пока вы с Катериной Сергеевной играли на фортепьяно.
– Я не играл... – начал было Аркадий и умолк. Он чувствовал, что слезы приступали к его глазам, а ему не хотелось заплакать перед своим насмешливым другом.

На следующий день, когда Одинцова явилась к чаю, Базаров долго сидел, нагнувшись над своею чашкою, да вдруг взглянул на нее... Она обернулась к нему, как будто он ее толкнул, и ему показалось, что лицо ее слегка побледнело за ночь. Она скоро ушла к себе в комнату и появилась только к завтраку. С утра погода стояла дождливая, не было возможности гулять. Все общество собралось в гостиную. Аркадий достал последний нумер журнала и начал читать. Княжна, по обыкновению своему, сперва выразила на лице своем удивление, точно он затевал нечто неприличное, потом злобно уставилась на него; но он не обратил на нее внимания.
– Евгений Васильевич, – проговорила Анна Сергеевна, – пойдемте ко мне... Я хочу у вас спросить... Вы назвали вчера одно руководство...
Она встала и направилась к дверям. Княжна посмотрела вокруг с таким выражением, как бы желала сказать: "Посмотрите, посмотрите, как я изумляюсь!" – и опять уставилась на Аркадия, но он возвысил голос и, переглянувшись с Катей, возле которой сидел, продолжал чтение.
Одинцова скорыми шагами дошла до своего кабинета. Базаров проворно следовал за нею, не поднимая глаз и только ловя слухом тонкий свист и шелест скользившего перед ним шелкового платья. Одинцова опустилась на то же самое кресло, на котором сидела накануне, и Базаров занял вчерашнее свое место.
– Так как же называется эта книга? – начала она после небольшого молчания.
– Pelouse et Fremy, Notions generales... – отвечал Базаров. – Впрочем, можно вам также порекомендовать Ganot, Traite elementaire de physique experimentale {Гано, "Элементарный учебник экспериментальной физики" (франц.).}. В этом сочинении рисунки отчетливее, и вообще этот учебник...
Одинцова протянула руку.
– Евгений Васильевич, извините меня, но я позвала вас сюда не с тем, чтобы рассуждать об учебниках. Мне хотелось возобновить наш вчерашний разговор. Вы ушли так внезапно... Вам не будет скучно?
– Я к вашим услугам, Анна Сергеевна. Но о чем бишь беседовали мы вчера с вами?
Одинцова бросила косвенный взгляд на Базарова.
– Мы говорили с вами, кажется, о счастии. Я вам рассказывала о самой себе. Кстати вот, я упомянула слово "счастие". Скажите, отчего, даже когда мы наслаждаемся, например, музыкой, хорошим вечером, разговором с симпатическими людьми, отчего все это кажется скорее намеком на какое-то безмерное, где-то существующее счастие, чем действительным счастьем, то есть таким, которым мы сами обладаем? Отчего это? Или вы, может быть, ничего подобного не ощущаете?
– Вы знаете поговорку: "Там хорошо, где нас нет", – возразил Базаров, – притом же вы сами сказали вчера, что вы не удовлетворены. А мне в голову, точно, такие мысли не приходят.
– Может быть, они кажутся вам смешными?
– Нет, но они мне не приходят в голову.
– В самом деле? Знаете, я бы очень желала знать, о чем вы думаете?
– Как? я вас не понимаю.
– Послушайте, я давно хотела объясниться с вами. Вам нечего говорить, – вам это самим известно, – что вы человек не из числа обыкновенных; вы еще молоды – вся жизнь перед вами. К чему вы себя готовите? какая будущность ожидает вас? Я хочу сказать – какой цели вы хотите достигнуть, куда вы идете, что у вас на душе? Словом, кто вы, что вы?
– Вы меня удивляете, Анна Сергеевна. Вам известно, что я занимаюсь естественными науками, а кто я...
– Да, кто вы?
– Я уже докладывал вам, что я будущий уездный лекарь.
Анна Сергеевна сделала нетерпеливое движение.
– Зачем вы это говорите? Вы этому сами не верите. Аркадий мог бы мне отвечать так, а не вы.
– Да чем же Аркадий...
– Перестаньте! Возможно ли, чтобы вы удовольствовались такою скромною деятельностью, и не сами ли вы всегда утверждаете, что для вас медицина не существует. Вы -- с вашим самолюбием -- уездный лекарь! Вы мне отвечаете так, чтобы отделаться от меня, потому что вы не имеете никакого доверия ко мне. А знаете ли, Евгений Васильевич, что я умела бы понять вас: я сама была бедна и самолюбива, как вы; я прошла, может быть, через такие же испытания, как и вы.
– Все это прекрасно, Анна Сергеевна, но вы меня извините... я вообще не привык высказываться, и между вами и мною такое расстояние...
– Какое расстояние? Вы опять мне скажете, что я аристократка? Полноте, Евгений Васильич; я вам, кажется, доказала...
– Да и кроме того, – перебил Базаров, – что за охота говорить и думать о будущем, которое большею частью не от нас зависит? Выйдет случай что-нибудь сделать – прекрасно, а не выйдет – по крайней мере тем будешь доволен, что заранее напрасно не болтал.
– Вы называете дружескую беседу болтовней... Или, может быть, вы меня, как женщину, не считаете достойною вашего доверия? Ведь вы нас всех презираете.
– Вас я не презираю, Анна Сергеевна, и вы это знаете.
– Нет, я ничего не знаю... но положим: я понимаю ваше нежелание говорить о будущей вашей деятельности; но то, что в вас теперь происходит...
– Происходит! – повторил Базаров, – точно я государство какое или общество! Во всяком случае, это вовсе не любопытно; и притом разве человек всегда может громко сказать все, что в нем "происходит"?
– А я не вижу, почему нельзя высказать все, что имеешь на душе.
– Вы можете? – спросил Базаров.
– Могу, – отвечала Анна Сергеевна после небольшого колебания.
Базаров наклонил голову.
– Вы счастливее меня.
Анна Сергеевна вопросительно посмотрела на него.
– Как хотите, – продолжала она, – а мне все-таки что-то говорит, что мы сошлись недаром, что мы будем хорошими друзьями. Я уверена, что ваша эта, как бы сказать, ваша напряженность, сдержанность исчезнет наконец?
– А вы заметили во мне сдержанность... как вы еще выразились... напряженность?
– Да.
Базаров встал и подошел к окну.
– И вы желали бы знать причину этой сдержанности, вы желали бы знать, что во мне происходит?
– Да, – повторила Одинцова с каким-то, ей еще непонятным, испугом.
– И вы не рассердитесь?
– Нет.
– Нет? – Базаров стоял к ней спиною. – Так знайте же, что я люблю вас, глупо, безумно... Вот чего вы добились.
Одинцова протянула вперед обе руки, а Базаров уперся лбом в стекло окна. Он задыхался; все тело его видимо трепетало. Но это было не трепетание юношеской робости, не сладкий ужас первого признания овладел им: это страсть в нем билась, сильная и тяжелая – страсть, похожая на злобу и, быть может, сродни ей... Одинцовой стало и страшно и жалко его.
– Евгений Васильич, – проговорила она, и невольная нежность зазвенела в ее голосе.
Он быстро обернулся, бросил на нее пожирающий взор – и, схватив ее обе руки, внезапно привлек ее к себе на грудь.
Она не тотчас освободилась из его объятий; но мгновенье спустя она уже стояла далеко в углу и глядела оттуда на Базарова. Он рванулся к ней...
– Вы меня не поняли, – прошептала она с торопливым испугом. Казалось, шагни он еще раз, она бы вскрикнула... Базаров закусил губы и вышел.
Полчаса спустя служанка подала Анне Сергеевне записку от Базарова; она состояла из одной только строчки: "Должен ли я сегодня уехать – или могу остаться до завтра?" – "Зачем уезжать? Я вас не понимала – вы меня не поняли", – ответила ему Анна Сергеевна, а сама подумала: "Я и себя не понимала".
Она до обеда не показывалась и все ходила взад и вперед по своей комнате, заложив руки назад, изредка останавливаясь то перед окном, то перед зеркалом, и медленно проводила платком по шее, на которой ей все чудилось горячее пятно. Она спрашивала себя, что заставляло ее "добиваться", по выражению Базарова, его откровенности, и не подозревала ли она чего-нибудь... "Я виновата, – промолвила она вслух, – но я это не могла предвидеть". Она задумывалась и краснела, вспоминая почти зверское лицо Базарова, когда он бросился к ней...
"Или?" – произнесла она вдруг, и остановилась, и тряхнула кудрями... Она увидала себя в зеркале; ее назад закинутая голова с таинственною улыбкой на полузакрытых, полураскрытых глазах и губах, казалось, говорила ей в этот миг что-то такое, от чего она сама смутилась...
"Нет, – решила она наконец, – Бог знает, куда бы это повело, этим нельзя шутить, спокойствие все-таки лучше всего на свете".
Ее спокойствие не было потрясено; но она опечалилась и даже всплакнула раз, сама не зная отчего, только не от нанесенного оскорбления. Она не чувствовала себя оскорбленною: она скорее чувствовала себя виноватою. Под влиянием различных смутных чувств, сознания уходящей жизни, желания новизны она заставила себя дойти до известной черты, заставила себя заглянуть за нее – и увидала за ней даже не бездну, а пустоту... или безобразие.

Как ни владела собою Одинцова, как ни стояла выше всяких предрассудков, но и ей было неловко, когда она явилась в столовую к обеду. Впрочем, он прошел довольно благополучно. Порфирий Платоныч приехал, рассказал разные анекдоты; он только что вернулся из города. Между прочим, он сообщил, что губернатор, Бурдалу, приказал своим чиновникам по особым поручениям носить шпоры, на случай если он пошлет их куда-нибудь, для скорости, верхом. Аркадий вполголоса рассуждал с Катей и дипломатически прислуживался княжне. Базаров упорно и угрюмо молчал. Одинцова раза два – прямо, не украдкой – посмотрела на его лицо, строгое и желчное, с опущенными глазами, с отпечатком презрительной решимости в каждой черте, и подумала: "Нет... нет... нет..." После обеда она со всем обществом отправилась в сад и, видя, что Базаров желает заговорить с нею, сделала несколько шагов в сторону и остановилась. Он приблизился к ней, но и тут не поднял глаз и глухо промолвил:
– Я должен извиниться перед вами, Анна Сергеевна. Вы не можете не гневаться на меня.
– Нет, я на вас не сержусь, Евгений Васильич, – отвечала Одинцова, – но я огорчена.
– Тем хуже. Во всяком случае, я довольно наказан. Мое положение, с этим вы, вероятно, согласитесь, самое глупое. Вы мне написали: зачем уезжать? А я не могу и не хочу остаться. Завтра меня здесь не будет.
– Евгений Васильич, зачем вы...
– Зачем я уезжаю?
– Нет, я не то хотела сказать.
– Прошедшего не воротишь, Анна Сергеевна... а рано или поздно это должно было случиться. Следовательно, мне надобно уехать. Я понимаю только одно условие, при котором я бы мог остаться; но этому условию не бывать никогда. Ведь вы, извините мою дерзость, не любите меня и не полюбите никогда?
Глаза Базарова сверкнули на мгновенье из-под темных его бровей.
Анна Сергеевна не отвечала ему. "Я боюсь этого человека", – мелькнуло у ней в голове.
– Прощайте-с, – проговорил Базаров, как бы угадав ее мысль, и направился к дому.
Анна Сергеевна тихонько пошла вслед за ним и, подозвав Катю, взяла ее под руку. Она не расставалась с ней до самого вечера. В карты она играть не стала и все больше посмеивалась, что вовсе не шло к ее побледневшему и смущенному лицу. Аркадий недоумевал и наблюдал за нею, как молодые люди наблюдают, то есть постоянно вопрошал самого себя: что, мол, это значит? Базаров заперся у себя в комнате; к чаю он, однако, вернулся. Анне Сергеевне хотелось сказать ему какое-нибудь доброе слово, но она не знала, как заговорить с ним...
Неожиданный случай вывел ее из затруднения: дворецкий доложил о приезде Ситникова.
Трудно передать словами, какою перепелкой влетел в комнату молодой прогрессист. Решившись, с свойственною ему назойливостью, поехать в деревню к женщине, которую он едва знал, которая никогда его не приглашала, но у которой, по собранным сведениям, гостили такие умные и близкие ему люди, он все-таки робел до мозга костей и, вместо того чтобы произнести заранее затверженные извинения и приветствия, пробормотал какую-то дрянь, что Евдоксия, дескать, Кукшина прислала его узнать о здоровье Анны Сергеевны и что Аркадий Николаевич тоже ему всегда отзывался с величайшею похвалой... На этом слове он запнулся и потерялся до того, что сел на собственную шляпу. Однако, так как никто его не прогнал и Анна Сергеевна даже представила его тетке и сестре, он скоро оправился и затрещал на славу. Появление пошлости бывает часто полезно в жизни: оно ослабляет слишком высоко настроенные струны, отрезвляет самоуверенные или самозабывчивые чувства, напоминая им свое близкое родство с ними. С прибытием Ситникова все стало как-то тупее – и проще; все даже поужинали плотней и разошлись спать получасом раньше обыкновенного.
– Я могу тебе теперь повторить, – говорил, лежа в постели, Аркадий Базарову, который тоже разделся, – то, что ты мне сказал однажды: "Отчего ты так грустен? Верно, исполнил какой-нибудь священный долг?"
Между обоими молодыми людьми с некоторых пор установилось какое-то лжеразвязное подтрунивание, что всегда служит признаком тайного неудовольствия или невысказанных подозрений.
– Я завтра к батьке уезжаю, – проговорил Базаров.
Аркадий приподнялся и оперся на локоть. Он и удивился и почему-то обрадовался.
– А! – промолвил он. – И ты от этого грустен?
Базаров зевнул.
– Много будешь знать, состареешься.
– А как же Анна Сергеевна? – продолжал Аркадий.
– Что такое Анна Сергеевна?
– Я хочу сказать: разве она тебя отпустит?
– Я у ней не нанимался.
Аркадий задумался, а Базаров лег и повернулся лицом к стене.
Прошло несколько минут в молчании.
– Евгений! – воскликнул вдруг Аркадий.
– Ну?
– Я завтра с тобой уеду тоже.
Базаров ничего не отвечал.
– Только я домой поеду, – продолжал Аркадий. – Мы вместе отправимся до Хохловских выселков, а там ты возьмешь у Федота лошадей. Я бы с удовольствием познакомился с твоими, да я боюсь и их стеснить и тебя. Ведь ты потом опять приедешь к нам?
– Я у вас свои вещи оставил, – отозвался Базаров, не оборачиваясь.
"Зачем же он меня не спрашивает, почему я еду? и так же внезапно, как и он? – подумал Аркадий. – В самом деле, зачем я еду, и зачем он едет?" – продолжал он свои размышления. Он не мог отвечать удовлетворительно на собственный вопрос, а сердце его наполнялось чем-то едким. Он чувствовал, что тяжело ему будет расстаться с этою жизнью, к которой он так привык; но и оставаться одному было как-то странно. "Что-то у них произошло, – рассуждал он сам с собою, – зачем же я буду торчать перед нею после отъезда? Я ей окончательно надоем; я и последнее потеряю". Он начал представлять себе Анну Сергеевну, потом другие черты понемногу проступили сквозь красивый облик молодой вдовы.
"Жаль и Кати!" – шепнул Аркадий в подушку, на которую уже капнула слеза... Он вдруг вскинул волосами и громко промолвил:
– На какого черта этот глупец Ситников пожаловал?
Базаров сперва пошевелился на постели, а потом произнес следующее:
– Ты, брат, глуп еще, я вижу. Ситниковы нам необходимы. Мне, пойми ты это, мне нужны подобные олухи. Не богам же, в самом деле, горшки обжигать!..
"Эге, ге!.. – подумал про себя Аркадий, и тут только открылась ему на миг вся бездонная пропасть базаровского самолюбия. – Мы, стало быть, с тобой боги? то есть – ты бог, а олух уж не я ли?"
– Да, – повторил угрюмо Базаров, – ты еще глуп.
Одинцова не изъявила особенного удивления, когда на другой день Аркадий сказал ей, что уезжает с Базаровым; она казалась рассеянною и усталою. Катя молча и серьезно посмотрела на него, княжна даже перекрестилась под своею шалью, так что он не мог этого не заметить; зато Ситников совершенно переполошился. Он только что сошел к завтраку в новом щегольском, на этот раз не славянофильском, наряде; накануне он удивил приставленного к нему человека множеством навезенного им белья, и вдруг его товарищи его покидают! Он немножко посеменил ногами, пометался, как гонный заяц на опушке леса, – и внезапно, почти с испугом, почти с криком объявил, что и он намерен уехать. Одинцова не стала его удерживать.
– У меня очень покойная коляска, – прибавил несчастный молодой человек, обращаясь к Аркадию, – я могу вас подвезти, а Евгений Васильич может взять ваш тарантас, так оно даже удобнее будет.
– Да помилуйте, вам совсем не по дороге, и до меня далеко.
– Это ничего, ничего; времени у меня много, притом у меня в той стороне дела есть.
– По откупам? – спросил Аркадий уже слишком презрительно.
Но Ситников находился в таком отчаянии, что, против обыкновения, даже не засмеялся.
– Я вас уверяю, коляска чрезвычайно покойная, – пробормотал он, – и всем место будет.
– Не огорчайте мсье Ситникова отказом, – промолвила Анна Сергеевна...
Аркадий взглянул на нее и значительно наклонил голову.
Гости уехали после завтрака. Прощаясь с Базаровым, Одинцова протянула ему руку и сказала:
– Мы еще увидимся, не правда ли?
– Как прикажете, – ответил Базаров.
– В таком случае мы увидимся.
Аркадий первый вышел на крыльцо; он взобрался в ситниковскую коляску. Его почтительно подсаживал дворецкий, а он бы с удовольствием его побил или расплакался. Базаров поместился в тарантасе. Добравшись до Хохловских выселков, Аркадий подождал, пока Федот, содержатель постоялого двора, запряг лошадей, и, подойдя к тарантасу, с прежнею улыбкой сказал Базарову:
– Евгений, возьми меня с собой; я хочу к тебе поехать.
– Садись, – произнес сквозь зубы Базаров.
Ситников, который расхаживал, бойко посвистывая, вокруг колес своего экипажа, только рот разинул, услышав эти слова, а Аркадий хладнокровно вынул свои вещи из его коляски, сел возле Базарова – и, учтиво поклонившись своему бывшему спутнику, крикнул: "Трогай!". Тарантас покатил и скоро исчез из вида... Ситников, окончательно сконфуженный, посмотрел на своего кучера, но тот играл кнутиком над хвостом пристяжной. Тогда Ситников вскочил в коляску и, загремев на двух проходивших мужиков: "Наденьте шапки, дураки!" – потащился в город, куда прибыл очень поздно и где на следующий день, у Кукшиной, сильно досталось двум "противным гордецам и невежам".
Садясь в тарантас к Базарову, Аркадий крепко стиснул ему руку и долго ничего не говорил. Казалось, Базаров понял и оценил и это пожатие, и это молчание. Предшествовавшую ночь он всю не спал и не курил, и почти ничего не ел уже несколько дней. Сумрачно и резко выдавался его похудалый профиль из-под нахлобученной фуражки.
– Что, брат, – проговорил он наконец, – дай-ка сигарку... Да посмотри, чай, желтый у меня язык?
– Желтый, – отвечал Аркадий.
– Ну да... вот и сигарка не вкусна. Расклеилась машина.
– Ты действительно изменился в это последнее время, – заметил Аркадий.
– Ничего! поправимся. Одно скучно – мать у меня такая сердобольная: коли брюха не отрастил да не ешь десять раз на день, она и убивается. Ну, отец ничего, тот сам был везде, и в сите и в решете. Нет, нельзя курить, – прибавил он и швырнул сигарку в пыль дороги.
– До твоего имения двадцать пять верст? – спросил Аркадий.
– Двадцать пять. Да вот спроси у этого мудреца.
Он указал на сидевшего на козлах мужика, Федотова работника.
Но мудрец отвечал, что "хтошь е знает – версты тутотка не меряные", и продолжал вполголоса бранить коренную за то, что она "головизной лягает", то есть дергает головой.
– Да, да, – заговорил Базаров, – урок вам, юный друг мой, поучительный некий пример. Черт знает, что за вздор! Каждый человек на ниточке висит, бездна ежеминутно под ним разверзнуться может, а он еще сам придумывает себе всякие неприятности, портит свою жизнь.
– Ты на что намекаешь? – спросил Аркадий.
– Я ни на что не намекаю, я прямо говорю, что мы оба с тобою очень глупо себя вели. Что тут толковать! Но я уже в клинике заметил: кто злится на свою боль – тот непременно ее победит.
– Я тебя не совсем понимаю, – промолвил Аркадий, – кажется, тебе не на что было пожаловаться.
– А коли ты не совсем меня понимаешь, так я тебе доложу следующее: по-моему – лучше камни бить на мостовой, чем позволить женщине завладеть хотя бы кончиком пальца. Это все... – Базаров чуть было не произнес своего любимого слова "романтизм", да удержался и сказал: – вздор. Ты мне теперь не поверишь, но я тебе говорю: мы вот с тобой попали в женское общество, и нам было приятно; но бросить подобное общество – все равно, что в жаркий день холодною водой окатиться. Мужчине некогда заниматься такими пустяками; мужчина должен быть свиреп, гласит отличная испанская поговорка. Ведь вот ты, – прибавил он, обращаясь к сидевшему на козлах мужику, – ты, умница, есть у тебя жена?
Мужик показал обоим приятелям свое плоское и подслеповатое лицо.
– Жена-то? Есть. Как не быть жене?
– Ты ее бьешь?
– Жену-то? Всяко случается. Без причины не бьем.
– И прекрасно. Ну, а она тебя бьет?
Мужик задергал вожжами.
– Эко слово ты сказал, барин. Тебе бы все шутить... – Он, видимо, обиделся.
– Слышишь, Аркадий Николаевич! А нас с вами прибили... вот оно что значит быть образованными людьми.
Аркадий принужденно засмеялся, а Базаров отвернулся и во всю дорогу уже не разевал рта.
Двадцать пять верст показались Аркадию за целых пятьдесят. Но вот на скате пологого холма открылась наконец небольшая деревушка, где жили родители Базарова. Рядом с нею, в молодой березовой рощице, виднелся дворянский домик под соломенною крышей. У первой избы стояли два мужика в шапках и бранились. "Большая ты свинья, – говорил один другому, – а хуже малого поросенка". – "А твоя жена – колдунья", – возражал другой.
– По непринужденности обращения, – заметил Аркадию Базаров, – и по игривости оборотов речи ты можешь судить, что мужики у моего отца не слишком притеснены. Да вот и он сам выходит на крыльцо своего жилища. Услыхал, знать, колокольчик. Он, он – узнаю его фигуру. Эге, ге! как он, однако, поседел, бедняга!

Базаров высунулся из тарантаса, а Аркадий вытянул голову из-за спины своего товарища и увидал на крылечке господского домика высокого, худощавого человека, с взъерошенными волосами и тонким орлиным носом, одетого в старый военный сюртук нараспашку. Он стоял, растопырив ноги, курил длинную трубку и щурился от солнца.
Лошади остановились.
– Наконец пожаловал, – проговорил отец Базарова, все продолжая курить, хотя чубук так и прыгал у него между пальцами. – Ну, вылезай, вылезай, почеломкаемся.
Он стал обнимать сына... "Енюшка, Енюша", – раздался трепещущий женский голос. Дверь распахнулась, и на пороге показалась кругленькая, низенькая старушка в белом чепце и короткой пестрой кофточке. Она ахнула, пошатнулась и наверно бы упала, если бы Базаров не поддержал ее. Пухлые ее ручки мгновенно обвились вокруг его шеи, голова прижалась к его груди, и все замолкло. Только слышались ее прерывистые всхлипывания.
Старик Базаров глубоко дышал и щурился пуще прежнего.
– Ну, полно, полно, Ариша! перестань, – заговорил он, поменявшись взглядом с Аркадием, который стоял неподвижно у тарантаса, между тем как мужик на козлах даже отвернулся. – Это совсем не нужно! пожалуйста, перестань.
– Ах, Василий Иваныч, – пролепетала старушка, – в кои-то веки батюшку-то моего, голубчика-то, Енюшеньку... – И, не разжимая рук, она отодвинула от Базарова свое мокрое от слез, смятое и умиленное лицо, посмотрела на него какими-то блаженными и смешными глазами и опять к нему припала.
– Ну да, конечно, это все в натуре вещей, – промолвил Василий Иваныч, – только лучше уж в комнату пойдем. С Евгением вот гость приехал. Извините, – прибавил он, обращаясь к Аркадию, и шаркнул слегка ногой, – вы понимаете, женская слабость; ну, и сердце матери...
А у самого и губы и брови дергало, и подбородок трясся... но он, видимо, желал победить себя и казаться чуть не равнодушным. Аркадий наклонился.
– Пойдемте, матушка, в самом деле, – промолвил Базаров и повел в дом ослабевшую старушку. Усадив ее в покойное кресло, он еще раз наскоро обнялся с отцом и представил ему Аркадия.
– Душевно рад знакомству, – проговорил Василий Иванович, – только уж вы не взыщите: у меня здесь все по простоте, на военную ногу. Арина Власьевна, успокойся, сделай одолжение: что за малодушие? Господин гость должен осудить тебя.
– Батюшка, – сквозь слезы проговорила старушка, – имени и отчества не имею чести знать...
– Аркадий Николаич, – с важностию, вполголоса, подсказал Василий Иваныч.
-- Извините меня, глупую. – Старушка высморкалась и, нагиная голову то направо, то налево, тщательно утерла один глаз после другого. – Извините вы меня. Ведь я так и думала, что умру, не дождусь моего го... о... о... лубчика.
– А вот и дождались, сударыня, – подхватил Василий Иванович. – Танюшка, – обратился он к босоногой девочке лет тринадцати, в ярко-красном ситцевом платье, пугливо выглядывавшей из-за двери, – принеси барыне стакан воды, – на подносе, слышишь? – а вас, господа, – прибавил он с какою-то старомодною игривостью, – позвольте попросить в кабинет к отставному ветерану.
– Хоть еще разочек дай обнять себя, Енюшечка, – простонала Арина Власьевна. Базаров нагнулся к ней. – Да какой же ты красавчик стал!
– Ну, красавчик не красавчик, – заметил Василий Иванович, – а мужчина, как говорится: оммфе {настоящий мужчина (от франц. homme fait).}. А теперь, я надеюсь, Арина Власьевна, что, насытив свое материнское сердце, ты позаботишься о насыщении своих дорогих гостей, потому что, тебе известно, соловья баснями кормить не следует.
Старушка привстала с кресел.
– Сию минуту, Василий Иваныч, стол накрыт будет, сама в кухню сбегаю и самовар поставить велю, все будет, все. Ведь три года его не видала, не кормила, не поила, легко ли?
– Ну, смотри же, хозяюшка, хлопочи, не осрамись; а вас, господа, прошу за мной пожаловать. Вот и Тимофеич явился к тебе на поклон, Евгений. И он, чай, обрадовался, старый барбос. Что? ведь обрадовался, старый барбос? Милости просим за мной.
И Василий Иванович суетливо пошел вперед, шаркая и шлепая стоптанными туфлями.
Весь его домик состоял из шести крошечных комнат. Одна из них, та, куда он привел наших приятелей, называлась кабинетом. Толстоногий стол, заваленный почерневшими от старинной пыли, словно прокопченными бумагами, занимал весь промежуток между двумя окнами; по стенам висели турецкие ружья, нагайки, сабля, две ландкарты, какие-то анатомические рисунки, портрет Гуфеланда, вензель из волос в черной рамке и диплом под стеклом; кожаный, кое-где продавленный и разорванный, диван помещался между двумя громадными шкафами из карельской березы; на полках в беспорядке теснились книги, коробочки, птичьи чучелы, банки, пузырьки; в одном углу стояла сломанная электрическая машина.
– Я вас предупредил, любезный мой посетитель, – начал Василий Иваныч, – что мы живем здесь, так сказать, на бивуаках...
– Да перестань, что ты извиняешься? – перебил Базаров. – Кирсанов очень хорошо знает, что мы с тобой не Крезы и что у тебя не дворец. Куда мы его поместим, вот вопрос?
– Помилуй, Евгений; там у меня во флигельке отличная комната: им там очень хорошо будет.
– Так у тебя и флигелек завелся?
– Как же-с; где баня-с, – вмешался Тимофеич.
– То есть рядом с баней, – поспешно присовокупил Василий Иванович. – Теперь же лето... Я сейчас сбегаю туда, распоряжусь; а ты бы, Тимофеич, пока их вещи внес. Тебе, Евгений, я, разумеется, предоставлю мой кабинет. Suum cuique {Всякому свое (лат.).}.
– Вот тебе на! Презабавный старикашка и добрейший, – прибавил Базаров, как только Василий Иванович вышел. – Такой же чудак, как твой, только в другом роде. Много уж очень болтает.
– И мать твоя, кажется, прекрасная женщина, – заметил Аркадий.
– Да, она у меня без хитрости. Обед нам, посмотри, какой задаст.
– Сегодня вас не ждали, батюшка, говядинки не привезли, – промолвил Тимофеич, который только что втащил базаровский чемодан.
– И без говядинки обойдемся, на нет и суда нет. Бедность, говорят, не порок.
– Сколько у твоего отца душ? – спросил вдруг Аркадий.
– Имение не его, а матери; душ, помнится, пятнадцать.
– И все двадцать две, – с неудовольствием заметил Тимофеич.
Послышалось шлепание туфель, и снова появился Василий Иванович.
– Через несколько минут ваша комната будет готова принять вас, – воскликнул он с торжественностию, – Аркадий... Николаич? так, кажется, вы изволите величаться? А вот вам и прислуга, – прибавил он, указывая на вошедшего с ним коротко остриженного мальчика в синем, на локтях прорванном, кафтане и в чужих сапогах. – Зовут его Федькой. Опять-таки повторяю, хоть сын и запрещает, не взыщите. Впрочем, трубку набивать он умеет. Ведь вы курите?
– Я курю больше сигары, – ответил Аркадий.
– И весьма благоразумно поступаете. Я сам отдаю преферанс сигаркам, но в наших уединенных краях доставать их чрезвычайно затруднительно.
– Да полно тебе Лазаря петь, – перебил опять Базаров. – Сядь лучше вот тут на диван да дай на себя посмотреть.
Василий Иванович засмеялся и сел. Он очень походил лицом на своего сына, только лоб у него был ниже и уже, и рот немного шире, и он беспрестанно двигался, поводил плечами, точно платье ему под мышками резало, моргал, покашливал и шевелил пальцами, между тем как сын его отличался какою-то небрежною неподвижностию.
– Лазаря петь! – повторил Василий Иванович. – Ты, Евгений, не думай, что я хочу, так сказать, разжалобить гостя: вот, мол, мы в каком захолустье живем. Я, напротив, того мнения, что для человека мыслящего нет захолустья. По крайней мере, я стараюсь, по возможности, не зарасти, как говорится, мохом, не отстать от века.
Василий Иванович вытащил из кармана новый желтый фуляр, который успел захватить, бегая в Аркадиеву комнату, и продолжал, помахивая им по воздуху:
– Я уже не говорю о том, что я, например, не без чувствительных для себя пожертвований, посадил мужиков на оброк и отдал им свою землю исполу. Я считал это своим долгом, самое благоразумие в этом случае повелевает, хотя другие владельцы даже не помышляют об этом: я говорю о науках, об образовании.
– Да; вот я вижу у тебя – "Друг здравия" на тысяча восемьсот пятьдесят пятый год, – заметил Базаров.
– Мне его по знакомству – Скажу тебе в утешение, – промолвил Базаров, – что мы теперь вообще над медициной смеемся и ни перед кем не преклоняемся.
– Как же это так? Ведь ты доктором хочешь быть?
– Хочу, да одно другому не мешает.
Василий Иванович потыкал третьим пальцем в трубку, где еще оставалось немного горячей золы.
– Ну, может быть, может быть – спорить не стану. Ведь я что? Отставной штаб-лекарь, волату {вот и все (от франц. voila tout).}; теперь вот в агрономы попал. Я у вашего дедушки в бригаде служил, – обратился он опять к Аркадию, – да-с, да-с; много я на своем веку видал видов. И в каких только обществах не бывал, с кем не важивался! Я, тот самый я, которого вы изволите видеть теперь перед собою, я у князя Витгенштейна и у Жуковского пульс щупал! Тех-то, в южной-то армии, по четырнадцатому, вы понимаете (и тут Василий Иванович значительно сжал губы), всех знал наперечет. Ну, да ведь мое дело – сторона; знай свой ланцет, и баста! А дедушка ваш очень почтенный был человек, настоящий военный.
– Сознайся, дубина была порядочная, – лениво промолвил Базаров.
– Ах, Евгений, как это ты выражаешься! помилосердуй... Конечно, генерал Кирсанов не принадлежал к числу...
– Ну, брось его, – перебил Базаров. – Я, как подъезжал сюда, порадовался на твою березовую рощицу, славно вытянулась.
Василий Иванович оживился.
– А ты посмотри, садик у меня теперь какой! Сам каждое деревцо сажал. И фрукты есть, и ягоды, и всякие медицинские травы. Уж как вы там ни хитрите, господа молодые, а все-таки старик Парацельсий святую правду изрек: in herbis, verbis et lapidibus... {в травах, словах и камнях (лат.).} Ведь я, ты знаешь, от практики отказался, а раза два в неделю приходится стариной тряхнуть. Идут за советом – нельзя же гнать в шею. Случается, бедные прибегают к помощи. Да и докторов здесь совсем нет. Один здешний сосед, представь, отставной майор, тоже лечит. Я спрашиваю о нем: учился ли он медицине?.. Говорят мне: нет, он не учился, он больше из филантропии... Ха-ха, из филантропии! а? каково! Ха-ха! ха-ха!
– Федька! набей мне трубку! – сурово проговорил Базаров.
– А то здесь другой доктор, приезжает к больному, – продолжал с каким-то отчаяньем Василий Иванович, – а больной уже ad patres {[отправился] к праотцам (лат.).}; человек и не пускает доктора, говорит: теперь больше не надо. Тот этого не ожидал, сконфузился и спрашивает: "Что, барин перед смертью икал?" – "Икали-с". – "И много икал?" – "Много". – "А, ну – это хорошо", – да и верть назад. Ха-ха-ха!
Старик один засмеялся; Аркадий выразил улыбку на своем лице. Базаров только затянулся. Беседа продолжалась таким образом около часа; Аркадий успел сходить в свою комнату, которая оказалась предбанником, но очень уютным и чистым. Наконец вошла Танюша и доложила, что обед готов.
Василий Иванович первый поднялся.
– Пойдемте, господа! Извините великодушно, коли наскучил. Авось хозяйка моя удовлетворит вас более моего.
Обед, хотя наскоро сготовленный, вышел очень хороший, даже обильный; только вино немного, как говорится, подгуляло: почти черный херес, купленный Тимофеичем в городе у знакомого купца, отзывался не то медью, не то канифолью; и мухи тоже мешали. В обыкновенное время дворовый мальчик отгонял их большою зеленой веткой; но на этот раз Василий Иванович услал его из боязни осуждения со стороны юного поколения. Арина Власьевна успела принарядиться; надела высокий чепец с шелковыми лентами и голубую шаль с разводами. Она опять всплакнула, как только увидела своего Енюшу, но мужу не пришлось ее усовещевать: она сама поскорей утерла свои слезы, чтобы не закапать шаль. Ели одни молодые люди: хозяева давно пообедали. Прислуживал Федька, видимо обремененный необычными сапогами, да помогала ему женщина с мужественным лицом и кривая, по имени Анфисушка, исполнявшая должности ключницы, птичницы и прачки. Василий Иванович во все время обеда расхаживал по комнате и с совершенно счастливым и даже блаженным видом говорил о тяжких опасениях, внушаемых ему наполеоновскою политикой и запутанностью итальянского вопроса. Арина Власьевна не замечала Аркадия, не потчевала его; подперши кулачком свое круглое лицо, которому одутловатые, вишневого цвета губки и родинки на щеках и над бровями придавали выражение очень добродушное, она не сводила глаз с сына и все вздыхала; ей смертельно хотелось узнать, на сколько времени он приехал, но спросить его она боялась. "Ну, как скажет на два дня", – думала она, и сердце у ней замирало. После жареного Василий Иванович исчез на мгновение и возвратился с откупоренною полубутылкой шампанского. "Вот, – воскликнул он, – хоть мы и в глуши живем, а в торжественных случаях имеем чем себя повеселить!" Он налил три бокала и рюмку, провозгласил здоровье "неоцененных посетителей" и разом, по-военному, хлопнул свой бокал, а Арину Власьевну заставил выпить рюмку до последней капельки. Когда очередь дошла до варенья, Аркадий, не терпевший ничего сладкого, почел, однако, своею обязанностью отведать от четырех различных, только что сваренных сортов, тем более что Базаров отказался наотрез и тотчас закурил сигарку. Потом явился на сцену чай со сливками, с маслом и кренделями; потом Василий Иванович повел всех в сад, для того чтобы полюбоваться красотою вечера. Проходя мимо скамейки, он шепнул Аркадию:
– На сем месте я люблю философствовать, глядя на захождение солнца: оно приличествует пустыннику. А там, подальше, я посадил несколько деревьев, любимых Горацием.
– Что за деревья? – спросил, вслушавшись, Базаров.
– А как же... акации.
Базаров начал зевать.
– Я полагаю, пора путешественникам в объятия к Морфею, – заметил Василий Иванович.
– То есть пора спать! – подхватил Базаров. – Это суждение справедливое. Пора, точно.
Прощаясь с матерью, он поцеловал ее в лоб, а она обняла его и за спиной, украдкой, его благословила трижды. Василий Иваныч проводил Аркадия в его комнату и пожелал ему "такого благодатного отдохновения, какое и я вкушал в ваши счастливые лета". И действительно, Аркадию отлично спалось в своем предбаннике: в нем пахло мятой, и два сверчка вперебивку усыпительно трещали за печкой. Василий Иванович отправился от Аркадия в свой кабинет и, прикорнув на диване в ногах у сына, собирался было поболтать с ним, но Базаров тотчас его отослал, говоря, что ему спать хочется, а сам не заснул до утра. Широко раскрыв глаза, он злобно глядел в темноту: воспоминания детства не имели власти над ним, да к тому ж он еще не успел отделаться от последних горьких впечатлений. Арина Власьевна сперва помолилась всласть, потом долго-долго беседовала с Анфисушкой, которая, став, как вкопанная, перед барыней и вперив в нее свой единственный глаз, передавала ей таинственным шепотом все свои замечания и соображения насчет Евгения Васильевича. У старушки от радости, от вина, от сигарочного дыма совсем закружилась голова; муж заговорил было с ней и махнул рукою.
Арина Власьевна была настоящая русская дворяночка прежнего времени; ей бы следовало жить лет за двести, в старомосковские времена. Она была очень набожна и чувствительна, если у Василия Ивановича заболевала голова; не прочла ни одной книги, кроме "Алексиса, или Хижины в лесу", писала одно, много два письма в год, а в хозяйстве, сушенье и варенье знала толк, хотя своими руками ни до чего не прикасалась и вообще неохотно двигалась с места. Арина Власьевна была очень добра и, по-своему, вовсе не глупа. Она знала, что есть на свете господа, которые должны приказывать, и простой народ, который должен служить, – а потому не гнушалась ни подобострастием, ни земными поклонами; но с подчиненными обходилась ласково и кротко, ни одного нищего не пропускала без подачки и никогда никого не осуждала, хотя и сплетничала подчас. В молодости она была очень миловидна, играла на клавикордах и изъяснялась немного по-французски; но в течение многолетних странствий с своим мужем, за которого она вышла против воли, расплылась и позабыла музыку и французский язык. Сына своего она любила и боялась несказанно; управление имением предоставила Василию Ивановичу – и уже не входила ни во что: она охала, отмахивалась платком и от испуга подымала брови все выше и выше, как только ее старик начинал толковать о предстоявших преобразованиях и о своих планах. Она была мнительна, постоянно ждала какого-то большого несчастья и тотчас плакала, как только вспоминала о чем-нибудь печальном... Подобные женщины теперь уже переводятся. Бог знает – следует ли радоваться этому!

Перед вами краткое содержание завершающих глав романа Тургенева «Отцы и дети», а именно глав 21 – 28.

На сайте вы также найдете:

Кликните по нужной главе, чтобы перейти к ее содержанию.

Отцы и дети. Глава 21. Краткое содержание.

На следующее утро Аркадий видит, как отец Базарова сажает репу. Отец расспрашивает Аркадия о Евгении. Тот честно отвечает, что Евгений Базаров - один из самых замечательных людей своего времени. Отец очень рад слышать такие слова.

Днем, во время отдыха, Базаров беседует с Кирсановым. Речь заходит о жизни, о ненависти. Базаров говорит Аркадию: «Ты нежная душа, размазня, где тебе ненавидеть! » Аркадий хочет узнать, насколько высокого мнения о себе Базаров. Тот отвечает: «Когда я встречу человека, который не спасовал бы передо мной … тогда я изменю мнение о самом себ е». Базаров напоминает Кирсанову, как тот однажды, проходя мимо дома старосты Филиппа, сказал:

«Россия тогда достигнет совершенства, когда у последнего мужика будет такое же помещение, и всякий из нас должен этому способствовать…»

А Базаров «возненавидел этого последнего мужика, Филиппа или Сидора, для которого… должен из кожи лезть и который даже спасибо не скажет ». «Ну, будет он жить в белой избе, а из меня лопух расти будет », - говорит Евгений.

Базаров считает, что все люди действуют в силу ощущения. Он говорит:

«Мне приятно отрицать, мой мозг так устроен - и баста! Отчего мне нравится химия? Отчего ты любишь яблоки? - тоже в силу ощущения. Глубже этого люди никогда не проникнут».

Базаров, весьма циничный человек, просит Аркадия не говорить красиво; считает, что не нужно идти по стопам Павла Петровича, которого называет идиотом. Аркадия возмущает такая характеристика. Вскоре приходит Василий Иванович, отец Евгения. Он сообщает, что за обедом будет присутствовать священник.

Базарову скучно, он собирается уезжать. Родители очень огорчены.

Отцы и дети. Глава 22. Краткое содержание.

По пути приятели снова заехали к Одинцовой. Однако она их приняла весьма холодно. Через несколько часов молодые люди уехали. На прощание Одинцова заверила, что снова ждет их в гости.

Приятели отправились в имение Кирсановых. Там их с радостью встретили. Дела в хозяйстве у Николая Петровича идут не лучшим образом. Аркадий собирается делать вид, что готов помочь отцу. Базаров снова проводит опыты над лягушками.

Аркадий от своего отца узнал, что покойная мать Анны Сергеевны Одинцовой писала матери Аркадия. Аркадий попросил отца отдать ему эти письма. Они нужны ему как повод для новой поездки в имение Одинцовых. Аркадий отправился один, в саду увидел Катю. Девушка был ему очень рада.

Отцы и дети. Глава 23. Краткое содержание

Тем временем Николай Петрович достаточно часто общается с Базаровым. Его интересуют опыты, который проводит молодой естествоиспытатель. Базаров часто беседует с Фенечкой. Однажды он спрашивает, согласна ли она заплатить за то, что он вылечил ребенка. Базаров говорит, что ему нужны не деньги, а одна из роз, которые Фенечка собирала для утреннего букета. Фенечка дала Базарову розу. Евгений поцеловал молодую женщину в губы. В этот момент рядом оказался Павел Петрович.

Отцы и дети. Глава 24. Краткое содержание.

Через два часа Павел Петрович спросил у Базарова его мнение о дуэли, вызвал его. Своим секундантом Базаров предложил выбрать Петра, камердинера Николая Петровича. Базаров размышлял о настоящей причине дуэли пришел к выводу, что Павел Петрович сам любит Фенечку.

На следующее утро была назначена дуэль. Первым стрелял Павел Петрович. Затем стрелял Базаров, он ранил противника в ногу. Николаю Петровичу сказали, что причиной дуэли был спор о политике. У раненого Павла Петровича поднялась температура. Когда его навещал брат, Павел Петрович сказал: «А не правда ли, Николай, в Фенечке есть что-то общее с Нелли?» (Нелли и была та самая княгиня Р, которую любил Павел Петрович в молодости).

Базаров ухаживал за Павлом Петровичем как врач. Через некоторое время приехал доктор, Базаров собрался уезжать. Павел Петрович прощается с ним с достоинством, пожимает руку. Он также просит Фенечку зайти к нему и посидеть с ним. Павел Петрович спрашивает, любит ли Фенечка его брата.

Затем он страстно просит ее всегда любить Николая Петровича, не изменять ему. Павел Петрович знает, что очень тяжело любить и не быть любимым. В этот момент приходит Николай Петрович, а Фенечка убегает.

Павел Петрович просит своего брата обещать ему жениться на Фенечке. А сам он после свадьбы хочет уехать за границу и оставаться там до смерти.

Отцы и дети. Глава 25. Краткое содержание.

Аркадий тем временем общается с Катей. Она заметила, что влияние Евгения на Аркадия ослабевает. Катя считает, что это очень хорошо. Ей не нравится Базаров, она считает, что он всем чужой.

Аркадий понимает, что привязался к девушке. Он говорит ей, насколько она дорога ему. В имение к Одинцовой приехал Евгений. Он думал, что Аркадия интересует Анна Сергеевна.

Отцы и дети. Глава 26. Краткое содержание.

Аркадий делает предложение Кате. Когда об этом узнает Базаров, то хвалит его. Он хорошо относится к Кате:

«Иная барышня только из-за того и слывет умной, что умно вздыхает; а твоя за себя постоит, да так постоит, что и тебя в руки заберет».

Отцы и дети. Глава 27. Краткое содержание.

Базаров отправился к родителям. Те рады, так как думали, что сын не вернется. Отец Базарова старается не мешать сыну. Но тот, несмотря на все усилия родителей, очень скучает. Базаров находит себе занятие - помогает отцу лечить крестьян. Однажды он просит у своего отца «адский камень», чтобы прижечь ранку. В этот день Базаров вскрывал труп и поранил палец. Базаров знает, что, если в организм попал трупный яд, ему никто и ничто не поможет.

Через некоторое время Базарову стало очень плохо. Он просит сообщить Анне Сергеевне о том, что умирает.

Одинцова приехала с доктором-немцем. Тот сказал, что надежды на выздоровление нет. Базаров говорит Одинцовой, что любил ее, просит поцеловать его на прощание. Анна Сергеевна целует в лоб, дает воды. При этом она не снимает перчаток. Базаров умер.

Отцы и дети. Глава 28. Краткое содержание.

Через полгода в Марьине состоялось две свадьбы. Аркадий женился на Кате, а его отец - на Фенечке.

Павел Петрович собрался сначала в Москву, потом за границу. Через некоторое время Одинцова тоже вышла замуж - «не по любви, но по убеждению » - за умного человека.

Николай Петрович стал мировым посредником; Аркадий оказался хорошим хозяином, его поместье стало приносить доход. Вскоре у них с Катей родился сын.

Павел Петрович обосновался в Дрездене. Кукшина также уехала за границу, в Гейдельберг, там она стала изучать архитектуру. Ситников считает, что продолжает дело Базарова.

Родители Базарова часто приходят на могилу сына, которая находится на небольшом сельском кладбище. Они подолгу плачут и молятся. Они живут только воспоминаниями о Евгении.

«Неужели их молитвы, их слезы бесплодны? Неужели любовь, святая, преданная любовь не всесильна? О нет! Какое бы страстное, грешное, бунтующее сердце ни скрылось в могиле, цветы, растущие на ней, безмятежно глядят на нас своими невинными глазами: не об одном вечном спокойствии говорят нам они, о том великом спокойствии равнодушной природы; они говорят также о вечном примирении и о жизни бесконечной…»

Отцы и дети. Художественный фильм по роману И. С. Тургенева. 1958

Глава I. В мае 1859 года помещик-вдовец сорока с небольшим лет Николай Петрович Кирсанов , представитель прежнего поколения «отцов», мягкий, мечтательный романтик, ждёт на постоялом дворе недалеко от своей усадьбы приезда сына Аркадия, который только что окончил университет.

Глава II. Аркадий приезжает со своим университетским приятелем, студентом-медиком Евгением Базаровым . Длинное и худое лицо этого человека с бакенбардами выражает самоуверенность и волю. Аркадий, его отец и Базаров едут в имение Кирсановых, Марьино.

Базаров. Иллюстрация художника П. Пинкисевича к роману Тургенева «Отцы и дети»

Глава III. От встречи с сыном Николай Петрович приходит в радостное, почти восторженное настроение. В оживлённом дорожном разговоре с Аркадием он даже начинает цитировать строки из «Евгения Онегина » о весне. Однако, заметно, что молодой Аркадий держится более трезвых и прозаичных воззрений на жизнь. Он и Базаров начинают по пути курить такой крепкий табак, что Николай Петрович с трудом выдерживает его запах.

Глава IV. В Марьине их встречает брат Николая Петровича, Павел Петрович Кирсанов , человек лет 45-ти, породистый, безукоризненно чисто одетый, полный строгости и корректности на английский манер. Это – ещё один яркий типаж идеалистичной эпохи «отцов», не сентиментальный , как Николай Петрович, а «благородно-рыцарственный».

Павлу Петровичу сразу не нравится бесцеремонный Базаров, но и тот, со своей стороны, относится к обоим братьям-Кирсановым со скептической насмешкой. Отец Аркадия кажется ему непрактичным рохлей, а Павел Петрович поражает странным для деревни «щегольством». Об этом Евгений прямо говорит Аркадию в вечерней беседе наедине.

Глава V. Базаров утром уходит ловить лягушек для своих медицинских опытов. Аркадий, чья мать давно умерла, ещё по пути узнаёт, что его отец живёт в имении с молодой девушкой Фенечкой . Теперь Аркадию становится ещё известно, что Фенечка родила от Николая Петровича сына. По свободомыслию нового поколения и из желания казаться самому себе великодушным, Аркадий не осуждает поведения отца.

За утренним чаем Аркадий рассказывает Павлу Петровичу и отцу, что Базаров – «нигилист», человек, который не склоняется ни перед какими авторитетами и традициями. У Павла Петровича, который считает, что твёрдо установленные принципы должны определять всю людскую жизнь, неприязнь к Базарову ещё возрастает.

Глава VI. Пришедший с пруда Базаров присоединяется к завтраку семейства Кирсановых. Павел Петрович раздражённо завязывает с ним спор. Ему не нравится, что Базаров малопатриотичен: он признаёт превосходство немецкой науки над русской, да ещё без стеснения утверждает, что порядочный химик в 20 раз полезнее любого поэта, даже и великого. Разговор едва не кончается ссорой.

Павел Петрович и Николай Петрович уходят, а Аркадий, чтобы смягчить Базарова рассказывает романтическую историю жизни своего дяди.

Глава VII. В молодости очень красивый и самоуверенный, Павел Петрович был баловнем петербургского общества. Ему прочили блестящую военную карьеру, однако всё разрушила его несчастная любовь к княгине Р., женщине загадочного и взбалмошного характера, которая то и дело бросалась от бурных страстей и рискованных увлечений мужчинами к отчаянию и раскаянию. Одно время княгиня вступила с Павлом Петровичем в связь, но потом оставила его и уехала за границу. Бросив службу, он четыре года ездил за княгиней по всей Европе, но поняв наконец бесполезность своих усилий, вернулся на родину и стал вести в столичных салонах жизнь праздного и разочарованного человека. Лет через десять Павел Петрович узнал, что его возлюбленная умерла. Он уехал тогда жить в деревню к брату, однако и здесь не утратил воспоминаний о былом и сохранил прежние аристократические манеры.

Базарова рассказ Аркадия ничуть не впечатляет: человек, который позволил своей жизни разбиться от трагической любви, кажется ему напыщенным комедиантом или слабаком.

Глава VIII. После разговора с Базаровым Павел Петрович задумчиво идёт по дому и, немного поколебавшись, входит в комнату Фенечки. Он просит показать ему малыша, своего племянника. Немного поглядев на ребёнка, он так же рассеянно выходит, возвращается к себе в кабинет, садится на диван и глубоко задумывается с грустным и даже отчаянным выражением лица.

Тургенев рассказывает далее читателю историю знакомства Фенечки с Николаем Петровичем. Её мать Фени служила у Николая Петровича экономкой. Тот вначале не обращал внимания на молодую девушку, но раз пригляделся к ней, мало-помалу влюбился и после смерти её матери от холеры поселил у себя в доме. Несмотря на разницу в возрасте, она сблизилась с добрым и скромным барином не по расчёту, а по сердечной склонности.

Глава IX. С Фенечкой теперь знакомится и Базаров. Вместе с Аркадием он раз заходит в беседку, где она сидит с младенцем-сыном Митей и служанкой Дуняшей. Базаров, как доктор, проверяет, режутся ли у Мити зубы. Мальчик доверчиво идёт к нему.

Продолжая прогулку, Аркадий и Базаров слышат, как Николай Петрович в своей комнате играет на виолончели Шуберта . Утончённая музыка посреди глухой деревни вызывает у Базарова новую насмешку – особенно ввиду того, что хозяйство в имении ведётся явно неумело.

Глава X. Отношения между «отцами» и «детьми» становятся всё сложнее. Николай Петрович случайно подслушивает разговор Аркадия и Базарова. «Твой отец добрый малый, – говорит Базаров, – но он человек отставной, его песенка спета. Читает ерунду вроде Пушкина. Ты лучше дай ему Stoff und Kraft Бюхнера». Аркадий вскоре действительно приносит отцу Stoff und Kraft – изложение материалистической системы.

Николай Петрович рассказывает обо всём этом брату. За вечерним чаем Павел Петрович ещё яростнее схватывается с Базаровым. «Вы изволите находить смешными мои привычки, мой туалет, но это всё проистекает из чувства самоуважения, из чувства долга». – «Вы вот уважаете себя, – отвечает Базаров, – и сидите сложа руки; какая ж от этого польза для общества?» – «Вы вот отвергаете всё теперешнее. А что же вместо этого хотите строить?» – «Это уже не наше дело… Сперва нужно место расчистить». – «Вы и весь русский народ презираете?» – «Что ж, коли он заслуживает презрения! Наши так называемые передовые люди много болтают об искусстве, парламентаризме, об адвокатуре, когда дело идет о насущном хлебе, когда свобода едва ли пойдет нам впрок, потому что мужик наш рад самого себя обокрасть, чтобы только напиться в кабаке». – «Да вас всего четыре человека с половиною, а тех – миллионы, которые не позволят вам попирать ногами свои священнейшие верования». – «Посмотрим. От копеечной свечи, вы знаете, Москва сгорела. А ваш Рафаэль гроша медного не стоит вместе со всеми установлениями, которые вы так почитаете: общиной, семьёй и прочим».

Аркадий с Базаровым уходят. Николай Петрович считает, что, может, и правда, пришло время «отцам» уступать место новому поколению. Но Павел Петрович уверен в своей правоте и сдаваться не собирается.

Глава XI. Базаров с Аркадием решают съездить в соседний губернский город, к родственнику Кирсановых, Колязину, который занимает там крупный чиновный пост.

Глава XII. В городе Колязин принимает Аркадия добродушно. Он приглашает его на бал, который послезавтра даёт губернатор.

На улице Базарова и Аркадия вдруг окликает молодой человек пустоватого и недалёкого вида. Это знакомый Базарова, Ситников. Он чтит Базарова как своего учителя в свободомыслии, которому «обязан перерождением». Ситников приглашает пойти к местной эмансипе Кукшиной. Пренебрежительный к Ситникову Базаров вначале отказывается, но соглашается, когда узнаёт, что у Кукшиной будет шампанское.

Глава XIII. Неопрятная дворянка Кукшина встречает гостей в плохо убранной комнате. Её манеры крайне неестественны. Она тщетно старается удивить новых знакомых своими познаниями в естественных науках, без умолку сыплет фамилиями учёных и писателей.

Базаров и Евгений почти не принимают участие в глуповатом разговоре, лишь пьют шампанское. Под конец Кукшина начинает играть на рояле и петь сиплым голосом, а Ситников повязывает голову шарфом и изображает замирающего от восторга любовника. Базаров, зевнув, выходит, даже не простившись с хозяйкой. Ситников подобострастно догоняет его и Аркадия.

Глава XIV. На балу у губернатора Аркадий вдруг замечает вошедшую красавицу лет 28-ми, спокойного, величавого вида. Это Анна Сергеевна Одинцова .

Он подсаживается к ней. Одинцова разговаривает с Аркадием любезно, но и с видом некоторого превосходства. Она явно немало повидала в жизни, имеет богатый опыт.

Аркадий рассказывает ей о Базарове. Одинцова внимательно смотрит на стоящего поодаль Евгения. Она приглашает Аркадия к себе в имение, просит привезти и Базарова: «Очень любопытно повидать человека, который имеет смелость ни во что не верить».

Аркадий рассказывает Базарову про своё знакомство с Одинцовой. Тот отзывается о ней довольно цинично: один барин сказывал ему, что эта госпожа – «ой-ой-ой».

Глава XV. История Одинцовой. Её отец, известный аферист и игрок, под конец проигрался в прах и был вынужден уехать из Петербурга в деревню. Вскоре он и его жена умерли, а 20-летняя Анна осталась почти без гроша с 12-летней сестрой Катей. Вскоре она по трезвому расчёту вышла замуж за 46-летнего богача Одинцова. Лет шесть спустя тот умер, оставив ей всё своё богатство и загородное имение Никольское.

Визит Базарова и Аркадия к Одинцовой в городскую гостиницу. Аркадий с удивлением замечает, что ничем никогда не смущавшийся Евгений в присутствии красивой Анны Сергеевны ведёт себя стеснённо. Она явно тоже замечает это.

На улице Базаров отзывается об Одинцовой: «У неё вид владетельной особы. Но в переделе была, нашего хлеба покушала. Этакое богатое тело! Хоть сейчас в анатомический театр».

Три дня спустя они едут к Одинцовой в Никольское.

Глава XVI. Усадьба Анны Сергеевны великолепна. Она знакомит Аркадия и Базарова со своей милой, застенчивой сестрой Катей.

Аркадий уже успевает влюбиться в Одинцову. Но в разговоре она явно отдаёт предпочтение не ему, а Базарову, который нравится ей независимостью суждений, хотя она далеко не во всём с ним согласна. Аркадия же Анна Сергеевна отсылает слушать фортепианную игру Кати. Аркадий слегка обижен на это, но, впрочем, замечает, что Катя при её робком виде весьма недурна собой.

Одинцова – женщина без предрассудков, но и не склонная к бурным страстям. Она может порой увлечься, но тут же остывает, возвращаясь к свойственным ей уравновешенности и спокойствию. Теперь Базаров ей весьма интересен, однако нельзя сказать, что кровь её особенно кипит.

Глава XVII. Базаров чувствует, что увлёкся Одинцовой. Прежде он любил говорить: «Нравится тебе женщина – старайся добиться толку; а нельзя – ну, не надо, отвернись». Но с Одинцовой «толку» пока нет, и в то же время ему не хочется её оставлять.

Чтобы пересилить себя, Базаров решает уехать из Никольского в деревню своих родителей, которая недалека отсюда. Анна Сергеевна, узнав об этом, старается удержать его. Она решается на нечто вроде объяснения с Базаровым. «Я очень несчастлива. Во мне нет охоты жить. Позади меня много воспоминаний, и впереди – длинная, длинная дорога, а цели нет… Мне и не хочется идти». – «Вам хочется полюбить, – отвечает Базаров, – а полюбить вы не можете. Впрочем, тот, с кем случается эта штука, достоин сожаления».

Евгений уходит, не давая ей до конца высказаться. Но слова Одинцовой сильно волнуют его.

Тем временем «третий лишний» – Аркадий – поневоле сближается с Катей.

Глава XVIII. На следующий день Одинцова зовёт Базарова к себе продолжить вчерашний разговор. «Вы человек не из числа обыкновенных. И я прошла много испытаний. Возможно, я сумела бы понять вас. Но вы слишком сдержаны в моём присутствии. В чём причина?». – «Причина в том, что я люблю вас, глупо, безумно…» – вдруг отвечает Базаров.

Она протягивает к нему руки. Но он не берёт их с трепетом, а, полный жадной, голодной страстью, привлекает её к себе на грудь. Горящий в его глазах животный инстинкт пугает Анну Сергеевну. Она вырывается и отходит в угол, с испугом говоря, что он её не понял. Евгений выходит, закусив губы.

Глава XIX. После обеда Базаров подходит извиниться перед Одинцовой. Она предлагает ему остаться друзьями. Общую напряжённость разряжает нежданный приезд глуповатого Ситникова. Базаров решает завтра же ехать к родителям. С ним уезжает и Аркадий. Увязывается и Ситников, но по пути отстаёт.

Базаров в дороге выглядит больным. «Лучше камни бить на мостовой, чем позволить женщине завладеть хотя бы кончиком пальца, – говорит он Аркадию. – Мужчина не должен заниматься такими пустяками».

Глава XX. Они вдвоём приезжают в деревню родителей Базарова. Отец Евгения, Василий Иванович, – армейский лекарь, мелкопоместный дворянин. Мать, Арина Власьевна, – по характеру простая русская женщина. В них обоих мало помещичьего. Отец прост в обращении, но весьма деловит. Заметно, что он и знающ. Василий Иванович сыплет иностранными словами, цитатами из древних авторов, намёками на мифологию .

Родители очень радуются приезду сына, которого не видели три года, однако Базаров обращается с ними довольно высокомерно и пренебрежительно. Случай с Одинцовой всё не выходит у него из головы.

Глава XXI. Рано утром в разговоре с отцом Базарова Аркадий высказывает высокое мнение о его сыне. Старик чуть не плачет от восторга.

После полудня Базаров и Аркадий отдыхают в стогу сена. Аркадий слегка корит друга за чёрствость к родителям. «Мои мать с отцом, – отвечает Базаров, свыклись со своей ничтожной жизнью так, что ничтожества и не примечают. Настоящий человек тот, которого надобно слушаться или ненавидеть. Но ты нежная душа, размазня, где тебе ненавидеть!..»

Аркадия неприятно поражает высокомерие Базарова. «А не слишком ли ты высокого мнения о себе?» – «Когда я встречу человека, который не спасовал бы передо мною, тогда я изменю свое мнение о себе». Друзья едва не вступают в резкую ссору, но её предотвращает внезапное появление Василия Ивановича, который зовёт молодых людей на обед.

По-прежнему не проявляя сыновних чувств к родителям, Базаров на следующий день уговаривает Аркадия вернуться к нему, в Марьино. Мать и отец Евгения поражены тем, что сын пробыл у них всего три дня, но их неподдельное горе не производит на Базарова никакого впечатления.

Глава XXII. Доехав до поворота на Никольское, Базаров и Аркадий ненадолго заезжают туда, а потом прибывают в Марьино. Николай Петрович очень рад их приезду.

Аркадий вскоре случайно узнаёт, что его мать была подругой матери Одинцовой и у отца есть остатки их прежней переписки. Под предлогом передать эти письма Анне Сергеевне, он один, без Базарова, едет в Никольское. Влюблённость к Одинцовой в нём так и не угасает. Анна Сергеевна и Катя встречают Аркадия приветливо.

Глава XXIII. Базаров тем временем старается забыться от несчастной любви в научных опытах. Павел Петрович по-прежнему очень непрязнен к нему. Зато с Евгением весьма приветлива Фенечка. Заметив это, Павел Петрович исподволь начинает за ней следить.

Раз утром Базаров случайно видит Фенечку в беседке. Он подходит к ней поговорить, нюхает одну из красивых роз у неё в руках и вдруг целует её в губы.

Как раз в этот момент рядом раздаётся кашель Павла Петровича. Ошеломлённая Фенечка спешить уйти.

Глава XXIV. Через пару часов Павел Петрович стучится к Базарову и вызывает его на дуэль. Базаров соглашается. Думая о причинах вызова, он приходит к мысли, что Павел Петрович не стерпел сцены с поцелуем, так как, видимо, сам питает к Фенечке нежные чувства.

Дуэль назначена в соседней роще. Следующим утром Базаров приходит туда. Роль секунданта играет слуга Пётр. Перед дуэлью Павел Петрович предупреждает, что намерен «драться серьёзно», не давая пощады.

Соперники сходятся. Пуля противника жужжит прямо у уха Базарова, но не ранит его. Он стреляет сам – и попадает Павлу Петровичу в бедро.

Рана оказывается неопасной. Пётр бросается в имение, и оттуда вскоре приезжает на дрожках Николай Петрович. Павла Петровича перевозят в имение. Он не рассказывает брату о причине дуэли, однако в жару ночью вдруг спрашивает его: «А ты никогда не замечал, что Фенечка очень похожа на княгиню Р.?»

На другой день Базаров уезжает из Марьина. Фенечка, ухаживая за Павлом Петровичем, клянётся ему, что происшествие в беседке было случайностью, и она любит одного лишь Николая Петровича. Павел Петрович, в приливе чувство, просит, чтобы она никогда не покидала его брата. «Подумайте, что может быть ужаснее, как любить и не быть любимым!» Николая Петровича он уговаривает скрепить свою связь с Фенечкой законным браком, и тот с радостью соглашается. Сам Павел Петрович в убеждении, что его жизнь прошла зря, решает уехать из России и дожить последние годы в Европе.

Глава XXV. Тем временем Аркадий в Никольском с удивлением замечает, что Катя стала для него ближе Анны Сергеевны. Его поражает катин отзыв о Базарове: «Он хищный, а мы с вами ручные. Он чужой нам…» Наблюдательная Катя замечает, что Аркадий, по-видимому, влюблён в неё.

В Никольское приезжает из Марьина Базаров. Аркадий узнаёт от него про дуэль с Павлом Петровичем и о том, что рана его дяди легка. Базаров объясняет, что направляется домой, а к Одинцовой завернул «…чёрт знает зачем». И Аркадий, и Базаров чувствуют, что близится их расставание навсегда. Аркадий сильно взволнован этим, но Базаров ничуть не сожалеет о скорой разлуке.

Анна Сергеевна облегчённо вздыхает, когда Базаров уверяет её, что «опомнился и забыл прежние глупости». Она чувствует, что теперь её больше привлекает полный юношеской пылкости Аркадий.

Глава XXVI. Сидя в саду, Катя с Аркадием слышат разговор проходящих мимо Анны Сергеевны и Базарова. Она опять убеждает Евгения забыть то, что было между ними прежде. «Сначала мы заинтересовали друг друга, но… мы с вами уж слишком похожи. Однородному не следует тянуться к однородному. А вот Аркадий не похож на меня. Я гожусь ему в тетки, но в его молодом и свежем чувстве есть какая-то прелесть…»

Катя поникает при этих словах сестры. Однако когда Анна Сергеевна и Базаров уходят, Аркадий обращается к ней: «Катерина Сергеевна, я люблю вас, и никого не люблю, кроме вас. Всё другое давно исчезло без следа. Скажите же мне: "да"!» – «Да!» – отвечает Катя.

На следующий день Анна Сергеевна узнаёт, что Аркадий просит руки Кати. Она рассказывает об этом Базарову и, кажется, хочет возобновить любовную игру с ним. Однако тот гордо отказывается: «Человек я бедный, но милостыни еще до сих пор не принимал».

Базаров прощается с Одинцовыми и с Аркадием, называя его перед расставанием «мякеньким, либеральным баричом», который не создан для «нашей горькой, терпкой, бобыльной жизни». Анна Сергеевна, погоревав немного, быстро успокаивается.

Глава XXVII. Приехав к отцу и матери, Базаров снова обращается с ними грубовато и чёрство. Забыть любовь к Одинцовой в лихорадке работы ему не удаётся. Вскоре Евгений впадает в тоскливую скуку.

В соседней деревне умирает больной тифом крестьянин. Вскрывая его тело, Базаров случайно режется скальпелем, а дезинфекции под рукой не оказывается. Вскоре у Евгений появляются признаки ужасного заражения.

Тургенев картинно описывает, как мужественно и спокойно принимает нигилист страшную неизбежность своей близкой смерти. Причащаться Базаров не спешит, но просит отца послать гонца к Одинцовой с известием, что он близок к кончине.

Анна Сергеевна приезжает к больному, привозя с собой лекаря-немца. Однако тот убеждается, что для Базарова нет надежды. Одинцова прощается с Евгением, целуя его в лоб. На следующий день он умирает. (См. Смерть Базарова)

Смерть Базарова. Иллюстрация художника П. Пинкисевича к роману Тургенева «Отцы и дети»

Глава XXVIII. Через полгода в Марьине играют две свадьбы: Аркадия с Катей и Николая Петровича с Фенечкой. Павел Петрович сразу после этого уезжает в Дрезден и доживает там век, как благородный европейский джентльмен. Аркадий забывает прежние нигилистические увлечения и погружается вместе с отцом в заботы по имению. У него и Кати рождается сын Коля.

…А над могилой Базарова на кладбище в заброшенной деревушке часто приходят плакать его дряхлые родители. Цветы на могильном холме, безмятежно глядя своими невинными глазами, кажется, говорят им о вечном примирении и о жизни бесконечной…