Артем драбкин я дрался в сс и вермахте. Как общались немецкие и советские солдаты вне боя Воспоминания бывших немецких военнопленных в книге

Ирина Видонова

Через 70 лет бывший пленный немец разыскал свою любимую и приехал к ней в Нижний Новгород. После его депортации они оказались по разные стороны Берлинской стены и не надеялись больше увидеться.

Вольфганг и Жанна встретились через 70 лет Фото: скриншот программы НТВ

Вольфганг Морель написал мемуары о своей русской любви, и пораженные читатели помогли ему разыскать любимую. Ему сейчас 95 лет, а Жанне Воронцовой – 87. «Без пяти лет сто ему. Это сойти с ума – решиться поехать из Германии в Россию», – удивляется она.

Вольфганга Мореля взяли в плен под Москвой. Хотел застрелиться, но оружие на русском морозе дало осечку. Второй попытки ему уже не дали советские солдаты, рассказал он телеканалу НТВ. Попал в Горький (ныне Нижний Новгород – ред.). А Жанна вела концерт в лагере для военнопленных. Говорит, что была такой красавицей, что он влюбился на всю жизнь. Это было в 1947 году

В плену он стал антифашистом – и не только сам, а пытался переубедить своих соотечественников. За это ему позволяли передвигаться по городу без конвоя, самостоятельно. А он бегал к ней на свидания. Жанна знала, что он пленный немец, но знакомым представляла его латвийским студентом. «Война проходит, а люди остаются. Ой, но любил он ужасно. Всегда старался добиться, выделиться. Одна походка чего стоила!» – говорит она, признавшись, что «втрескалась» сразу.

Когда его депортировали, они уже не думали, что когда-либо увидятся. Он оказался в ФРГ, и их встреча стала еще более невозможной. Но времена меняются. Вольфганг написал мемуары. Читателей так поразила история, казалось бы, невозможной любви солдата захватнической армии и девушки из оккупированной страны, что они помогли разыскать Жанну.

Вольфганг Морель спел на берегу Волги Фото: скриншот

И вот 70 лет спустя он вернулся в Россию. Прошелся по аллее парка им. 1 Мая, где гуляли с любимой когда-то. Вспомнил, как чуть не упал в голодный обморок. «Мы танцевали, и у меня голова кружилась. Она сказала: гляди мне в глаза – и все будет хорошо», – говорит Вольфганг. На набережной около катера «Герой» спел «Волга-Волга, мать родная!» и заверил, что любит Россию до сих пор.

Перед встречей со своей Жанной он очень волновался, признался «У меня немножко мокрые глаза». И встретив ее, уже не сдерживал слез. Они говорили так, как будто прожили долгую совместную жизнь. Он 3 месяца назад потерял супругу. Она 3 недели назад – единственного сына. Решили больше не терять связь и обязательно встретиться еще раз.

На прощание договорились о встрече Фото: скриншот

Тайна доктора Мореля

Доктор Теодор Морель был личным врачом Гитлера в течение многих лет. С его именем связано огромное количество слухов и подозрений. Большинство наблюдателей считало его шарлатаном. Он отличался плохими манерами, неряшливостью в одежде и был алкоголиком. Одно время делали намеки на его еврейское происхождение. Но тщательное расследование пришло к выводу, что достопочтимый доктор чисто арийского происхождения.

Почему Гитлер, славившийся чрезвычайной разборчивостью в людях, выбрал человека, который не вызывал ни у кого симпатий? Не содействовал ли сей эскулап постепенному превращению фюрера в психического и физического инвалида, неспособного принимать правильные решения? Полагают, что после деклассификации некоторых секретных документов стало возможным ответить на эти вопросы.

Американец Глен Инфельд, имевший доступ к архивным материалам Третьего Рейха, в своей книге «Тайная жизнь Гитлера», в частности, пишет:

«Морель представлял собой тип человека, обычно вызывавшего у Гитлера отвращение. Он был очень толст, смугл, имел жирные черные волосы и носил очки с толстыми, выпуклыми стеклами. Но даже хуже физических характеристик были личные манеры, абсолютно не соответствовавшие гитлеровскому нервическому образцу. От него постоянно исходил дурной запах, его же неумение вести себя за столом стало притчей во языцех. Однако одна вещь свидетельствовала в его пользу: к концу 1937 г. благодаря прописанным „доктором-мужланом“ медикаментам Гитлер впервые почувствовал себя хорошо после нескольких лет недомоганий. Фюрер решил, что может не обращать внимания на недостатки Мореля, если тот способен вылечить его.

В самом начале 1937 г. Морель произвел тщательное обследование Гитлера. Доктор пришел к заключению, что его пациент «страдал из-за гастритных проблем и из-за неправильной диеты. Припухлость отмечена в нижней части живота; левая половина печени увеличена; правая почка причиняет боль. Отмечена экзема на левой ноге, связанная, очевидно, с расстройством пищеварения».

Морель быстро прописал так называемый мутафлор, одну или две капсюли, принимаемые ежедневно в течение месяца после завтрака. Пищеварительная система Гитлера начала функционировать более нормально, экзема исчезла через шесть месяцев, и он начал поправляться. Фюрер был доволен. В сентябре он пригласил Мореля в качестве почетного гостя на партийное ралли, на котором Гитлер впервые после многих месяцев, избавившись от экземы, смог носить сапоги.

Употребление мутафлора не вызывало споров в медицинских кругах, но некоторые другие средства, прописанные Морелем, откровенно удивляли. Например, для облегчения проблем, связанных со скоплением газов в желудке, он выписал антигазовые таблетки д-ра Костера, от двух до четырех после приема пищи. Состав этих таблеток явился предметом больших споров во врачебной среде, и, быть может, их побочный эффект на Гитлера изменил курс истории.

Но в 1937 г. фюрер был благодарен за облегчение, приносимое ему лекарством. По его оценке, Морель являлся величайшим медицинским светилом в Третьем Рейхе, и в последующие восемь лет, несмотря на усиливавшуюся критику доктора по всей Германии, Гитлер не изменил своего мнения. Куда бы Гитлер ни ездил, туда же отправлялся и Морель. Чем больше таблеток давал ему Морель, тем счастливее Гитлер чувствовал себя. И он никогда не уставал говорить, что Морель - единственный человек, сдерживающий обещания. Морель сказал Гитлеру, что вылечит его в течение года, и выполнил сказанное. Гитлер не сознавал тогда, что лечение, принесшее вначале столь хорошие плоды, в конечном итоге будет способствовать его физическому краху.

С именем Юнити Митфорд связано начало странной истории, детали которой до сих пор полностью не раскрыты. Юнити была английской аристократкой и близким другом Гитлера. Она с восторгом разделяла его идеи, преклонялась перед ним и стремилась помочь сближению между нацистской Германией и Англией. Когда 3 сентября 1939 г. Франция и Англия объявили войну Германии, она поняла тщетность своих усилий. Юнити Митфорд отправилась в мюнхенский парк - Английский сад и выстрелила себе в голову. Попытка самоубийства оказалась неудачной, но ранение привело к параличу нервной системы. Несколько месяцев английская поклонница фюрера находилась в бессознательном состоянии. Гитлер направил к ней лучших врачей, включая и Мореля, но все старания были безрезультатны. В конце концов, он договорился об отправке ее домой, в Англию через нейтральную Швейцарию. Морелю поручили сопровождать неудачливую самоубийцу. Поездка в Швейцарию, состоявшаяся в декабре 1939 г., стала поворотным пунктом в жизни Адольфа Гитлера, хотя ни он, ни Морель не понимали этого.

После того, как Юнити Митфорд передали на попечение ожидавшего ее английского врача, Морель взял на несколько дней отпуск. Цюрих в то время кишел агентами всевозможных разведывательных служб, но он игнорировал этот факт. Тщеславный Морель решил: было бы неплохо, чтобы в швейцарских медицинских кругах узнали о том, что он - личный доктор Гитлера. Один из тех, кому он поведал об этом, немедленно связялся с Алленом Даллесом, уже активно включившимся в американскую разведывательную деятельность и часто посещавшим Швейцарию. Опасаясь, что Морель подозрительно отнесется ко встрече с американцем, Даллес послал к нему своего человека - бывшего полицейского офицера из Мюнхена, чтобы тот «подружился» с ничего не подозревавшим доктором. Этот немецкий агент американцев разузнал о таблетках (против скопления газов в желудке), прописанных Гитлеру и обнаружил, что Морель был заинтересован в открытии фирмы в Швейцарии, производящей данное лекарство. Мореля больше не удовлетворяла закупка со стороны: ему захотелось немного подзаработать. Даллес сумел организовать дело таким образом, чтобы его агент совместно с охваченным жадностью эскулапом открыли маленькую фармацевтическую фирму.

С первого дня действия новой компании началось и медленное отравление Гитлера. Дозы стрихнина, входившего в состав таблеток, постепенно увеличивались. Но только в конце 1944 г., когда у доктора Карла Брандта и доктора Эрвина Гизинга возникло подозрение, произвели анализ, и секрет был раскрыт. Однако Гитлер не поверил их заявлению и... оба бдительных врача попали в немилость.

Имелся, по крайней мере, еще один человек, не доверявший Морелю и относившийся с большим подозрением к нему. В интервью от 4 сентября 1948 г. мать Евы Браун, фрау Франциска Браун, в частности сказала:

«Все ненавидели Мореля, и даже Ева пыталась избавиться от него. Она называла его шарлатаном. Я часто слышала, как Ева говорила фюреру, что инъекции Мореля отравляют его, но Гитлер не соглашался. Он всегда отвечал, что отлично чувствует себя после инъекций. По моему мнению, доктор Морель был британским агентом, который хотел, чтобы Гитлер не мог реалистично думать и принимать правильные решения».

Фрау Браун была близка к истине. Морель являлся невольным орудием союзников. Его швейцарский «друг» американский агент, кроме стрихнина добавлял и атрофии. Когда он в дальнейшем встречался с Морелем в Швейцарии, то рекомендовал ему использовать и другие лекарства для лечения Гитлера. К 1944 г. Морель прописал 28 (!) медикаментов для фюрера. Некоторые из них принимались ежедневно, другие- только в случае необходимости... Постоянный прием лекарств в течение многих лет, поощряемый агентом из Цюриха, привел к нарушению психического баланса Гитлера...

Ева Браун как-то жаловалась:

«Я не верю Морелю. Он такой циник. Он проводит эксперименты над всеми нами, как будто мы подопытные кролики...»

Уже к 1942 г. для его генералов и внутреннего круга было ясно, что с Гитлером произошли физические и психические изменения. Гиммлер больше не считал его нормальным и даже спрашивал своего личного врача, доктора Феликса Керстена, не полагает ли он, что фюрер психически болен.

Таблетки и инъекции Теодора Мореля медленно, но верно разрушали организм фюрера. Быть может, в «медикаментах» следует искать объяснение его многих иррациональных приказов, и ими объясняется утрата им связи с реальностью? И, кто знает, может быть, этот служитель медицины, соблазнившийся небольшим гешефтом, невольно сыграл роковую роль в жизни не только Адольфа Гитлера, но и всего Третьего рейха.

Воспоминания бывших немецких военнопленных в книге

А в третьей школе сегодня презентовали русскоязычный вариант книги Фритца Витмана "Роза для Тамары". Фритц Витман - бывший военнопленный. А Тамара - это собирательный образ русских женщин. Тех, кто помогал выживать во время войны в лагерях и госпиталях пленным немцам. Фритц Витман собрал в одну книгу воспоминания 12-ти немецких солдат.

"В походных колоннах бедные старухи часто совали в карман кусок хлеба или огурец", - это отрывок из воспоминаний бывших военнопленных. На территории Владимирской области было немало лагерей и госпиталей для плененных немцев. До конца понять, почему русские женщины с такой заботой относились к тогдашним врагам, ветераны немецкой армии до сих пор не могут понять. Книга "Роза для Тамары" вобрала в себя воспоминания бывших военнопленных. Говорить о войне они не любят. В книге собраны воспоминания 12 немецких солдат. На презентации присутствовали только двое из авторов. Они до сих пор помнят русский язык. Его пришлось изучить в лагерях. Вольфганг Морель в июле 41-го 19-летним юношей был призван в Вермахт. В январе 42-го попал в плен. А дальше восемь лет неволи. Но сначала был госпиталь. Где русские женщины-врачи выхаживали их так же, как и русских. Госпиталь располагался в здании школы. В соседних палатах лежали тоже раненые, но русские солдаты.

Волфганг МОРЕЛЬ, один из авторов книги "Роза для Тамары": "Некоторые относились очень дружественно. Они дали нам сигаретку. Намеренно зажигали, чтобы нам дать. Другие же неправильно относились или отрицательно, но они были в меньшестве".

Вольфганг не любит встречаться со своими бывшими однополчанами. Они, вспоминая войну, плохо говорят о России. Вольфганг же любит нашу страну и знает наших людей. В лагерях ему приходилось работать на химическом производстве. Домой в Германию Вольфганг попал только в сентябре 49 года.

Интересно, что в день, когда меня ранило, у моей матери было чувство, что со мной что-то произошло. Это материнский инстинкт.

После выздоровления и до 1945 года я был в учебном батальоне горных егерей. Сначала я обучался на радиста, а затем был оставлен в качестве инструктора. Мне присвоили звание ефрейтора, и я стал командиром отделения. Меня все время пытались продвинуть по службе, сделать офицером, но мне этого не хотелось. Кроме того, для этого нужно было проходить стажировку в боевой части на фронте, а мне это, честно говоря, уже совсем не хотелось. Мне нравилась работа радиста, радиостанция. У нас, в отделении связистов, был студент-музыкант. Он мастерски разбирался в «радиосалате», творящемся в эфире, и находил необходимую станцию. Руководство на него очень полагалось. Настраивать радиостанцию самостоятельно было строжайше запрещено, но у нас был техник, радиолюбитель, который все равно это делал, и мы могли слушать зарубежные радиостанции, хотя это было запрещено под страхом смертной казни, но мы все равно слушали. Тем не менее я два раза был в Италии, участвовал в боевых действиях, но там не было ничего особенного. Весной 1945 года я стал обер-егерем. Мой командир, когда производил меня в обер-егеря, а мы были вдвоем, спросил меня, нет ли у меня какого-либо желания. Я ему сказал, что хочу, чтобы это было мое последнее воинское звание.

У вас в роте были ХИВИ?

Да, несколько человек. Были и те, кто воевал на немецкой стороне. Была даже русская дивизия. Я как-то должен был доставить туда одного солдата. Я не знаю, где они воевали, я с ними встречался, только когда я был дома, в Германии.

- Вши были?

И сколько! Это была катастрофа! Мы были тотально завшивлены. Мы не могли ни мыться, ни стирать. Во время наступления, весной или осенью, наша одежда была сырой, и мы спали в ней, чтобы она на нас высохла. В обычных условиях от этого можно было заболеть, но на войне ресурсы организма мобилизуются. Я помню, мы вошли в какой-то дом после марша, абсолютно мокрые, свет зажигать было нельзя, я нашел какой-то ящик, который мне удивительно хорошо подходил, и лег в нем спать. Утром я обнаружил, что это был фоб.

- Русские солдаты получали водку зимой. Вам ее давали?

Нет. Чтобы согреться, у нас был только чай. Теплой одежды не было. В Германии собирали теплую одежду для солдат на фронте, люди сдавали свои шубы, шапки, варежки, но до нас ничего не дошло.

- Вы курили?

Да. Сигареты выдавали. Я их иногда менял на шоколад. Иногда появлялись маркитанты, можно было что-то купить. В принципе было нормально.

- Что вы можете сказать о подготовке армии к войне?

Я должен сказать, что условиям войны в России армия не соответствовала. Что касается русских, то отдельно взятый солдат не был нашим врагом. Он выполнял свой долг на своей стороне, а мы на своей. Мы знали, что русские солдаты находятся под давлением комиссаров. У нас такого не было.

- Самое опасное русское оружие?

В 1942 году самой опасной была авиация. Русские самолеты были примитивны, но мы их боялись. У нас, у горных егерей, были вьючные животные, мулы. Они очень рано замечали, что летят самолеты, и просто останавливались, не двигались с места. Это была самая лучшая тактика - не двигаться, чтобы тебя не заметили. Русских бомб мы боялись, потому что они были наполнены гвоздями и шурупами.

- Прозвища у русских самолетов были?

Ночной бомбардировщик называли «швейная машинка». Больше я не помню… Мы много забыли о войне, потому что после нее мы о ней не говорили. Я только в последние годы начал вспоминать, где и в каких опасностях я побывал. Воспоминания возвращаются и становятся живыми. Но в целом, я могу сказать, когда мы смотрим в прошлое, мы его видим в просветленном, блаженном свете. Над многим мы теперь просто смеемся. Острые углы округлились, мы больше не злимся на то, что было тогда. Теперь у нас совсем другой взгляд, даже на бывших врагов. Мы много раз были во Франции, встречались там с солдатами. Мы с французами отлично понимаем друг друга, хотя в прошлом мы относились друг к другу очень враждебно. Я помню, во время войны мы пришли в какой-то город, мы шли не колонной, а просто, как на прогулке, по направлению к собору, и, когда мы шли, люди в домах, видя нас, закрывали окна с ругательным словом «бош», хотя мы вели себя очень прилично.

- Вы слышали о существовании «приказа о комиссарах»?

Нет. Я о таких вещах, честно, ничего не могу сказать.

- Ваши братья вернулись домой?

Они вернулись несколько позже. Я вернулся домой через десять дней после окончания войны. Мой старший брат вернулся через три недели после меня, а младший через три месяца. Но мы все трое вернулись. Когда вернулся я, мы дома не стали это праздновать, моя мать сказала, что мы должны дождаться остальных братьев. Когда они возвращались, мы праздновали, и моя мать сказала, что про меня она знала, что я вернусь домой, она была абсолютно в этом уверена.

- Вы получали зарплату как солдат?

Да, солдаты получали наличными, а унтер-офицеры получали зарплату на счет. В России мы иногда квартировали в городах, в огромных шикарных квартирах на больших улицах, а за ними была бедность. У нас такого не было.

- Что вы делали в свободное время на фронте?

Мы писали письма. Для меня было очень важно, чтобы у меня было что почитать. У нас были только дешевые романы, они меня не интересовали, но мне пришлось несколько прочитать, чтобы было о чем говорить с товарищами и чтобы они не спрашивали, почему я их не читаю. Я писал письма, чтобы практиковаться в немецком языке. Я писал письмо, и если мне не нравилось, как оно было написано, я его рвал и писал новое. Для меня это была необходимость, чтобы духовно оставаться в живых.

Я очень жалел, что не получилось. Мы знали, что все заканчивается и что наверху невозможные люди. У меня тогда было впечатление, что большая часть населения думает точно так же. Почему с ним ничего не случилось?

- Какими наградами вы отмечены?

- «Мороженое мясо» за зиму 41-го. Награда за ранение и Железный крест второго класса, он почти у всех был, мы им особо не гордились.

- Где вы были в момент окончания войны?

Перед концом войны меня перевели в военную школу в Миттенвальде, на офицерскую должность. Это прямо возле моего дома. Мне очень повезло, нет, не повезло, это сделал любимый Господь, что получилось так, как получилось. Война уже закончилась. Я продолжал оставаться командиром отделения из 12 человек. В казарме в Гармише мы занимались бытовыми вещами: грузили продовольствие, работали по хозяйству. Казарма должна была полностью в том виде, в котором она есть, быть передана американцам, которые медленно продвигались из Обераммагау к Гармишу. Из казармы выходить было запрещено. Я стоял с моим отделением в карауле, начальником был обер-лейтенант, которого я знал еще по Мюнхену. Я ему объяснил, что хотел бы сходить в местный монастырь. Обер-лейтенант меня отпустил, я распрощался, но он мне сказал, что я еще солдат и должен вечером, к семи часам, вернуться. Я пошел в монастырь и попался офицерскому патрулю. Это было смертельно опасно, меня могли расстрелять на месте. Они меня остановили и спросили, куда я иду. Я сказал, что иду домой. Это были двое разумных молодых людей, и они меня пропустили, мне очень повезло. С небес был дан знак, что я еще нужен.

- Война - это самое главное событие в вашей жизни или послевоенная жизнь важнее?

Да, конечно, в течение жизни были события, которые были гораздо важнее, чем война. Война нас, молодых людей, выковала. Мы созрели на войне. Я благодарен судьбе, что я это пережил и пошел своим путем.

Меня зовут Вольфганг Морелль. Это фамилия гугенотская, потому что мои предки пришли из Франции в XVII веке. Я родился в 1922 году. До десяти лет учился в народной школе, а потом почти девять лет в гимназии, в городе Бреслау, нынешнем Вроцлаве. Оттуда 5 июля 1941 года меня призвали в армию. Мне как раз исполнилось 19 лет.