Григорьев аполлон александрович. Мемория
19 век недаром называют золотым веком русской поэзии. В это время творили многие великие художники слова, в числе которых был и Аполлон Григорьев. Биография его, изложенная в этой статье, даст вам общие представления об этом талантливом человеке. Аполлон Александрович Григорьев (годы жизни - 1822-1864) известен как русский поэт, переводчик, театральный и литературный критик, мемуарист.
Происхождение А. А. Григорьева
Аполлон Александрович появился на свет в Москве 20 июля 1822 года. Его дед был крестьянином, который приехал в Москву на заработки из глухой провинции. За усердный труд на чиновничьих должностях этот человек получил дворянство. Что касается отца он ослушался воли родителей и связал свою жизнь с дочерью крепостного кучера. Только через год после рождения сына родители Аполлона поженились, поэтому будущий поэт считался незаконнорожденным ребенком. Аполлону Григорьеву удалось получить личное дворянство лишь в 1850 году, когда он был в чине титулярного советника. Благородное звание, таким образом, было восстановлено.
Период обучения, канцелярская работа
Будущий поэт получил домашнее образование. Это позволило ему поступить сразу в Московский университет, минуя гимназию. Здесь, на юридическом факультете, он слушал лекции М. П. Погодина, Т. Н. Грановского, С. П. Шевырева и др. Сокурсниками нашего героя был и А. А. Фет. Вместе с ними он организовал литературный кружок, в котором молодые поэты читали свои произведения друг другу. В 1842 году Аполлон Александрович окончил университет. После этого он работал в библиотеке, а затем стал секретарем Совета. Однако Григорьеву не давалась канцелярская работа - протоколы он вел неаккуратно, при выдаче книг забывал их регистрировать.
Первые публикации
С 1843 года начал печататься Аполлон Григорьев. Стихи его очень активно появлялись в период с 1843 по 1845 г. Этому способствовало безответное чувство к А. Ф. Корш. Многие темы лирики Григорьева объясняются именно этой любовной драмой - стихийность и необузданность чувств, роковая страсть, любовь-борьба. К этому периоду относится стихотворение "Комета", где хаос любовных чувств сравнивается поэтом с космическими процессами. Эти же настроения присутствуют и в первом прозаическом сочинении Аполлона Александровича, выполненном в форме дневника. Произведение называется "Листки из рукописи скитающегося софиста" (написано в 1844, опубликовано в 1917 году).
Годы жизни в Петербурге
Отягощенный долгами, опустошенный после разочарования в любви, Григорьев решил начать новую жизнь. Он тайно отправился в Петербург, в котором у него не было знакомых. Григорьев в период с 1844 по 1845 год служил в Сенате и в Управе благочиния, однако затем решил оставить службу, чтобы посвятить все свое время литературному труду. Григорьев писал и драмы, и стихи, и прозу, и театральную и литературную критику. В 1844-1846 гг. Аполлон Александрович сотрудничал с "Репертуаром и Пантеоном". В этом журнале состоялось становление его как литератора. Он опубликовал критические статьи на тему театра, рецензии на спектакли, а также множество стихов и драму в стихах "Два эгоизма" (в 1845 году). Тогда же появилась и его трилогия, первая часть которой - "Человек будущего", вторая - "Мое знакомство с Виталиным" и заключительная - "Офелия". Аполлон Григорьев также занимался переводами (в 1846 году появились "Антигона Софокла", "Школа мужей Мольера" и другие произведения).
Возвращение в Москву
Григорьев обладал широкой натурой, что заставляло его менять убеждения, метаться из крайности в крайность, выискивать новые идеалы и привязанности. В 1847 году, разочаровавшись в Петербурге, он вернулся в Москву. Здесь он начал сотрудничать с газетой "Московский городской листок". Среди работ этого периода необходимо отметить 4 статьи Григорьева "Гоголь и его последняя книга", созданных в 1847 году.
Женитьба
В этом же году Аполлон Александрович связал себя узами брака. Жена Аполлона Григорьева была сестрой А. Ф. Корш. Однако вскоре из-за ее легкомысленного поведения брак был расторгнут. У Григорьева снова началась полоса душевных мук и разочарований. Многие произведения этого периода жизни поэта, вероятно, не были бы созданы, если бы не жена Аполлона Григорьева и ее легкомысленное поведение. В это время Аполлон Александрович опубликовал поэтический цикл под названием "Дневник любви и молитвы". В 1879 году был целиком издан этот цикл, уже после того, как умер Аполлон Григорьев. Стихи, помещенные в него, посвящены прекрасной незнакомке и безответной любви к ней.
Преподавательская деятельность, Григорьев-критик
В период с 1848 по 1857 год Аполлон Александрович был преподавателем. Он вел законоведение в нескольких учебных заведениях. Одновременно он сотрудничал с журналами и создавал новые сочинения. В 1850 году Григорьев сблизился с редакцией "Москвитянина". Он организовал "молодую редакцию" вместе с А. Н. Островским. По сути дела, это был отдел критики "Москвитянина".
Как критик Аполлон Григорьев в это время становится главной фигурой в театральных кругах. Он проповедовал естественность и реализм в актерской игре и драматургии. Многие постановки и пьесы оценил Аполлон Григорьев. О "Грозе" Островского он писал прежде всего как о произведении искусства. Основным достоинством пьесы критик посчитал способность автора поэтично и достоверно изобразить русскую национальную жизнь. Григорьев отметил прелесть провинциального быта и красоту русской природы, а трагизма событий, изображенных в произведении, практически не коснулся.
Аполлон Григорьев известен как автор фразы "Пушкин - это наше все". Творчество Александра Сергеевича, безусловно, он ставил очень высоко. Его рассуждения весьма интересны, в частности, то, что говорил Аполлон Григорьев о Евгении Онегине. Критик считал, что хандра Евгения связана с его природным врожденным критицизмом, который свойственен русскому здравому смыслу. Аполлон Александрович говорил, что общество не виновато в разочаровании и хандре, охвативших Онегина. Он отметил, что они проистекают не от скептицизма и озлобленности, как у Чайльд Гарольда, а от даровитости Евгения.
В 1856 году "Москвитянин" был закрыт. После этого Аполлона Александровича приглашали в другие журналы, такие как "Современник" и "Русская беседа". Однако он был готов принять предложение только при условии личного руководства критическим отделом. Поэтому переговоры заканчивались лишь публикациями поэм, статей и переводов Григорьева.
Новая любовь
В 1852-57 гг. Григорьев Аполлон Александрович вновь пережил безответную любовь, на сей раз к Л. Я. Визард. В 1857 году появился стихотворный цикл "Борьба", куда вошли наиболее известные стихи Григорьева "Цыганская венгерка" и "О, говори хоть ты со мной…". А. А. Блок назвал эти произведения перлами русской лирики.
Поездка в Европу
Аполлон Григорьев, став домашним учителем и воспитателем князя И. Ю. Трубецкого, отправился в Европу (Италия, Франция). В период с 1857 по 1858 год он жил во Флоренции и Париже, посещал музеи. Вернувшись на родину, Григорьев продолжил печататься, с 1861 года активно сотрудничая с журналами "Эпоха" и "Время", во главе которых стояли Ф. М. и М. М. Достоевские. М. Достоевский посоветовал Аполлону Александровичу создать мемуары о развитии современного поколения, что и осуществил Аполлон Григорьев. Творчество его включает в себя "Мои литературные и нравственные скитальчества" - результат осмысления предложенной темы.
Философско-эстетические взгляды Григорьева
Философско-эстетические взгляды Григорьева сложились под влиянием славянофильства (Хомякова) и романтизма (Эмерсона, Шеллинга, Карлейля). Он признавал определяющее значение религиозного и национально-патриархального начал в жизни народа. Однако в его творчестве это сочеталось с критикой абсолютизации общинного начала, пуританских суждений о литературе. Аполлон Александрович также отстаивал идею народного единства до- и послепетровского периодов. Он считал, что и для западничества, и для славянофильства характерно ограничение исторической жизни рамками схем, отвлеченное теоретизирование. Тем не менее, согласно Григорьеву, общинный идеал славянофилов несравненно лучше, чем программа западничества, признающая своим идеалом единообразие (мундирное человечество, казарменность).
Мировоззрение Григорьева наиболее полно отражено в теории органической критики, созданной им. Само понятие критики органической соответствует пониманию органичности искусства, в котором синтетически воплощаются различные органические начала жизни. По его мнению, искусство - часть жизни, ее идеальное выражение, а не просто копия действительности.
Особенности поэтического творчества
Поэтическое творчество Григорьева развивалось под влиянием Лермонтова. Аполлон Александрович сам называл себя последним романтиком. Мотивы дисгармонии мира и безысходного страдания являются главными в его творчестве. Они часто выплескиваются в стихию надрывного веселья, разгула. Многие стихотворения Григорьева (в особенности цикл о городе) из-за острой социальной направленности трудно было опубликовать. Это было возможно лишь в заграничной русской прессе. В целом поэтическое наследие интересующего нас автора очень неравноценно, однако лучшие его творения отличаются яркостью и необычайной эмоциональностью.
Последние годы жизни
Аполлон Григорьев за свою жизнь побывал атеистом и мистиком, славянофилом и масоном, врагом-полемистом и добрым товарищем, запойным пьяницей и нравственным человеком. В конце концов, все эти крайности сломили его. Аполлон Григорьев запутался в долгах. В 1861 году ему пришлось отсидеть в долговой тюрьме. После этого он в последний раз попробовал изменить свою жизнь, для чего отправился в Оренбург. Здесь Григорьев был преподавателем в кадетском корпусе. Однако эта поездка только усугубила состояние поэта. К тому же в очередной раз произошел разрыв с его супругой М. Ф. Дубровской. Аполлон Александрович все чаще искал забвения в вине. Возвратившись из Оренбурга, он работал, но с перерывами. Григорьев избегал сближения с литературными партиями, хотел служить лишь искусству.
Смерть А. А. Григорьева
В 1864 году Аполлону Александровичу пришлось еще дважды отсидеть в долговой тюрьме. Вконец опустошенный душевными переживаниями, в Петербурге от скончался Аполлон Григорьев. Биография его завершается 25 сентября 1864 года.
Григорьев Аполлон Александрович - один из самых выдающихся русских критиков. Родился в 1822 г. в Москве, где отец его был секретарем городского магистрата. Получив хорошее домашнее воспитание, он окончил Московский университет первым кандидатом юридического факультета и тотчас же получил место секретаря университетского правления. Не такова, однако, была натура Григорьева, чтобы прочно осесть где бы то ни было. Потерпев неудачу в любви, он внезапно уехал в Петербург, пробовал устроиться и в Управе Благочиния, и в сенате, но, по вполне артистическому отношению к службе, быстро терял ее. Около 1845 г. он завязывает сношения с "Отечественными Записками", где помещает несколько стихотворений, и с "Репертуаром и Пантеоном". В последнем журнале он написал ряд мало чем замечательных статей во всевозможных литературных родах: стихи, критические статьи, театральные отчеты, переводы и т. д. В 1846 г. Григорьев издал отдельной книжкой свои стихотворения, встреченные критикой не более как снисходительно. Впоследствии Григорьев немного уже писал оригинальных стихов, но много переводил: из Шекспира ("Сон в летнюю ночь", "Венецианского купца", "Ромео и Джульетту"), из Байрона ("Паризину", отрывки из "Чайльд-Гарольда" и др.), Мольера, Делавиня. Образ жизни Григорьева за все время пребывания в Петербурге был самый бурный, и злосчастная русская "слабость", привитая студенческим разгулом, все более и более его захватывала. В 1847 г. он переселяется обратно в Москву, становится учителем законоведения в 1-й Московской гимназии, деятельно сотрудничает в "Московском Городском Листке" и пробует остепениться. Женитьба на Л.Ф. Корш, сестре известных литераторов, ненадолго сделала его человеком правильного образа жизни. В 1850 г. Григорьев устраивается в "Москвитянине" и становится во главе замечательного кружка, известного под именем "молодой редакции Москвитянина". Без всяких усилий со стороны представителей "старой редакции" - Погодина и Шевырева, как-то сам собою вокруг их журнала собрался, по выражению Григорьева, "молодой, смелый, пьяный, но честный и блестящий дарованиями" дружеский кружок, в состав которого входили: Островский, Писемский, Алмазов, А. Потехин, Печерский-Мельников, Эдельсон, Мей, Ник. Берг, Горбунов и др. Никто из них не был славянофилом правоверного толка, но всех их "Москвитянин" привлекал тем, что здесь они могли свободно обосновывать свое общественно-политическое миросозерцание на фундаменте русской действительности. Григорьев был главным теоретиком и знаменосцем кружка. В завязавшейся борьбе с петербургскими журналами оружие противников всего чаще направлялось именно против него. Борьба эта Григорьевым велась на принципиальной почве, но ему обыкновенно отвечали на почве насмешек, как потому, что петербургская критика, в промежуток между Белинским и Чернышевским, не могла выставить людей, способных к идейному спору, так и потому, что Григорьев своими преувеличениями и странностями сам давал повод к насмешкам. Особенные глумления вызывали его ни с чем несообразные восторги Островским, который был для него не простой талантливый писатель, а "глашатай правды новой" и которого он комментировал не только статьями, но и стихами, и притом очень плохими - например, "элегией - одой - сатирой": "Искусство и правда" (1854), вызванною представлением комедии "Бедность не порок". Любим Торцов не на шутку провозглашался здесь представителем "русской чистой души" и ставился в укор "Европе старой" и "Америке беззубо-молодой, собачьей старостью больной". Десять лет спустя сам Григорьев с ужасом вспоминал о своей выходке и единственное ей оправдание находил в "искренности чувства". Такого рода бестактные и крайне вредные для престижа идей, им защищаемых, выходки Григорьева были одним из характерных явлений всей его литературной деятельности и одной из причин малой его популярности. И чем больше писал Григорьев, тем больше росла его непопулярность. В 1860-х годах она достигла своего апогея. Со своими туманнейшими и запутаннейшими рассуждениями об "органическом" методе он до такой степени был не ко двору в эпоху "соблазнительной ясности" задач и стремлений, что уже над ним и смеяться перестали, перестали даже и читать его. Большой поклонник таланта Григорьева и редактор "Времени", Достоевский, с негодованием заметивший, что статьи Григорьева прямо не разрезаются, дружески предложил ему раз подписаться псевдонимом и хоть таким контрабандным путем привлечь внимание к своим статьям. В "Москвитянине" Григорьев писал до его прекращения в 1856 г., после чего работал в "Русской Беседе", "Библиотеке для Чтения", первоначальном "Русском Слове", где был некоторое время одним из трех редакторов, в "Русском Мире", "Светоче", "Сыне Отечества" Старчевского, "Русском Вестнике" Каткова, но устроиться прочно ему нигде не удалось. В 1861 г. возникло "Время" братьев Достоевских, и Григорьев как будто опять вошел в прочную литературную пристань. Как и в "Москвитянине", здесь группировался целый кружок писателей "почвенников" - Страхов, Аверкиев, Достоевский и др., - связанных между собой как общностью симпатий и антипатий, так и личной дружбой. К Григорьеву они все относились с искренним уважением. Скоро, однако, ему почуялось и в этой среде какое-то холодное отношение к его мистическим вещаньям, и он в том же году уехал в Оренбург учителем русского языка и словесности в кадетском корпусе. Не без увлечения взялся Григорьев за дело, но весьма быстро остыл, и через год вернулся в Петербург и снова зажил беспорядочной жизнью литературной богемы, до сидения в долговой тюрьме включительно. В 1863 г. "Время" было запрещено. Григорьев перекочевал в еженедельный "Якорь". Он редактировал газету и писал театральные рецензии, неожиданно имевшие большой успех, благодаря необыкновенному одушевлению, которое Григорьев внес в репортерскую рутину и сушь театральных отметок. Игру актеров он разбирал с такой же тщательностью и с таким же страстным пафосом, с каким относился к явлениям остальных искусств. При этом он, кроме тонкого вкуса, проявлял большое знакомство с немецкими и французскими теоретиками сценического искусства. В 1864 г. "Время" воскресло в форме "Эпохи". Григорьев опять берется за амплуа "первого критика", но уже ненадолго. Запой, перешедший прямо в физический, мучительный недуг, надломил могучий организм Григорьева: 25 сентября 1864 г. он умер и похоронен на Митрофаниевском кладбище, рядом с такой же жертвой вина - поэтом Меем. Разбросанные по разным и большей частью малочитаемым журналам статьи Григорьева были в 1876 г. собраны Н.Н. Страховым в один том. В случае успеха издания предполагалось выпустить дальнейшие тома, но намерение это до сих пор не осуществлено. Непопулярность Григорьева в большой публике, таким образом, продолжается. Но в тесном кругу людей, специально интересующихся литературой, значение Григорьева значительно возросло, в сравнении с его загнанностью при жизни. Дать сколько-нибудь точную формулировку критических взглядов Григорьева нелегко по многим причинам. Ясность никогда не входила в состав критического таланта Григорьева, крайняя запутанность и темнота изложения недаром отпугивали публику от статей его. Определенному представлению об основных чертах мировоззрения Григорьева мешает и полная недисциплинированность мысли в его статьях. С той же безалаберностью, с которой он прожигал физические силы, он растрачивал свое умственное богатство, не давая себе труда составить точный план статьи, не имея силы воздержаться от соблазна поговорить тотчас же о вопросах, попутно встречающихся. Благодаря тому, что значительнейшая часть его статей помещена в "Москвитянине", "Времени" и "Эпохе", где во главе дела стояли либо он сам, либо его приятели, эти статьи прямо поражают своей нестройностью и небрежностью. Он сам отлично сознавал лирический беспорядок своих писаний, сам их раз охарактеризовал как "статьи халатные, писанные нараспашку", но это ему нравилось как гарантия полной их "искренности". За всю свою литературную жизнь он не собрался сколько-нибудь определенно выяснить свое мировоззрение. Оно было настолько неясно даже ближайшим его друзьям и почитателям, что последняя статья его - "Парадоксы органической критики" (1864) - по обыкновению, неконченная и трактующая о тысяче вещей, кроме главного предмета, является ответом на приглашение Достоевского изложить, наконец, критическое profession de foi свое. Сам Григорьев все чаще и охотнее называл свою критику "органической", в отличие как от лагеря "теоретиков" - Чернышевского, Добролюбова, Писарева, так и от критики "эстетической", защищающей принцип "искусства для искусства", и от критики "исторической", под которой он подразумевал Белинского. Белинского Григорьев ставил необыкновенно высоко. Он его называл "бессмертным борцом идей", "с великим и могущественным духом", "с натурой по истине гениальной". Но Белинский видел в искусстве только отражение жизни и само понятие о жизни у него было слишком непосредственно и "голо логично". По Григорьеву, "жизнь есть нечто таинственное и неисчерпаемое, бездна, поглощающая всякий конечный разум, необъятная ширь, в которой нередко исчезает, как волна в океане, логический вывод какой бы то ни было умной головы - нечто даже ироническое и вместе с тем полное любви, производящее из себя миры за мирами"... Сообразно с этим "органический взгляд признает за свою исходную точку творческие, непосредственные, природные, жизненные силы. Иными словами: не один ум, с его логическими требованиями и порождаемыми ими теориями, а ум плюс жизнь и ее органические проявления". Однако "змеиное положение: что есть - то разумно" Григорьев решительно осуждал. Мистическое преклонение славянофилов перед русским народным духом он признавал "узким" и только Хомякова ставил высоко, и то потому, что он "один из славянофилов жажду идеала совмещал удивительнейшим образом с верой в безграничность жизни и потому не успокаивался на идеальчиках" Константина Аксакова и др. В книге Виктора Гюго о Шекспире Григорьев видел одно из самых цельных формулирований "органической" теории, последователями которой он считал также Ренана, Эмерсона и Карлейля. А "исходная, громадная руда" органической теории, по Григорьеву, - "сочинения Шеллинга во всех фазисах его развития". Григорьев с гордостью называл себя учеником этого "великого учителя". Из преклонения перед органической силой жизни в ее разнообразных проявлениях вытекает убеждение Григорьева, что абстрактная, голая истина, в чистом своем виде, недоступна нам, что мы можем усваивать только истину цветную, выражением которой может быть только национальное искусство. Пушкин велик отнюдь не одним размером своего художественного таланта: он велик потому, что претворил в себе целый ряд иноземных влияний в нечто вполне самостоятельное. В Пушкине в первый раз обособилась и ясно обозначилась "наша русская физиономия, истинная мера всех наших общественных, нравственных и художественных сочувствий, полный очерк типа русской души". С особенною любовью останавливался поэтому Григорьев на личности Белкина, совсем почти не комментированной Белинским, на "Капитанской дочке" и "Дубровском". С такой же любовью останавливался он на Максиме Максимыче из "Героя нашего времени" и с особенной ненавистью - на Печорине как одном из тех "хищных" типов, которые совершенно чужды русскому духу. Искусство, по самому существу своему, не только национально - оно даже местно. Всякий талантливый писатель - есть неизбежно "голос известной почвы, местности, имеющей право в общенародной жизни, как тип, как цвет, как отлив, оттенок". Сводя таким образом искусство к почти бессозательному творчеству, Григорьев не любил даже употреблять слова: влияние, как нечто чересчур абстрактное и мало стихийное, а вводил новый термин "веяние". Вместе с Тютчевым Григорьев восклицал, что природа "не слепок, не бездушный лик", что прямо и непосредственно
Краткая биографическая энциклопедия. 2012
Смотрите еще толкования, синонимы, значения слова и что такое ГРИГОРЬЕВ АПОЛЛОН АЛЕКСАНДРОВИЧ в русском языке в словарях, энциклопедиях и справочниках:
- в Словаре Кольера:
(1822-1864), русский литературный и театральный критик, поэт, эстетик. Родился 16 июля 1822 в Москве. Окончил юридический факультет Московского университета (1842). … - ГРИГОРЬЕВ АПОЛЛОН АЛЕКСАНДРОВИЧ
(1822-64) русский литературный и театральный критик, поэт. Создатель т. н. органической критики: статьи о Н. В. Гоголе, А. Н. Островском, … - ГРИГОРЬЕВ АПОЛЛОН АЛЕКСАНДРОВИЧ в Большой советской энциклопедии, БСЭ:
Аполлон Александрович [около 20.7(1.8).1822, Москва, - 25.9(7.10).1864, Петербург], русский литературный критик и поэт. Сын чиновника. Окончил юридический факультет Московского университета … - ГРИГОРЬЕВ АПОЛЛОН АЛЕКСАНДРОВИЧ
один из выдающихся русских критиков. Род. в 1822 г. в Москве, где отец его был секретарем городского магистрата. Получив хорошее … - ГРИГОРЬЕВ АПОЛЛОН АЛЕКСАНДРОВИЧ
- ГРИГОРЬЕВ АПОЛЛОН АЛЕКСАНДРОВИЧ
(1822 - 64), русский литературный и театральный критик, поэт. Создатель так называемой органической критики: статьи о Н.В. Гоголе, А.Н. Островском, … - ГРИГОРЬЕВ, АПОЛЛОН АЛЕКСАНДРОВИЧ в Энциклопедии Брокгауза и Ефрона:
? один из выдающихся русских критиков. Род. в 1822 г. в Москве, где отец его был секретарем городского магистрата. Получив … - АПОЛЛОН в Справочнике Чудес, необычных явлений, НЛО и прочего:
1) Название американской программы полета человека на Луну (см. - "Программа "Аполлон"); 2) Космический корабль для полета человека на Луну, … - ГРИГОРЬЕВ в Иллюстрированной энциклопедии оружия:
Иван, ружейный мастер. Россия. Середина XVII … - АПОЛЛОН в Словаре терминов изобразительного искусства:
- (греч. миф) одно из важнейших божеств олимпийской религии, сын Зевса и богини Лето, отец Орфея, Лина и Асклепия, брат … - ГРИГОРЬЕВ в Энциклопедии Япония от А до Я:
Михаил Петрович (1899-1944) - российский журналист и переводчик. Родился в г. Мерве Закаспийской области. В 1918 г. по окончании гимназии … - ГРИГОРЬЕВ в Энциклопедии русских фамилий, тайн происхождения и значений:
- ГРИГОРЬЕВ в Энциклопедии фамилий:
В первой сотне самых распространенных российских фамилий эта занимает четырнадцатую позицию. Православное имя Григорий (от греческого ‘бодрствующий’) всегда было среди … - АПОЛЛОН в Словаре Мир богов и духов:
в греческой мифологии сын Зевса и Латоны. Бог солнца и света, гармонии и красоты, покровитель искусств, защитник права и порядка, … - АПОЛЛОН в Словаре-справочнике Мифы Древней Греции,:
(Феб) — златокудрый бог солнца, искусства, бог-врачеватель, предводитель и покровитель муз (Мусагет), покровитель наук и искусств, предсказатель будущего, охранитель стад, … - АПОЛЛОН в Кратком словаре мифологии и древностей:
(Apollo, "???????). Божество солнца, сын Зевса и Лето (Латоны), брат-близнец богини Артемиды. Аполлон считался также богом музыки и искусств, богом … - ГРИГОРЬЕВ
- АПОЛЛОН в Справочнике Персонажей и культовых объектов греческой мифологии:
родился семимесячным между оливой и финиковой пальмой на горе Кинф (Остров Делос), его рожали девять дней и после этого Делос … - АПОЛЛОН в Справочнике Персонажей и культовых объектов греческой мифологии:
(???????) в греческой мифологии сын Зевса и Лето, брат Артемиды, олимпийский бог, включивший в свой классический образ архаические и хтонические … - ГРИГОРЬЕВ в 1000 биографий знаменитых людей:
Р. - с.-д. литератор. Во время войны был сотрудником умеренно-интернационалистского журнала "Летопись", издававшегося Горьким. В последнем он помещал главным образом … - ГРИГОРЬЕВ в Литературной энциклопедии:
1. Аполлон Александрович — русский критик и поэт. Р. в Москве, в семье чиновника. По окончании юридического факультета служил … - АПОЛЛОН в Литературной энциклопедии:
художественно-литературный журнал, выходивший в Петербурге с октября 1909 по 1917, по 10 книг в год (в 1909-1910 вышли №№ 1-12). … - АЛЕКСАНДРОВИЧ в Литературной энциклопедии:
Андрей — белорусский поэт. Р. в г. Минске, на Переспе, в семье сапожника. Условия жизни были очень тяжелые, … - ГРИГОРЬЕВ в Большом энциклопедическом словаре:
(наст. фам. Григорьев-Патрашкин) Сергей Тимофеевич (1875-1953) русский писатель. Исторические романы и повести для детей и юношества: "Александр Суворов" (1939, переработанное … - АПОЛЛОН в Большом энциклопедическом словаре:
литературно-художественный журнал, 1909-17, Санкт-Петербург. Был связан с символизмом, позднее с … - ГРИГОРЬЕВ в Энциклопедическом словаре Брокгауза и Евфрона:
(Аполлон Александрович) - один из выдающихся русских критиков. Род. в 1822 г. в Москве, где отец его был секретарем городского … - АПОЛЛОН в Энциклопедическом словаре Брокгауза и Евфрона:
Аполлон (Apollwn). -Между божествами древнего греческого мира А.является в этическом смысле наиболее выработанным, так сказатьодухотворенным. Культ его, в особенности в … - АПОЛЛОН в Современном энциклопедическом словаре:
(Феб), в греческой мифологии олимпийский бог, сын Зевса и Лето, целитель, пастух, музыкант (изображался с кифарой), покровитель искусств, прорицатель (оракул … - АПОЛЛОН в Энциклопедическом словарике:
красивая дневна бабочка; живет главным образом в горных областях европы. [древнегреческое apollon] 1) в древнегреческой мифологии бог солнца, покровитель искусств, … - АПОЛЛОН в Энциклопедическом словарике:
а, м. 1. одуш., с прописной буквы. В древнегреческой мифологии: бог Солнца (другое имя - Феб), мудрости, покровитель искусств, бог-воитель, … - ГРИГОРЬЕВ
ГРИЃОРЬЕВ Сер. Ал. (1910-88), живописец, нар. худ. СССР (1974), д.ч. АХ СССР (1958). В 40-50-х гг. писал назидательно-дидактич. картины, посвящённые … - ГРИГОРЬЕВ в Большом российском энциклопедическом словаре:
ГРИЃОРЬЕВ Ром. Григ. (1911-72), кинорежиссёр, засл. деят. иск-в РСФСР (1965) и Узб. ССР (1971). Док. ф.: "Болгария" (1946), "На страже … - ГРИГОРЬЕВ в Большом российском энциклопедическом словаре:
ГРИЃОРЬЕВ Ник. Петр. (1822-86), петрашевец, поручик. Автор. агитац. "Солдатской беседы". Приговорён к 15 годам каторги (Шлиссельбургская крепость и Нерчинские … - ГРИГОРЬЕВ в Большом российском энциклопедическом словаре:
ГРИЃОРЬЕВ Ник. Ал-др. (1878-1919), штабс- капитан. В 1919 ком. 6-й укр. сов. дивизии, 7 мая выступил против сов. власти. После … - ГРИГОРЬЕВ в Большом российском энциклопедическом словаре:
ГРИЃОРЬЕВ Иос. Фёд. (1890-1951), геолог, акад. АН СССР (1946). Тр. по геологии рудных м-ний; разработал минераграфич. методы иссл. руд; впервые … - ГРИГОРЬЕВ в Большом российском энциклопедическом словаре:
ГРИЃОРЬЕВ Вал. Ал-др. (1929-95), теплотехник, ч.-к. РАН (1981). Тр. по теплообмену, в т.ч. при низких темп-рах, и …
В этот сборник вошли прекрасные строки о любви, обращенные А. Пушкиным, Ф. Тютчевым, Я. Полонским, Аф. Фетом, Ап. Григорьевым к своим возлюбленным. Многие из этих стихов зазвучали потом в песнях и романсах.
Музыка любви, помноженная на музыку стиха, - это лучшая музыка, когда-либо разносившаяся над просторами России. В этот сборник вошли прекрасные строки о любви, обращенные Пушкиным, Тютчевым, Полонским, Фетом, Аполлоном Григорьевым к своим возлюбленным. Многие из этих стихов зазвучали потом в песнях и романсах. Мы поем их и сегодня, наслаждаясь гениальными творениями наших любимых поэтов.
В учебнике описаны промышленные типы месторождений черных, цветных, редких, благородных и радиоактивных металлов. Для каждого металла приведены историко-экономические данные, сведения по геохимии и минералогии, промышленным типам месторождений и металлогении. Охарактеризованы наиболее представительные месторождения России и зарубежных стран. Учебник состоит из шести разделов. Раздел 1. Черные металлы составлен В. М. Григорьевым; раздел II. Цветные металлы - В. М. Григорьевым (алюминий и магний) и В. В. Авдониным (никель, кобальт, медь, свинец и цинк, олово, вольфрам, молибден, висмут, ртуть и сурьма); раздел III. Редкие металлы - Н. А. Солодовым; раздел IV. Благородные металлы - Ж. В. Семинским; раздел V. Радиоактивные металлы - В. Е. Бойцовым, раздел VI. Металлогении - В. И. Старостиным. Для студентов геологических специальностей вузов и геологов, занимающихся исследованием, поисками и разведкой рудоносных территорий, рудных месторождений и геологическим обслуживанием рудников. 2-е издание, исправленное и дополненное.
Одно хорошо - сегодня он расстанется с Григорьевым. Скажет: никаких доказательств неверности жены предоставить не может, все ее передвижения и встречи носили вполне невинный характер… Рисуя картину прощания с клиентом, Шибаев понимал - могут случиться непредвиденные осложнения. Допустим, их с Ириной видели вместе и доложили банкиру. Тогда… последствия Шибаев представлял себе смутно. Жаль, он не рассказал ей, что супруг нанял его следить за ней! Он пытался, но она перебила: Молчи, иди сюда! А потом уже стало не до того… Шибаев вошел в знакомый, слабо освещенный холл. Он решительно направился в комнату, движимый одним желанием - объясниться с Григорьевым как можно скорее. Тот лежал на диване, запрокинув голову и разбросав руки, в круге красного света. Шибаев с ужасом понял: перед ним труп…
Танец на тлеющих углях Одно хорошо - сегодня он расстанется с Григорьевым. Скажет: никаких доказательств неверности жены предоставить не может… А вдруг их с Ириной видели вместе и доложили банкиру? Тогда… последствия Шибаев представлял себе смутно. Жаль, он не рассказал ей, что супруг нанял его следить за ней!.. Шибаев вошел в слабо освещенный холл. Он решительно направился в комнату, движимый одним желанием - объясниться с Григорьевым как можно скорее. Тот лежал на диване, запрокинув голову и разбросав руки. Шибаев с ужасом понял: перед ним труп… Убийца манекенов Дима влюбился в Лидию. На всю жизнь, страстно, жертвенно... Лидия собиралась уйти от мужа, но ее останавливала мысль о деньгах... Перед Новым годом они с Димой расстались: думали - на несколько дней, оказалось - навсегда… Праздничный бал в мэрии был в самом разгаре. Гости самозабвенно веселились, и только бизнесмен Юрий Рогов беспокоился - он никак не мог найти свою жену... Она лежала на полу под лестницей. Шею Лидии перетягивал длинный блестящий шарф, красный, в тон платью. Мертвая женщина была прекрасна…
Один из выдающихся русских критиков. Род. в 1822 г. в Москве, где отец его был секретарем городского магистрата. Получив хорошее домашнее воспитание, он окончил Московский университет первым кандидатом юридического факультета и тотчас же получил место секретаря университетского правления. Не такова, однако, была натура Г., чтобы прочно осесть где бы то ни было. Потерпев неудачу в любви, он внезапно уехал в Петербург, пробовал устроиться и в Управе Благочиния, и в Сенате, но по вполне артистическому отношению к службе быстро терял ее. Около 1845 г. он завязывает сношения с "Отеч. зап.", где помещает несколько стихотворений, и с "Репертуаром и Пантеоном". В последнем журнале он написал ряд мало чем замечательных статей во всевозможных литературных родах: стихи, критические статьи, театральные отчеты, переводы и т. д. В 1846 году Г. издал отдельною книжкою свои стихотворения, встреченные критикою не более как снисходительно. Впоследствии Г. не много уже писал оригинальных стихов, но много переводил: из Шекспира ("Сон в летнюю ночь", "Венециан. купца", "Ромео и Джульету") из Байрона ("Паризину", отрывки из "Чайльд-Гарольда" и др.), Мольера, Делавиня. Образ жизни Г. за все время пребывания в Петербурге был самый бурный, и злосчастная русская "слабость", привитая студенческим разгулом, все более и более его захватывала. В 1847 г. он переселяется обратно в Москву, становится учителем законоведения в 1-й моск. гимназии, деятельно сотрудничает в "Моск. город. листке" и пробует остепениться. Женитьба на Л. Ф. Корш, сестре известных литераторов, ненадолго сделала его человеком правильного образа жизни. В 1850 г. Г. устраивается в "Москвитянине" и становится во главе замечательного кружка, известного под именем "молодой редакции Москвитянина". Без всяких усилий со стороны представителей "старой редакции" - Погодина и Шевырева - как-то сам собою вокруг их журнала собрался, по выражению Г., "молодой, смелый, пьяный, но честный и блестящий дарованиями" дружеский кружок, в состав которого входили: Островский, Писемский, Алмазов, А. Потехин, Печерский-Мельников, Эдельсон, Мей, Ник. Берг, Горбунов и др. Никто из них не был славянофилом правоверного толка, но всех их "Москвитянин" привлекал тем, что здесь они могли свободно обосновывать свое общественно-политическое миросозерцание на фундаменте русской действительности. Г. был главным теоретиком кружка и знаменосцем его. В завязавшейся борьбе с петербургскими журналами оружие противников всего чаще направлялось именно против него. Борьба эта Г. велась на принципиальной почве, но ему обыкновенно отвечали на почве насмешек - как потому, что петербургская критика в промежуток между Белинским и Чернышевским не могла выставить людей способных к идейному спору, так и потому, что Г. своими преувеличениями и странностями сам давал повод к насмешкам. Особенные глумления вызывали его ни с чем не сообразные восторги Островским, который был для него не простой талантливый писатель, а "глашатай правды новой", и которого он комментировал не только статьями, но и стихами и притом очень плохими - напр., "элегией-одой-сатирой" "Искусство и правда" (1854), вызванною представлением комедии "Бедность не порок". Любим Торцов не на шутку провозглашался здесь представителем "pycской чистой души" и ставился в укор "Европе старой" и "Америке беззубо-молодой, собачьей старостью больной". Десять лет спустя сам Г. с ужасом вспоминал о своей выходке и единственное ей оправдание находил в "искренности чувства". Такого рода бестактные и крайне вредные для престижа идей, им защищаемых, выходки Г. были одним из характерных явлений всей его литературной деятельности и одною из причин малой его популярности. И чем больше писал Г., тем больше росла его непопулярность. В 60-х годах она достигла своего апогея. Со своими туманнейшими и запутаннейшими рассуждениями об "органическом" методе и разных других абстракциях, он до такой степени был не ко двору в эпоху "соблазнительной ясности" задач и стремлений, что уже над ним и смеяться перестали, перестали даже и читать его. Большой поклонник таланта Г. и редактор "Времени" Достоевский, с негодованием заметивший, что статьи Г. прямо не разрезаются, дружески предложил ему раз подписаться псевдонимом и хоть таким контрабандным путем привлечь внимание к своим статьям.
В "Москвитянине" Г. писал до его прекращения в 1856 г., после чего работал в "Русской беседе", "Библиотеке для чтения", первоначальном "Русском слове", где был некоторое время одним из трех редакторов, в "Русском мире", "Светоче, "Сыне Отеч." Старчевского, "Русск. вестнике" Каткова - но устроиться прочно ему нигде не удавалось. В 1861 г. возникло "Время" братьев Достоевских, и Г. как будто опять вошел в прочную литературную пристань. Как и в "Москвитянине", здесь группировался целый кружок писателей "почвенников" - Страхов, Аверкиев, Достоевские и др., - связанных между собою как общностью симпатий и антипатий, так и личною дружбою. К Г. они все относились с искренним уважением. Скоро, однако, ему почуялось и в этой среде какое-то холодное отношение к его мистическим вещаниям, и он в том же году уехал в Оренбург учителем русск. языка и словесности в кадетском корпусе. Не без увлечения взялся Г. за дело, но весьма быстро остыл и через год вернулся в Петербург и снова зажил беспорядочною жизнью литературной богемы, до сидения в долговой тюрьме включительно. В 1863 г. "Время" было запрещено. Г. перекочевал в еженедельный "Якорь". Он редактировал газету и писал театральные рецензии, неожиданно имевшие большой успех благодаря необыкновенному одушевлению, которое Г. внес в репортерскую рутину и сушь театральных отметок. Игру актеров он разбирал с такою же тщательностью и с таким же страстным пафосом, с каким относился к явлениям остальных искусств. При этом он, кроме тонкого вкуса, проявлял и большое знакомство с немецкими и французскими теоретиками сценического искусства.
В 1864 г. "Время" воскресло в форме "Эпохи". Г. опять берется за амплуа "первого критика", но уже не надолго. Запой, перешедший прямо в физический, мучительный недуг, надломил могучий организм Г.: 25 сентября 1864 г. он умер и похоронен на Митрофаниевском кладбище рядом с такой же жертвой вина - поэтом Меем. Разбросанные по разным и большею частью малочитаемым журналам статьи Г. были в 1876 г. собраны Н. Н. Страховым в один том. В случае успеха издания предполагалось выпустить дальнейшие томы, но намерение это до сих пор не осуществлено. Непопулярность Г. в большой публике, таким образом, продолжается. Но в тесном круге людей, специально интересующихся литературою, значение Г. значительно возросло в сравнении с его загнанностью при жизни.
Дать сколько-нибудь точную формулировку критических взглядов Г. - нелегко по многим причинам. Ясность никогда не входила в состав критического таланта Г.; крайняя запутанность и темнота изложения недаром отпугивали публику от статей его. Определенному представлению об основных чертах мировоззрения Г. мешает и полная недисциплинированность мысли в его статьях. С тою же безалаберностью, с которою он прожигал физические силы, он растрачивал свое умственное богатство, не давая себе труда составить точный план статьи и не имея силы воздержаться от соблазна поговорить тотчас же о вопросах, попутно встречающихся. Благодаря тому, что значительнейшая часть его статей помещена в "Москвитянине", "Времени" и "Эпохе", где во главе дела стояли либо он сам, либо его приятели, эти статьи просто поражают своею нестройностью и небрежностью. Он сам отлично сознавал лирический беспорядок своих писаний, сам их раз охарактеризовал как "статьи халатные, писанные нараспашку", но это ему нравилось как гарантия полной их "искренности". За всю свою литературную жизнь он не собрался сколько-нибудь определенно выяснить свое мировоззрение. Оно было настолько неясно даже ближайшим его друзьям и почитателям, что последняя статья его - "Парадоксы органической критики" (1864) - по обыкновению неконченная и трактующая о тысяче вещей, кроме главного предмета, - является ответом на приглашение Достоевского изложить, наконец, критическое profession de foi свое.
Сам Г. всего чаще и охотнее называл свою критику "органическою" в отличие как от лагеря "теоретиков" - Чернышевского, Добролюбова, Писарева, так и от критики "эстетической", защищающей принцип "искусства для искусства", и от критики "исторической", под которой он подразумевал Белинского. Белинского Г. ставил необыкновенно высоко. Он его называл "бессмертным борцом идей" "с великим и могущественным духом", с "натурой по истине гениальной". Но Белинский видел в искусстве только отражение жизни и самое понятие о жизни у него было слишком непосредственно и "голо логично". По Г., "жизнь есть нечто таинственное и неисчерпаемое, бездна, поглощающая всякий конечный разум, необъятная ширь, в которой нередко исчезает, как волна в океане, логический вывод какой бы то ни было умной головы - нечто даже ироническое и вместе с тем полное любви, производящее из себя миры за мирами"... Сообразно с этим "органический взгляд признает за свою исходную точку творческие, непосредственные, природные, жизненные силы. Иными словами: не один ум с его логическими требованиями и порождаемыми ими теориями, а ум плюс жизнь и ее органические проявления". Однако, "змеиное положение: что есть - то разумно" Г. решительно осуждал. Мистическое преклонение славянофилов пред русским народным духом он признавал "узким" и только Хомякова ставил очень высоко, и то потому, что он "один из славянофилов жажду идеала совмещал удивительнейшим образом с верою в безграничность жизни и потому не успокаивался на идеальчиках" Конст. Аксакова и др. В книге Викт. Гюго о Шекспире Г. видел одно из самых цельных формулирований "органической" теории, последователями которой он считал также Ренана, Эмерсона и Карлейля. А "исходная, громадная руда" органической теории, по Григорьеву, - "соч. Шеллинга во всех фазисах его развития". Г. с гордостью называл себя учеником этого "великого учителя". Из преклонения перед органической силой жизни в ее разнообразных проявлениях вытекает убеждение Г., что абстрактная, голая истина в чистом своем виде недоступна нам, что мы можем усвоивать только истину цветную , выражением которой может быть только национальное искусство. Пушкин велик отнюдь не одним размером своего художественного таланта: он велик потому, что претворил в себе целый ряд иноземных влияний в нечто вполне самостоятельное. В Пушкине в первый раз обособилась и ясно обозначилась "наша русская физиономия, истинная мера всех наших общественных, нравственных и художественных сочувствий, полный очерк типа русской души". С особенною любовью останавливался поэтому Г. на личности Белкина, совсем почти не комментированной Белинским, на "Капитанской дочке" и "Дубровском". С такою же любовью останавливался он на Максиме Максимыче из "Героя нашего времени" и с особенною ненавистью - на Печорине как одном из тех "хищных" типов, которые совершенно чужды русскому духу.
Искусство по самому существу своему не только национально - оно даже местно. Всякий талантливый писатель есть неизбежно "голос известной почвы, местности, имеющей право на свое гражданство, на свой отзыв и голос в общенародной жизни, как тип, как цвет, как отлив, оттенок". Сводя таким образом искусство к почти бессознательному творчеству, Г. не любил даже употреблять слово: влияние, как нечто чересчур абстрактное и мало стихийное, а вводил новый термин "веяние". Вместе с Тютчевым Г. восклицал, что природа "не слепок, не бездушный лик", что прямо и непосредственно
В ней есть душа, в ней есть свобода,
В ней есть любовь, в ней есть язык.
Таланты истинные охватываются этими органическими "веяниями" и созвучно вторят им в своих произведениях. Но раз истинно талантливый писатель есть стихийный отзвук органических сил, он должен непременно отразить какую-нибудь неизвестную еще сторону национально-органической жизни данного народа, он должен сказать "новое слово". Каждого писателя поэтому Г. рассматривал прежде всего по отношению к тому, сказал ли он "новое слово". Самое могущественное "новое слово" в новейшей рус. литературе сказал Островский; он открыл новый, неизведанный мир, к которому относился отнюдь не отрицательно, а с глубокою любовью. Истинное значение Г. - в красоте его собственной духовной личности, в глубоко искреннем стремлении к безграничному и светлому идеалу. Сильнее всех путанных и туманных рассуждений Г. действует обаяние его нравственного существа, представляющего собою истинно "органическое" проникновение лучшими началами высокого и возвышенного. Ср. о нем "Эпоху" (1864 № 8 и 1865 № 2).
С. Венгеров.
{Брокгауз}
Григорьев, Аполлон Александрович
{Половцов}
Григорьев, Аполлон Александрович
Русский критик и поэт. Род. в Москве, в семье чиновника. По окончании юридического факультета служил чиновником в Петербурге. В 1846 выпустил книжку стихотворений. Печатает статьи и переводы в разных малозначительных изданиях, изредка помещая свои работы в более крупных (театральные рецензии в "Отечественных записках"), пока не становится членом так наз. "молодой редакции" "Москвитянина", которой Погодин - издатель этого журнала - передал свой орган, находившийся в состоянии упадка. "Молодая редакция" группировалась вокруг двух писателей, сотрудников "Москвитянина" - Островского и Писемского. Литературно-критические статьи Г. являются в значительной степени прославлением обоих этих писателей, в особенности Островского. В своей автобиографии Г. сам красноречиво свидетельствует о том, какое огромное значение имел для него Островский. Не Пушкин, не Тургенев, о которых он был такого высокого мнения, а именно автор "Бедной невесты" и "Бедности не порок" позволил ему осознать себя. Отсюда - восторженный культ Островского, провозгласившего, по мнению критика, "новое слово" в литературе. В третьем номере "Москвитянина" за 1853 год появляется статья Григорьева, специально посвященная Островскому: "О комедиях Островского и их значении в литературе и на сцене". "Новое слово Островского, - заявляет он, - есть самое старое слово - народность". Но что такое собственно народность? Ответу на этот вопрос посвящена статья Г., написанная в форме письма к И. С. Тургеневу и напечатанная в 1860 году в "Русском мире". Народность в данном здесь толковании есть конечно не что иное, как национальность. Г. прекрасно отдавал себе отчет в том, что, говоря о нации, нужно иметь в виду не весь "народ", а "передовые его слои". Кого же разумел Григорьев под "передовыми слоями" русской нации? Так как речь идет о пьесах Островского, так как Островский назван именно национальным поэтом, то очевидно передовые слои русской нации - это те самые, которые изображены этим писателем, сказавшим свое большое новое слово, т. е. выросшее из крестьянства и мещанства русское купечество, близкое по своему умственному тонусу к своей исходной ячейке, к крестьянству и мещанству, еще не затронутым европейской цивилизацией. А что это именно так, что под нацией Григорьев мыслил купечество на фоне крестьянства, с совершеннейшей точностью сказано им в его письме к старшим славянофилам, с которыми "молодая редакция" "Москвитянина" находилась в несомненном, хотя и довольно далеком родстве. "Убежденные, как вы же, - говорит здесь Г., - что залог будущего России хранится только в классах народа, сохранившего веру, нравы, язык отцов, в классах, не тронутых фальшью цивилизации, мы не берем таковым исключительно одно крестьянство: в классе среднем, промышленном, купеческом по преимуществу, видим старую извечную Русь". С точки зрения инстинктивного, ощупью шедшего идеолога "среднего класса", "преимущественно купеческого", расценена Г. и вся литература дворянского периода. Наибольшее значение придается критиком "Москвитянина" тем двум дворянским писателям, которые в своей психике и в своем творчестве отразили и воплотили процесс эмансипации самосознания общества из-под власти идеологии "касты" во имя утверждения идеологии "народности", которые на место типа кастового, аристократического, "хищного" поставили тип национальный, народный, "смиренный". Это, с одной стороны, Пушкин, - творец фигуры Белкина, - с другой - Тургенев, - автор романа "Дворянское гнездо".
Как итог борьбы национального против кастового, родился у Пушкина образ Белкина - первое художественное оформление "критической стороны нашей души, очнувшейся после сна, в котором грезились ей различные миры". Дело Пушкина продолжил Тургенев. Белкин, - еще только "отрицательное состояние", некоторого рода схема, - превращается в живого человека - в Лаврецкого. Между тем как отец Лаврецкого - представитель касты, вольтерианец, грезил во сне о чужих мирах, герой "Дворянского гнезда", в чьей душе глубоко отзываются "воспоминания детства и семейные предания, быт родного края и даже суеверия", возвращается "на родную, его взрастившую почву", и здесь он "живет впервые полной, гармоничной жизнью". Белкин и Лаврецкий рисуются так. обр. критику "Москвитянина" как два момента в развитии и росте национального самосознания или как два этапа на пути к раскрепощению общества от власти идеологии касты (дворянства) во имя утверждения самосознания "среднего класса", купеческого, буржуазного. Процесс этот нашел свое завершение в творчестве Островского, который закрепил в своих пьесах победу "нации", "народности", над "кастой" и являет так. обр. по отношению к Пушкину и Тургеневу уже не "контурами" набросанный, а "красками" исполненный "образ народной нашей сущности".
Как идеолог "среднего класса" (хотя и недоработавшийся до четкого самосознания), Г. должен был относиться одинаково сдержанно как к славянофилам, так и к западникам. От славянофилов классического направления его отделяло убеждение, что будущее России - не в крестьянстве, а именно в "среднем классе", "преимущественно купеческом". Разногласие Г. и Хомякова - К. Аксакова было расхождением между славянофильством буржуазным и славянофильством помещичьим. Ему, идеологу купеческого класса, должен был претить и тот "социалистический" оттенок, который лежал на учении об общине старших славянофилов - славянофилов-помещиков. Расходясь со славянофилами, Г. не мог дружить, естественно, и с западниками. Если славянофильство было для Г. неприемлемым, как идеология известных слоев помещичьего класса, то западничество он отвергал главным образом за его централизаторские тенденции и за его культ идеи "человечества", следовательно как формальную идеологию прежде всего промышленной буржуазии европейского типа. Расходясь как со славянофилами, так и с западниками, Г. не мог сочувствовать, естественно, и социализму.
Отвергая и славянофильство, и западничество, и социализм, Г. вместе с тем инстинктивно находился в поисках такой теории, которая могла бы служить опорой для его собственной позиции как идеолога того класса, на который он очень отчетливо ориентировался. Но мыслитель не очень крепкий, идеолог класса, социально и политически незрелого, он не сумел изобрести ничего иного, как ту теорию, которую он назвал "органической". В одной из своих статей ("Парадоксы органической критики") Г. пытается собрать все те книги, которые могло бы назвать своими то "направление мышления", которое он окрестил "органической критикой" (критика здесь не только в смысле литературной критики), и уже один этот перечень книг - достаточно пестрый и сумбурный. Это - сочинения Шеллинга "во всех фазисах его развития", Карлейль, отчасти Эмерсон, несколько этюдов Ренана, сочинения Хомякова. Это - книги, "собственно принадлежащие органической критике". Затем имеется ряд книг, которые могут служить "пособиями", например труд Бокля, книга Льюса о Гете, сочинения Шевырева, статьи Белинского "до второй половины 40-х годов" и т. д. Основным базисом "органической теории" является философия Шеллинга. Метафизика Шеллинга, перенесенная в область общественно-историческую, учит тому, что "народам и лицам возвращается их цельное самоответственное значение". Эта формула "разбивает кумир, которому приносились требы идольские, кумир отвлеченного духа человечества и его развития" (Гегель). "Развиваются народные организмы. Каждый таковой организм, так или иначе сложившийся, вносит свой органический принцип в мировую жизнь. Каждый таковой организм сам по себе замкнут, сам по себе необходим, имеет полномочие жить по законам, ему свойственным, а не обязан служить переходной формой для другого..." ("Взгляд на современную критику искусства"). Формула Шеллинга (в противовес гегелевскому апофеозу человечества) служила оправданием права на самостоятельное существование русской народности, а "русская народность" была представлена в глазах сторонника органической теории преимущественно "средним классом", "еще не тронутым фальшью цивилизации".
Эстетические и литературно-критические взгляды Г. не только не противоречат его позиции идеолога "среднего класса", но вполне гармонически с ней сочетаются и логически из нее вытекают. Для него, как для идеолога здорового, поднимающегося, оформляющегося класса, естественно, совершенно неприемлема теория чистого искусства, и он прекрасно чувствовал и понимал, что подобная теория есть плод упадочного состояния общества и классов. "Не только в нашу эпоху", но "в какую угодно истинную эпоху искусства", так называемое "искусство для искусства" по существу немыслимо. А если истинное искусство не может быть "чистым", отрешенным от жизни, то естественно теряет всякий смысл, всякое право на существование так называемая эстетическая, "отрешенно художественная", или "чисто техническая" критика. Все эти рассуждения о плане созданий, о соразмерности частей и т. п. бесполезны "для художников", ибо последние "сами родятся с чувством красоты и меры", и для "массы", ибо "нисколько не уясняют ей смысл художественных произведений". Всякое истинное искусство всегда представляет собой выражение "жизни общественной". "Через посредство жизни творца" произведения искусства связаны "с жизнью эпохи". "Они выражают собой то, что есть живого в эпохе, часто как бы предугадывают вдаль, разъясняют или определяют смутные вопросы, сами нисколько, однако, не поставляя себе такое разъяснение задачей". "Как в фокусе", искусство "отражает то, что уже есть в жизни, и то, что носится в воздухе эпохи. Оно уловляет вечно текущую, вечно несущуюся вперед жизнь, отливая моменты ее в вековечные формы. Творцом художественного произведения является даже не столько художник, а скорее народ, к которому он принадлежит, и эпоха, когда он творит. Художник вносит в свои произведения - и свою личность и свою эпоху". "Он творит не один, и творчество его не есть только личное, хотя, с другой стороны, и не безличное, не без участия его души совершающееся". Поэтому-то "художество есть дело общее, жизненное, народное, даже местное". "Искусство воплощает в образы, в идеалы сознание массы. Поэты суть голоса масс, народностей, местностей, глашатаи великих истин и великих тайн жизни, носители слов, которые служат к уразумению эпох - организмов во времени - и народов - организмов в пространстве". А если искусство есть "выражение жизни", то единственной законной критикой является та, которая "присвоила себе название исторической". "Историческая критика рассматривает литературу, как органический продукт века и народа, в связи с развитием государственных, общественных и моральных понятий. Так. обр. всякое произведение литры является на суд ее живым отголоском времени, его понятий, верований, убеждений и постольку замечательным, поскольку отразило оно жизнь века и народа". "Историческая критика рассматривает (далее) литературные произведения в"их преемственной и последовательной связи, выводя их, так сказать, одно из другого, сличая их между собою, но не уничтожая одно в пользу другого". Наконец, "историческая критика рассматривает литературные произведения, как живой продукт общественной и моральной жизни, определяет, что произведение принесло, или лучше, отразило в себе живого, т. е. непременного, каких новых струн коснулось оно в душе человеческой, что, одним словом, внесло оно содержанием своим в массу познаний о человеке". Историческая критика может, однако, при известных условиях пойти по "ложному пути", а именно, стать критикой публицистической. В такую "ошибку" может впасть и "признанный критик", каким был "покойный Белинский", Белинский "второй половины 40-х годов". В конце 50-х и начале 60-х годов на арену русской общественности выступила, в лице Добролюбова и в особенности Чернышевского, революционная мелкобуржуазная интеллигенция, восторжествовала по всей линии публицистическая критика шестидесятников, и Григорьев, раздосадованный победой этих "семинаристов-социалистов", резко восстал против Чернышевского, на тот "варварский взгляд на искусство, который ценит значение живых созданий вечного искусства постольку, поскольку они служат той или другой поставленной теории, цели". Если раньше Григорьеву приходилось отстреливаться от дилетантов, превращавших искусство в забаву, то теперь он обрушивался с еще большей ненавистью на социалистов, для которых "вечное" искусство было лишь средством "рабски служить жизни".
В лице Г. выступает так. обр. на арену литературной критики, и отчасти публицистики, тот же самый класс, который в лице Островского нашел своего писателя-драматурга. Этот класс - "средний", "купеческий по преимуществу", - стоял в 40-е и 50-е гг. между классом помещиков и промышленников, с одной стороны, и классом мелкой разночинной буржуазии - с другой. Идеология Г. обращена поэтому с большей или меньшей враждебностью против обоих этих миров. Отсюда - его расхождение со славянофилами, его неприязнь к чистым западникам, его отрицание социализма. Этот класс стоял и между деградировавшим барством и восходившей разночинной интеллигенцией. Отсюда в области эстетической и литературно-критической - враждебное отношение Григорьева одинаково как к эстетическому взгляду на искусство и к эстетической критике, так и к утилитарному взгляду на искусство и к критике публицистической. В противовес обеим этим теориям - дворянской и мелкобуржуазной - Григорьев пытался построить из чужеземных материалов, главным образом из мыслей Шеллинга и Карлейля, свою теорию "органической критики", которая под флагом "русской народности" должна была отстоять право на существование в жизни и в литературе среднего класса, "нетронутого фальшью цивилизации", "сохранившего веру, нравы и язык отцов" - патриархальной и консервативной русской купеческой буржуазии.
Как поэтом Г. заинтересовались лишь в XX веке. В его поэзии нашли отзвук воззрения идеолога торговой буржуазии. В стихотворении "Москва", где говорится о том, что когда-нибудь вновь загудит умолкнувший вечевой колокол, он прославляет древнюю торговую республику. С этой же очерченной выше идеологией связаны и его протесты против знати и абсолютизма. В драме "Два эгоизма", в поэме "Встреча" он зло высмеивает аристократию и дворянскую интеллигенцию, как западническую, так и славянофильскую, "столбовых философов". Но в лирике Г. есть другая, особая сторона. В ней отразилось чувство великого общественного сдвига его времени, крушения старого, патриархального быта. Сам поэт - питомец Замоскворечья, оторвавшийся от своей мещанско-чиновнической среды, - интеллигентный пролетарий, не находящий себе места ни в старом, ни в новом. Вечный скиталец, он недаром любит цыганский романс с его тоской и безудержностью. Этот культ "цыганщины" и привлек к Г. внимание крупного поэта, которому эти мотивы также были близки, - А. Блока. Блок заинтересовался Г., нашел в нем и его судьбе много общего с собой и тщательно собрал стихотворения Г., снабдив их примечаниями и вступительной статьей (изд. Некрасова). Влияние Г. на поэзию Блока несомненно (ср. "Снежную маску", "Вольные мысли" и др.). В отношении формы Г. также был предшественником Блока: он уже применял дольник, впоследствии разработанный Блоком.
Деятельность Г. как переводчика Беранже, Гейне, Гете, Шиллера, Шекспира, Байрона, Софокла - должна быть также отмечена.
Библиография: I. Собр. сочин., под ред. и со вступит, ст. Н. Н. Страхова (вышел лишь I т., СПб., 1876); Собр. сочин., под род. В. Саводника, М., 1915-1916 (14 выпусков); Стихотворения, М., 1915; Мои литературные и нравственные скитальчества, под ред. и о послесловием П. Сухотина, изд. К. Ф. Некрасова, М., 1915; А. А. Григорьев. Материалы для биографии, ред. В. Княжнина, П., 1917 (произведения, письма, документы); Поли. собр. сочин., под ред. В. Спиридонова, т. I, П., 1918.
II. Языков Н. (Н. Шелгунов), Пророк славянофильского идеализма, "Дело", 1876, IX; Венгеpов С. А., "Молодая редакция" "Москвитянина", "Вестник Европы", 1886, II; Саводник В., А. А. Григорьев (Сочинения Григорьева, М., 1915, т. I); Княжнин В., Ап. Григорьев-поэт, "Русская мысль", 1916, кн. V; Леpнеp H., Ст. в "Истории русской литературы XIX в.", изд. "Мир"; Гроссман Л., Основатель новой критики, сб. "Три современника", М., 1922; Бем А., Оценка А. Григорьева в прошлом и настоящем, "Русский исторический журнал", 1918, V; Сакулин П., Органическое мировосприятие, "Вестник Европы", 1915, VI; Его же, Русская литература и социализм, ч. 1, Гиз, 1924; Благой Д. Д., А. Блок и А. Григорьев, об. "О Блоке", "Никитинские субботники", М., 1929; Фpиче В. M., Ап. Григорьев, Ст. в "Истории русской критики", ред. Вал. Полянского, М., 1929, т. I; Рубинштейн Н., Ст. о Григорьеве в журн. "Литература и марксизм", кн. II, 1929.
III. "Библиографию о Григорьеве" (328 номеров) см. в указ. выше "Материалах", под ред. В. Княжнина, стр. 352-363 и у Владиславлева, Русские писатели, изд. 4-е, Л., 1924.
В. Фриче.
{Лит. энц.}
Григорьев, Аполлон Александрович
Лит. критик, эстетик, поэт. Род. в Москве. Окончил юрид. ф-т Моск. ун-та (1842). Библиотекарь и секретарь правления Моск. ун-та (1842-1844). В 1847 преподавал законоведение в Моск. гимназии. В 1850-1856 - критик в редакции "Москвитянина", чьи позиции были близки славянофильству. В 1857 в качестве наставника уехал за границу с семейством кн. Трубецких, где пробыл около двух лет. Был в Петербурге, затем в Оренбурге, преподавал в кадетском корпусе. Активно занимался лит. работой. Будучи нек-рое время близким к петрашевцам, Г. скоро отошел от идей утопического социализма. Утверждал, что произведение искусства является органическим продуктом эпохи и выражает жизнь "через посредство жизни художника". Как отмечает его биограф У.Гу-ральник (ФЭ), миссию художеств. творч. он видел не в "рабском служении" какой-либо идее, а в выявлении "вечных начал" жизни, к-рые лежат под видимыми, переменными и случайными явлениями. Считал, что внутр. закономерности искусства познаются лишь интуитивно. Основополагающими при этом становятся принципы симпатии и наития как начала всякой серьезной художеств. критики. Стремясь философски осмыслить осн. линию рус. литературы, Г. видел в произведениях Пушкина, Гоголя, Островского отражение разл. фаз столкновения двух типов - нац. и кастового, нар. и аристократического, хищного и смиренного, причем органичным для рус. нац. развития Г. считал тип нар. и смиренный.
Григорьев Аполлон Александрович , поэт, критик, родился 20.VII (1.VIII).1822 г. в Москве в семье чиновника.
Рано проявил склонность к литературе и театру, увлекался иностранными языками. С 1838-42 учился на юридическом факультете Московского университета, который закончил первым кандидатом. Был оставлен библиотекарем, а затем назначен секретарем университетского правления.
Осенью 1843 втайне от родителей Аполлон Александрович уезжает в Петербург, спасаясь от «семейного догматизма». Попытки служить в столице также не увенчались успехом, и он навсегда оставляет мысль о карьере чиновника.
В начале 1847 Григорьев возвращается в Москву и вскоре женится на Л. Ф. Корш. Он преподает законоведение в Александровском сиротском институте и в 1-й мужской гимназии.
В 1857 Аполлон Александрович едет за границу с семьей князя Трубецкого в качестве воспитателя его сына. Побывал в Италии, Франции и Германии.
В конце 1858 возвращается на родину, в Петербург.
В мае 1861 Григорьев отправляется в Оренбург, где преподает словесность в Неплюевском кадетском корпусе.
В 1862 снова возвращается в столице. Крайне неорганизованный образ жизни, частая нужда рано подорвали его могучий организм, и вскоре он скоропостижно скончался.
Еще в детстве Аполлон Александрович начал писать стихи.
В 1843 в журнале «Москвитянин» вышли его первые стихотворения.
Литературная деятельность Григорьева началась в Петербурге , где он активно сотрудничал в театральном журналом «Репертуар и Пантеон» и в «Финском вестнике». Выступает в качестве прозаика, поэта, драматурга, переводчика, театрального рецензента. «С увлечением и азартом» пишет лирические стихотворения, повести и рассказы
«Офелия» (1846),
«Один из многих» (1846),
«Встреча» (1846) и другие,
критические статьи о театре, драматические произведения.
Наиболее значительна из них стихотворная драма «Два эгоизма» («Репертуар и Пантеон», 1845).
