Гулаг солженицын читать. Читать онлайн книгу «Архипелаг ГУЛаг

Константин Михайлович Симонов

«Живые и мёртвые»

Двадцать пятого июня 1941 г. Маша Артемьева провожает своего мужа Ивана Синцова на войну. Синцов едет в Гродно, где осталась их годовалая дочь и где сам он в течение полутора лет служил секретарём редакции армейской газеты. Находящийся недалеко от границы, Гродно с первых же дней попадает в сводки, и добраться до города не представляется возможным. По дороге в Могилев, где находится Политуправление фронта, Синцов видит множество смертей, несколько раз попадает под бомбёжку и даже ведёт протоколы допросов, учиняемых временно созданной «тройкой». Добравшись до Могилева, он едет в типографию, а на следующий день вместе с младшим политруком Люсиным отправляется распространять фронтовую газету. У въезда на Бобруйское шоссе журналисты становятся свидетелями воздушного боя тройки «ястребков» со значительно превосходящими силами немцев и в дальнейшем пытаются оказать помощь нашим лётчикам со сбитого бомбардировщика. В результате Люсин вынужден остаться в танковой бригаде, а получивший ранение Синцов на две недели попадает в госпиталь. Когда он выписывается, выясняется, что редакция уже успела покинуть Могилев. Синцов решает, что сможет вернуться в свою газету, только имея на руках хороший материал. Случайно он узнает о тридцати девяти немецких танках, подбитых в ходе боя в расположении полка Федора Федоровича Серпилина, и едет в 176-ю дивизию, где неожиданно встречает своего старого приятеля, фоторепортёра Мишку Вайнштейна. Познакомившись с комбригом Серпилиным, Синцов решает остаться у него в полку. Серпилин пытается отговорить Синцова, поскольку знает, что обречён на бои в окружении, если в ближайшие часы не придёт приказ отступать. Тем не менее Синцов остаётся, а Мишка уезжает в Москву и по дороге погибает.

…Война сводит Синцова с человеком трагической судьбы. Серпилин закончил гражданскую войну, командуя полком под Перекопом, и до своего ареста в 1937 г. читал лекции в Академии им. Фрунзе. Он был обвинён в пропаганде превосходства фашистской армии и на четыре года сослан в лагерь на Колыму.

Однако это не поколебало веры Серпилина в советскую власть. Все, что с ним произошло, комбриг считает нелепой ошибкой, а годы, проведённые на Колыме, бездарно потерянными. Освобождённый благодаря хлопотам жены и друзей, он возвращается в Москву в первый день войны и уходит на фронт, не дожидаясь ни переаттестации, ни восстановления в партии.

176-я дивизия прикрывает Могилев и мост через Днепр, поэтому немцы бросают против неё значительные силы. Перед началом боя в полк к Серпилину приезжает комдив Зайчиков и вскоре получает тяжёлое ранение. Бой продолжается три дня; немцам удаётся отрезать друг от друга три полка дивизии, и они принимаются уничтожать их поодиночке. Ввиду потерь в командном составе Серпилин назначает Синцова политруком в роту лейтенанта Хорышева. Прорвавшись к Днепру, немцы завершают окружение; разгромив два других полка, они бросают против Серпилина авиацию. Неся огромные потери, комбриг решает начать прорыв. Умирающий Зайчиков передаёт Серпилину командование дивизией, впрочем, в распоряжении нового комдива оказывается не более шестисот человек, из которых он формирует батальон и, назначив Синцова своим адъютантом, начинает выходить из окружения. После ночного боя в живых остаётся сто пятьдесят человек, однако Серпилин получает подкрепление: к нему присоединяется группа солдат, вынесших знамя дивизии, вышедшие из-под Бреста артиллеристы с орудием и маленькая докторша Таня Овсянникова, а также боец Золотарев и идущий без документов полковник Баранов, которого Серпилин, невзирая на былое знакомство, приказывает разжаловать в солдаты. В первый же день выхода из окружения умирает Зайчиков.

Вечером 1 октября руководимая Серпилиным группа с боями прорывается в расположение танковой бригады подполковника Климовича, в котором Синцов, вернувшись из госпиталя, куда отвозил раненого Серпилина, узнает своего школьного приятеля. Вышедшие из окружения получают приказ сдать трофейное оружие, после чего их отправляют в тыл. На выезде на Юхновское шоссе часть колонны сталкивается с немецкими танками и бронетранспортёрами, начинающими расстреливать безоружных людей. Через час после катастрофы Синцов встречает в лесу Золотарева, а вскоре к ним присоединяется маленькая докторша. У неё температура и вывих ноги; мужчины по очереди несут Таню. Вскоре они оставляют её на попечение порядочных людей, а сами идут дальше и попадают под обстрел. У Золотарева не хватает сил тащить раненного в голову, потерявшего сознание Синцова; не зная, жив или мёртв политрук, Золотарев снимает с него гимнастёрку и забирает документы, а сам идёт за подмогой: уцелевшие бойцы Серпилина во главе с Хорышевым вернулись к Климовичу и вместе с ним прорываются через немецкие тылы. Золотарев собирается пойти за Синцовым, но место, где он оставил раненого, уже занято немцами.

Тем временем Синцов приходит в сознание, но не может вспомнить, где его документы, сам ли в беспамятстве снял гимнастёрку с комиссарскими звёздами или же это сделал Золотарев, посчитав его мёртвым. Не пройдя и двух шагов, Синцов сталкивается с немцами и попадает в плен, однако во время бомбёжки ему удаётся бежать. Перейдя линию фронта, Синцов выходит в расположение стройбата, где отказываются верить его «басням» об утерянном партбилете, и Синцов решает идти в Особый отдел. По дороге он встречает Люсина, и тот соглашается довезти Синцова до Москвы, пока не узнает о пропавших документах. Высаженный недалеко от КПП, Синцов вынужден самостоятельно добираться до города. Это облегчается тем, что 16 октября в связи с тяжёлым положением на фронте в Москве царят паника и неразбериха. Подумав, что Маша может все ещё находиться в городе, Синцов идёт домой и, никого не застав, валится на тюфяк и засыпает.

…С середины июля Маша Артемьева учится в школе связи, где её готовят к диверсионной работе в тылу у немцев. 16 октября Машу отпускают в Москву за вещами, так как вскоре ей предстоит приступить к выполнению задания. Придя домой, она застаёт спящего Синцова. Муж рассказывает ей обо всем, что с ним было за эти месяцы, о всем том ужасе, который пришлось пережить за семьдесят с лишним дней выхода из окружения. На следующее утро Маша возвращается в школу, и вскоре её забрасывают в немецкий тыл.

Синцов идёт в райком объясняться по поводу своих утраченных документов. Там он знакомится с Алексеем Денисовичем Малининым, кадровиком с двадцатилетним стажем, готовившим в своё время документы Синцова, когда того принимали в партию, и пользующимся в райкоме большим авторитетом. Эта встреча оказывается решающей в судьбе Синцова, поскольку Малинин, поверив его рассказу, принимает в Синцове живейшее участие и начинает хлопотать о восстановлении того в партии. Он предлагает Синцову записаться в добровольческий коммунистический батальон, где Малинин старший в своём взводе. После некоторых проволочек Синцов попадает на фронт.

Московское пополнение отправляют в 31-ю стрелковую дивизию; Малинина назначают политруком роты, куда по его протекции зачисляют Синцова. Под Москвой идут непрерывные кровопролитные бои. Дивизия отступает с занимаемых позиций, однако постепенно положение начинает стабилизироваться. Синцов пишет на имя Малинина записку с изложением своего «прошлого». Этот документ Малинин собирается представить в политотдел дивизии, а пока что, пользуясь временным затишьем, он идёт к своей роте, отдыхающей на развалинах недостроенного кирпичного завода; в расположенной неподалёку заводской трубе Синцов по совету Малинина устанавливает пулемёт. Начинается обстрел, и один из немецких снарядов попадает внутрь недостроенного здания. За несколько секунд до взрыва Малинина засыпает обвалившимися кирпичами, благодаря чему он остаётся жив. Выбравшись из каменной могилы и откопав единственного живого бойца, Малинин идёт к заводской трубе, у которой уже целый час слышится отрывистый стук пулемёта, и вместе с Синцовым отражает одну за другой атаки немецких танков и пехоты на нашу высоту.

Седьмого ноября на Красной площади Серпилин встречает Климовича; этот последний сообщает генералу о гибели Синцова. Однако Синцов тоже принимает участие в параде по случаю годовщины Октябрьской революции — их дивизию пополнили в тылу и после парада перебрасывают за Подольск. За бой на кирпичном заводе Малинина назначают комиссаром батальона, он представляет Синцова к ордену Красной Звезды и предлагает написать заявление о восстановлении в партии; сам Малинин уже успел сделать через политотдел запрос и получил ответ, где принадлежность Синцова к партии подтверждалась документально. После пополнения Синцова зачисляют командиром взвода автоматчиков. Малинин передаёт ему характеристику, которую следует приложить к заявлению о восстановлении в партии. Синцов проходит утверждение на партбюро полка, однако дивизионная комиссия откладывает решение этого вопроса. У Синцова происходит бурный разговор с Малининым, и тот пишет резкое письмо о деле Синцова прямо в политотдел армии. Командир дивизии генерал Орлов приезжает вручать награды Синцову и другим и вскоре погибает от разрыва случайной мины. На его место назначают Серпилина. Перед отъездом на фронт к Серпилину приходит вдова Баранова и просит сообщить подробности смерти мужа. Узнав, что сын Барановой идёт добровольцем мстить за отца, Серпилин говорит, что её муж пал смертью храбрых, хотя на самом деле покойный застрелился во время выхода из окружения под Могилёвом. Серпилин едет в полк Баглюка и по дороге проезжает мимо идущих в наступление Синцова и Малинина.

В самом начале боя Малинин получает тяжёлое ранение в живот. Он даже не успевает толком проститься с Синцовым и рассказать о своём письме в политотдел: возобновляется бой, а на рассвете Малинина вместе с другими ранеными вывозят в тыл. Однако Малинин и Синцов зря обвиняют дивпарткомиссию в проволочке: партийное дело Синцова запросил инструктор, ранее ознакомившийся с письмом Золотарева об обстоятельствах гибели политрука Синцова И. П. , и теперь это письмо лежит рядом с заявлением младшего сержанта Синцова о восстановлении в партии.

Взяв станцию Воскресенское, полки Серпилина продолжают движение вперёд. Ввиду потерь в командном составе Синцов становится командиром взвода.

Книга вторая. Солдатами не рождаются

Новый, 1943 г. Серпилин встречает под Сталинградом. 111-я стрелковая дивизия, которой он командует, уже шесть недель как окружила группировку Паулюса и ждёт приказа о наступлении. Неожиданно Серпилина вызывают в Москву. Эта поездка вызвана двумя причинами: во-первых, планируется назначить Серпилина начальником штаба армии; во-вторых, его жена умирает после третьего инфаркта. Приехав домой и расспросив соседку, Серпилин узнает, что перед тем как Валентина Егоровна заболела, к ней приходил её сын. Вадим был неродным для Серпилина: Федор Федорович усыновил пятилетнего ребёнка, женившись на его матери, вдове своего друга, героя гражданской войны Толстикова. В 1937-м, когда Серпилина арестовали Вадим отрёкся от него и принял фамилию настоящего отца. Отрёкся он не потому, что действительно считал Серпилина «врагом народа», а из чувства самосохранения, чего так и не смогла простить ему мать. Возвращаясь с похорон, Серпилин сталкивается на улице с Таней Овсянниковой, находящейся в Москве на лечении. Она рассказывает что после выхода из окружения партизанила и была в подполье в Смоленске. Серпилин сообщает Тане о гибели Синцова. Накануне отъезда сын просит его разрешения перевезти в Москву из Читы жену и дочь. Серпилин соглашается и, в свою очередь, велит сыну подать рапорт об отправке на фронт.

Проводив Серпилина, подполковник Павел Артемьев возвращается в Генштаб и узнает, что его разыскивает женщина по фамилии Овсянникова. Надеясь получить сведения о сестре Маше, Артемьев едет по указанному в записке адресу, в дом, где до войны жила женщина, которую он любил, однако сумел забыть, когда Надя вышла замуж за другого.

…Война началась для Артемьева под Москвой, где он командовал полком, а до этого он с 1939 г. служил в Забайкалье. В Генштаб Артемьев попал после тяжёлого ранения в ногу. Последствия этого ранения все ещё дают о себе знать, однако он, тяготясь своей адъютантской службой, мечтает поскорее вернуться на фронт.

Таня сообщает Артемьеву подробности смерти его сестры, о гибели которой он узнал ещё год назад, хотя не переставал надеяться на ошибочность этих сведений. Таня и Маша воевали в одном партизанском отряде и были подругами. Они сблизились ещё сильнее, когда выяснилось, что Машин муж Иван Синцов вынес Таню из окружения. Маша пошла на явку, однако в Смоленске так и не появилась; позже партизаны узнали о её расстреле. Таня также сообщает о смерти Синцова, которого Артемьев давно пытается разыскать. Потрясённый рассказом Тани, Артемьев решает помочь ей: обеспечить продуктами, попытаться достать билеты до Ташкента, где живут в эвакуации Танины родители. Выходя из дома, Артемьев встречает успевшую уже овдоветь Надю, а вернувшись в Генштаб, в очередной раз просит об отправке на фронт. Получив разрешение и надеясь на должность начальника штаба или командира полка, Артемьев продолжает заботиться о Тане: отдаёт ей Машины наряды, которые можно будет обменять на еду, организует переговоры с Ташкентом, — Таня узнает о смерти отца и гибели брата и о том, что её муж Николай Колчин находится в тылу. Артемьев отвозит Таню на вокзал, и, расставаясь с ним, она вдруг начинает чувствовать к этому одинокому, рвущемуся на фронт человеку нечто большее, чем просто благодарность. А он, удивившись этой внезапной перемене, задумывается над тем, что ещё раз, бессмысленно и неудержимо, пронеслось его собственное счастье, которое он опять не узнал и принял за чужое. И с этими мыслями Артемьев звонит Наде.

…Синцов был ранен через неделю после Малинина. Ещё в госпитале он начал наводить справки о Маше, Малинине и Артемьеве, но так ничего и не узнал. Выписавшись, он поступил в школу младших лейтенантов, воевал в нескольких дивизиях, в том числе в Сталинграде, вступил заново в партию и после очередного ранения получил должность комбата в 111-й дивизии, вскоре после того, как из неё ушёл Серпилин.

Синцов приходит в дивизию перед самым началом наступления. Вскоре его вызывает к себе комиссар полка Левашов и знакомит с журналистами из Москвы, в одном из которых Синцов узнает Люсина. В ходе боя Синцов получает ранение, однако комдив Кузьмич заступается за него перед командиром полка, и Синцов остаётся на передовой.

Продолжая думать об Артемьеве, Таня приезжает в Ташкент. На вокзале её встречает муж, с которым Таня фактически разошлась ещё до войны. Считая Таню погибшей, он женился на другой, и этот брак обеспечил Колчину броню. Прямо с вокзала Таня идёт к матери на завод и там знакомится с парторгом Алексеем Денисовичем Малининым. После своего ранения Малинин девять месяцев провёл в госпиталях и перенёс три операции, однако его здоровье подорвано окончательно и о возвращении на фронт, о чем так мечтает Малинин, не может быть и речи. Малинин принимает в Тане живейшее участие, оказывает помощь её матери и, вызвав к себе Колчина, добивается его отправки на фронт. Вскоре Тане приходит вызов от Серпилина, и она уезжает. Придя к Серпилину на приём, Таня встречает там Артемьева и понимает, что ничего, кроме дружеских чувств, тот к ней не испытывает. Серпилин довершает разгром, сообщив, что через неделю, после того как Артемьев в должности помощника начальника оперативного отдела прибыл на фронт, к нему под видом жены прилетела «одна нахальная бабёнка из Москвы», и от гнева начальства Артемьева спасло только то, что он, по мнению Серпилина, образцовый офицер. Поняв, что это была Надя, Таня ставит крест на своём увлечении и отправляется на работу в санчасть. В первый же день она едет принимать лагерь наших военнопленных и неожиданно сталкивается там с Синцовым, который участвовал в освобождении этого концлагеря, а теперь разыскивает своего лейтенанта. Рассказ о Машиной гибели не становится для Синцова новостью: он уже обо всем знает от Артемьева, прочитавшего в «Красной звезде» заметку о комбате — бывшем журналисте, и разыскавшего шурина. Вернувшись в батальон, Синцов застаёт приехавшего ночевать к нему Артемьева. Признавая, что Таня отличная женщина, на каких надо жениться, если не быть дураком, Павел рассказывает о неожиданном приезде к нему на фронт Нади и о том, что эта женщина, которую он когда-то любил, снова принадлежит ему и буквально домогается стать его женой. Однако Синцов, со школьной скамьи питающий к Наде антипатию, видит в её действиях расчёт: тридцатилетний Артемьев уже стал полковником, а если не убьют, может стать и генералом.

Вскоре у Кузьмича открывается старая рана, и командарм Батюк настаивает на его смещении со 111-й дивизии. В связи с этим Бережной просит члена военного совета Захарова не отстранять старика хотя бы до конца операции и дать ему заместителя по строевой. Так в 111-ю приходит Артемьев. Приехав к Кузьмичу с инспекционной. поездкой, Серпилин просит передать привет Синцову, о воскрешении которого из мёртвых он узнал накануне. А через несколько дней в связи с соединением с 62-й армией Синцову дают капитана. Вернувшись из города, Синцов застаёт у себя Таню. Ее прикомандировали к захваченному немецкому госпиталю, и она ищет солдат для охраны.

Артемьеву удаётся быстро найти общий язык с Кузьмичом; несколько дней он интенсивно работает, участвуя в завершении разгрома VI немецкой армии. Внезапно его вызывают к комдиву, и там Артемьев становится свидетелем триумфа своего шурина: Синцов захватил в плен немецкого генерала, командира дивизии. Зная о знакомстве Синцова с Серпилиным, Кузьмич велит ему лично доставить пленного в штаб армии. Однако радостный для Синцова день приносит Серпилину большое горе: приходит письмо с извещением о смерти сына, погибшего в своём первом же бою, и Серпилин осознает, что, несмотря ни на что, его любовь к Вадиму не умерла. Тем временем из штаба фронта поступает известие о капитуляции Паулюса.

В качестве награды за работу в немецком госпитале Таня просит своего начальника дать ей возможность повидаться с Синцовым. Встретившийся по дороге Левашов провожает её в полк. Пользуясь деликатностью Ильина и Завалишина, Таня и Синцов проводят вместе ночь. Вскоре военный совет принимает решение развить успех и провести наступление, в ходе которого погибает Левашов, а Синцову отрывает пальцы на покалеченной когда-то руке. Сдав Ильину батальон, Синцов уезжает в медсанбат.

После победы под Сталинградом Серпилина вызывают в Москву, и Сталин предлагает ему сменить Батюка на должности командарма. Серпилин знакомится с вдовой сына и маленькой внучкой; сноха производит на него самое благоприятное впечатление. Вернувшись да фронт, Серпилин заезжает в госпиталь к Синцову и говорит, что его рапорт с просьбой оставить в армии будет рассмотрен новым командиром 111-й дивизии, — на эту должность недавно утверждён Артемьев.

Книга третья. Последнее лето

За несколько месяцев до начала Белорусской наступательной операции, весной 1944 г., командарм Серпилин с сотрясением мозга и переломом ключицы попадает в госпиталь, а оттуда в военный санаторий. Его лечащим врачом становится Ольга Ивановна Баранова. Во время их встречи в декабре 1941 г. Серпилин утаил от Барановой обстоятельства смерти её мужа, однако она все-таки узнала правду от комиссара Шмакова. Поступок Серпилина заставил Баранову много думать о нем, и когда Серпилин попал в Архангельское, Баранова вызвалась быть его лечащим врачом, чтобы ближе узнать этого человека.

Тем временем член военного совета Львов, вызвав к себе Захарова, ставит вопрос о снятии Серпилина с занимаемой должности, мотивируя это тем, что готовящаяся к наступлению армия долгое время находится без командующего.

В полк к Ильину приезжает Синцов. После ранения, с трудом отбившись от белого билета, он попал на работу в оперативный отдел штаба армии, и теперешний его визит связан с проверкой положения дел в дивизии. Надеясь на скорую вакансию, Ильин предлагает Синцову должность начальника штаба, и тот обещает переговорить с Артемьевым. Синцову остаётся съездить ещё в один полк, когда звонит Артемьев и, сказав, что Синцова вызывают в штаб армии, зовёт его к себе. Синцов рассказывает о предложении Ильина, однако Артемьев не хочет разводить семейственность и советует Синцову поговорить о возвращении в строй с Серпилиным. И Артемьев, и Синцов понимают, что наступление не за горами, в ближайших планах войны — освобождение всей Белоруссии, а значит, и Гродно. Артемьев надеется, что, когда выяснится судьба матери и племянницы, ему самому удастся вырваться хоть на сутки в Москву, к Наде. Он не видел жену более полугода, однако, несмотря на все просьбы, запрещает ей приезжать на фронт, так как в последний свой приезд, перед Курской дугой, Надя сильно подпортила мужнюю репутацию; Серпилин тогда едва не снял его с дивизии. Артемьев рассказывает Синцову, что с начальником штаба Бойко, исполняющим в отсутствие Серпилина обязанности командарма, ему работается гораздо лучше, чем с Серпилиным, и что у него как у комдива есть свои трудности, поскольку оба его предшественника находятся здесь же, в армии, и часто заезжают в свою бывшую дивизию, что даёт многим недоброжелателям молодого Артемьева повод сравнивать его с Серпилиным и Кузьмичом в пользу последних. И неожиданно, вспомнив о жене, Артемьев говорит Синцову, как плохо жить на войне, имея ненадёжный тыл. Узнав по телефону, что Синцову предстоит поездка в Москву, Павел передаёт письмо для Нади. Приехав к Захарову, Синцов получает от него и начштаба Бойко письма для Серпилина с просьбой о скорейшем возвращении на фронт.

В Москве Синцов сразу же идёт на телеграф давать «молнию» в Ташкент: ещё в марте он отправил Таню домой рожать, но уже долгое время не имеет сведений ни о ней, ни о дочке. Отправив телеграмму, Синцов едет к Серпилину, и тот обещает, что к началу боев Синцов вновь попадёт в строй. От командарма Синцов отправляется к Наде в гости. Надя начинает расспрашивать о мельчайших подробностях, касающихся Павла, и жалуется, что муж не разрешает ей приехать на фронт, а вскоре Синцов становится невольным свидетелем выяснения отношений между Надей и её любовником и даже участвует в изгнании последнего из квартиры. Оправдываясь, Надя говорит, что очень любит Павла, но жить без мужчины не в состоянии. Распрощавшись с Надей и пообещав ничего не говорить Павлу, Синцов идёт на телеграф и получает телеграмму от Таниной мамы, где сказано, что его новорождённая дочь скончалась, а Таня вылетела в армию. Узнав эти безрадостные новости, Синцов едет к Серпилину в санаторий, и тот предлагает пойти к нему в адъютанты вместо Евстигнеева, женившегося на вдове Вадима. Вскоре Серпилин проходит медицинскую комиссию; перед отъездом на фронт он делает Барановой предложение и получает её согласие выйти за него замуж по окончании войны. Встречающий Серпилина Захаров сообщает, что новым командующим их фронта назначен Батюк.

В канун наступления Синцов получает отпуск для свидания с женой. Таня рассказывает об их умершей дочери, о смерти своего бывшего мужа Николая и «старого парторга» с завода; она не называет фамилию, и Синцов так и не узнает, что это умер Малинин. Он видит, что Таню что-то гнетёт, но думает, что это связано с их дочкой. Однако у Тани есть ещё одна беда, о которой Синцов пока не знает: бывший командир её партизанской бригады сообщил Тане, что Маша — сестра Артемьева и первая жена Синцова, — возможно, все ещё жива, так как выяснилось, что вместо расстрела её угнали в Германию. Ничего не сказав Синцову, Таня решает расстаться с ним.

Согласно планам Батюка, армия Серпилина должна стать движущей силой предстоящего наступления. Под командованием Серпилина оказываются тринадцать дивизий; 111-ю выводят в тыл, к недовольству комдива Артемьева и его начштаба Туманяна. Серпилин же планирует использовать их только при взятии Могилева. Размышляя об Артемьеве, в котором он видит опыт, соединённый с молодостью, Серпилин ставит в заслугу комдиву и то, что он не любит мельтешить перед начальством, даже перед недавно приезжавшим в армию Жуковым, у которого, как вспомнил сам маршал, Артемьев служил в 1939 г. на Халхин-Голе.

Двадцать третьего июня начинается операция «Багратион». Серпилин временно забирает у Артемьева полк Ильина и передаёт его наступающей «подвижной группе», перед которой поставлена задача закрыть противнику выход из Могилева; в случае неудачи в бой вступит 111-я дивизия, перекрывшая стратегически важные Минское и Бобруйское шоссе. Артемьев рвётся в бой, считая, что вместе с «подвижной группой» сможет взять Могилев, однако Серпилин находит это нецелесообразным, так как кольцо вокруг города уже замкнулось и немцы все равно бессильны вырваться. Взяв Могилев, он получает приказ о наступлении на Минск.

…Таня пишет Синцову, что они должны расстаться, потому что жива Маша, однако начавшееся наступление лишает Таню возможности передать это письмо: её переводят поближе к фронту следить за доставкой раненых в госпитали. 3 июля Таня встречает «виллис» Серпилина, и командарм говорит, что с окончанием операции пошлёт Синцова на передовую; пользуясь случаем, Таня рассказывает Синцову о Маше. В этот же день она получает ранение и просит подругу передать Синцову ставшее бесполезным письмо. Таню отправляют во фронтовой госпиталь, и по дороге она узнает о гибели Серпилина — он был смертельно ранен осколком снаряда; Синцов, как и в 1941-м, привёз его в госпиталь, но на операционный стол командарма положили уже мёртвым.

По согласованию со Сталиным Серпилина, так и не узнавшего о присвоении ему звания генерал-полковника, хоронят на Новодевичьем кладбище, рядом с Валентиной Егоровной. Захаров, знающий от Серпилина о Барановой, решает вернуть ей её письма командарму. Проводив до аэродрома гроб с телом Серпилина, Синцов заезжает в госпиталь, где узнает о Танином ранении и получает её письмо. Из госпиталя он является к новому командарму Бойко, и тот назначает Синцова начальником штаба к Ильину. Это не единственная перемена в дивизии — её командиром стал Туманян, а Артемьева, после взятия Могилева получившего звание генерал-майора, Бойко забирает к себе начальником штаба армии. Придя в оперативный отдел знакомиться с новыми подчинёнными, Артемьев узнает от Синцова, что Маша, возможно, жива. Ошеломлённый этим известием, Павел говорит, что войска соседа уже подходят к Гродно, где в начале войны остались его мать и племянница, и если они живы, то все опять будут вместе.

Захаров и Бойко, вернувшись от Батюка, поминают Серпилина, — его операция завершена и армию перебрасывают на соседний фронт, в Литву.

Война застала семью Синцовых врасплох. Синцов с женой ехал в санаторий в Гурзуф, но в Симферополе на вокзале их застает известие, что началась война. Их жизнь поделилась на две части – на мирную и военную. Все осложнялось тем, что в Гродно они оставили маленькую дочь с мамой Маши, а ехать до Гродно четверо суток. Маша обвиняла себя в том, что бросила дочь и не прислушалась к своей интуиции, которая ей подсказывала, что никуда ехать не нужно. Синцов уговаривает Машу ехать в Москву в надежде, что и теща с дочкой приедут туда вскоре. Но, по приезду в Москву, они так ничего и не знают о судьбе своих родных. Гродно находится недалеко от границы, и добраться туда практически невозможно.

Синцов едет в Политуправление фронта (в Могилев), а Маша остается в Москве. По дороге Синцов попадает под бомбежки, видит, как люди умирают на каждом шагу, по неосторожности убивает сумасшедшего красноармейца, желая ему помочь, идет с пограничником в Могилев, ночует в лесу, долго идет пешком, знакомится с полковником, который довозит его на своей машине до Орши. В Могилеве он берет фронтовые газеты и едет их распространять вместе с Люсиным. По дороге они видят неравный бой в небе своих летчиков и немцев, пытаются найти и спасти пилотов. Синцов находит генерала Козырева, тяжело раненого и немного обезумевшего. Тот, не разобравшись, выстрелил в Синцова. Через две недели, выписавшийся из госпиталя в Дорогобуже, Синцов узнает, что в Могилеве нет редакции газеты, и решает не возвращаться без хорошего материала. Он остается в 176-й дивизии Серпилина, который попадает на фронт прямо из лагеря на Колыме, куда был сослан по обвинению в пропаганде превосходства фашистской армии.

176-я дивизия воюет за Могилев, но противник отрезает-таки три полка дивизии и уничтожает их по одному. Синцова назначают политруком в роту лейтенанта Хорышева. Серпилин решается на прорыв с 600-та оставшимися бойцами, и Синцова назначает своим адъютантом. После выхода из окружения в живых осталось сто пятьдесят человек, но на выручку приходит группа солдат-артиллеристов, вышедших из-под Бреста. Вышедших из окружения лишают оружия и отправляют в тыл, но по дороге их расстреливают немецкие танки и бронетранспортеры. Синцов попадает под обстрел и теряет сознание. Не зная, жив он или мертв, Золотарев забирает у него документы и идет за помощью, а раненый Синцов, без гимнастерки и документов, попадает в плен. Во время бомбежки ему удается сбежать, но в расположении стройбата, куда он попал, ему не верят. Синцов идет в Особый отдел. По дороге он встречает Люсина и собирается ехать с ним в Москву, но тот, узнав о пропавших документах, высаживает его.

Синцов обходными путями попадает в Москву и идет домой, надеясь застать там жену. Уставший, он засыпает на тюфяке. Именно в этот день его жена, Маша Артемьева, которая готовится к диверсионной работе в тылу у немцев, приезжает домой за вещами и видит там спящего на тюфяке мужа. Синцов детально рассказывает ей обо всем, что пережил за это время. Машу отправляют в немецкий тыл. Синцов пытается восстановить пропавшие документы. Он встречает Малинина, человека, который может похлопотать о восстановлении Синцова в партии, и идет в его коммунистический батальон, вскоре попадает на фронт.

Под Москвой идут тяжелые бои, дивизия Синцова несет потери и отступает. Малинин с Синцовым сдерживают немецкие танки и пехоту и удерживают высоту. В кровопролитном бою Малинина ранили в живот. Серпилин возглавляет дивизию убитого Орлова и двигается вперед. Синцов становится командиром взвода.

Сочинения

В конце 50-х — начале 60-х годов прошлого века тема Великой Отечественной войны в советской литературе получила новое развитие: в книгах В. Быкова, В. Гроссмана, К. Симонова она показана не с «парадной» стороны, а как очень тяжкое испытание. Эти писатели повествуют в своих произведениях о жизни человека на войне и о тех внутренних противоречиях, которые ощущает всякий, кто оказывается, вольно или невольно, втянутым в военные события.

В романе К. Симонова «Живые и мёртвые» присутствует огромное количество действующих лиц. Обращают на себя внимание такие особенности, как репортёрская точность изложения, «панорамность» описания событий войны, сложные и запутанные пути каждого из героев (судьбы многих из них так и остаются неизвестными для читателя). При этом Симонов уделяет большое внимание раскрытию характеров.

Ещё один отличительный признак романа «Живые и мёртвые» — его документальность. Представленная в книге точка зрения на войну принадлежит не просто писателю-корреспонденту: в лице Симонова мы видим достаточно серьёзного военного историка.

В образе Синцова, одного из главных героев произведения, узнаётся фигура самого автора. Он так же, как и Симонов в своё время, находится в должности военного корреспондента и направляется на самые «огневые» участки фронта, где имеет возможность своими глазами, без прикрас и без утайки видеть всю страшную правду войны.

Именно от лица Синцова Симонов, размышляя о войне, задаёт в своём романе главные вопросы. Одновременно он приоткрывает нам ранее неизвестные страницы истории. Так, например, мы узнаём, что «внезапность», с которой фашистская Германия напала на Советский Союз, была лишь кажущейся: «Что за внезапность? Как могли не заметить скопления фашистских армий у своих границ?». Становится понятным, что огромные по своей численности потери в первые же дни и даже часы войны можно было предотвратить: «Где русские истребители, почему штурмовики идут без прикрытия? ».

Книга Симонова интересна также и тем, что в ней в полный рост выведена фигура командира, трагическая судьба которого была повторена многими тысячами столь же опытных, умелых и твёрдо придерживавшихся своих принципов людей. Таким в романе предстаёт генерал Фёдор Фёдорович Серпилин.

В нём мы видим талантливого полководца и образцового командира, который бережёт солдат, прекрасно понимает военную обстановку, грамотно и уверенно проводит боевые действия. И тем не менее в его адрес звучат нелепые обвинения со стороны «экспертов» из НКВД, которые всю войну просидели в тылу. Серпилин лишается всех орденов, званий и получает десять лет лагерей.

Горькую правду войны мы узнаём и из письма Серпилина Сталину в защиту своего арестованного ранее товарища, комкора Гринько. В этом письме, как мне кажется, отражена типичная для того времени наивность представлений как о личности Сталина, так и о проводимой им политике. Ведь за собирательными образами Серпилина, Гринько, Талызина стоят реальные люди, преданные стране командиры, рассуждавшие точно так же.

Люди, по вине которых были исковерканы судьбы талантливейших командиров, представлены в книге Симонова в лице члена Военного Совета Генштаба Львова, отличающегося фанатической приверженностью официальной идеологии.

Конечно, даже несмотря на политическую «оттепель», Симонов не имел возможности написать всю правду о войне. Однако он положил этому начало. И сегодня мы, читатели XXI века, благодарны писателю за его стремление рассказать нам о том, как же всё было на самом деле.

Оценил книгу

От границы мы Землю вертели назад -
Было дело, сначала....
В. Высоцкий

Давно давно планировала я прочитать всю трилогию К. Симонова, но было некоторое опасение, что, во-первых, она может быть слишком напичкана идеологией, во-вторых, в силу большого количества военных действий, вернее полностью посвящена им, быть трудно читаемой и усвояемой.

Но все эти опасения оказались напрасными и рассеялись как дым буквально с первых строк. Чтение захватило и повлекло за собой с юга, откуда возвращается главный герой политрук Синцов с женой из отпуска, к западным границам нашей необъятной Родины.

Всегда читая книги о Великой Отечественной войне, я мысленно постоянно задаю себе вопрос: Как смогли люди тогда выстоять и победить? и Что я делала бы на их месте (хватило ли бы сил, мужества, отваги у нас, живущих сейчас) ? И читая такие книги, я пытаюсь найти ответы по крайней мере на первый вопрос.

Так как К. Симонов сам был военным корреспондентом на войне и многое наблюдал воочию, он старается дать здесь правдоподобную картину трагедии страны и каждого человека в отдельности, когда люди в одночасье были разлучены со своими родными и близкими, порой оставаясь в неведении их судеб до конца войны, а может, и уже навсегда.

Стремясь к максимальной достоверности, автор не скрывает того, во что вылились первые часы, дни и месяцы войны. Когда немецкое нападение застало врасплох нашу страну и позволило вражеским войскам дойти до самой Москвы. Всеобщая паника, неверие, что так может быть, уверенность, что все это закончится в максимально короткие сроки, что руководство страны и армии не оставят своих людей была слишком сильна. А вместе с тем первые лица государства, армейская верхушка и сами были растеряны и находились в то время в состоянии временной прострации, о чем, например, свидетельствует отсутствие выступления Сталина в связи с началом войны, которого так ждали люди и которое случилось только 3 июля 1941 года.

Рассказывая о первых самых тяжелых месяцах отступления, когда отдавали наши пяди и крохи , К. Симонова отлично живописует всю драматичность сложившегося положения, рассказывая и об окружениях, когда только выйдя из одного люди снова оказывались во втором и третьем, и о пораженческих настроениях, приспособленцах, политработниках, которые также были разные, от одержимых происками врага во всем и всех до адекватных людей, отдающих себе отчет в том, что происходит и почему, и отсутствии в достаточном количестве вооружения, да и о том, что качество его сильно проигрывало вражескому (например, один из героев романа сокрушается по поводу легкоуязвимой брони наших танков, которые были в армии на начало войны или наши самолеты в то время).

В такой неразберихе, отчаянии и ненависти к врагу фронт осенью 1941 года подходит к Москве, где и произойдет первая победа, где укрепится народная вера в ПОБЕДУ и окончательный разгром фашизма, люди почувствуют свою нарастающую силу и мощь.

Всеми дорогами войны идем мы вместе с политруком Синцовым , переживаем все перипетии, принимаем первый бой, командование и ответственность за людей на себя, выходим из окружения, теряем близких, ополченцев и в ходе ранения все документы, в том числе и партийный билет, что в условиях войны равносильно катастрофе и может караться как предательство. И в этой истории нашли отражение судьбы многих и многих людей, когда пришлось заново доказывать всем вокруг, чего ты стОишь и честно вернуть себе не только доброе имя, но и партийный билет, наличие которого людьми того времени воспринималось совершенно по другому. Принадлежностью к партии гордились, звание коммуниста было не только почетным, но и обязывающим ко многому.

В контекст романа отлично вплетены важные исторические моменты того периода. Например, упомянутое выше выступление Сталина 3 июля, военный парад на Красной площади 7 ноября 1941 года, печально известный приказ №270 за подписью Сталина «Об ответственности военнослужащих за сдачу в плен и оставление врагу оружия».

Получившие в книге отражение важные моменты, присутствие исторических лиц(Сталин, которого автор стремится изобразить максимально достоверно и объективно), стремление автора объективно показать происходящее, не умаляя заслуг, но и не приукрашивая действительность, придают роману мощь, размах и достоверность. При этом он настолько интересный и написан таким отличным языком, что совершенно не возникает отторжения, даже когда речь идет о собственно военных операциях.
Роман дарит надежду, но одновременно и показывает, что это важный, пока только первый шаг на пути к Победе.....

Оценил книгу

Мы не дрогнем в бою за столицу свою,
Нам родная Москва дорога.
Нерушимой стеной, обороной стальной
Разгромим, уничтожим врага!

Осторожно, в тексте содержатся неумеренные дозы строго оправданного пафоса. Да, возможно я покажусь вам тем самым персонажем Света в августе Фолкнера, который все время представлял скачущую конницу времен их Гражданской войны, но это не так важно.

Мы привыкли к мысли, что мы победили в той войне. Эта победа, столь выстраданная для самих участников войны, для нас просто данность. Мы смотрим с перспективы мая 1945, и это естественно. Но попробуйте посмотреть на нее с точки зрения июня 1941. Фашисты к этому моменту победили всех своих соперников на континенте, кроме Англии. В каждой кампании сопротивление противника было довольно быстро подавлено, а государства, как правило, коллапсировали. Мы же хоть и храбрились, но пока имели пусть и не прямой, но тоже опыт поражения в борьбе с фашистами (Гражданская война в Испании).

Поэтому основным вопросом навсегда останется – почему же мы не проиграли? Все до нас проигрывали, нас тоже так расколошматили в приграничных сражениях, что только рожки да ножки остались, а мы не проиграли. Где же секрет? В чем та самая военная тайна, которую в Советской стране знал каждый Мальчиш, а мы теперь утратили?

Вот на этот вопрос и пытается ответить в своей книге Константин Симонов. Книга знаковая, она имела большой общественный резонанс. В чем-то она схожа с Судьбой человека, она представляет из себя вполне очевидный симптом психологического принятия уже свершившегося. Шолохов принимал в общественное сознание пленных, Симонов несколько безличнее, но шире – сами поражения первых месяцев войны.

Симонов считает, что мы не проиграли из-за людей, наших с вами людей. Но не в том плане, что мы особенный народ. Просто в его трактовке злость перековала людей. Злость и ненависть. И в начале были люди, которые действовали умело, сохраняли воинские части, выводили людей из окружений, но их было недостаточно для коренного перелома. В белоснежных полях под Москвой накопилась критическая масса, и мы сумели не позволить противнику выиграть войну (но он еще ее не проиграл, проиграет только через год, в ноябре 1942, когда наступающие под Сталинградом советские фронты соединятся у Калача-на-Дону).

Но мне такая трактовка не кажется убедительной. Сколько не читаешь, сколько не думаешь, все время кажется, что выиграли только благодаря истовой вере в себя. Люди, несмотря ни на что, продолжали верить в то, что мы победим. Даже когда все было катастрофически ужасно, когда эта вера была совершенно не оправдана, люди продолжали считать, что наша возьмет. И взяла. У самого Симонова таков и Синцов, и Серпилин, и старый московский рабочий Зосима, и старый большевик Малинин. И многие другие.

Трудно представить себе мысли тех людей. Враг гнал нас от границы до Смоленска, и только здесь фронт вроде бы стабилизировался. Мы даже провели первую полууспешную наступательную операцию под Ельней, которой так гордились. А в начале октября враг опять прорвал фронт и попер на Москву со страшной силой. Сухой эвфемизм сводки («Положение на Западном фронте ухудшилось»), московская паника 17 октября 1941 – симптомы растерянности. Счастье, что она быстра схлынула.

И во всем этом, как в гигантских жерновах, застрял и был почти растерт в пыль Синцов, главный герой первого тома (хотя и здесь Серпилин то и дело затмевает его). То он мечется по ближним тылам в поисках своей армейской газеты, то выходит из окружения, то попадает в другое. Случайный осколок лишает его сознания и, опосредовано, документов, так что Москву осенью он защищает уже как рядовой боец, а не политрук. И с этой перспективы Симонову удалось показать многое. И ту самую панику середины октября, и строительство оборонительных сооружений на улицах, и добровольцев.

Я как-то подзабыл, что в книге столько страниц посвящено Битве за Москву. В память в прошлые прочтения запали эпизоды самого начала войны, все эти обидные, горькие поражения, обходы и окружения. Один такой эпизод вынесен на лаконичную и потрясающую обложку издания 1976 года. Ты, вместе с героями, задыхаешься от бессильной ярости, когда враг жжет в воздухе наши устаревшие ТБ-3, один за одним.

Но в композиционном плане важнейшими в книге являются именно эти главы про все более уплотняющуюся оборону под Москвой. Этот восхитительный в своей прозрачности момент, когда Синцов и напарник с пулеметом сидели в недостроенной трубе кирпичного завода, чуть ли не центральный в романе. Ведь именно здесь немцы дают осечку. Их превосходство во взаимодействии, их владение инициативой и умение создать локальное преимущество в технике не выручают их. Симонов использует метафору сжатой пружины, пожалуй, она верна. А потом пружина распрямилась, и мы впервые погнали немцев. Довольно топорно, еще неумело, не так изящно и легко, как они били нас все лето, но погнали и заметно отогнали. Нет, та жажда мести, которой пылают герои книги, еще не удовлетворена. До нее, до парадов пленных, до осознания неизбежности нашей победы еще далеко. Враг еще выйдет к Сталинграду следующим летом, заставив нас, словами Высоцкого, отталкиваться ногами от Урала, чтобы закрутить Землю в обратном направлении. Но, словами Шолохова, сделали мы уже первые тяжелые шаги на Запад, такие тяжелые, что услышали и наши живые, и наши мертвые.

В книге очень много верных временных маркеров, она может служить своеобразным ликбезом по начальному периоду войны. Тут тебе и речь Сталина 3 июля, и его же выступления 6 ноября на станции Маяковская и на знаменитом параде 7 ноября, вплетенные в повествование через свидетельства героев. Сталина в книге, кстати, достаточно, и он довольно живой. Симонов не боялся вспоминать его, не хотел вычеркнуть ни ошибок его, ни заслуг. От этого книга сильно выигрывает.

Но не только в Сталине дело. Тут и быт, подзабытый нами. Если бы у нас в стране была бы больше развита тяга к рефлексии, то уместно бы смотрелся путеводитель по книге – какой пикап имеет в виду Синцов, как выглядели серые плащи милиционеров, как закладывать бумажную газету и др. И не забыть еще про нематериальные ощущения. Вот метро, в котором устраивают бомбоубежища и торжественные мероприятия. Ему всего-то 6 лет, и то первой ветке, второй и того меньше. Это что-то сверхновое, только появившееся. Представляете ли вы метро таким?

Нам трудно понять весь этот пафос с восстановлением Синцова в партии после утери партбилета. Для нас это слишком выспренне. Но не для тех людей, которые искренне строили лучшее общество на Земле, для них партия была не просто социальным лифтом, а тем самым орденом меченосцев, о котором говорил когда-то Сталин. И это Симонов смог схватить.

Как же хороша его проза! Он из той плеяды поэтов, которые великолепно владеют прозаическим языком. Роман читается стремительно, на одном дыхании. Импонирует мне Симонов, это правда. Посмотрите старую запись из студии Останкино, где он встречается со зрителями, запись есть в интернете. Почувствуйте эту силу, эти стихи. Он будет читать именно те стихи, которые я люблю, горькие стихи первого периода войны, когда мы верили в себя, но видели только поражения. Даже метафоры говорят сами за себя – осажденную Одессу он сравнивает с Мадридом, который был взят фашистами несмотря ни на какие ¡No pasaran! Хорошо, что наш вариант заклинания против фашистов, сдобренный непечатными словами, сработал.

Звучание слов «каторга», «каторжане». – Сталинский указ о введении каторги и виселицы. – Победы фронта пригоняли пополнения. – Каторжный лагпункт на 17-й шахте Воркуты. – Сверхрежим. – Сравнить с сахалинской каторгой при Чехове. – Другие такие лагпункты. – Гнев читателей на автора. – Три комсомолки-лётчицы. – Женщины, сходившиеся с оккупантами. – Как сажали мелкоту. – Школьные учителя на оккупированной территории. – Оборот властей с патриотизмом в советско-германскую войну. – Откуда столько предателей? – Определяет ли бытие сознание? – Кем это допущены ошибки ? – И что считать ошибками. – Почему так многие были рады приходу немцев? – Раскрытие винницких могил. – Больно ли тем, кого мы топчем? – Где же ваше Учение? – Кому не хватало воздуха. – Чета Броневицких. – Как это воспринималось юностью. – И в 30-е годы далеко не все восхищались. – В советской печатной лжи не различить оттенков. – Броневицкий – бургомистр, и что он должен был увидеть. – Ясность понимания у довоенной деревни. – Каковы были к войне народные чувства и как погублены. – Исход населения с разбитым врагом. – Власовцы от отчаяния. – Власовцы от горения сердца. – Что знали эти люди в 1941 году. – Повторить приём самого большевизма. – Паралич и распад коммунистической власти в 1941. – Котлы, котлы. – Майор Кононов и его полк. – «Превратить войну в гражданскую». – Народное движение в Локте Брянском, его программа. – На Дону. – Ленинградские студенты. – От прихода иностранной армии ждали только свержения режима. – А Западу нужна была своя свобода, а не наша. – Наш порыв к освобождению и немецкая колониальная тупость. – Истинное движение низов. – Изменили родине – коммунистические верхи. – В союзе с немцами прежде был Ленин.

Смягчение каторжного режима в 1946–47 по хозяйственным потребностям. – Создание Особых лагерей с 1948 года. – Перечень их. – Отбор в них по статьям. – Нуждаются ли советские в определении каторги?

Революция бывает торопливо-великодушна. Она от многого спешит отказаться. Например, от слова каторга . А это – хорошее, тяжёлое слово, это не какой-нибудь недоносок ДОПР, не скользящее ИТЛ. Слово «каторга» опускается с судейского помоста как чуть осекшаяся гильотина и ещё в зале суда перебивает осуждённому хребет, перешибает ему всякую надежду. Слово «каторжане» такое страшное, что другие арестанты, не каторжане, думают между собой: вот уж где, наверное, палачи! (Это – трусливое и спасительное свойство человека: представлять себя ещё не самым плохим и не в самом плохом положении. На каторжанах номера ! – ну, значит, отъявленные! На нас-то с вами не навесят же!.. Подождите, навесят!)

Сталин очень любил старые слова, он помнил, что на них государства могут держаться столетиями. Безо всякой пролетарской надобности он приращивал отрубленные второпях: «офицер», «генерал», «директор», «верховный». И через двадцать шесть лет после того, как Февральская революция отменила каторгу, – Сталин снова её ввёл. Это было в апреле 1943 года, когда Сталин почувствовал, что, кажется, воз его вытянул в гору. Первыми гражданскими плодами сталинградской народной победы оказались: Указ о военизации железных дорог (мальчишек и баб судить трибуналом) и, через день (17 апреля), – Указ о введении каторги и виселицы. (Виселица – тоже хорошее древнее установление, это не какой-нибудь хлопок пистолетом, виселица растягивает смерть и позволяет в деталях показать её сразу большой толпе.) Все последующие победы пригоняли на каторгу и под виселицу обречённые пополнения – сперва с Кубани и Дона, потом с левобережной Украины, из-под Курска, Орла, Смоленска. Вслед за армией шли трибуналы, одних публично вешали тут же, других отсылали в новосозданные каторжные лагпункты.

Самый первый такой был, очевидно, – на 17-й шахте Воркуты (вскоре – и в Норильске, и в Джезказгане). Цель почти не скрывалась: каторжан предстояло умертвить. Это откровенная душегубка, но, в традиции ГУЛАГа, растянутая во времени, – чтоб обречённым мучиться дольше и перед смертью ещё поработать.

Их поселили в «палатках» семь метров на двадцать, обычных на севере. Обшитые досками и обсыпанные опилками, эти палатки становились как бы лёгкими бараками. В такую палатку полагалось 80 человек, если на вагонках, 100 – если на сплошных нарах. Каторжан селили – по двести.

Но это не было уплотнение! – это было только разумное использование жилья. Каторжанам установили двухсменный двенадцатичасовой рабочий день без выходных – поэтому всегда сотня была на работе, а сотня в бараке.

На работе их оцеплял конвой с собаками, их били кому не лень и подбодряли автоматами. По пути в зону могли по прихоти полоснуть их строй автоматной очередью – и никто не спрашивал с солдат за погибших. Изморенную колонну каторжан легко было издали отличить от простой арестантской – так потерянно, с трудом таким они брели.

Полнопротяжно отмерялись их двенадцать рабочих часов. (На ручном долблении бутового камня под полярными норильскими вьюгами они получали за полсуток – один раз 10 минут обогревалки.) И как можно несуразнее использовались двенадцать часов их отдыха . За счёт этих двенадцати часов их вели из зоны в зону, строили, обыскивали. В жилой зоне их тотчас вводили в никогда не проветриваемую палатку, без окон, – и запирали там. В зиму густел там смрадный, влажный, кислый воздух, которого и двух минут не мог выдержать непривыкший человек. Жилая зона была доступна каторжанам ещё менее, чем рабочая. Ни в уборную, ни в столовую, ни в санчасть они не допускались никогда. На всё была или параша, или кормушка. Вот какой проступила сталинская каторга 1943–44 годов: соединением худшего, что есть в лагере, с худшим, что есть в тюрьме.

Царская каторга, по свидетельству Чехова, была гораздо менее изобретательна. Из Александровской (Сахалин) тюрьмы каторжане не только могли круглосуточно выходить во двор и в уборную (парашами там даже не пользовались), но и весь день – в город! Так что подлинный смысл слова «каторга» – чтоб гребцы были к вёслам прикованы – понимал только Сталин.

На 12 часов их «отдыха» ещё приходилась утренняя и вечерняя проверка каторжан – проверка не просто счётом поголовья, как у зэков, но обстоятельная, поимённая перекличка, при которой каждый из ста каторжан дважды в сутки должен был без запинки огласить свой номер, свою постылую фамилию, имя, отчество, год и место рождения, статьи, срок, кем осуждён и конец срока; а остальные девяносто девять должны были дважды в сутки всё это слушать и терзаться. На эти же 12 часов приходились и две раздачи пищи: через кормушку раздавались миски и через кормушку собирались. Никому из каторжан не разрешалось работать на кухне, никому – разносить бачки с пищей. Вся обслуга была – из блатных, и чем наглее, чем безпощаднее они обворовывали проклятых каторжан, – тем лучше жили сами, и тем больше были довольны каторжные хозяева, – здесь, как всегда за счёт Пятьдесят Восьмой, совпадали интересы НКВД и блатарей.

Но так как ведомости не должны были сохранить для истории, что каторжан морили ещё и голодом, – то по ведомостям им полагались жалкие, а тут ещё трижды разворованные добавки «горняцких» и «премблюд». И всё это долгой процедурой совершалось через кормушку – с выкликом фамилий, с обменом мисок на талоны. И когда можно было бы наконец свалиться на нары и заснуть – отпадала опять кормушка, и опять выкликались фамилии, и начиналась выдача тех же талонов на следующий день (простые зэки не возились с талонами, их получал и сдавал на кухню бригадир).

«Архипелаг ГУЛАГ» – документально-художественный роман Александра Исаевича Солженицына, повествующий о лагерях тюремного типа, на территории которых автору пришлось провести 11 лет жизни.

Реабилитированный, принятый в Союз советских писателей, одобренный самим Хрущевым, Солженицын не отрекся от своего замысла – создать правдивую хронику о ГУЛАГе, основанную на письмах, мемуарах, рассказах обитателей лагерей и собственном печальном опыте заключенного под номером Щ-854.

Писался «ГУЛАГ» тайно на протяжении 10 лет (с 1958 по 1968). Когда один из экземпляров романа попал в руки КГБ, произведение пришлось оперативно публиковать. В 1973 году первый том трилогии вышел в Париже. В этом же году советское правительство решало судьбу автора. Отправлять в лагерь Нобелевского лауреата, признанного миром писателя побоялись. Андропов подписал указ о лишении Солженицына советского гражданства и его немедленной высылке из страны.

Что за жуткую историю поведал советский писатель миру? Он рассказал лишь правду.

ГУЛАГ, или Главное управление лагерей и мест заключения, был печально знаменит на территории Советского Союза в 30-50-е годы ХХ века. Его кровавая слава до сих пор гремит эхом железных кандалов в ушах потомков и является темным пятном в истории нашего отечества.

Александр Исаевич Солженицын знал о ГУЛАГе не понаслышке. Долгих 11 лет он провел в лагерях этой «дивной» страны, как с горькой иронией называл ее писатель. «Свои одиннадцать лет, проведенные там, усвоив не как позор, не как проклятый сон, но почти полюбив тот уродливый мир, а теперь еще, по счастливому обороту, став доверенным многих его рассказов и писем…»

В этой книге, составленной из писем, воспоминаний, рассказов, нет вымышленных лиц. Все люди и места названы своими именами, некоторые обозначены лишь инициалами.

Знаменитый остров Колыму Солженицын называет «полюсом лютости» ГУЛАГа. Большинство ничего не знает о чудо-Архипелаге, некоторые имеют лишь смутное представление о нем, побывавшие там знают все, но они молчат, словно пребывание в лагерях навсегда лишило их дара речи. Только спустя десятилетия эти калеки заговорили. Они вышли из своих убежищ, приплыли из-за океана, выбрались из тюремных камер, восстали из могил, чтобы рассказать страшную историю под названием «ГУЛАГ».

Как попадают на Архипелаг? Ни в Совтуристе, ни в Интуристе туда нельзя приобрести билет. Если хотите управлять Архипелагом, путевку на него можно получить по окончании училища НКВД. Если хотите охранять Архипелаг – горящие туры предлагает отечественный военкомат. Если хотите умереть на Архипелаге – ничего не делайте. Ждите. За вами придут.

Все заключенные ГУЛАГа прошли через обязательную процедуру – арест. Традиционный вид ареста – ночной. Грубый стук в дверь, полусонные домочадцы и растерянный обвиняемый, еще не достегнувший брюк. Все происходит быстро: «Ни соседние дома, ни городские улицы не видят, скольких увезли за ночь. Напугав самых ближних соседей, они для дальних не событие. Их как бы и не было». А на утро по тому самому асфальту, по которому ночью вели обреченных, с лозунгами и песнями пройдет ничего не подозревающее молодое советское племя».

Близкое знакомство с Родиной
Солженицын не узнал парализующей притягательности ночного ареста, его задержали во время службы на фронте. Еще утром он был капитаном роты, а вечером лежал в заплеванном душном карцере, в котором с трудом помещались три человека. Солженицын был четвертым.

Карцер стал первым пристанищем осужденного Солженицына. За 11 лет ему довелось пересидеть во многих камерах. Вот, например, вшиво-клопяная кутузка в КПЗ без нар, без вентиляции, без отопления. А вот одиночка Архангельской тюрьмы, где окна вымазаны бардовым суриком, чтобы в камеру попадал только кровавый свет. А вот милое пристанище в Чойбалсане – четырнадцать взрослых человек на шести квадратных местах месяцами сидят на грязном полу и меняют ноги по команде, а с потолка свисает 20-ваттная лампочка, которая не гаснет никогда.

За каждой камерой следовала новая, и не было им конца, и не было надежды на освобождение. В ГУЛАГ попадали по знаменитой 58-й статье, состоявшей всего из четырех пунктов, каждый из которых осуждал человека на 10, 15, 20 или 25 лет. По окончании срока наступала ссылка или освобождение. Последнее практиковалось крайне редко – как правило, осужденный становился «повторником». И снова начинались камеры и сроки, длившиеся десятилетия.

Апелляция? Суд? Извольте! Все дела попадали под так называемую «внесудебную расправу» – очень удобный термин, придуманный в ЧК. Суды не упразднили. Они по-прежнему наказывали, казнили, но внесудебная расправа шла обособленно. По статистике, составленной многим позже, только в двадцати губерниях России ЧК расстреляла 8 389 человек, раскрыла 412 контрреволюционных организаций (авт.: «фантастическая цифра, зная всегдашнюю неспособность нашу к организации»), арестовала – 87 тысяч человек (авт.: эта цифра, из скромности составителя статистики, изрядно занижена). И это без числа официально расстрелянных, рассекреченных и осужденных!

Среди обитателей ГУЛАГа ходила легенда о «райских островах», где текут молочные реки, кормят досыта, стелют мягко, и работа там только умственная. Туда отправляют заключенных «особенных» профессий. Александру Исаевичу посчастливилось интуитивно соврать, что он, дескать, ядерный физик. Эта никем не подтвержденная легенда спасла ему жизнь и открыла дорогу в «шарашки».

Когда появились лагеря? В темные 30-е? В военные 40-е? Би-Би-Си сообщило человечеству страшную истину – лагеря существовали уже в 1921-м! «Неужели так рано?» – изумлялась общественность. Что вы, конечно, нет! В 21-м лагеря уже были на полном ходу. Товарищи Маркс и Ленин утверждали, что старый строй, включая существующую машину принуждения, нужно сломать, а на ее месте воздвигнуть новую. Неотъемлемым аппаратом этой машины является тюрьма. Так что лагеря существовали еще с первых месяцев после славной Октябрьской революции.

Почему возникли лагеря? В этом вопросе все тоже до банальности просто. Есть огромное молодое государство, которому нужно окрепнуть в короткие сроки без посторонней помощи. Ему нужна: а) дешевая рабочая сила (еще лучше бесплатная); б) неприхотливая рабочая сила (подневольная, легко транспортируемая, управляемая и постоянная). Где черпать источник такой силы? – В своем народе.

Что делали в лагерях? Работали, работали, работали… От зари до зари и каждый день. Работа находилась для всех. Даже безруких заставляли утаптывать снег. Рудники, кирпичная кладка, очистка торфяных болот, но все зэки знают, что самое страшное – это лесоповал. Не зря его прозвали «сухим расстрелом». Сперва зэку-лесорубу нужно срубить ствол, затем обрубить ветки, потом дотащить ветки и сжечь, после этого распилить ствол и уложить брусья штабелями. И все это в снегу по грудь, в худой лагерной одежонке («хоть бы воротнички пришивали!»). Летний рабочий день – 13 часов, зимний – чуть меньше, без учета дороги: 5 километров туда – пять обратно. У лесоруба короткий век – три недели и тебя нет.

Кто сидел в лагерях? Тюремные камеры ГУЛАГа были радушно открыты для людей всех возрастов, полов и национальностей. Без предрассудков сюда принимали и детей («малолетки»), и женщин, и стариков, сотнями сгоняли фашистов, евреев, шпионов, а раскулаченных крестьян свозили целыми деревнями. Некоторые даже рождались в лагерях. Мать на время родов и грудного вскармливания вывозили из тюрьмы. Когда малыш немного подрастал (как правило, ограничивались месяцем-двумя), женщину отправляли обратно в лагерь, а ребенка – в детский дом.

Предлагаем вашему вниманию , которая из-за своей насыщенности и резких поворотов судьбы очень напоминает захватывающий роман или повесть.

В своем романе изобразил жизнь пациентов Ташкентсой больницы, а именно ракового корпуса №13, само название которого вселяло многим людям отчаяние и трепет.

У каждого заключенного своя история, достойная целой книги. Некоторые из них приводит Солженицын на последних страницах второго тома «ГУЛАГа». Вот истории 25-летней учительницы Анны Петровны Скрипниковой, простого работяги Степана Васильевича Лощилина, священника отца Павла Флоренского. Сотни их были, тысячи, всех не припомнить…

В период расцвета лагерей в них не убивали, смертная казнь, расстрелы и прочие методы мгновенной смерти были упразднены как заведомо убыточные. Стране нужны были рабы! ГУЛАГ же являлся виселицей, только растянутой в лучших лагерных традициях, чтобы перед смертью жертва успела еще помучиться и потрудиться на благо отечества.

Можно ли убежать из лагеря? – Теоретически можно. Решетки, колючие проволоки и глухие стены для человека не преграда. Можно ли убежать из лагеря навсегда? – Нет. Беглецов всегда возвращали. Порой их останавливал конвой, порой тайга, порой добрые люди, которые получали щедрое вознаграждение за поимку особо опасных преступников. Но были, вспоминает Солженицын, так называемые «убежденные беглецы», которые решались на рискованный побег снова и снова. Таким запомнился, например, Георгий Павлович Тэнно. После очередного возвращения его спрашивали «Зачем ты бегаешь?» «Из-за свободы, – вдохновлено отвечал Тэнно, – Ночь в тайге без кандалов и надзирателей – это уже свобода».Роман «Архипелаг ГУЛАГ» Александра Исаевича Солженицына: краткое содержание