Герой нашего времени фаталист краткое содержание. Онлайн чтение книги Герой нашего времени III

Какое-то время спустя Печорину пришлось прожить две недели в казачьей станице. Там стоял батальон пехоты, и офицеры каждый вечер собирались друг у друга и играли в карты. В один из вечеров они засиделись у майора С, разговаривая о том, что предопределяет судьбу человека. Среди прочих присутствовал поручик Вулич, серб по национальности. Он был храбр. говорил мало, душевных тайн никому не поверял, а самой большой его страстью являлась игра в карты.

Пари

Поручик предложил проверить, может ли человек распоряжаться своей жизнью или каждому заранее назначена роковая минута. Печорин согласился держать пари и поставил двести рублей на то, что предопределения нет. Вулич отстаивал противоположное мнение.

Вулич испытывает судьбу

Он молча прошел в спальню майора, снял со стены первый попавшийся пистолет, взвел курок и насыпал на полку порох. Его стали отговаривать, но он никого не слушал. Присев у стола, поручик попросил всех занять места кругом. Присутствующие подчинились. Внезапно Печорину показалось, что на хладнокровном лице Вулича лежит печать смерти. Григорий Александрович сказал поручику, что тот нынче умрет. Ответив, что все возможно, серб спросил у майора, заряжен ли пистолет. Майор не помнил. Офицеры начали заключать новые пари. Печорину все это надоело, и он заявил, чтобы Вулич либо стрелялся, либо повесил пистолет на место. Тогда поручик приставил дуло ко лбу и спустил курок. Выстрела не последовало. Вулич опять взвел курок и прицелился в фуражку, висевшую на стенке. Раздался выстрел. Когда дым рассеялся, оказалось, что пуля пробила фуражку в самой середине и глубоко засела в стене. Серб спокойно собрал выигранные деньги со стола и ушел.

Пьяный казак

Печорин направился к себе домой, размышляя о человеческой жизни и предопределении, и вдруг споткнулся обо что-то толстое и мягкое. Он наклонился и увидел, что перед ним лежит свинья, разрубленная пополам шашкой. Тут подбежали два солдата и спросили, не видал ли он пьяного казака, который гнался за свиньей. Григорий Александрович показал им зарубленную свинью, и они последовали дальше, говоря, что надо связать пьяного, пока он не сотворил беды.

Печорин пришел к себе и лег спать. В четыре часа утра его разбудили офицеры с известием, что Вулич убит. Григорий Александрович остолбенел. Оказалось, что, когда поручик возвращался домой, на него наскочил пьяный казак. Возможно, последний и прошел бы мимо, но Вулич спросил его, кого он ищет. «Тебя!» — ответил казак, ударил его шашкой и разрубил от плеча почти до самого сердца. Свидетели рассказали, что на последнем издыхании серб произнес: «Он прав!». Печорин понял значение этих слов: он сам невольно предсказал Вуличу его судьбу.

Фатализм Печорина

Убийца заперся в пустой хате на краю станицы. Там уже собралось множество народу. Григорий Александрович посмотрел в щель ставня и увидел, что казак держит пистолет, а окровавленная шашка лежит возле него. Печорин велел есаулу отвлечь преступника разговором, а сам, улучив момент, прыгнул в хату. Выстрел раздался у него над самым ухом, пуля сорвала эполет. Он схватил казака за руки, в дверь ворвались еще люди, и убийцу связали. Все поздравляли Печорина.

Повесть «Фаталист» завершает роман, однако точка, которую автор ставит в конце неё, — мнимая, поскольку герой в финале романа опять оказывается в крепости, словно вновь начиная свой «романный» путь. Кольцевая композиция — намеренный приём, призванный замкнуть повествование в круг, сделать разговор о человеке бесконечным. Применяя этот приём, Лермонтов достигает эффекта представления героя, с одной стороны, как человека конкретного, с другой — как человека вечного, родового.

Неудивительно, что последняя повесть поднимает вечные вопросы жизни человека, прежде всего судьбы и отношения к ней, и носит философский характер. Главный вопрос, касающийся отношения человека к судьбе, показан как проблема выбора жизненной позиции: безвольно и слепо подчиняться обстоятельствам жизни или активно противостоять пагубным условиям существования, проявлять волю к жизнеутверждающему действию. Если принимать во внимание трагический финал «Княжны Мери», то возникает проблема дальнейшего решения героя: как жить, что ему, потерявшему надежду на дружбу и любовь, делать в жизни? Этот вопрос одновременно и жизненный для героя, и философский для смысла повести; его можно сформулировать так: принимать или не принимать жизнь? Обе проблемы (жизненная позиция и приятие/неприятие жизни) легли в основу сюжета, они определяют его философский характер.

Повесть «Фаталист» чётко разделяется на экспозицию, основную часть и финал. В экспозиции представлен разговор-спор офицеров о существовании предопределения или судьбы в жизни человека, в нём очерчен круг главных вопросов, которые возникают у человека, когда речь заходит о судьбе. Этих вопросов пять, они высказаны персонажем, таинственно названным «кто-то»: во-первых, существует ли предопределение; во-вторых, кто может подтвердить это; в-третьих, известен ли час смерти человека; в-четвёртых, зачем человеку даны воля и рассудок; в-пятых, ответственен ли человек за свои поступки. Ответы на эти вопросы должны быть даны в ходе самой повести и в её финале.

Поскольку в философской концепции повести возможны две позиции, то и в системе её образов представлены два главных героя: Печорин и Вулич. Оба героя в повести «Фаталист» испытывают судьбу, только Вулич поступает бессмысленно, подвергая свою жизнь неоправданному риску. Стреляя себе в голову, Вулич, по сути, совершает убийство, поскольку не борется за жизнь и готов от неё отказаться. Печорин же испытывает судьбу, предпринимая все возможные меры предосторожности, чтобы уменьшить риск, но даже в этом случае он мог поплатиться жизнью. Если сопоставить оба испытания во всех деталях, а большинство из них нарочито составляют пары для сравнения, то можно прийти к выводу, что Вулич отказывается от жизни в страхе перед ней, Печорин, напротив, принимает жизнь во всей её сложности и непредсказуемости. В центре повести находится ключевой эпизод самоубийства Вулича. Его смерть, безусловно, является следствием безумного эксперимента с выстрелом себе в голову. Обратим внимание на деталь, совпадающую с «Пиковой дамой», — Пушкин выбирает героем обрусевшего немца, Лермонтов — серба. Видимо, оба писателя хотели подчеркнуть, что поведение их героев не является исконно русским, свойственным православному сознанию.

Финал «Фаталиста» разделён на две части. В первой Печорин рассуждает о происшедшем, и в ходе его рассуждений даются ответы на вопросы, поставленные в начале повести. «После всего этого как бы, кажется, не сделаться фаталистом?» — спрашивает герой, и сама форма, в которой задан вопрос, является одновременно и ответом на него: герой мог стать, но не стал фаталистом. Второй вопрос: «Но кто знает наверное, убеждён ли он в чём или нет?» — заключает в себе потребность в достоверном знании, и автор далее предупреждает о его невозможности из-за «обмана чувств или промаха рассудка». Автор словами Печорина утверждает смелость и решительность человека перед неизвестностью. И наконец, Печорин принимает смерть как закон жизни: «Ведь хуже смерти ничего не случится — а смерти не минуешь». Эти рассуждения героя подводят итог повести, но в то же время они связаны и с проблематикой всего произведения.

Во второй части финала к сомнениям и рассуждениям Печорина присоединяется Максим Максимыч. Печорин рассказывает пожилому штабс-капитану о происшествии в станице, и тот, польщённый тем, что Печорин интересуется его мнением, проявляет в своём рассуждении простой здравый смысл. Максим Максимыч не может ничего сказать об испытании судьбы Вуличем, потому что для его здравого рассудка оно бессмысленно, поэтому он отвлекается на рассуждения о черкесских курках, винтовках и шашках. Что же касается нелепой смерти Вулича, Максим Максимыч произносит, казалось бы, фаталистическое суждение: «Впрочем, видно, уж так у него на роду было написано...» Это высказывание можно понимать таким образом: если человек ведёт себя нелепо, то и судьба ему суждена такая же нелепая.

Мне как-то раз случилось прожить две недели в казачьей станице. Однажды, мы засиделись у майора С*** очень долго; разговор, против обыкновения, был занимателен. Рассуждали о том, будто судьба человека написана на небесах; каждый рассказывал разные необыкновенные случаи pro или contra.

– Все это, господа, ничего не доказывает, – сказал старый майор, – ведь никто из вас не был свидетелем тех странных случаев, которыми подтверждаете свои мнения?

– Конечно, никто, – сказали многие, – но мы слышали от верных людей…

– Все это вздор! – сказал кто-то, – где эти верные люди?

В это время один офицер встал, и медленно подойдя к столу, окинул всех спокойным взглядом. Он был родом серб, как видно было из его имени.

Наружность поручика Вулича отвечала вполне его характеру. Высокий рост и смуглый цвет лица, черные волосы, черные проницательные глаза, большой, но правильный нос, принадлежность его нации, печальная и холодная улыбка, вечно блуждавшая на губах его, – все это будто согласовалось для того, чтоб придать ему вид существа особенного, не способного делиться мыслями и страстями с теми, которых судьба дала ему в товарищи.

Он был храбр, говорил мало, но резко; никому не поверял своих душевных и семейных тайн; вина почти вовсе не пил, за молодыми казачками никогда не волочился. Была только одна страсть, которой он не таил: страсть к игре. За зеленым столом он забывал все, и обыкновенно проигрывал; но постоянные неудачи только раздражали его упрямство. Рассказывали, что раз он на подушке метал банк, ему ужасно везло. Вдруг раздались выстрелы, все бросились к оружию. «Поставь ва-банк!» – кричал Вулич, одному из самых горячих понтеров. «Идет семерка», – отвечал тот, убегая. Вулич докинул талью, карта была дана. Когда он явился в цепь, там была уж сильная перестрелка. Вулич не заботился ни о пулях, ни о шашках чеченских: он отыскивал своего счастливого понтера.

– Семерка дана! – закричал он и вынул свой кошелек и отдал его, несмотря на возражения о неуместности платежа. После, он до самого конца дела прехладнокровно перестреливался с чеченцами.

Когда Вулич подошел к столу, все ожидали какой-нибудь оригинальной выходки.

– Господа! Вы хотите доказательств: я вам предлагаю испробовать на себе, может ли человек своевольно располагать своею жизнью… Кому угодно?

– Предлагаю пари! – сказал я шутя, – Утверждаю, что нет предопределения.

– Хорошо, – сказал майор, – только не понимаю, как вы решите спор?..

Вулич подошел к стене, на которой висело оружие, и наудачу снял один из пистолетов; взвел курок и насыпал на полку пороху и приставил к голове. Несмотря на его хладнокровие, мне казалось, я читал печать смерти на бледном лице его. Я замечал, и многие старые воины подтверждали мое замечание, что часто на лице человека, который должен умереть через несколько часов, есть какой-то странный отпечаток неизбежной судьбы.

– Вы нынче умрете! – сказал я ему.

– Может быть, да, может быть, нет… Потом, обратясь к майору, спросил: заряжен ли пистолет? Майор в замешательстве не помнил хорошенько.

– Держу пятьдесят рублей против пяти, что пистолет не заряжен! – закричал кто-то.

Составились новые пари.

– Господин Печорин, сказал Вулич, – возьмите карту и бросьте вверх.

Я взял со стола, как теперь помню, червонного туза и бросил кверху; в ту минуту, как он коснулся стола, Вулич спустил курок… осечка!

– Слава Богу! – вскрикнули многие, – не заряжен…

– Посмотрим, однако ж, – сказал Вулич. Он взвел опять курок и выстрел раздался.

Минуты три никто не мог слова вымолвить.

– Вы начали верить предопределению? – спросил он меня.

– Верю; но не понимаю, отчего мне казалось, будто вы должны нынче умереть…

Скоро все разошлись по домам, различно толкуя о причудах Вулича.

Я возвращался домой. Мне стало смешно, когда я вспомнил, что некогда люди думали, что звезды принимают участие в наших ничтожных спорах… Но зато какую силу воли придавала им уверенность, что целое небо на них смотрит с участием! А мы, их жалкие потомки, равнодушно переходим от сомнения к сомнению, как наши предки бросались от одного заблуждения к другому, не имея, как они, ни надежды, ни даже того неопределенного, хотя и истинного наслаждения, которое встречает душа во всякой борьбе с людьми или судьбою…

Происшествие этого вечера произвело на меня довольно глубокое впечатление. В тот вечер я твердо верил в предопределение: доказательство было разительно, но я остановил себя вовремя на этом опасном пути и стал смотреть под ноги. Такая предосторожность была очень кстати: я чуть-чуть не упал, наткнувшись на что-то. Предо мною лежала свинья, разрубленная пополам шашкой… Тут два казака выбежали из переулка, один подошел ко мне и спросил, не видал ли я пьяного казака, который гнался за свиньей. Я объявил им, что не встречал казака, и указал на несчастную жертву его неистовой храбрости.

Они удалились, а я продолжал свой путь с большей осторожностью и наконец счастливо добрался до своей квартиры. Я жил у одного старого урядника, которого любил за добрый его нрав, а особенно за хорошенькую дочку Настю. Она, по обыкновению, дожидалась меня у калитки. Узнав меня, она улыбнулась, но мне было не до нее. «Прощай, Настя», – сказал я, проходя мимо. Она хотела что-то отвечать, но только вздохнула.

Я затворил за собою дверь моей комнаты и бросился на постель. В четыре часа утра два кулака застучали ко мне в окно. Я вскочил: что такое?

– Вулич убит.

– Да куда же?

– Дорогой узнаешь.

Мы пошли. Они рассказали мне все, что случилось. Вулич шел один по темной улице: на него наскочил пьяный казак, изрубивший свинью. На последнем издыхании он сказал только два слова: «Он прав!». Мой инстинкт не обманул меня: я точно прочел на его изменившемся лице печать близкой кончины.

Убийца заперся в пустой хате, на конце станицы. Вот, наконец, мы пришли; смотрим: вокруг хаты стоит толпа. Среди их бросилось мне в глаза значительное лицо старухи, выражавшее безумное отчаяние — то была мать убийцы.

Между тем надо было на что-нибудь решиться и схватить преступника. Я подошел к окну и посмотрел в щель ставня: бледный, он лежал на полу, держа в правой руке пистолет; окровавленная шашка лежала возле него. Выразительные глаза его страшно вращались кругом; порою он вздрагивал и хватал себя за голову, как будто неясно припоминая вчерашнее. Я не прочел большой решимости в этом беспокойном взгляде и сказал майору, что напрасно он не велит выломать дверь и броситься туда казакам, потому что лучше это сделать теперь, нежели после, когда он совсем опомнится.

В это время старый есаул подошел к двери и назвал его по имени; тот откликнулся.

– Согрешил, брат Ефимыч, – сказал есаул, – так уж нечего делать, покорись!

– Не покорюсь! – отвечал казак.

– Побойся Бога. Ведь ты честный христианин!

– Не покорюсь! – закричал казак, и слышно было, как щелкнул взведенный курок.

– Эй, тетка! – сказал есаул старухе, – поговори сыну, авось тебя послушает…

Старуха посмотрела на него пристально и покачала головой.

– Василий Петрович, – сказал есаул, подойдя к майору, – он не сдастся – я его знаю. А если дверь разломать, то много наших перебьет. Не прикажете ли лучше его пристрелить? в ставне щель широкая.

В эту минуту у меня в голове промелькнула странная мысль: подобно Вуличу, я вздумал испытать судьбу.

– Погодите, – сказал я майору, – я его возьму живого.

Велев есаулу завести с ним разговор и поставив у дверей трех казаков, готовых ее выбить, и броситься мне на помощь при данном знаке, я обошел хату и приблизился к роковому окну. Сердце мое сильно билось.

– Ах ты окаянный! – кричал есаул. Он стал стучать в дверь изо всей силы, я оторвал ставень и бросился в окно головой вниз. Выстрел раздался у меня над самым ухом, пуля сорвала эполет. Но дым, наполнивший комнату, помешал моему противнику найти шашку. Я схватил его за руки; казаки ворвались, и преступник был связан. Офицеры меня поздравляли – точно, было с чем!

После всего этого как бы, кажется, не сделаться фаталистом?

Я люблю сомневаться во всем: это расположение ума не мешает решительности характера – напротив, что до меня касается, то я всегда смелее иду вперед, когда не знаю, что меня ожидает. Ведь хуже смерти ничего не случится – а смерти не минуешь!

Возвратясь в крепость, я рассказал Максиму Максимычу все, что случилось со мною и чему был я свидетель, и пожелал узнать его мнение насчет предопределения.

– Да-с! конечно-с! Это штука довольно мудреная!.. Впрочем, эти азиатские курки часто осекаются, если дурно смазаны или не довольно крепко прижмешь пальцем; зато уж шашки у них – просто мое почтение! Да, жаль беднягу…

Больше я от него ничего не мог добиться: он вообще не любит метафизических прений.

Печорин приехал в Тамань (город в Краснодарском крае) на перекладных поздно ночью. Казенной квартиры не было, и Печорина поселили в хату на берегу моря.

В доме живут старуха, девушка и слепой мальчик, сирота. Ночью Печорин проследил за слепым, который ходил на берег моря. Там слепому девушка сказала, что Янко не будет, потому что буря на море. Но все-таки Янко приплывает.

На следующий день Печорин расспрашивает девушку, куда она ходила ночью, и угрожает, что все расскажет коменданту. Девушка начинает заигрывать с Печориным, целует его и назначает свидание ночью на берегу моря.

Печорин идет к морю, берет с собой пистолет. Девушка приглашает Печорина в лодку, потом обнимает, вытаскивает пистолет и пытается утопить. Печорин сбрасывает девушку за борт. Потом Печорин приплывает к берегу и наблюдает, как появляется девушка и приплывает Янко. Они о чем-то разговаривают и сообщают слепому, что уезжают. Янко бросает несколько монет слепому, и они с девушкой уплывают, бросив слепого. Слепой рыдает.

Печорин размышляет, почему судьбе было угодно ему помешать жизни контрабандистов.

Выводы по повести "Тамань"

1. Печорин в повести активен, решителен и смел, но его активность направлена на самого себя.

2. Печорин не верит в любовь.

3. «Тамань» открывает журнал Печорина, который позволяет читателю понять, что думал и чувствовал герой.

Краткое содержание заключительной повести "Фаталист" из романа М.Ю. Лермонтова "Герой нашего времени"

В казачьей станице офицеры рассуждают про поверье, согласно которому судьба каждого человека предопределена свыше. Печорин утверждает, что предопределения нет.

Поручик Вулич, серб, предлагает испытать судьбу при помощи русской . Вулич приставляет пистолет к виску, стреляет и осечка. Печорин говорит, что Вулич скоро умрет, потому что у него на лице отпечаток . Печорин объясняет свою уверенность тем, что на войне видел много солдат, которые скоро умерли, и у них было одинаковое выражение лица.

Ночью Печорин видит на дороге , разрубленную пьяным казаком, которого ловят товарищи. Этот пьяный казак зарубил Вулича, последние слова которого были: «Он прав». Убийца заперся в пустой хате, и никто не может выманить его оттуда. Печорин решает взять его живым (испытать судьбу, как хотел Вулич). Товарищ Печорина отвлекает казака, Печорин прыгает в окно, казак стреляет, но промахивается. Печорин схватил казака.

Мне как-то раз случилось прожить две недели в казачьей станице на левом фланге; тут же стоял батальон пехоты; офицеры собирались друг у друга поочередно, по вечерам играли в карты.

Однажды, наскучив бостоном и бросив карты под стол, мы засиделись у майора С*** очень долго; разговор, против обыкновения, был занимателен. Рассуждали о том, что мусульманское поверье, будто судьба человека написана на небесах, находит и между нами, христианами, многих поклонников; каждый рассказывал разные необыкновенные случаи pro или contra.

– Конечно, никто, – сказали многие, – но мы слышали от верных людей…

– Все это вздор! – сказал кто-то, – где эти верные люди, видевшие список, на котором назначен час нашей смерти?.. И если точно есть предопределение, то зачем нам дана воля, рассудок? почему мы должны давать отчет в наших поступках?

В это время один офицер, сидевший в углу комнаты, встал, и медленно подойдя к столу, окинул всех спокойным взглядом. Он был родом серб, как видно было из его имени.

Лермонтов. Фаталист. Аудиокнига

Он был храбр, говорил мало, но резко; никому не поверял своих душевных и семейных тайн; вина почти вовсе не пил, за молодыми казачками, – которых прелесть трудно достигнуть, не видав их, он никогда не волочился. Говорили, однако, что жена полковника была неравнодушна к его выразительным глазам; но он не шутя сердился, когда об этом намекали.

Была только одна страсть, которой он не таил: страсть к игре. За зеленым столом он забывал все, и обыкновенно проигрывал; но постоянные неудачи только раздражали его упрямство. Рассказывали, что раз, во время экспедиции, ночью, он на подушке метал банк, ему ужасно везло. Вдруг раздались выстрелы, ударили тревогу, все вскочили и бросились к оружию. «Поставь ва-банк!» – кричал Вулич, не подымаясь, одному из самых горячих понтеров. «Идет семерка», – отвечал тот, убегая. Несмотря на всеобщую суматоху, Вулич докинул талью, карта была дана.

Когда он явился в цепь, там была уж сильная перестрелка. Вулич не заботился ни о пулях, ни о шашках чеченских: он отыскивал своего счастливого понтера.

– Семерка дана! – закричал он, увидав его наконец в цепи застрельщиков, которые начинали вытеснять из лесу неприятеля, и, подойдя ближе, он вынул свой кошелек и бумажник и отдал их счастливцу, несмотря на возражения о неуместности платежа. Исполнив этот неприятный долг, он бросился вперед, увлек за собою солдат и до самого конца дела прехладнокровно перестреливался с чеченцами.

Когда поручик Вулич подошел к столу, то все замолчали, ожидая от него какой-нибудь оригинальной выходки.

– Господа! – сказал он (голос его был спокоен, хотя тоном ниже обыкновенного), – господа! к чему пустые споры? Вы хотите доказательств: я вам предлагаю испробовать на себе, может ли человек своевольно располагать своею жизнью, или каждому из нас заранее назначена роковая минута… Кому угодно?

– Не мне, не мне! – раздалось со всех сторон, – вот чудак! придет же в голову!..

– Предлагаю пари! – сказал я шутя.

– Утверждаю, что нет предопределения, – сказал я, высыпая на стол десятка два червонцев – все, что было у меня в кармане.

– Хорошо, – сказал майор, – только не понимаю, право, в чем дело и как вы решите спор?..

Вулич вышел молча в спальню майора; мы за ним последовали. Он подошел к стене, на которой висело оружие, и наудачу снял с гвоздя один из разнокалиберных пистолетов; мы еще его не понимали; но когда он взвел курок и насыпал на полку пороху, то многие, невольно вскрикнув, схватили его за руки.

– Что ты хочешь делать? Послушай, это сумасшествие! – закричали ему.

– Господа! – сказал он медленно, освобождая свои руки, – кому угодно заплатить за меня двадцать червонцев?

Все замолчали и отошли.

Вулич вышел в другую комнату и сел у стола; все последовали за ним: он знаком пригласил нас сесть кругом. Молча повиновались ему: в эту минуту он приобрел над нами какую-то таинственную власть. Я пристально посмотрел ему в глаза; но он спокойным и неподвижным взором встретил мой испытующий взгляд, и бледные губы его улыбнулись; но, несмотря на его хладнокровие, мне казалось, я читал печать смерти на бледном лице его. Я замечал, и многие старые воины подтверждали мое замечание, что часто на лице человека, который должен умереть через несколько часов, есть какой-то странный отпечаток неизбежной судьбы, так что привычным глазам трудно ошибиться.

– Вы нынче умрете! – сказал я ему.

Он быстро ко мне обернулся, но отвечал медленно и спокойно:

– Да полно, Вулич! – закричал кто-то, – уж, верно, заряжен, коли в головах висел, что за охота шутить!..

– Глупая шутка! – подхватил другой.

– Держу пятьдесят рублей против пяти, что пистолет не заряжен! – закричал третий.

Составились новые пари.

Мне надоела эта длинная церемония.

– Послушайте, – сказал я, – или застрелитесь, или повесьте пистолет на прежнее место, и пойдемте спать.

– Разумеется, – воскликнули многие, – пойдемте спать.

– Господа, я вас прошу не трогаться с места! – сказал Вулич, приставя дуло пистолета ко лбу. Все будто окаменели.

– Господин Печорин, прибавил он, – возьмите карту и бросьте вверх.

Иллюстрация к повести М. Ю. Лермонтова «Фаталист». Художник В. Поляков

Я взял со стола, как теперь помню, червонного туза и бросил кверху: дыхание у всех остановилось; все глаза, выражая страх и какое-то неопределенное любопытство, бегали от пистолета к роковому тузу, который, трепеща на воздухе, опускался медленно; в ту минуту, как он коснулся стола, Вулич спустил курок… осечка!

– Слава Богу! – вскрикнули многие, – не заряжен…

– Посмотрим, однако ж, – сказал Вулич. Он взвел опять курок, прицелился в фуражку, висевшую над окном; выстрел раздался – дым наполнил комнату. Когда он рассеялся, сняли фуражку: она была пробита в самой середине и пуля глубоко засела в стене.

Минуты три никто не мог слова вымолвить. Вулич пересыпал в свой кошелек мои червонцы.

Пошли толки о том, отчего пистолет в первый раз не выстрелил; иные утверждали, что, вероятно, полка была засорена, другие говорили шепотом, что прежде порох был сырой и что после Вулич присыпал свежего; но я утверждал, что последнее предположение несправедливо, потому что я во все время не спускал глаз с пистолета.

– Вы счастливы в игре, – сказал я Вуличу…

– В первый раз от роду, – отвечал он, самодовольно улыбаясь, – это лучше банка и штосса.

– Зато немножко опаснее.

– А что? вы начали верить предопределению?

– Верю; только не понимаю теперь, отчего мне казалось, будто вы непременно должны нынче умереть…

Этот же человек, который так недавно метил себе преспокойно в лоб, теперь вдруг вспыхнул и смутился.

– Однако же довольно! – сказал он, вставая, пари наше кончилось, и теперь ваши замечания, мне кажется, неуместны… – Он взял шапку и ушел. Это мне показалось странным – и недаром!..

Скоро все разошлись по домам, различно толкуя о причудах Вулича и, вероятно, в один голос называя меня эгоистом, потому что я держал пари против человека, который хотел застрелиться; как будто он без меня не мог найти удобного случая!..

Я возвращался домой пустыми переулками станицы; месяц, полный и красный, как зарево пожара, начинал показываться из-за зубчатого горизонта домов; звезды спокойно сияли на темно-голубом своде, и мне стало смешно, когда я вспомнил, что были некогда люди премудрые, думавшие, что светила небесные принимают участие в наших ничтожных спорах за клочок земли или за какие-нибудь вымышленные права!.. И что ж? эти лампады, зажженные, по их мнению, только для того, чтобы освещать их битвы и торжества, горят с прежним блеском, а их страсти и надежды давно угасли вместе с ними, как огонек, зажженный на краю леса беспечным странником! Но зато какую силу воли придавала им уверенность, что целое небо со своими бесчисленными жителями на них смотрит с участием, хотя немым, но неизменным!.. А мы, их жалкие потомки, скитающиеся по земле без убеждений и гордости, без наслаждения и страха, кроме той невольной боязни, сжимающей сердце при мысли о неизбежном конце, мы не способны более к великим жертвам ни для блага человечества, ни даже для собственного счастия, потому знаем его невозможность и равнодушно переходим от сомнения к сомнению, как наши предки бросались от одного заблуждения к другому, не имея, как они, ни надежды, ни даже того неопределенного, хотя и истинного наслаждения, которое встречает душа во всякой борьбе с людьми или судьбою…

И много других подобных дум проходило в уме моем; я их не удерживал, потому что не люблю останавливаться на какой-нибудь отвлеченной мысли. И к чему это ведет?.. В первой молодости моей я был мечтателем, я любил ласкать попеременно то мрачные, то радужные образы, которые рисовало мне беспокойное и жадное воображение. Но что от этого мне осталось? одна усталость, как после ночной битвы с привидением, и смутное воспоминание, исполненное сожалений. В этой напрасной борьбе я истощил и жар души, и постоянство воли, необходимое для действительной жизни; я вступил в эту жизнь, пережив ее уже мысленно, и мне стало скучно и гадко, как тому, кто читает дурное подражание давно ему известной книге.

Происшествие этого вечера произвело на меня довольно глубокое впечатление и раздражило мои нервы; не знаю наверное, верю ли я теперь предопределению или нет, но в этот вечер я ему твердо верил: доказательство было разительно, и я, несмотря на то, что посмеялся над нашими предками и их услужливой астрологией, попал невольно в их колею, но я остановил себя вовремя на этом опасном пути и, имея правило ничего не отвергать решительно и ничему не вверяться слепо, отбросил метафизику в сторону и стал смотреть под ноги. Такая предосторожность была очень кстати: я чуть-чуть не упал, наткнувшись на что-то толстое и мягкое, но, по-видимому, неживое. Наклоняюсь – месяц уж светил прямо на дорогу – и что же? предо мною лежала свинья, разрубленная пополам шашкой… Едва я успел ее осмотреть, как услышал шум шагов: два казака бежали из переулка, один подошел ко мне и спросил, не видал ли я пьяного казака, который гнался за свиньей. Я объявил им, что не встречал казака, и указал на несчастную жертву его неистовой храбрости.

– Экой разбойник! – сказал второй казак, – как напьется чихиря, так и пошел крошить все, что ни попало. Пойдем за ним, Еремеич, надо его связать, а то…

Они удалились, а я продолжал свой путь с большей осторожностью и наконец счастливо добрался до своей квартиры.

Я жил у одного старого урядника, которого любил за добрый его нрав, а особенно за хорошенькую дочку Настю.

Она, по обыкновению, дожидалась меня у калитки, завернувшись в шубку; луна освещала ее милые губки, посиневшие от ночного холода. Узнав меня, она улыбнулась, но мне было не до нее. «Прощай, Настя», – сказал я, проходя мимо. Она хотела что-то отвечать, но только вздохнула.

Я затворил за собою дверь моей комнаты, засветил свечку и бросился на постель; только сон на этот раз заставил себя ждать более обыкновенного. Уж восток начинал бледнеть, когда я заснул, но – видно, было написано на небесах, что в эту ночь я не высплюсь. В четыре часа утра два кулака застучали ко мне в окно. Я вскочил: что такое?.. «Вставай, одевайся!» – кричало мне несколько голосов. Я наскоро оделся и вышел. «Знаешь, что случилось?» – сказали мне в один голос три офицера, пришедшие за мною; они были бледны как смерть.

– Вулич убит.

Я остолбенел.

– Да, убит – продолжали они, – пойдем скорее.

– Да куда же?

– Дорогой узнаешь.

Мы пошли. Они рассказали мне все, что случилось, с примесью разных замечаний насчет странного предопределения, которое спасло его от неминуемой смерти за полчаса до смерти. Вулич шел один по темной улице: на него наскочил пьяный казак, изрубивший свинью и, может быть, прошел бы мимо, не заметив его, если б Вулич, вдруг остановясь, не сказал: «Кого ты, братец, ищешь?» – «Тебя!» – отвечал казак, ударив его шашкой, и разрубил его от плеча почти до сердца… Два казака, встретившие меня и следившие за убийцей, подоспели, подняли раненого, но он был уже при последнем издыхании и сказал только два слова: «Он прав!» Я один понимал темное значение этих слов: они относились ко мне; я предсказал невольно бедному его судьбу; мой инстинкт не обманул меня: я точно прочел на его изменившемся лице печать близкой кончины.

Убийца заперся в пустой хате, на конце станицы. Мы шли туда. Множество женщин бежало с плачем в ту же сторону; по временам опоздавший казак выскакивал на улицу, второпях пристегивая кинжал, и бегом опережал нас. Суматоха была страшная.

Вот наконец мы пришли; смотрим: вокруг хаты, которой двери и ставни заперты изнутри, стоит толпа. Офицеры и казаки толкуют горячо между собою: женщины воют, приговаривая и причитывая. Среди их бросилось мне в глаза значительное лицо старухи, выражавшее безумное отчаяние. Она сидела на толстом бревне, облокотясь на свои колени и поддерживая голову руками: то была мать убийцы. Ее губы по временам шевелились: молитву они шептали или проклятие?

Между тем надо было на что-нибудь решиться и схватить преступника. Никто, однако, не отважился броситься первым. Я подошел к окну и посмотрел в щель ставня: бледный, он лежал на полу, держа в правой руке пистолет; окровавленная шашка лежала возле него. Выразительные глаза его страшно вращались кругом; порою он вздрагивал и хватал себя за голову, как будто неясно припоминая вчерашнее. Я не прочел большой решимости в этом беспокойном взгляде и сказал майору, что напрасно он не велит выломать дверь и броситься туда казакам, потому что лучше это сделать теперь, нежели после, когда он совсем опомнится.

В это время старый есаул подошел к двери и назвал его по имени; тот откликнулся.

– Согрешил, брат Ефимыч, – сказал есаул, – так уж нечего делать, покорись!

– Не покорюсь! – отвечал казак.

– Побойся Бога. Ведь ты не чеченец окаянный, а честный христианин; ну, уж коли грех твой тебя попутал, нечего делать: своей судьбы не минуешь!

– Не покорюсь! – закричал казак грозно, и слышно было, как щелкнул взведенный курок.

– Эй, тетка! – сказал есаул старухе, – поговори сыну, авось тебя послушает… Ведь это только бога гневить. Да посмотри, вот и господа уж два часа дожидаются.

Старуха посмотрела на него пристально и покачала головой.

В эту минуту у меня в голове промелькнула странная мысль: подобно Вуличу, я вздумал испытать судьбу.

– Погодите, – сказал я майору, – я его возьму живого.

– Ах ты окаянный! – кричал есаул. – Что ты, над нами смеешься, что ли? али думаешь, что мы с тобой не совладаем? – Он стал стучать в дверь изо всей силы, я, приложив глаз к щели, следил за движениями казака, не ожидавшего с этой стороны нападения, – и вдруг оторвал ставень и бросился в окно головой вниз. Выстрел раздался у меня над самым ухом, пуля сорвала эполет. Но дым, наполнивший комнату, помешал моему противнику найти шашку, лежавшую возле него. Я схватил его за руки; казаки ворвались, и не прошло трех минут, как преступник был уж связан и отведен под конвоем. Народ разошелся. Офицеры меня поздравляли – точно, было с чем!

После всего этого как бы, кажется, не сделаться фаталистом? Но кто знает наверное, убежден ли он в чем или нет?.. и как часто мы принимаем за убеждение обман чувств или промах рассудка!..

Возвратясь в крепость, я рассказал Максиму Максимычу все, что случилось со мною и чему был я свидетель, и пожелал узнать его мнение насчет предопределения. Он сначала не понимал этого слова, но я объяснил его как мог, и тогда он сказал, значительно покачав головою:

– Да-с! конечно-с! Это штука довольно мудреная!.. Впрочем, эти азиатские курки часто осекаются, если дурно смазаны или не довольно крепко прижмешь пальцем; признаюсь, не люблю я также винтовок черкесских; они как-то нашему брату неприличны: приклад маленький, того и гляди, нос обожжет… Зато уж шашки у них – просто мое почтение!

Потом он примолвил, несколько подумав:

– Да, жаль беднягу… Черт же его дернул ночью с пьяным разговаривать!..