Когда отпустили пленных немцев. Каждый третий немецкий военнопленный не вернулся из ссср
В советский период целый ряд общественно-политических и исторических тем выводился за рамки всеобщего обсуждения по тем или иным идеологическим причинам. В частности, табу было наложено на всё, что имело хоть какое-то отношение к военнопленным, сражавшимся в годы Второй мировой войны на стороне гитлеровской Германии. Их как будто не существовало. Между тем, по официальным данным МВД СССР, численность этих лиц составляла 2 389 560 человек, что сопоставимо с населением современного мегаполиса. Из них 356 678 умерли, не дождавшись освобождения.
«Парад побеждённых»
После того как 24 мая 1945 года состоялся знаменитый парад на Красной площади, в котором перед трибунами Мавзолея прошли войска, одержавшие победу над фашистской Германией, в Москве состоялось ещё одно знаменательное событие. В историю оно вошло как «Парад побеждённых». Его фото открывает статью.
17 июля того же года колонны солдат захваченных в плен частями Советской армии (в основном бойцами трёх Белорусских фронтов), сопровождаемые вооружённым конвоем, были прогнаны по Садовому кольцу и некоторым другим улицам столицы. В этом позорном шествии приняли участие 57 тыс. пленных немцев, вслед за которыми двигались поливальные машины, символически отмывавшие землю от «фашистской нечисти». Отметим, что 24 мая, когда состоялся парад на Красной площади, по её брусчатке прошли 16 тыс. солдат-победителей. Эти два события стали достойным завершением Великой Отечественной войны.
Количество немецких военнопленных в СССР
В годы Великой Отечественной войны при НКВД СССР было создано особое управление (ГУПВИ), в ведении которого находились вопросы, связанные с военнопленными, а позднее и интернированными лицами, в число которых входили представители гражданского населения Германии и ряда европейских государств, по тем или иным причинам подвергнутые ограничению свободы. Именно на основании сводок этого ведомства впоследствии была установлена общая численность немецких военнопленных в СССР.
Следует сразу уточнить, что по установившейся традиции под термином «немецкие военнопленные» принято понимать всех оказавшихся в плену военных, сражавшихся на стороне Третьего рейха, независимо от их этнической принадлежности. В действительности же в их число входили представители ещё 36 национальностей, по тем или иным причинам оказавшиеся в рядах противников антифашистской коалиции.
Данные, приведённые в отчётах ГУПВИ и в 1959 году озвученные в докладе МВД СССР (о них упоминалось в начале статьи), во многом расходятся с результатами исследований зарубежных историков. В частности, немецкие исследователи утверждают, что истинное количество военнослужащих, оказавшихся в советском плену, превышает 3 млн человек, из которых по меньшей мере 1 млн умер, не дождавшись возвращения на родину.
Такое расхождение статистических данных вполне объяснимо. Дело в том, что в лагерях для военнопленных и армейских пунктах учёт людей был поставлен плохо, а частые их перемещения из одного места заключения в другое лишь усложняли задачу. Известно, что в начале войны количество пленных было невелико и к 1942 году едва достигало 9 тыс. человек. Впервые огромное количество немцев ─ 100 тыс. солдат, офицеров и генералов ─ оказалось в плену после их поражения в Сталинградской битве.
На этот вопрос можно ответить известной поговоркой: «Что посеешь, то и пожнёшь». Поскольку зверства, которые творили фашистские захватчики на оккупированных территориях, вызывали к ним всеобщую ненависть, то с ними особо не церемонились. Многие военнопленные умирали, не выдержав длительных переходов к местам заключения, во время которых раздетым и голодным людям приходилось пешком преодолевать по несколько десятков километров в день. Смертность среди них была крайне высока и, как правило, не отражалась в отчётности.
Постоянная нехватка квалифицированных врачей становилась причиной высокой смертности в результате болезней и травм, а систематические перебои в снабжении продовольствием вызывали хроническое недоедание и истощение заключённых. Но даже в тех случаях, когда продукты доставлялись вовремя, установленные нормы питания были столь малы, что не позволяли восстанавливать силы, подорванные изнурительной физической работой. Если добавить сюда холод, грязь и тесноту, в которых содержались заключённые, то становится понятным, почему в отдельные периоды смертность между ними достигала 70 %.
Кроме солдат и офицеров, сражавшихся на стороне Германии, в советском плену оказались и многочисленные представители генералитета Третьего рейха. В частности, после завершения Сталинградской битвы были вынуждены сдаться 32 немецких генерала во главе с генерал-фельдмаршалом Паулюсом (его фото представлено в статье). Всего же за годы войны в плену оказались 376 фашистских генералов, из которых 277 вернулись на родину, 99 умерли, не дождавшись репатриации, а 18 были повешены за совершение военных преступлений.
Попранная конвенция
Документом, определявшим международные нормы обращения с военнопленными, была Женевская конвенция 1929 года, подписанная и ратифицированная 53 странами Европы, Азии и Америки, но отвергнутая правительством Сталина. Советский Союз отказался вступать в их число, чем обрёк на неимоверные страдания миллионы своих граждан, оказавшихся за годы Второй мировой войны в немецком плену. На них не распространялась Конвенция об обращении с военнопленными и установленные в соответствии с её требованиями юридические нормы.
В аналогичном положении оказались и немцы, содержавшиеся на территории СССР в многочисленных лагерях и иных местах заключения. Советские власти не считали себя обязанными соблюдать в отношении них какие-либо нормы, установленные мировым сообществом. Однако общепризнанно, и не только у нас, но и за рубежом, что условия содержания немецких военнопленных в СССР были всё же более гуманными, чем те, которые создавались в Германии и на оккупированных территориях для наших соотечественников.
Использование труда немецких военнопленных
Всегда широко использовался труд заключённых, независимо от того, являлись ли они собственными гражданами, осуждёнными за уголовные преступления, или ставшими жертвами Подобная же практика применялась и в отношении военнопленных. Если в годы войны их вклад в экономику страны был невелик, то в последующий период приобрёл весьма большое значение.
Немецкие военнопленные в Советском Союзе являлись многочисленной и дешёвой рабочей силой, с помощью которой осуществлялось восстановление разрушенного войной народного хозяйства. Вчерашние солдаты и офицеры Третьего Рейха работали на строительстве заводов, железных дорог, портов, плотин и т. д. Их руками восстанавливался жилой фонд в городах страны, и они же трудились на лесозаготовках, а также разработках полезных ископаемых, таких, например, как уран, железная руда и уголь. В связи с этим многим из военнопленных пришлось провести долгие годы в отдалённых и труднодоступных районах Советского Союза.
В послевоенный период вся территория страны была разделена на 15 экономических регионов, в 12 из которых использовался труд бывших германских солдат и офицеров. Лагеря немецких военнопленных в СССР по условиям содержания заключённых ненамного отличались от тех, в которых содержались миллионы жертв сталинских репрессий. Особенно тяжело было в годы войны.
О масштабах работ, выполненных немецкими военнопленными в СССР с 1943 по 1950 год, свидетельствуют данные отчёта Центрального финансового отдела МВД. Согласно имеющимся в них материалам, за указанный период на стройках народного хозяйства ими было отработано более 1млрд (если точнее - 1 077 564 200) человеко-дней. При этом выполненный объём работ, по принятым в те годы расценкам, составил порядка 50 млрд рублей.
Пропагандистская работа среди военнопленных
В сотрудники НКВД вели непрестанную работу по созданию среди военнопленных антифашистских организаций. Её итогом стало образование в 1943 году Национального комитета «Свободная Германия», вначале немногочисленного и не имевшего влияния среди заключённых, поскольку состоял он из представителей рядового состава и нижних чинов армии.
Однако политическое значение комитета значительно упрочилось после того, как в него изъявили желание вступить генерал-лейтенант Александр фон Даниэльс и два генерал-майора - Отто Корферс и Мартин Латтамнн. Их шаг вызвал на тот момент протест и возмущение многих прежних сослуживцев, также находившихся в плену. Большая генералов во главе с Паулюсом выступила с письменным обращением, в котором заклеймила их позором и объявила предателями интересов Германии.
Однако весьма скоро отношение к переходу генералов на сторону антифашистских сил изменилось, и решающую роль в этом сыграл сам Паулюс. По личному распоряжению Сталина он был переведён из лагеря военнопленных на один из спецобъектов НКВД ─ дачу в подмосковном Дуброво.
Там, в результате проведённой психологической обработки, генерал-фельдмаршал коренным образом изменил свою прежнюю позицию и вскоре публично объявил о присоединении к антифашистской коалиции. Принято считать, что принятию подобного решения во многом способствовал коренной перелом в ходе военных действий, а также «заговор генералов», в 1944 году едва не стоивший жизни фюреру.
Начало процесса репатриации
Репатриация немецких военнопленных (возвращение их на родину) проводилась в несколько этапов. Первый из них был начат после того, как в августе 1945 года вышло постановление Государственного комитета обороны СССР, на основании которого право вернуться в Германию получили 708 тыс. инвалидов и нетрудоспособных военнослужащих всех национальностей из числа рядового и унтер-офицерского состава.
Через месяц, а точнее, 11 сентября того же года, появился новый документ, значительно расширивший круг репатриируемых лиц. В дополнение к ранее указанным категориям, в него вошли солдаты и нижние чины всех национальностей, кроме немцев, независимо от их физического состояния и трудоспособности. Они были отправлены на родину в январе 1946 года. Исключение составляли только те, кто обвинялся в совершении тяжких военных преступлений. Особо отмечалось, что репатриации не подлежали лица, проходившие службу в рядах СС, СА, СД, а также сотрудники гестапо.
Таким образом, в первые послевоенные годы основной контингент военнопленных, продолжавших трубиться над восстановлением ими же разрушенного народного хозяйства страны, состоял главным образом из немцев. Согласно данным отчёта МВД СССР за октябрь 1946 года, в лагерях, рабочих батальонах и спецгоспиталях находилось почти полтора миллиона человек, в том числе 352 генерала и 74,5 тыс. офицеров. Так бесславно закончили фашистские захватчики свой пресловутый Drang nach Osten («Натиск на Восток»).
Долгий путь на родину
В дальнейшем число немецких военнопленных в СССР сокращалось, но довольно медленно. В мае 1947 года, на основании постановления Совета Министров СССР, в Германию было отправлено около 100 тыс. нетрудоспособных заключённых из числа немцев, не служивших в СС, СД, СА и гестапо, а также не принимавших участие в совершении военных преступлений. Репатриации подлежали как солдаты, так и офицеры, имевшие звание не выше капитана.
В июне того же года руководством НКВД была проведена акция, носившая ярко выраженный пропагандистский характер. Согласно директиве, подписанной лично Сталиным, на родину была отправлена тысяча немецких военнопленных всех званий, открыто выразивших свои антифашистские настроения и входивших в число передовых производственников. Об этой отправке широко информировались все оставшиеся заключённые, причём в сообщении делался особый акцент на трудовые достижения репатриантов.
Политика правительства по вопросу о репатриации
К концу 1947 года количество военнопленных, отправляемых на родину, увеличилось, но при этом со всей ясностью обозначилась политика правительства СССР в вопросе их репатриации. Прежде всего, процесс этот шёл постепенно, и свободу получали лишь сравнительно небольшие группы определённых категорий лиц. Кроме того, на родину в первую очередь отправляли тех, кто, по мнению советских властей, был наименее способен оказать влияние на дальнейшее развитие политической обстановки как в самой Германии, так и в странах, воевавших в годы войны на её стороне.
В связи с этим в первую очередь отправляли больных, которые по вполне понятным причинам, вернувшись из плена, будут заниматься восстановлением здоровья, а не политикой. Не подлежало сомнению также то, что рядовые солдаты, унтер-офицеры и офицеры, даже если попытаются принять участие в политической жизни страны, достигнут гораздо меньшего результата, чем вернувшиеся из плена генералы. Особенно же увеличился поток репатриантов после установления в Восточной части Германии просоветского правительства.
Позже всех свободу получили бывшие военнослужащие, до младших офицеров включительно, находившиеся в хорошей физической форме и пригодные для использования их в качестве рабочей силы. Кроме того, пребывание в плену затянулось для старших офицеров, генералов и адмиралов, сотрудников СС, СД, гестапо, а также для всех осуждённых за военные и уголовные преступления.
Завершение репатриации военнопленных
К концу 1949 года в советском плену ещё удерживалось более 430 тыс. немецких военнослужащих, что противоречило обязательству, взятому представителями СССР в 1947 году на совещании министров иностранных дел стран антигитлеровской коалиции. Согласно подписанному ими документу, репатриация военнопленных должна была завершиться к декабрю 1948 года.
Столь явное нарушение принятой договорённости вызвало недовольство руководителей западных государств и вынудило Сталина ускорить темпы отправки пленных. Были, наконец, поэтапно возвращены в Германию не только представители высшего офицерского состава, но также генералы и адмиралы. Исключение составили лишь 99 из них, скончавшихся от болезней, а также 18 повешенных за совершение военных преступлений.
В целом же репатриация была завершена в мае 1950 года. В официальном сообщении ТАСС, прозвучавшем 5 мая, говорилось, что в Германию были отправлены все бывшие военнослужащие, сражавшиеся на стороне Третьего Рейха, за исключением 9716 осуждённых, 3816 подследственных, а также 15 тяжелобольных.
Тема немецких военнопленных очень долгое время считалась деликатной и была по идеологическим соображениям покрыта мраком. Больше всего ею занимались и занимаются немецкие историки. В Германии публикуется так называемая «Серия повестей военнопленных» («Reihe Kriegsgefangenenberichte»), издаваемая неофициальными лицами на свои собственные средства. Совместный анализ отечественных и зарубежных архивных документов, проведенный за последние десятилетия, позволяет пролить свет на многие события тех лет.
ГУПВИ (Главное управление по делам военнопленных и интернированных МВД СССР) никогда не вело персональный учет военнопленных. На армейских пунктах и в лагерях подсчет количества людей был поставлен из рук вон плохо, а перемещение заключенных из лагеря в лагерь затрудняли задачу. Известно, что на начало 1942 года число немецких военнопленных составляло всего около 9 000 человек. Впервые огромное количество немцев (более 100 000 солдат и офицеров) попало в плен в конце Сталинградской битвы. Вспоминая зверства фашистов, с ними особо не церемонились. Огромная толпа раздетых, больных и исхудалых людей совершала зимние переходы по несколько десятков километров в день, ночевала под открытым небом и почти ничего не ела. Все это привело к тому, что из них в живых на момент окончания войны осталось не более 6 000 человек. Всего, по отечественным официальным статистическим данным, в плен были взяты 2 389 560 немецких военнослужащих, из них умерло 356 678 человек. Но по другим (немецким) источникам в советском плену оказалось не менее трех миллионов немцев, из которых один миллион пленных умерло.
Колонна немецких военнопленных на марше где-то на Восточном фронте
Советский Союз был поделен на 15 экономических регионов. В двенадцати из них по принципу ГУЛАГа были созданы сотни лагерей для военнопленных. В годы войны их положение было особенно тяжелым. Наблюдались перебои в снабжении продовольствием, медицинское обслуживание оставалось на низком уровне из-за нехватки квалифицированных врачей. Бытовое устройство в лагерях было крайне неудовлетворительным. Пленные размещались в недостроенных помещениях. Холод, теснота и грязь были обычными явлениями. Уровень смертности достигал 70%. Только в послевоенные годы эти цифры удалось снизить. В нормах, учрежденных приказом НКВД СССР, для каждого военнопленного, полагалось 100 граммов рыбы, 25 граммов мяса и 700 граммов хлеба. На практике они редко где соблюдались. Было отмечено немало преступлений службы охраны, начиная от краж продуктов и заканчивая невыдачей воды.
Герберт Бамберг, немецкий солдат бывший в плену под Ульяновском, писал в своих мемуарах: «В том лагере заключенных кормили всего раз в день литром супа, половником пшенной каши и четвертинкой хлеба. Я согласен с тем, что местное население Ульяновска, скорее всего, тоже голодало».
Зачастую, если необходимого вида продуктов не было, то его заменяли хлебом. Например, 50 граммов мяса приравнивались 150 граммам хлеба, 120 граммов крупы – 200 граммам хлеба.
Каждая национальность в соответствии с традициями имеет свои творческие увлечения. Чтобы выжить, немцы организовывали театральные кружки, хоры, литературные группы. В лагерях разрешалось читать газеты и играть в неазартные игры. Многие пленные изготавливали шахматы, портсигары, шкатулки, игрушки и разную мебель.
В годы войны, несмотря на двенадцатичасовой рабочий день, труд немецких военнопленных не играл большой роли в народном хозяйстве СССР из-за плохой организации труда. В послевоенные годы немцы привлекались к восстановлению уничтоженных во время войны заводов, железных дорог, плотин и портов. Они восстанавливали старые и строили новые дома во многих городах нашей Родины. Например, с их помощью было построено главное здание МГУ в Москве. В Екатеринбурге целые районы были возведены руками военнопленных. Кроме этого, они использовались при строительстве дорог в труднодоступных местах, при добыче угля, железной руды, урана. Особое внимание уделялось высококвалифицированным специалистам в различных областях знаний, докторам наук, инженерам. В результате их деятельности было внедрено много важных рационализаторских предложений.
Несмотря на то, что Женевскую конвенцию по обращению с военнопленными 1864 года Сталин не признал, в СССР существовал приказ сохранять жизни немецких солдат. Не подлежит сомнению тот факт, что с ними обращались гораздо более гуманно, чем с советскими людьми, попавшими в Германию.
Плен для солдат вермахта принес сильное разочарование в нацистских идеалах, сокрушил старые жизненные позиции, принес неясность будущего. Наряду с падением жизненного уровня это оказалось сильной проверкой личных человеческих качеств. Выживали не сильнейшие телом и духом, а научившиеся ходить по трупам других.
Генрих Эйхенберг писал: «Вообще, проблема желудка была превыше всего, за тарелку супа или кусок хлеба продавали душу и тело. Голод портил людей, коррумпировал их и превращал в зверей. Обычными стали кражи продуктов у своих же товарищей».
Любые неслужебные отношения между советскими людьми и пленными расценивались как предательство. Советская пропаганда долго и упорно выставляла всех немцев зверьми в человеческом облике, вырабатывая к ним крайне враждебное отношение.
Колонну немецких военнопленных проводят по улицам Киева. На всем протяжении пути колонны за ней наблюдают жители города и свободные от службы военнослужащие (справа)
По воспоминаниям одного военнопленного: «Во время рабочего наряда в одной деревне, одна пожилая женщина не поверила мне, что я немец. Она сказала мне: «Какие вы немцы? У вас же рогов нет!»
Наряду с солдатами и офицерами немецкой армии в плену были и представители армейской элиты третьего рейха – немецкие генералы. Первые 32 генерала во главе с командующим шестой армией Фридрихом Паулюсом попали в плен зимой 1942-1943 годов прямиком из Сталинграда. Всего в советском плену побывало 376 немецких генералов, из которых 277 вернулись на родину, а 99 умерли (из них 18 генералов были повешены как военные преступники). Попыток сбежать среди генералов не имелось.
В 1943-1944 годах ГУПВИ совместно с Главным политуправлением Красной Армии вело напряженную работу по созданию антифашистских организаций среди военнопленных. В июне 1943 года был сформирован Национальный комитет «Свободная Германия». 38 человек вошли в его первый состав. Отсутствие старших офицеров и генералов вызвало у многих немецких военнопленных сомнения в престиже и важности организации. Вскоре желание вступить в СНО объявили генерал-майор Мартин Латтманн (командир 389-й пехотной дивизии), генерал-майор Отто Корфес (командир 295-й пехотной дивизии) и генерал-лейтенант Александр фон Даниэльс (командир 376-й пехотной дивизии).
17 генералов во главе с Паулюсом написали им ответ: «Они хотят выступить с воззванием к германскому народу и к германской армии, требуя смещения немецкого руководства и гитлеровского правительства. То, что делают офицеры и генералы, принадлежащие к «Союзу», является государственной изменой. Мы глубоко сожалеем, что они пошли по этому пути. Мы их больше не считаем своими товарищами, и мы решительно отказываемся от них».
Зачинщик заявления Паулюс был помещен на специальную дачу в Дуброво под Москвой, где подвергся психологической обработке. Надеясь, что Паулюс выберет героическую смерть плену, Гитлер произвел его в фельдмаршалы, а третьего февраля 1943 года символически похоронил его, как «павшего смертью храбрых вместе с геройскими солдатами шестой армии». Москва, тем не менее, не оставляла попыток подключить Паулюса к антифашистской работе. «Обработка» генерала проводилась по особой программе, разработанной Кругловым и утвержденной Берией. Спустя год Паулюс открыто заявил о переходе в антигитлеровскую коалицию. Главную роль при этом сыграли победы нашей армии на фронтах и «заговор генералов» 20 июля 1944 года, когда фюрер по счастливой случайности избежал смерти.
8 августа 1944 года, когда в Берлине был повешен друг Паулюса генерал-фельдмаршал фон Витцлебен, он открыто заявил по радио «Freies Deutschland»: «События последнего времени, сделали для Германии продолжение войны равнозначным бессмысленной жертве. Для Германии война проиграна. Германия должна отречься от Адольфа Гитлера и установить новую государственную власть, которая прекратит войну и создаст нашему народу условия для дальнейшей жизни и установления мирных, даже дружественных
отношений с нашими теперешними противниками».
Впоследствии Паулюс писал: «Мне стало ясно: Гитлер не только не мог выиграть войну, но и не должен ее выиграть, что было бы в интересах человечества и в интересах германского народа».
Возвращение немецких военнопленных из советского плена. Немцы прибыли в пограничный пересыльный лагерь Фридланд
Выступление фельдмаршала получило широчайший отклик. Семье Паулюса предложили отречься от него, публично осудить этот поступок и сменить фамилию. Когда они наотрез отказались выполнять требования, то сын Александр Паулюс был заключен в крепость-тюрьму Кюстрин, а жена Елена Констанция Паулюс – в концлагерь Дахау. 14 августа 1944 года Паулюс официально вступил в СНО и начал активную антинацистскую деятельность. Несмотря на просьбы вернуть его на родину, в ГДР он оказался лишь в конце 1953 года.
С 1945 по 1949 года на родину было возвращено более одного миллиона больных и нетрудоспособных военнопленных. В конце сороковых отпускать пленных немцев перестали, а многим еще и дали 25 лет лагерей, объявив их военными преступниками. Перед союзниками правительство СССР объяснило это необходимостью дальнейшего восстановления разрушенной страны. После посещения нашей страны канцлером ФРГ Аденауэром в 1955 году вышел Указ «О досрочном освобождении и репатриации немецких военнопленных, осуждённых за военные преступления». После этого многие немцы смогли вернуться к себе домой.
Умение прощать свойственно русским. Но все-таки как поражает это свойство души - особенно когда слышишь о нем из уст вчерашнего врага...
Письма бывших немецких военнопленных.
Я отношусь к тому поколению, которое испытало на себе Вторую мировую войну. В июле 1943 г. я стал солдатом вермахта, но по причине длительного обучения попал на германо-советский фронт только в январе 1945 г., который к тому моменту проходил по территории Восточной Пруссии. Тогда немецкие войска уже не имели никаких шансов в противостоянии Советской армии. 26 марта 1945 г. я попал в советский плен. Я находился в лагерях в Кохла-Ярве в Эстонии, в Виноградове под Москвой, работал на угольной шахте в Сталиногорске (сегодня – Новомосковск).
К нам всегда относились как к людям. Мы имели возможность свободного времяпровождения, нам предоставлялось медобслуживание. 2 ноября 1949 г., после 4,5 лет плена, я был освобожден, вышел на свободу физически и духовно здоровым человеком. Мне известно, что в отличие от моего опыта в советском плену, советские военнопленные в Германии жили совершенно иначе. Гитлер относился к большинству советских военнопленных крайне жестоко. Для культурной нации, как всегда представляют немцев, с таким количеством известных поэтов, композиторов и ученых, такое обращение было позором и бесчеловечным актом. После возвращения домой многие бывшие советские военнопленные ждали компенсации от Германии, но так и не дождались. Это особенно возмутительно! Надеюсь, что своим скромным пожертвованием я внесу небольшой вклад в смягчение этой моральной травмы.
Ганс Моэзер
Пятьдесят лет назад, 21 апреля 1945 года, во время ожесточенных боев за Берлин, я попал в советский плен. Эта дата и сопутствующие ей обстоятельства имели для моей последующей жизни огромное значение. Сегодня, по прошествии полувека, я оглядываюсь назад, теперь как историк: предметом этого взгляда в прошлое являюсь я сам.
Ко дню моего пленения я только что отметил свой семнадцатый день рождения. Через Трудовой фронт мы были призваны в Вермахт и причислены к 12-й Армии, так называемой «Армии призраков». После того, как 16 апреля 1945 года Советская Армия начала «операцию «Берлин»», нас в буквальном смысле слова бросили на фронт.
Пленение явилось для меня и моих молодых товарищей сильным шоком, ведь к подобной ситуации мы были совершенно не подготовлены. А уж о России и русских мы вообще ничего не знали. Этот шок был еще и потому таким тяжелым, что, только оказавшись за линией советского фронта, мы осознали всю тяжесть потерь, которые понесла наша группа. Из ста человек, утром вступивших в бой, до полудня погибло более половины. Эти переживания относятся к тяжелейшим воспоминаниям в моей жизни.
Далее последовало формирование эшелонов с военнопленными, которые увезли нас - с многочисленными промежуточными станциями - вглубь Советского Союза, на Волгу. Страна нуждалась в немецких военнопленных как в рабочей силе, ведь бездействовавшим во время войны заводам нужно было возобновлять работу. В Саратове, прекрасном городе на высоком берегу Волги, снова заработал лесопильный завод, а в «цементном городе» Вольске, также расположенном на высоком берегу реки, я провел более года.
Наш трудовой лагерь относился к цементной фабрике «Большевик». Работа на заводе была для меня, необученного восемнадцатилетнего старшеклассника, необыкновенно тяжелой. Немецкие «камерады» при этом помогали не всегда. Людям нужно было просто выжить, дожить до отправки домой. В этом стремлении немецкие пленные выработали в лагере свои, часто жестокие законы.
В феврале 1947 года со мной произошел несчастный случай в каменоломне, после которого я больше не смог работать. Через полгода я вернулся инвалидом домой, в Германию.
Это лишь внешняя сторона дела. Во время пребывания в Саратове и затем в Вольске условия были очень тяжелыми. Эти условия достаточно часто описаны в публикациях о немецких военнопленных в Советском Союзе: голод и работа. Для меня же большую роль играл еще и фактор климата. Летом, которое на Волге необычно жаркое, я должен был на цементном заводе выгребать из-под печей раскаленный шлак; зимой же, когда там чрезвычайно холодно, я работал в каменоломне в ночную смену.
Я бы хотел, перед тем, как подвести итоги моего пребывания в советском лагере, описать здесь еще кое-что из пережитого в плену. А впечатлений было много. Я приведу лишь некоторые из них.
Первое - это природа, величественная Волга, вдоль которой мы каждый день маршировали от лагеря до завода. Впечатления от этой огромной реки, матери рек русских, с трудом поддаются описанию. Однажды летом, когда после весеннего половодья река широко катила свои воды, наши русские надзиратели позволили нам прыгнуть в реку, чтобы смыть цементную пыль. Конечно же, «надзиратели» действовали при этом против правил; но они ведь тоже были человечны, мы обменивались сигаретами, да и были они немногим старше меня.
В октябре начинались зимние бури, а к середине месяца реку сковывало ледяное покрывало. По замерзшей реке прокладывали дороги, даже грузовики могли переезжать с одного берега на другой. А потом, в середине апреля, после полугода ледяного плена, Волга снова струилась свободно: с ужасным рокотом ломался лед, и река возвращалась в свое старое русло. Наши русские охранники были вне себя от радости: «Река снова течет!» Новая пора года начиналась.
Вторая часть воспоминаний - это отношения с советскими людьми. Я уже описал, как человечны были наши надзиратели. Могу привести и другие примеры сострадания: например, одна медсестра, в лютую стужу каждое утро стоявшая у ворот лагеря. Кто не имел достаточно одежды, тому охрана позволяла зимой оставаться в лагере, несмотря на протесты лагерного начальства. Или еврейский врач в больнице, спасший жизнь не одному немцу, хотя они и пришли как враги. И, наконец, пожилая женщина, которая во время обеденного перерыва, на вокзале в Вольске, застенчиво подавала нам соленые огурцы из своего ведра. Для нас это был настоящий пир. Позже, перед тем, как отойти, она подошла и перекрестилась перед каждым из нас. Русь-матушка, встреченная мною в эпоху позднего сталинизма, в 1946, на Волге.
Когда сегодня, через пятьдесят лет после моего пленения, я пытаюсь подвести итоги, то обнаруживаю, что пребывание в плену повернуло всю мою жизнь совершенно в другое русло и определило мой профессиональный путь.
Пережитое в молодости в Росии не отпускало меня и после возвращения в Германию. У меня был выбор - вытеснить из памяти мою украденную юность и никогда более не думать о Советском Союзе, или же проанализировать все пережитое и таким образом привнести некое биографическое равновесие. Я выбрал второй, неизмеримо более тяжелый путь, не в последнюю очередь под влиянием научного руководителя моей докторской работы Пауля Йохансена.
Как сказано вначале, на этот трудный путь я и оглядываюсь сегодня. Я обдумываю достигнутое и констатирую следующее: десятилетиями в моих лекциях я пытался донести до студентов мой критически переосмысленный опыт, получая при этом живейший отклик. Ближайшим ученикам я мог более квалифицированно помогать в их докторских работах и экзаменах. И, наконец, я завязал с русскими коллегами, прежде всего в Санкт-Петербурге, продолжительные контакты, которые со временем переросли в прочную дружбу.
Клаус Майер
8 мая 1945 г. капитулировали остатки немецкой 18-ой армии в Курляндскому котле в Латвии. Это был долгожданный день. Наш маленький 100-ваттовый передатчик был предназначен для ведения переговоров с Красной Армии об условиях капитуляции. Все оружие, снаряжение, транспорт, радиоавтомобили и сами радостанции были, согласно прусской аккуратности собраны в одном месте, на площадке, окруженной соснами. Два дня не ничего происходило. Затем появились советские офицеры и проводили нас в двухэтажные здания. Мы провели ночь в тесноте на соломенных матрасах. Ранним утром 11 мая мы были построены по сотням, считай, как старое распределение по ротам. Начался пеший марш в плен.
Один красноармеец впереди, один сзади. Так мы шагали в направлении Риги до огромного сборного лагеря, подготовленного Красной Армией. Здесь офицеры были отделены от простых солдат. Охрана обыскала взятые с собой вещи. Нам разрешено было оставить немного нательного белья, носки, одеяло, посуду и складные столовые приборы. Больше ничего.
От Риги мы шагали бесконечными дневыми маршами на восток, к бывшей советско-латышской границе в направлении Дюнабурга. После каждого марша мы прибывали в очередной лагерь. Ритуал повторялся: обыск всех личных вещей, раздача еды и ночной сон. По прибытию в Дюнабург нас погрузили в товарные вагоны. Еда была хорошей: хлеб и американские мясные консервы «Corned Beef». Мы поехали на юго-восток. Те, кото думал, что мы движемся домой, был сильно удивлен. Через много дней мы прибыли на Балтийский вокзал Москвы. Стоя на грузовиках, мы проехали по городу. Уже стемнело. Еда ли кто-то из нас смог сделать какие-то записи.
В отдалении от города рядом с поселком, состоявших из трехэтажных деревянных домов, находился большой сборный лагерь, настолько большой, что его окраины терялись за горизонтом. Палатки и пленные... Неделя прошла с хорошей летней погодой, русским хлебом и американскими консервами. После одной из утренных перекличек от 150 до 200 пленных были отделены от остальных. Мы сели на грузовики. Никто из нас не знал, куда мы едем. Путь лежал на северо-запад. Последние километры мы проехали через березовый лес по дамбе. После где-то двухчасовой поездки (или дольше?) мы были у цели.
Лесной лагерь состоял из трех или четырех деревянных бараков, расположенных частично на уровне земли. Дверь располагалась низко, на уровне нескольких ступенек вниз. За последним бараком, в котором жил немецкий комендант лагеря из Восточной Пруссии, находились помещения портных и сапожников, кабинет врача и отдельный барак для больных. Вся территория, едва больше, чем футбольное поле, была ограждена колючей проволокой. Для охраны предназначался несколько более комфортабельный деревяный барак. На территории также располагалась будка для часового и небольшая кухня. Это место должно было для следующих месяцев, а может быть и лет, стать нашим новым домом. На быстрое возвращение домой было непохоже.
В баракак вдоль центрального прохода тянулись в два ряда деревяные двухэтажные нары. По окончанию сложной процедуры регистрации (у нас не было с собой наших солдатских книжек), мы разместили на нарах набитые соломой матрацы. Расположившимся на верхнем ярусе могло повезти. Он имел возможность смотреть наружу в застекленное окошко размером где-то 25 х 25 сантиметров.
Ровно в 6 часов был подъем. После этого все бежали к умывальникам. На высоте приблизительно 1,70 метра начинался жестяной водосток, смотрированный на деревяной опоре. Вода спускалась примерно на уровень живота. В те месяцы, когда не было мороза, верхний резервуар наполнялся водой. Для мытья нужно было повернуть простой вентиль, после чего вода лилась или капала на голову и верхнюю часть тела. После этой процедуры ежедневно повторялась перекличка на плацу. Ровно в 7 часов мы шагали на лесоповал в бесконечные березовые леса, окружающие лагерь. Я не могу припомнить, чтобы мне пришлось валить какое-то другое дерево, кроме березы.
На месте нас ждали наши «начальники», гражданские вольнонаемные надзиратели. Они распределяли инструмент: пилы и топоры. Создавались группы по три человека: двое пленных валят дерево, а третий собирает листву и ненужные ветки в одну кучу, а затем сжигает. В особенности, при влажной погоде это было целым искусством. Конечно у каждого военнопленного была зажигалка. Наряду с ложкой, это наверно самый важный предмет в плену. Но при помощи такого простого предмета, состоящего из огнива, фитиля и куска железа можно было поджечь размокшее от дождя дерева зачастую только после многочасовых усилий. Сжигание отходов дерева относилось к ежедневной норме. Сама норма состояла из двух метров срубленного дерева, сложенного в штабеля. Каждый деревяный обрубок должен был быть два метра длиной и минимум 10 сантиметров в диаметре. С таким примитивным орудием как тупые пилы и топоры, состоявшие зачастую лишь из нескольких обыкновенных кусков железа, сваренных между собой, едва ли можно было выполнить такую норму.
После выполненной работы штабеля дерева забирались «начальниками» и грузились на открытые грузовики. В обед работа прерывалась на полчаса. Нам выдавали водянистый капустный суп. Те, кому удавалось выполнить норму (из-за тяжелой работы и недостаточного питания это удавалось лишь немногим) получали вечером дополнительно к обычному рациону, состоявшему из 200 грамм влажного хлеба, впрочем хорошего на вкус, столовой ложки сахара и жмени табака, еще и кашу прямо на крышку кастрюли. Одно «успокаивало»: питание наших охранников было немногим лучше.
Зима 1945/46 гг. была очень тяжелой. Мы затыкали в одежду и сапоги комки ваты. Мы валили деревья и складывали их в штапели до того момента, пока температура не опускалась ниже 20 градусов мороза по Цельсию. Если становилось холоднее, все пленные оставались в лагере.
Одни или два раза в месяц нас будили ночью. Мы вставали с наших соломенных матрацев и ехали на грузовике к станции, до которой было где-то 10 километров. Мы видели огромные горы леса. Это были поваленные нами деревья. Дерево должно было быть загружено в закрытые товарные вагоны и отправлено в Тушино под Москвой. Горы леса внушали нам состояние подавленности и ужаса. Мы должны были привести эти горы в движение. Это была наша работа. Сколько мы еще продержимся? Как долго это еще продлится? Эти ночные часы казались нам бесконечными. При наступлении дня вагоны были полностью загружены. Работа была утомительной. Два человека несли на плечах двухметровый ствол дерева до вагона, а затем просто задвигали его без подъемника в открытые двери вагона. Две особо крепких военнопленных складывали дерево внутри вагона в штапели. Вагон заполнялся. Наступала очередь следующего вагона. Нас освещал прожектор на высоком столбе. Это была какая-то сюрреалистическая картина: тени от стволов деревьев и копошащиеся военнопленные, словно некие фантастические бескрылые существа. Когда на землю падали первые лучи солнца, мы шагали назад в лагерь. Весь этот день уже был для нас выходным.
Одна из январских ночей 1946 г. мне особенно врезалась в память. Мороз был настолько крепок, что после работы не заводились моторы грузовиков. Мы должны были идти по гололеду 10 или 12 километров до лагеря. Полная луна освещала нас. Группа из 50-60 пленных плелась, спотыкаясь. Люди все больше отдалялись один от другого. Я уже не мог различить идущего впереди. Я думал, это конец. До сих пор я не знаю, как мне все-таки удалось дойти до лагеря.
Лесоповал. День за днем. Бесконечная зима. Все больше и больше пленных чувствовали себя морально подавленными. Спасением было записаться в «командировку». Так мы называли работу в расположенных неподалеку колхозах и совхозах. Мотыгой и лопатой мы выковыривали из промерзшей земли картофель или свеклу. Много собирать не удавалось. Но все равно собранное складывалось в кастрюлю и подогревалось. Вместо воды использовался подтаявший снег. Наш охранник ел приготовленное вместе с нами. Ничего не выбрасывалось. Очистки собирались, тайком от контролеров на входе в лагерь проносились на территорию и после получения вечернего хлеба и сахара пожаривались в бараке на двух докрасна раскаленных железных печках. Это была некая «карнавальная» еда в темноте. Большинство пленных к тому моменту уже спали. А мы сидели, впитывая измотанными телами тепло словно сладкий сироп.
Когда я смотрю на прошедшее время с высоты прожитых лет, то могу сказать, что я никогда и нигде, ни в одном месте СССР не замечал такого явления как ненависть к немцам. Это удивительно. Ведь мы были немецкими пленными, представителями народа, который в течение столетия дважды вверг Россию в войны. Вторая война была беспримерной по уровню жестокости, ужаса и преступлений. Если и наблюдались признаки каких-либо обвинений, то они никогда не были «коллективными», обращенными ко всему немецкому народу.
В начале мая 1946 г. я работал в составе группы из 30 военнопленных из нашего лагеря в одном из колхозов. Длинные, крепкие, недавно выросшие стволы деревьев, предназначенные для строительства домов, должны были быть погруженные на приготовленные грузовики. И тут это случилось. Ствол дерева несли на плечах. Я находился с «неправильной» стороны. При погрузке ствола в кузов грузовика моя голова была зажата между двух стволов. Я лежал без сознания в кузове машины. Из ушей, рта и носа текла кровь. Грузовик доставил меня обратно в лагерь. На этом месте моя память отказала. Дальше я ничего не помнил.
Лагерный врач, австриец, был нацистом. Об этом все знали. У него не было нужных медикаментов и перевязочных материалов. Его единственным инструментом были ножницы для ногтей. Врач сказал сразу же: «Перелом основания черепа. Тут я ничего не могу сделать...»
Неделями и месяцами я лежал в лагерном лазарете. Это была комната с 6-8 двухэтажными нарами. Сверху лежали набитые соломой матрасы. При хорошей погоде возле барака росли цветы и овощи. В первые недели боль была непереносимой. Я не знал, как мне лечь поудобнее. Я едва мог слышать. Речь напоминала бессвязное бормотание. Зрение заметно ухудшилось. Мне казалось, что предмет, находящийся в поле моего зрения справа, находится слева и наоборот.
За некоторое время до несчастного случая со мной в лагерь прибыл военврач. Как он сам говорил, он приезал из Сибири. Врач ввел множество новых правил. Возле ворот лагеря была постороена сауна. Каждые выходные в ней мылись и парились пленные. Еда также стала лучше. Врач регулярно посещал лазарет. Однажды он объяснил мне, что я буду находится в лагере до того времени, пока меня нельзя транспортировать.
В течение теплых летних месяцев мое самочувствие заметно улучшилось. Я мог вставать и сделал два открытия. Во-первых, я осознал, что остался в живых. Во-вторых, я нашел маленькую лагерную библиотеку. На грубо сбитых деревяных полках можно было найти все, что русские ценили в немецкой литературе: Гейне и Лессинга, Берна и Шиллера, Клейста и Жан Пола. Как человек, который уже успел махнуть на себя рукой, но которому удалось выжить, я набросился на книги. Я прочитал вначале Гейне, а потом Жан Пола, о котором я в школе ничего не слышал. Хотя я еще чувстовал боль, переворачивая страницы, со временем я забыл все происходящее вокруг. Книги обволакивали меня словно пальто, ограждавшее меня от внешнего мира. По мере того, как я читал, я чувствовал прирост сил, новых сил, прогонявших прочь последствия моей травмы. Даже с наступлением темноты я не мог оторвать глаз от книги. После Жана Пола я приступил к чтению немецкого философа по имени Карл Маркс. «18. Брумера Луи Бонапарта» погрузила меня в атмосферу Парижа середины 19-го века, а «Гражданская война во Франции» - в гущу сражений парижских рабочих и Коммуны 1870-71 гг. Моя голова словно была снова ранена. Я осознал, что за этой радикальной критикой скрывается философия протеста, выраженная в непоколебимой вере в индивидуальность человека, в его способности добиться самоосвобождения и, как говорил Эрих Фромм, «в его способность выразить внутренние качества.» Мне словно кто-то снял завесу отсутствия ясности, и движущие силы общественных конфликтов приобрели стройное понимание.
Я не хочу замалчивать тот факт, что чтение давалось мне непросто. Все то, во что я до сих пор верил, было разрушено. Я начал понимать, что с этим новым восприятием связана новая надежда, не органиченная лишь мечтой о возвращении домой. Это была надежда на новую жизнь, в которой будет место самосознанию и уважению человека.
Во время чтения одной из книг (кажется, это были «Экономико-философские записки» или может «Немецкая идеология») я предстал перед комиссией из Москвы. Ее задачей был отбор больных пленных для дальнейшей отправки для лечения в Москву. «Ты поедешь домой!» - сказал мне врач из Сибири.
Через несколько дней, в конце июля 1946 г., я ехал на открытом грузовике вместе с несколькими , как всегда стоя и тесно прижавшись друг к другу, через знакомую дамбу в направлении Москвы, до которой было 50 или 100 км. Несколько дней я провел в своего рода центральном госпитале для веоннопленных под присмотром немецких врачей. На следующий день я сел в товарный вагон, выложенный изнутри соломой. Этот длиный поезд должен был доставить меня в Германию.
Во время остановки в чистом поле нас обогнал на соседних рельсах один поезд. Я узнал двухметровые стволы берез, те самые стволы, которые мы массово валили в плену. Стволы были предназначены для топки локомотива. Вот для чего они применялись. Я едва мог бы придумать более приятного прощания.
8 августа поезд прибыл на сборочный пункт Гроненфельде возле Франкфурта-на-Одере. Я получил документы об освобождении. 11 числа того же месяца я, похудевший на 89 фунтов, но новый свободный человек, вошел в дом моих родителей.
Немецкие военнопленные после окончания Второй мировой войны еще долгое время работали на различных стройках СССР, занимаясь восстановлением разрушенных городов.
Закрытая тема
О жизни пленных немцев в СССР долгое время говорить было не принято. Все знали, что да, они были, что они даже участвовали в советских стройках, в том числе строили московские высотки (МГУ), но выводить тему пленных немцев в широкое информационное поле считалось плохим тоном.
Для того, чтобы говорить об этой теме, нужно, в первую очередь, определиться с цифрами. Сколько немецких военнопленных было на территории Советского Союза? По советским источникам - 2 389 560, по немецким - 3 486 000. Такая существенная разница (погрешность почти в миллион человек) объясняется тем, что подсчет пленных был поставлен очень плохо, а также с тем, что многие пленные немцы предпочитали «маскироваться» под другие национальности. Процесс репатриации затянулся до 1955 года, историки считают, что примерно 200 тысяч военнопленных были неправильно задокументированы. Тяжелая пайка
Жизнь пленных немцев во время и после войны разительно отличалась. Понятно, что во время войны в лагерях, где содержали военнопленных, царила самая жестокая атмосфера, шла борьба за выживание. Люди гибли от голода, не был редкостью каннибализм. Для того, чтобы хоть как-то улучшить свою долю, пленные всячески старались доказать свою непричастность к «титульной нации» фашистских агрессоров.
Были среди пленных и те, кто пользовался своего рода привилегиями, например итальянцы, хорваты, румыны. Они даже могли работать на кухне. Раздача продуктов происходила неравномерно. Нередки были случаи нападения на разносчиков пищи, отчего со временем немцы стали обеспечивать своих разносчиков охраной. Впрочем, надо сказать, что какими бы тяжелыми ни были условия пребывания немцев в плену, они не идут ни в какое сравнение с условиями жизни в немецких лагерях. По статистике, в фашистском плену погибло 58 % захваченных русских, немцев в нашем плену погибло только 14,9 %.
Права
Понятно, что плен не может и не должен быть приятным, но относительно содержания немецких военнопленных до сих пор ведутся разговоры такого толка, что условия их содержания были даже чересчур мягкими.
Суточный паек военнопленных составлял 400 г хлеба (после 1943 года эта норма выросла до 600-700 г), 100 г рыбы, 100 г крупы, 500 г овощей и картофеля, 20 г сахара, 30 г соли. Для генералов и больных пленных паек был увеличенным. Конечно, это только цифры. По факту, в военное время паек редко выдавался в полном объеме. Недостающие продукты могли заменять простым хлебом, пайка часто урезалась, однако сознательно голодом пленных не морили, не было такой практики в советских лагерях по отношению к немецким военнопленным.
Конечно, военнопленные работали. Молотов как-то сказал историческую фразу о том, что ни один немецкий пленный не вернется на родину, пока не будет восстановлен Сталинград.
Работали немцы не за краюху хлеба. Циркуляр НКВД от 25 августа 1942 предписывал выдавать пленным денежное довольствие (7 рублей рядовым,10 - офицерам, 15 - полковникам, 30 - генералам). Была и премия за ударную работу - 50 рублей в месяц. Поразительно, но пленные могли даже получать письма и денежные переводы с родины, им выдавалось мыло и одежда.
Большая стройка
Пленные немцы, следуя завету Молотова, работали на множестве строительных объектов СССР, использовались в коммунальном хозяйстве. Их отношение к работе было во многом показательным. Живя в СССР, немцы активно осваивали рабочую лексику, учили русский язык, однако значение слова «халтура» они не могли понять. Немецкая трудовая дисциплина стала нарицательной и даже породила своеобразный мем: «конечно, это ведь немцы строили».
Практически вся малоэтажная застройка 40-х-50-х годов до сих пор считается построенной немцами, хотя это не так. Мифом является и то, что здания, построенные немцами, строились по проектам немецких архитекторов, что, конечно, неправда. Генеральный план восстановления и застройки городов разрабатывали советские архитекторы (Щусев, Симбирцев, Иофан и другие).
Неугомонные
Немецкие военнопленные не всегда безропотно повиновались. Случались среди них побеги, бунты, восстания. С 1943 по 1948 год из советских лагерей совершили побег 11 тысяч 403 военнопленных. 10 тысяч 445 человек из них было задержано. Только 3 % бежавших не было поймано.
Одно из восстаний произошло в январе 1945 года в лагере военнопленных под Минском. Немецкие пленные были недовольны плохим питанием, забаррикадировали барак, взяли в заложники охрану. Переговоры с ними ни к чему не привели. В итоге барак обстреляли артиллерией. Больше 100 человек погибли.
