Анатолий жигулин биография для детей. Персоналии

Анатолий Владимирович Жигулин (1930-2000) - советский и российский поэт и прозаик, автор ряда поэтических сборников и автобиографической повести «Чёрные камни» (1988).
Анатолий Жигулин родился 1 января 1930 в с. Подгорное Воронежской области. Отец будущего поэта Владимир был выходцем из крестьян, почтовым служащим. Длительное время он страдал открытой формой чахотки. Поэтому основные заботы о трёх детях лежали на плечах матери, женщины образованной и любившей поэзию. Она часто читала детям стихи и пела им песни. Мать была правнучкой участника Отечественной войны 1812 поэта-декабриста Владимира Федосеевича Раевского, принадлежавшего к радикальному крылу Рылеева.
В доме деда, куда переехала семья Жигулиных в 1937 году, уцелела библиотека семьи Раевских, в том числе и фамильные альбомы нескольких поколений. Дом вместе с библиотекой сгорел во время бомбардировок Воронежа в 1942, но вся семья уцелела. Воронеж и область в течение восьми месяцев были во фронтовой зоне, семья была разъята, и поэтому не участвовавший в войне по малолетству Анатолий полной чашей испил голод и лишения войны и жизнь в полуразрушенном городе в послевоенное время. Позднее тема родного города, детства и войны отчётливо зазвучит в творчестве Жигулина.
Мальчик подрастал в условиях нарастающего сталинского террора. Другая, ростовская, ветвь семьи Раевских, была либо истреблена в годы гражданской войны, либо погибла в застенках ЧК. Поэтому родители боялись рассказывать ему о том, что по матери он происходит из древнего и свободолюбивого дворянского рода. Однако пытливый мальчик листал тома библиотеки и фамильные альбомы, из которых узнавал о славных деяниях своих предков.
В старших классах Толя начинает писать стихи, пока, в основном, это изложенные в стихах школьные сочинения. Но постепенно его строки набирают силу, и весной 1949 в воронежской газете появляется первая публикация. Толе Жигулину 19 лет, и он собирается поступить в лесотехнический институт. Почему в лесотехнический? Это было тяжкое послевоенное время, в семье было ещё двое младших: брат и сестра и нужно было получать профессию дома. К тому же отлично учившийся юноша любил и технику, и природу.
Зимой 1946 г. группа воронежских школьников - старшеклассников, совершила лыжный поход по Воронежской области в родную деревню одного из участников похода, Юрия Киселёва. В числе участников похода был и Борис Батуев, сын второго секретаря Воронежского обкома партии. Опухшие от голода колхозники потрясли неординарного юношу. Слишком явной была разница между оглушительной пропагандой и реальной жизнью. Это подтолкнуло Бориса углублённо заняться изучением истории революции. Прочитанным Борис делился со своими ближайшими друзьями. Под влиянием Бориса они пришли к выводу, что Сталин извратил ленинизм, и что необходимо начать борьбу за восстановление ленинского облика партии, причём исключительно мирными средствами.
Так была создана в 1947 году КПМ - Коммунистическая Партия Молодёжи, куда в качестве члена бюро вступил в 1948 и Толя. Вскоре хорошо конспирированная организация насчитывала около 60 человек. Вовлечение в организацию велось по многоступенчатой схеме, однако, несмотря на это, в сентябре 1949, когда члены КПМ из школьников превратились в студентов, начались аресты. Следствие велось 9 месяцев и сопровождалось жестокими избиениями и многочасовыми бессонными допросами. Тщательная конспирация позволила уберечь от ареста половину участников движения, но остальные получили в полной мере. В июне 1950-го решением Особого совещания Жигулин был осуждён к 10 годам лагерей строгого режима. Пребывание в тюрьме во время предварительного следствия, жизнь в тайшетском лагере и на Колыме подробно описаны в широко известной повести Жигулина «Чёрные камни» и в его многочисленных стихах.
Справедливо отмечено в одной из статей, посвящённых поэту, что тема Гулага, тема неволи - это тот фундамент, на котором построено всё творчество Жигулина.
В 1954 Жигулину удаётся выйти на свободу по амнистии, а в 1956 наступила полная реабилитация. В 1960 он закончил лесотехнический институт, но ещё за год до этого в Воронеже в 1959 вышла первая, тоненькая книжка его стихов («Огни моего города»), а в 1963 увидела свет первая московская книга стихов «Рельсы». В этом же году Жигулин поступил на Высшие литературные курсы. С этого времени Жигулин жил в Москве и вёл жизнь профессионального литератора. В 1964 в Воронеже тиражом всего в 3 тысячи вышла книжка стихов Жигулина, вызвавшая восторженный отклик со стороны прессы.
Важной вехой в жизни поэта стало его знакомство в 1961 с Твардовским . Следует отметить его большое влияние на поэзию Жигулина наряду с творчеством Кольцова, Клюева и Есенина .
Жигулин был по природе очень добрым человеком. Таким он и остался, несмотря на все ужасы его лагерной жизни. Да и потом ему приходилось нелегко. Выйдя из неволи, в какой-то мере он оказался человеком надломленным, и несколько раз попадал в психиатрическую больницу.
Жизнь в лагерях не только оставила глубокий след в его жизни, но и в его поэтическом творчестве. Настолько, что некоторые его стихотворения повторяют до мелочей опыт его лагерных злоключений.
Всю жизнь Жигулин возвращался к лагерной теме, считая своим долгом рассказать о том, что видел и испытал. Даже в застойное время он отвергал здесь компромиссы.
Бунтарь и справедливец, Жигулин - тонкий лирик есенинского толка. Изумительна его любовная поэзия, с её тихой меланхолической прелестью. Не зря столько прекрасных песен создано на его стихи.
Умер Анатолий Жигулин в Москве 6 августа 2000 г. на 71-м году жизни.

Жигулин Анатолий Владимирович (1.01.1930-6.08.2000), поэт. Родился в Воронеже в крестьянской семье. В 1949 Жигулин - студент-первокурсник Воронежского политехнического института - был арестован за участие в подпольной организации (в к. 80-х Жигулин расскажет об этом в автобиографической повести «Черные камни»); до 1954 включительно находился в заключении в Сибири - строил железную дорогу Тайшет - Братск, работал на золотых и урановых рудниках.

Образ России - один из главных в поэзии Жигулина: знакомые с детства «маковки церквей за пиками елок» («Дорога на плес», 1964), «И ржавый крест над колокольней…» («О, Родина! В неярком блеске…», 1967). Жигулин вместе с такими поэтами, как В. Н. Соколов, Н. М. Рубцов, помогал сохранить в сознании современников традиционный облик Святой Руси и выразил чувство горечи, вызванное утратой многих духовных ценностей. Но Жигулину дорог «И низкий холмик со звездой…», ибо она над могилой товарища по лагерю или солдата, защищавшего страну от фашистского нашествия.

В 70-е «церковь белая» с «серебряным крестом» перестает быть только приметой национального пейзажа или принадлежностью русской культурной истории. Герой Жигулина задумывается о Боге («Воронеж, детство, половодье», 1972); его все сильнее волновал вопрос смерти и бессмертия души вне «этой жизни на земле» («Скоро, скоро холода…», 1973), о «связи небес и человека» («Суздаль», 1973; «Крещенье. Солнце играет», 1976). Образ света озаряющего становится сквозным в поэзии Жигулина в к. 70-х и в 80-е («кресты не померкли», «кресты блестят», «светится лик золотой»).

Христианская идея любви определяет теперь этику Жигулина: «церковь» - «для меня - любовь» («Коломенское», 1975). Он убежден, что только «Бог - задумчив и суров» и еще «Любовь, что так кротка и терпелива» могут вдохновить на создание подлинных произведений искусства («Архангельское», 1973). Духовность, заботу о душе Жигулин полемически противопоставлял «радостям быта» («Пишу о душе. А душа…», 1974).

В те же годы Жигулин активно разрабатывал историческую тему (фрагменты поэмы «За други своя»). Особое внимание Жигулин уделял фактам уничтожения духовных ценностей в н. 30-х («Из российской истории», 1976; «Сто лет горит лампада…», 1980). «Огонь лампады» у могилы героя русско-турецкой войны 1878 Жигулин ставил в один ряд с Вечным огнем у могил солдат Великой Отечественной войны. В 1984 он написал об исторической связи между Георгиевским крестом и орденом «Знак Почета» («Георгиевский крест - награда небольшая…»). Идея единства русской истории и преемственности поколений защитников чести и достоинства Отечества - характерная черта исторического сознания Жигулина 80-х.

В 80-е усилилось трагическое начало в поэзии Жигулина: жизнь «боли полна»; «ветер боли и тревоги / Над бедной родиной моей…» («Покинутая деревня», «На родине»). В 1982 Жигулин написал о своей вещей тревоге, о предчувствии новых бед и страданий: «С кроткой молитвой / За камни святые берусь, / Вижу, как ворон кружится / Далече-далече…» («На псковской земле»).

В н. 90-х Жигулин создал цикл из 12 стихотворений «Тревожное время России» (Литературная газета. 1992. 23 дек.), где нашли отражение основные темы жигулинского творчества (ответственность перед прадедами за целостность Отечества, память о «колымском конвое»; любовь, неподвластная времени; защита исторической правды). Стихи цикла объединяет пронизывающая боль и скорбь поэта, видящего укрепление власти дьявола и разгул зла, терзающих «горемычную страну». Жигулин рисовал картину разрушения родины.

Поэт, писатель.

Маленькому Толику мама часто читала стихи на ночь. Это и определило будущее Жигулина. Писать стихи начал еще в школе, он зарифмовывал сочинения. Первые работы были о войне, разрушенной городе и голодном детстве. На первом курсе был приговорен к десяти годам лагеря строгого режима из-за организации подпольных собраний с целью свержения Сталина мирным путем. Расстрела избежал чудом. После освобождения несколько раз оказывался в психиатрической больнице. Впоследствии Жигулин был реабилитирован. В автобиографии «Черные камни» он отразил всю работу подпольного комитета, ужасы исправительной колонии, чувство вины перед государством и его путь к просветлению. Книга была написана спокойным тоном, без истерик и имела огромный успех у народа.

Стихи Жигулина, пронизанные верой в победу нравственных ценностей, были популярны всегда вне зависимости от политической обстановки. Критики положительно относились к поэзии Анатолия Владимировича. Они говорили, что он сохранил доброту и тепло в своей душе; может спокойно и ярко выражать сложные темы, несмотря на пройденные ужасы заключения; убедительно доносит нравственные ценности.

Анато́лий Влади́мирович Жигу́лин (1 января 1930, Воронеж, СССР - 6 августа 2000, Москва), советский российский поэт и прозаик, автор ряда поэтических сборников и автобиографической повести «Чёрные камни» (1988).

Биография

Родился в семье выходца из многодетной крестьянской семьи Владимира Фёдоровича Жигулина (род. 1902) и Евгении Митрофановны Раевской (род. 1903), правнучки участника Отечественной войны 1812 года, поэта-декабриста Владимира Раевского.

Отец работал почтовым служащим и страдал открытой формой чахотки. Поэтому детьми (их кроме Анатолия в семье было ещё двое - младшие брат и сестра) занималась в основном мать. Она любила поэзию и часто читала детям стихи.

Мать умерла в 1999 году.

Подпольная организация и арест

В 1947 году Анатолий и несколько его друзей-одноклассников создали «Коммунистическую партию молодёжи» - подпольную организацию, целью которой молодые люди видели борьбу за возврат советского государства к «ленинским принципам». Также «в Программе КПМ содержался секретный пункт о возможности насильственного смещения И. В. Сталина и его окружения с занимаемых постов» (Жигулин 1989, с. 45). Вскоре организация насчитывала порядка 60 человек.

Даже тщательная конспирация не спасла участников КПМ от раскрытия их «заговора» и последующего преследования. Осенью 1949 года начались аресты членов организации. Всего было арестовано примерно 30 человек, то есть половина от общего числа членов КПМ. В числе арестованных оказался и Анатолий. Арестованных содержали в здании № 39, находящемся на улице Володарского.

24 июня 1950 года решением «Особого совещания» Жигулин был приговорён к 10 годам лагерей строгого режима.

В сентябре 1950 - августе 1951 годов отбывал наказание в Тайшете (Иркутская область), работал на лесоповале.

После этого был отправлен на Колыму, где провёл три каторжных года.

Освобождён в 1955 году по амнистии, в 1956 полностью реабилитирован.

На свободе. Путь в литературе

В 1960 году Жигулин окончил лесотехнический институт. За год до этого в Воронеже вышел первый сборник его стихов - «Огни моего города».

4 ноября 1961 года Жигулин знакомится с Александром Твардовским , который с января 1962 года публикует в «Новом мире» несколько подборок стихов поэта. А в 1963 году в свет выходит первый «московский» сборник стихов Жигулина - «Рельсы», который собрал множество положительных отзывов критики. В том же году Жигулин поступает на Высшие литературные курсы Союза писателей СССР. С этого времени он живёт и работает в Москве.

В 1964 году в Воронеже выходит в свет книга стихов поэта «Память», затем в Москве публикуются его сборники «Избранная лирика» («Молодая гвардия», 1965) и «Полярные цветы» («Советский писатель», 1966).

В последующие годы из печати регулярно выходят сборники стихов Жигулина - это «Прозрачные дни» (1970), «Соловецкая чайка», «Калина красная - калина чёрная» (оба 1979), «Жизнь, нечаянная радость» (1980), «В надежде вечной» (1983).

Лирика Жигулина рождается из его собственного душевного и жизненного опыта. Две темы варьируются в его творчестве: природа Средней России, Северо-Восточной Сибири и заключение в лагере. При этом он всегда избегает публицистичности. Даже в исполненных боли строках у него преобладает позитивный общий тон и постоянным остаётся стремление преодолевать выпавшие испытания судьбы. Он рассказывает с максимальной точностью о лично пережитом, последовательно развивая свои мысли. Жигулин пользуется в работе записными книжками, окончательные варианты его стихов, благодаря неоднократной переработке, приобретают законченность и цельность, когда нельзя заменить ни одного слова. Его поэзия убеждает простотой и ясностью языка, близостью к природе и нравственно-гуманистической позицией немало пережившего человека.

«Чёрные камни»

В 1988 году в 7 и 8 номерах журнала «Знамя» вышла в свет автобиографическая повесть Жигулина «Чёрные камни», вызвавшая большой общественный резонанс. В книге он рассказывал о своей семье, о детстве и юности, но подробнее всего - о подпольной организации «Коммунистическая партия молодёжи» (КПМ), действовавшей в Воронеже «один неполный год - с октября 1948-го по август 1949 года» (Жигулин 1989, с. 45), об аресте её участников и о жизни в заключении. Повествование иллюстрируется стихами самого Жигулина, написанными в те годы.

Последние годы

В июле 2000 года поэт закончил составление нового сборника - «Стихотворения», вышедшего небольшим тиражом уже после его смерти.

Умер Анатолий Жигулин в Москве на 71-м году жизни.

Издания

• Жигулин А. В. Костер-человек. - Воронеж: Воронежское книжное издательство, 1961. - 79 с.
• Жигулин А. В. Стихи. - M.: Молодая гвардия, 1965. - 32 с.
• Жигулин А. В. Полярные цветы. Стихи. - М.: Советский писатель, 1966. - 80 с.
• Жигулин А. В. Чистое поле. Стихи. - М.: Советская Россия, 1972. - 112 с.
• Жигулин А. В. Избранное. - М.: Худож. лит., 1981.
• Жигулин А. В. Воронеж. Родина. Любовь. Книга лирики. - Воронеж: Центр.-Черноземное кн. изд-во, 1982. - 350 с.
• Жигулин А. В. В надежде вечной. Стихи. - М.: Советский писатель, 1983. - 320 с.
• Жигулин А. В. Весеннее имя (стихи). - М.: Молодая гвардия, 1987. - 160 с.
• Жигулин А. В. Стихотворения. - М.: Худож. лит., 1987. - 414 с.
• Жигулин А. В. Белый лебедь. Стихи. - М.: Правда, 1988. - 32 с.
• Жигулин А. В. Летящие дни: Стихи. - М.: Советский писатель, 1989. - 416 с.
• Жигулин А. В. Черные камни. - М.: Кн. палата, 1989. - 240 с. ISBN 5-7000-0160-8

Память

• Библиотека семейного чтения № 9 в Воронеже носит имя Анатолия Жигулина.
• 2010 год в Воронеже объявлен годом Анатолия Владимировича Жигулина. Инициаторами стали управление культуры администрации Воронежа и литературная общественность. В этот год ему исполнилось бы 80 лет.

ВИНА

Моим друзьям и товарищам, да и недоброжелателям и врагам, а также моим читателям известно, что я был незаконно репрессирован, был в лагерях в Сибири и на Колыме, затем полностью реабилитирован. Это известно из моих устных рассказов, но более - из моих стихов.

Эти стихи, где все прямо названо своими именами: тюрьма, лагерь, расстрел, охранник, пайка, черный номер на груди, зека и так далее, имеют свойство освещать своим черным светом и стихи, стоящие рядом, которые без них, освещающих, можно принять за обычные: какая-то беда, какая-то боль, какой-то рудник и т. п.

И не только послелагерные стихи, но и моя более поздняя лирика стоит на сибирско-колымском фундаменте.

Часто я слышу вопросы:

Скажите, а какой все-таки повод был для объявления вас «врагом народа»! Какие конкретно обвинения были вам предъявлены? Была ли хоть малая основа для вашего осуждения? Что именно - стихи, разговоры какие-нибудь?..

Ответить на подобные вопросы кратко очень нелегко. Сотням людей в Воронеже и многим в Москве довольно подробно известно о нашем деле, о так называемом «деле КПМ». Я пишу «о нашем», потому что был осужден не один, а вместе с двадцатью двумя моими товарищами, моими подельниками (подельник - человек, осужденный по одному и тому же делу с кем-либо).

О деле КПМ сохранилось много документов. Это материалы следствия 1949-1950 годов - одиннадцать томов, несколько томов переследствия, нового разбора нашего дела в 1953-1954 годах. (В каждом следственном томе, как правило, около 300 листов, исписанных с обеих сторон). Конечно же, эти и иные материалы ценны для историка, для скрупулезного исследования деятельно-

В одном строю со мной шагал

Тот, кто еще из царских тюрем

По этим сопкам убегал.

Я с ним табак делил, как равный,

Мы рядом шли в метельный свист;

Совсем юнец, студент недавний

И знавший Ленина чекист...

Люди с номерами.

Вы были люди, не рабы.

Вы были выше и упрямей

Своей трагической судьбы.

Я с вами шел в те злые годы,

И с вами был не страшен мне

Жестокий титул «враг народа»

На спине.

Эти стихи в 1962 году я предложил «Новому миру» вместе с другими стихотворениями на эту же тему. 4 марта 1963 года состоялась моя беседа с А. Т. Твардовским об этом цикле. Твардовский не всему поверил в стихотворении «Вина». Сказал, что строки про «живого бога на земле» притянуты задним умом. Не могли, мол, вы знать об этом в «той дальней мгле». Перечеркнул середину стихотворения:

Это все от лукавого. Ничего вы не могли понимать даже смутно! Что у вас там было? Городскую баню, что ли, хотели взорвать?!

Я возразил, сказал, что он может при желании ознакомиться в архиве с делом КПМ.

Вообще же беседа была большой и интересной - и о стихах, и о пережитом. Но сейчас не место останавливаться на ней. Твардовский предложил опубликовать стихотворение «Вина» без десяти срединных строф под названием «Воспоминание». Я согласился. Цикл стихов был набран, поставлен в номер и... снят цензурой. Стихотворение «Воспоминание» мне удалось опубликовать в моей книге в 1964 году.

Твардовский не мог тогда согласиться со мною. Он писал о Сталине:

И кто при нем его не славил,

Не возносил - найдись такой!..

«Таких» было совсем мало, и, однако, такие нашлись. Здесь важно сказать, что КПМ была не единственной молодеж-

ной нелегальной организацией в послевоенные годы. И в других городах было раскрыто несколько подобных организаций. Показательно сходны даже названия: «Кружок марксистской мысли», «Ленинский союз студентов» и т. п. КПМ отличалась от этих небольших (3-5 человек) групп сравнительно большой численностью и четкой организованностью.

Чтобы понять, чем было вызвано появление таких организаций, необходимо вспомнить, рассказать молодым читателям, которые этого не знают, о той тяжелейшей лицемерно-лживой атмосфере, которая особенно сгустилась после победоносной Великой Отечественной войны.

Передо мною сейчас на столе книга: «Иосиф Виссарионович Сталин. Краткая биография» (М., 1948). Мы внимательно читали ее тогда: «И. В. Сталин - гениальный вождь и учитель партии, великий стратег социалистической революции. Великий кормчий революции, мудрый вождь всех народов. Сталин - достойный продолжатель дела Ленина, или, как говорят у нас в партии, Сталин - это Ленин сегодня».

Со всех сторон, со всех стен смотрели на нас портреты великого вождя. Многие тысячи, а может, и миллионы бюстов, скульптур, монументов Сталина, сделанных из гипса, мрамора, железобетона и бронзы, стояли в наших школах и институтах, в клубах, дворцах, на улицах, на площадях.

При Ленине такого не было,- слышали мы иногда скупые, осторожные слова взрослых.

В нашей семье (и со стороны Раевских, и со стороны Жигулиных) культа Сталина не было и быть не могло. Это ясно из предыдущей главы. Одни пострадали как дворяне, другие как «кулаки». Обе семьи не обошел и 1937 год.

И когда летом 48-го Борис Батуев дал мне прочитать «Письмо Ленина к съезду», я не был удивлен. Я еще не вступил в КПМ, но мы с Борисом были уже близкими друзьями и делились друг с другом самыми опасными в то время мыслями. Вот одна из них:

«Ленин оказался прав. Более того, 37-й год показал, что Сталин еще более мрачная и опасная фигура, чем предполагал Ленин».

Мы невольно задумались: до какого предела может дойти возвеличивание Сталина, ради чего это делается?

В августе 48-го в День авиации сидели мы с Борисом Батуевым на каменном, но теплом от солнца крыльце во дворе особняка на Никитинской улице. У меня в руках была центральная газета с большой статьей Василия Сталина о «сталинских соколах». Я подсчитал, что в статье 67 раз встречается слово «Сталин» или производные от него.

У нас теперь все сталинское! - мрачно сказал Борис. Начали считать города: Сталинград, Сталинабад, Сталине, Сталинири, Сталинск, Сталиногорск - сбились со счета.

А ведь есть еще пик Сталина,-вспомнил я.

А сколько заводов, колхозов, проспектов и улиц носят имя Сталина!

А сколько районов, совхозов, поселков!

Только общественным уборным не присваивают еще имя Сталина! - заключил Фиря .

Вот тогда-то кто-то из нас и произнес это роковое слово: «обожествление».

А было именно обожествление. Поэты изощрялись, прославляя Сталина на все лады. Все рифмы на слово «Сталин» - типа «стали» - были исчерпаны. Помню восторг знакомого начинающего поэта, когда он обратил мое внимание на красочный щит со стихами в саду Дома учителя. Стихи начинались строкою: «Наш небосвод прозрачен и кристален...»

Такого еще не было! Вот это подлинная поэтическая находка! - говорил мой спутник.- «Сталин - кристален»! Такой рифмы я никогда не слышал...

Не помню, чьи это были стихи, но первая строка и рифма запомнились.

Это было в августе 48-го, а в октябре я активно включился в работу КПМ.

В детстве я был робким, стеснительным, даже боязливым ребенком. А в новой, необычной ситуации словно преодолел какой-то невидимый психологический рубеж. Позади - страх и робость. Впереди - большая важная работа, опасность, риск.

Все было похоже на игру, но это была слишком страшная игра, чтобы называться игрою.

Была утверждена вся внешняя атрибутика, которую настоящие, опытные подпольщики никогда не заводили бы. Значок КПМ - красный флажок с профилем Ленина (как сейчас комсомольские значки). Членские билеты КПМ. По моему предложению кроме девиза «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» был принят еще один девиз КПМ: «Борьба и победа!» Был издан первый номер рукописного журнала «Спартак». Помню его обложку, нарисованную Владимиром Радкевичем. Черным по белому:

«СПАРТАК». Орган ЦК КПМ. 1948. № 1. Профиль Ленина. И оба наши девиза. Гимном КПМ был утвержден «Интернационал». Не-

многим позднее был принят и второй гимн, на слова Аркадия Чижова.

Был утвержден наш особый приветственный жест: остро и напряженно согнутая в локте правая рука прикладывалась к груди так, что обращенная вниз ладонь с плотно сжатыми пальцами находилась у сердца.

Организация стала быстро расти. Кроме политического журнала было решено выпускать журнал литературный - «Во весь голос». Редактором его стал А. Чижов. Этот журнал, в какой-то степени полулегальный, и созданный вокруг него литературный кружок являлись своего рода «кузницей кадров», первой проверочной ступенью к приему в КПМ. Людей неподходящих отсеивали. Они выбывали, зная, что существует какой-то безобидный литературный кружок.

Привлечение в КПМ новых людей было самым рискованным и трудным делом. Мы не могли принимать в свои ряды людей малознакомых или даже отлично знакомых, но неизвестных нам по их социальным воззрениям. Обычно член КПМ рекомендовал для приема своего самого верного друга, с которым он уже предварительно осторожно беседовал - о положении в стране, о забытых заветах Ленина и т. д. Вспомните, например, что Борис Батуев, зная меня с 43-го года, учась со мною в одном классе и, позднее, будучи близким другом, показал мне «Письмо Ленина к съезду» летом 48-го, а вступить в КПМ предложил только в октябре. Мы не могли принимать в КПМ людей «сырых», чтобы затем «перековывать» их сознание в своих рядах. Это было бы безумием. Здесь на каждом шагу возможны были провалы. Мы изучали будущих, возможных членов КПМ, пока не убеждались, что их можно принять.

Когда нас было всего трое (у Акивирона был абсцесс легкого, и он подолгу лежал в больницах), мы принимали в КПМ в особняке на Никитинской улице в комнате Бориса Батуева. Вступающие были уже подготовлены, знали о наших задачах - об изучении классиков марксизма, о нашей программе постепенного восстановления ленинизма в партии и в стране. Они приходили торжественно дать клятву и получить партийный билет.

Обычно это бывало по вечерам. Верхний свет был потушен. Окно занавешено. За окном, выходившим в закоулок, нас охранял Володя Радкевич - ив мороз, и в слякоть - со своим старым наганом, в барабане которого было всего четыре патрона. На настольную лампу была наброшена красная ткань, и в комнате царил сурово торжественный полумрак. На стене - большой портрет Ленина. У двери - застывший на страже Юрий Киселев с автома-

том Шмайссера, заряженным полным магазином. Тщательно начищенный, смазанный и надраенный, словно новенький, пистолет-пулемет тускло мерцал в багровом свете.

Вступающий произносил клятву. Заканчивалась она словами:

«...клянусь свято хранить тайну КПМ. Клянусь до последнего вздоха нести знамя ленинизма через всю свою жизнь к победе!

Если же я хоть в малой степени нарушу эту клятву, пусть покарает меня смертью суровая рука моих товарищей.

Борьба и победа!»

Текст клятвы, напечатанный на машинке, подписывался вступающим, и он получал партийный билет.

Так были приняты в КПМ осенью 1948 года Н. Сгародубцев, В. Радкевич, В. Рудницкий, М. Вихарева, Л. Сычов, или, как мы его звали, Леня Сычик.

Позднее, когда были созданы две-три неполные пятерки (по 2-3 человека), прием стал производиться в группах. Но так же торжественно. Правда, уже без автомата. Он был слишком велик для хождения с ним по городу и до приказа избавиться от оружия мирно пролежал в Юркином сарае.

О конкретных собраниях-занятиях в низовых группах. Вообще по правилам конспирации члены Бюро ЦК КПМ не должны были посещать такие занятия. Но дважды на собраниях пятерок я все-таки был.

Сначала я присутствовал на собраниях воронежской пятерки Николая Стародубцева. Он жил в собственном одноэтажном домике на улице Красноармейской. Шел декабрь 48-го года или начало января 49-го. Белостенная светлая горница. Блаженное тепло от русской печки (а на дворе мороз).

Николая Стародубцева я давно и хорошо знал. Других четырех (среди них была одна девушка) никогда прежде не видел. Я представился:

Алексей Раевский. (Это была моя партийная кличка.)

Однако они не представились мне - ни по имени, ни по фамилии. Так полагалось - рядовых членов должен был знать только воорг. В данном случае Николай. Этот могучий, красивый, удивительно обаятельный гигант был человеком надежным. Это подтвердилось и на следствии. Вообще все наши руководители групп показали на следствии высокое мужество - не назвали членов своих пятерок. Воронежская группа Н. Стародубцева (Чижов о ней не знал) осталась на свободе. Кто они были, я и сейчас не знаю.

Политически эта группа была уже крепко подкована. Они уже читали сочинения В. И. Ленина и на этом занятии сравнивали их с

книгой И. В. Сталина «Вопросы ленинизма». Находили в книге Сталина вульгарные упрощения мыслей Ленина. Со слов Н. Стародубцева я знал, что отцы двух парней из этой группы были расстреляны в 37-м году.

Миловидная, остроглазая девушка задала мне вопрос:

Товарищ Раевский, как представляет себе руководство КПМ изменение ситуации в стране? Ведь нас, наверное, не очень много? Что мы можем реально изменить?

Вы сказали, что вы студентка исторического отделения ВГУ.- (За это она после собрания получила нагоняй от Н. Стародубцева - не полагалось членам КПМ в таких ситуациях сообщать о себе подобные сведения.) - Вы закончите университет, и не только вы одна. Многие члены КПМ закончат вузы, в том числе и военные. Многие изберут себе путь партийных, военных работников, публицистов. Этот процесс медленный, но, по нашему замыслу, в указанных сферах деятельности постепенно утвердится большое количество членов КПМ (все мы, разумеется, вступим в ВКП(б). Через такое врастание в руководящие, научные, литературные, военные слои нашего общества людей, верных ленинизму, мы, полагаю, сможем изменить духовно-нравственную атмосферу нашей действительности.

Но это же очень долгий путь!

Долгий, но верный. А какой иной путь вы можете предложить?

Не знаю, но мне хочется, чтобы изменения были более скорыми и более радикальными.

Революция, особенно бескровная,- это очень трудное и долгое дело.

А что, если убрать тирана? - весело и как бы с легкой шуткой спросил один из парней.

Это не метод. Место убитого займет Берия или Молотов, а тирания, возможно, даже укрепится. Террор - это не наш метод.

Извините, товарищ Раевский, за мой глупый вопрос. Я, конечно, знаю, что Ленин был против политического террора. Просто за отца отомстить хочется.

Примерно такая же беседа - именно о мирном, постепенном приходе к власти в стране здоровых ленинских сил - была у меня и в группе Славки Рудницкого, в его квартире на улице Сакко и Ванцетги. По существу, и у Стародубцева, и у Рудницкого я своими словами пересказывал и разъяснял своим товарищам по КПМ один из главнейших пунктов нашей программы.

В группе Рудницкого было уже семь или восемь человек, в том числе и Марина Вихарева, которую перевели в эту группу по ее

Я вышел-с Мариной, нам было по дороге. На улице был легкий хрустящий морозец. Горели в черной высоте крупные редкие звезды. Марина жила на Никитинской - наискось от уже описанного мною начальственного особняка. Я проводил ее домой. Мне было почему-то грустно. Мы, немногие, кто знал, как поступил с Мариной Чижов, относились к ней с какой-то трепетной нежностью, любита ее святой братской любовью.

Попрощавшись с Мариной, я зашел к Борису, рассказал о занятии, о беседе у Рудницкого.

Все! - сказал Борис.- Больше никаких прямых контактов с низовыми группами! Только через связных.

В этой повести вряд ли хватит места для подробного, во всех деталях, рассказа о сложнейшей и запутаннейшей истории КПМ. Но главное необходимо обозначить.

Нашими действиями руководили самые искренние и благородные чувства, желание добиться счастья и справедливости для всех, помочь Родине и народу. Много было в нас и юношеской романтики. Опасность, грозящую нам, мы хоть и чувствовали смутно, но не предполагали, сколь она страшна и жестока. Вообще, по моему убеждению, только в ранней юности человек способен на такие беззаветные порывы. С годами люди становятся сдержанней, осторожней, благоразумней.

Да, вот мои юношеские стихи, написанные в 46-м или 47-м году, задолго до вступления в КПМ:

Дворец Кремля огнем сияет.

Там Сталин в роскоши живет

И на банкетах выпивает

За голодающий народ…

Смешно, наивно! Только в семнадцать лет можно такое написать. Может быть, и прав А. Межиров, говоря, что «даже смерть - в семнадцать - малость»?. Полного текста этого стихотворения я не помню, но оно было приобщено к нашему делу и хранится, как было обещано на палках, вечно.

Иногда меня спрашивают: кто и как вас предал? И тогда, в 49-м, это было довольно ясно, а сейчас еще яснее .

Началось со случайности, которая, разумеется, очень нас (меня, Б. Батуева, Ю. Киселева) встревожила: в группе А. Мышкова был потерян один из наших журналов («В помощь вооргу». Орган отдела агитации и пропаганды ЦК КПМ). Я и Ю. Киселев проводили расследование этого случая. Группа Мышкова, как, впрочем, и некоторые другие группы (Н. Стародубцева, И. Подмолодина), имела в своем составе не пять, а десять человек. Алексей Мышков (Леля Мышь - здоровенный детина, наш соклассник) объяснял пропажу просто: журнал случайно нашел в ящике письменного стола его дядя, бывший работник НКВД и сжег журнал в печке. Никуда, дескать, дальше печной трубы дело это не пошло.

Мышкова исключили из КПМ, исключили и всю его группу - объявили им, что КПМ решено распустить. Это был первый фиктивный, в целях конспирации, роспуск КПМ.

Я помню эти тревожные дни. Допрос члена группы Мышкова Н. Замораева. Потом собрание группы Мышкова на большом чердаке нашей школы. Все члены группы Мышкова подписали клятву о неразглашении тайны КПМ. Клялись своей жизнью. Разговор был горячий, чуть-чуть не дошло до стрельбы.

Нам - мне, Борису и Киселю - показалось тогда, что Мышков говорил с предельной искренностью, показалось, что журнал действительно сгорел на его глазах. Ах, если бы это было так! Возможно, КПМ могла бы просуществовать нераскрытой еще несколько лет. Но А. Мышков солгал нам.

Дядюшка направил своего племянничка вместе с журналом и чистосердечным раскаянием на улицу Володарского в Управление МТБ по Воронежской области.

На первом же допросе я увидел этот «сгоревший» журнал в руках лейтенанта Коротких! И сразу же вспомнил слова Бориса, сказанные уже в ожидании арестов: «Славный парень Леля Мышь. Но глаза у него, если хорошенько приглядеться, нехорошие. Это ничего, что желтые. Это бывает в природе. Но оттенок их, извини за «цинический» образ, напоминает цвет застоялой мочи. Не верю я ему! Не верю, что журнал сгорел в печке. А если журнал не сгорел, сам понимаешь,- в конце концов сгорим мы».

Не стыдно тебе, Леля Мышь, за содеянное?! Ты уже позабыл, наверное, этот мелкий эпизод своей жизни? Не случайно же наш бывший соклассник Вадим Егоров вдруг неожиданно передал мне недавно... привет от тебя в поздравительной открытке! А ведь мы не встречались с тобою с ареста, с «палаты номер шесть», с сентября 1949 года.

Прошло почти сорок лет. Ты, наверное, подумал, что и я забыл

о журнале «В помощь вооргу», который будто бы сгорел в печке? Нет, не забыл. И никто из КПМ этого не забыл. Никто из осужден-ных, преданных тобою товарищей не забыл и небольшую бумажечку в нашем деле, протокол, гласивший, что журнал «В помощь вооргу» был обнаружен при выемке почты в почтовом ящике номер такой-то такого-то числа и т. п. Такие протоколы - фиговые листочки, которыми обычно прикрывают предателей и провокаторов. И как же журнал мог очутиться в почтовом ящике после того, как сгорел в печке на твоих глазах? Ведь он был «издан» в одном экземпляре, написан мною от руки!

И почему после нашего возвращения из лагерей ты вдруг мгновенно исчез из Воронежа на много лет неизвестно куда? Ты, наверное, хорошо помнил мой «вальтер» калибра 9 миллиметров образца 1938 года? И помнил клятву, которую ты давал. А теперь призабыл за давностью лет? Забыл и то, что отправил на смерть и каторгу более двадцати своих друзей и товарищей?

«Вальтера» моего не бойся. Я давно сдал его в военкомат. Но прошлого не забывай. «Живи и помни», как написал известный писатель. И лавры, и пистолеты, и тела наши грешные - все тлен, все рассыплется в прах. О душе своей подумай, Алексей Мышков!

В конце января 1949 года, уже после пропажи журнала, Ю. Киселев был вызван в Управление МТБ по Воронежской области. С ним беседовал кто-то из отдела контрразведки. Интересовались нашим литературным кружком, нашими встречами. Юрка объяснял: изучаем классиков марксизма, читаем стихи, ничего особенного.

С этого времени началась за нами слежка, которую мы заметили. Я, Борис и Юрка Кисель всерьез задумались над вопросом о настоящем роспуске КПМ. Борис был против роспуска.

Четвертый член бюро ЦК КПМ, Валентин Акивирон, лежал в это время в очередной больнице. Мы часто навещали его. Больница (она почему-то называлась станцией переливания крови) была на той же Никитинской улице, совсем близко от дома Бориса. Валентин знал о делах в КПМ в самых общих чертах. Он знал с наших слов о росте численности организации, знал примерно количество групп и то, что к концу января в КПМ было принято около 35 человек. Но фамилии принятых в КПМ людей мы из конспирации ему решили не называть. Он не знал даже А. Чижова. А вот о пропаже журнала, о вызове Юрия Киселева в Управление МТБ и о замеченной нами слежке мы Валентину сразу же сообщили.

Он встревожился больше всех и вдруг написал и вручил мне

«Открытое письмо членам КПМ». В этом его письме КПМ была названа антисоветской фашистской организацией. Он призывал всех выйти из ее состава.

По тогдашним словам Акивирона, он намеренно исказил истину, чтобы испугать участников организации. Я принес письмо Батуеву. Втроем, вместе с Киселевым, мы прочли его и уничтожили. Но спустя несколько дней Акивирон сообщил нам, что второй экземпляр его «Открытого письма» исчез. Он высказал предположение, что документ этот, лежавший в книге, был у него похищен сопалатником, который был работником МТБ.

Что касается профессии сопалатника - все оказалось верно. Но вот о пропаже письма... Мы пришли к выводу, что Акивирон сам передал свое письмо в МТБ. Может быть, и через сопалатника. Акивирон был сразу же исключен из организации, а летом 1949 года Бюро ЦК КПМ приговорило его к расстрелу. (По уставу у нас было только две меры наказания: исключение из КПМ или расстрел. Конечно, мы были детьми своего времени. И даже в чистоте помыслов своих невольно впитывали жестокость сталинской эпохи. Отсюда суровость наших мер наказания.)

Может показаться странным, что смертный приговор был вынесен В. Акивирону не сразу, а примерно через четыре месяца. Почему мы медлили? Во-первых, потому, что письмо Валентина было абсурдным. Советские школьники-комсомольцы создали... фашистскую организацию. Это просто не укладывалось в наших мозгах. Мы надеялись, что и в Воронежском управлении МТБ отнеслись к письму В. Акивирона как к неумной выдумке. Ведь никакой реакции с их стороны не последовало. Но летом 49-го года слежка за нами стала очень явной. И поэтому мы, опасаясь дальнейших непредсказуемых действий Валентина, решили убрать его.

Исполнение приговора было поручено мне под руководством Бориса. Мы пришли на квартиру Акивирона. Он был один. Я уже вынул наган за спиною предателя, взвел курок и готов был окликнуть его, чтобы в глаза объявить приговор. Акивирон услышал щелчок курка, вздрогнул, но не обернулся. Он ждал слов приговора.

Неожиданно Борис подал мне знак отмены.

Ладно, Толич! Навестили друга. Пойдем теперь пива выпьем в саду Дома офицеров.

Когда мы молча шли к проспекту Революции проходными дворами, мысли мои и Бориса были сходны, но я все-таки спросил:

Что случилось, Фиря? Шухер какой-то был?

Нет, Толич! Не в этом дело. Здесь, брат Толич, нечаевшина

получается. Конечно, Валентин Акивирон не какой-нибудь студент Иванов. Это покрупнее птица...

Да, Боря. Ты прав. Голова у Акивирона неглупая. Сумел, мерзавец, легально нас продать, оклеветать, спасти свою шкуру и при этом, вроде бы, не замараться. И вина его, заметь, все-таки сейчас твердо не доказана. Есть сотая доля процента за то, что копию письма у него действительно похитил сопалатник.

Однако, товарищ Раевский, ты понимаешь, что и в этом случае Акивирон несомненно заслуживает смерти,- положил такой документ в книгу, которую читает сосед, подозревая, даже зная, что сосед его из МТБ... Книга была на тумбочке. Они оба читали ее по очереди... Но не стоит его сучья жизнь двух наших жизней...

Борис поступил правильно. Спасибо ему. Ведь Родина лишилась бы не только будущего врача-рентгенолога Валентина Акивирона, но и будущего талантливого журналиста Бориса Батуева и будущего поэта Анатолия Жигулина.

Наша уверенность в том, что Валентин Акивирон предал нас сознательно и написал свое «Открытое письмо членам КПМ» с расчетом, что оно непременно попадет в органы МТБ, или даже сам передал его работникам МТБ, подтвердилась на следствии. Он - один из учредителей КПМ, член Бюро ЦК КПМ - не был арестован, не был привлечен к делу КПМ даже в качестве свидетеля!

В нашем деле имелся лишь краткий протокол о выделении дела Акивирона Валентина Владимировича в особое дело. Выделение в особое дело дела В. Акивирона, как и дел всей группы Мышкова, никак не отразилось на их судьбе. Ни Акивирон, ни Мышков с его группой не были привлечены ни к какой ответственности. Они остались на свободе. Они даже выговора по комсомольской линии не получили. Бериевский аппарат берег и ценил таких нужных людей.

Летом 1949 года мы вновь (по очень настойчивой его просьбе) приняли в КПМ Алексея Мышкова. Но ничего важного мы ему не доверяли, никакой информации об организации он не получал.

В августе почувствовалось: скоро будут брать. Отлично помню предпоследнее совещание Бюро КПМ на опушке леса в Коровьем логу, где мимо парка культуры и отдыха имени Кагановича проходила трамвайная линия в СХИ. Трамвай ходил тогда не рядом с железнодорожной насыпью, а с лязгом спускался, отчаянно тормозя, почти до дна лога и оттуда с разгона поднимался на противоположный склон - с горы на горку.

Было решено уничтожить все документы КПМ - журналы и прочие бумаги. Партийные билеты были у всех изъяты и уничтожены еще весной