Значение слова ризома в словаре постмодернизма. Постмодернизм это "я" Смотреть что такое "ризома" в других словарях

1. Введение: Ризома

«Анти-Эдип» мы написали вдвоем. А поскольку каждого из нас - несколько, то набирается целая толпа. Тут мы использовали все, что нас сближало, - самое близкое и самое далекое. А чтобы нас не узнали, мы умело распределили псевдонимы. Так почему же мы оставили свои имена? По привычке, только по привычке. Дабы, в свою очередь, остаться неузнанными. Дабы сделать невоспринимаемым - но не себя, а то, что вынуждает нас действовать, чувствовать, думать. А еще и потому, что нам, как и всем, хочется, к примеру, сказать, будто восходит солнце, хотя любому ясно, что это не более, чем оборот речи. Дабы достичь не той точки, где уже не говорят «Я», а той, где неважно, говорить «Я» или вообще не говорить. Мы - уже не мы. Каждый сам узнает своего. Нам уже помогли, нас вдохновили, размножили.

У книги нет ни объекта , ни субъекта , она по-разному материально соткана из крайне разных дат и скоростей. Приписывать книгу субъекту значит упускать из виду такую работу материй и внешний характер их отношений. Это значит фабриковать «благого Бога» ради геологических движений. В книге, как и во всем остальном, есть линии артикуляции или сегментации, страты и территории; но также и линии ускользания, движения детерриторизации и дестратификации. На таких линиях сравнительные скорости потока влекут за собой феномены относительного замедления, вязкости или, наоборот, стремительности и разрывов. И линии, и измеримые скорости - все это конституирует некую сборку. Книга - такая сборка, и, как таковая, она ни к чему не приписана. Это - множественность, но мы еще не знаем, что подразумевает такое множественное, когда оно уже ни к чему не приписано, то есть, когда оно возводится до статуса субстантива. Машинная сборка обращена к стратам, делающим из нее, несомненно, своего рода организм, означающую целокупность или приписываемую субъекту определенность; но, в не меньшей мере, она обращена и к телу без органов, непрестанно разрушающему организм, пропускающему и вынуждающему циркулировать а-означающие частицы, чистые интенсивности, а также приписывающему себе субъектов, коим оно оставляет лишь имя как след интенсивности. Каково же тело без органов книги? Таких тел несколько, все зависит от природы рассматриваемых линий, их собственного содержания или плотности, и от возможности их схождения на «плане консистенции», который обеспечивает их отбор. Здесь, как и везде, важны именно единицы измерения: [важно] квантифицировать письмо . Нет разницы между тем, о чем говорит книга, и способом, каким она сделана. Значит, у книги больше нет объекта. Книга, как сборка, является лишь самой собой - в соединении с другими сборками и в отношении к иным телам без органов. Мы не собираемся спрашивать, о чем хочет сказать книга - об означаемом или означающем, мы не будем искать того, что следовало бы понять в книге, но мы спросим о том, с чем она функционирует, в соединении с чем она передает или не передает интенсивности, в какие множественности она встраивает и трансформирует свою множественность, с какими телами без органов ей нужно свести свое тело без органов. Книга существует только благодаря внешнему и во внешнем. Итак, сама книга - это маленькая машина; в каком же отношении - в свою очередь, измеримом - состоит такая машина литературы с машиной войны, машиной любви, машиной революции и т. д., - а также со сметающей ее абстрактной машиной? Нас упрекали за то, что мы будто бы слишком часто обращаемся к литераторам. Но, когда мы пишем, нас интересует лишь одно - знать, к какой другой машине может и должна быть подключена литературная машина, дабы функционировать. Клейст - и безумная машина войны, Кафка - и неслыханная бюрократическая машина… (А что если мы становимся животным или растением благодаря литературе, - конечно же, не в буквальном смысле слова? Разве не благодаря голосу мы превращаемся в животное?). Литература - это некая сборка, у нее нет ничего общего с идеологией, идеологии нет, и никогда не было.

Мы говорим лишь о следующем: о множественностях, линиях, стратах и сегментациях, о линиях ускользания и интенсивностях, о машинных сборках и их разных типах, о телах без органов и их конструкции, об их селекции, о плане консистенции, о единицах измерения в каждом случае. Стратометры, делеометры, единства ТбО плотности, единства ТбО конвергенции не только формируют квалификацию письма, но и всегда определяют последнее как меру чего-то иного. Писание не имеет ничего общего с обозначиванием, скорее, писание имеет дело с межеванием, картографированием - даже грядущих местностей.

Первый тип книги - книга-корень. Дерево - уже образ мира, а корень - образ древа-мира. Это классическая книга, подобная прекрасной органической интериорности, означающей и субъективной (страты книги). Книга имитирует мир так же, как искусство - природу: благодаря способам, каковые ей присущи и успешно завершают то, что природа не может (или больше не может) сделать. Закон книги - это закон рефлексии. То Одно , которое становится двумя. Как закон книги мог бы присутствовать в природе, коли он управляет самим разделением между миром и книгой, природой и искусством? Одно становится двумя: каждый раз, когда мы встречаем эту формулу - высказывалась ли она стратегически Мао или понимается как наиболее «диалектичная» из всех, - мы оказываемся перед самой классической, самой продуманной, самой старой и усталой мыслью. Природа так не действует: корни сами являются стержневыми, с весьма многочисленными ответвлениями - латеральными и циркулярными, но не дихотомичными. Дух не поспевает за природой. Даже книга - как естественная реальность - является стержневой, со своим стволом и кроной. Но книга как духовная реальность - в образе Дерева или Корня - не перестает развивать закон Одного, становящегося двумя, а затем двух, становящихся четырьмя… Бинарная логика - это духовная реальность дерева-корня. Даже такая «продвинутая» дисциплина, как лингвистика, удерживает - в качестве базового образа - дерево-корень, кое присоединяет её к классической рефлексии (например, Хомский и синтагматическое древо, начинающееся с точки S, дабы продолжаться благодаря дихотомии). Иными словами, такая мысль никогда не постигала множественность - ей требуется крепкое основное единство, предполагаемое для того, чтобы достичь двух, следуя духовному методу. И со стороны объекта, следуя естественному методу, мы, несомненно, можем прямо перейти от Одного к трем, четырём или пяти, но всегда при условии, что располагаем крепким основным единством, единством стержня, поддерживающего вторичные корни. Но от этого не легче. Дву-однозначные отношения между последовательными кругами лишь замещают бинарную логику дихотомии. В стержневом корне множественности не больше, чем в дихотомическом. Первый действует в объекте, второй - в субъекте.

Бинарная логика и дву-однозначные отношения все еще доминируют в психоанализе (дерево бреда во фрейдовской интерпретации Шребера), в лингвистике и структурализме, даже в информатике.

Система-корешок или мочковатый корень - вторая фигура книги, на которую охотно ссылается наша современность. На этот раз главный корень абортирован или почти до конца уничтожен; к нему прививается и обретает чрезвычайное развитие непосредственное и неопределенное множество вторичных корней. На сей раз естественная реальность проявляется в виде выкидыша главного корня, но, тем не менее, его единство существует как прошлое или грядущее, как возможное. И мы должны спросить себя, не компенсирует ли духовная и рефлексивная реальность данное положение вещей, требуя, в свою очередь, еще более всеохватывающего тайного единства или ещё более экстенсивной тотальности. Возьмем метод cut-up Берроуза: вкладывание или вгибание одного текста в другой, конституирующее множественные и даже случайные корни (можно сказать, черенки), подразумевает измерение, дополнительное к измерению рассматриваемых текстов. Именно в таком дополнительном измерении вкладывания или вгибания единство продолжает свою духовную работу. Именно в этом смысле самым решительным образом раздробленное произведение может быть также представлено как цельное Произведение или Великий Опус . Большая часть современных методов, предназначенных для размножения серий или наращивания множественности, вполне пригодны в каком-то одном направлении, например линейном, тогда как единство целостности утверждает себя, скорее, в ином измерении - в измерении круга или цикла. Каждый раз, когда множество обнаруживает себя схваченным в какой-либо структуре, его рост компенсируется благодаря редукции законов комбинирования. Абортеры единства в этом случае являются также и созидателями ангелов, doctores angelîci , ибо они утверждают чисто ангельское и верховное единство. Слова Джойса, известные как слова с «множественными корнями», лишь тогда разрушают линейное единство слова или даже языка, когда задают круговое единство фразы, текста или знания. Афоризмы Ницше лишь тогда разрушают линейное единство знания, когда отсылают к круговому единству вечного возвращения, присутствующему как не-знаемое в мысли. Иначе говоря, мочковатая система наделе не порывает с дуализмом, с взаимодополнительностью субъекта и объекта, с естественной реальностью и духовной реальностью - единство не перестает перечить и противиться объекту, тогда как в субъекте торжествует новый тип единства. Мир утратил свой стержень, субъект не может больше создавать дихотомию, но он достигает более высокого единства - единства амбивалентности и сверхдетерминации - в измерении, всегда дополнительном к измерению собственного объекта. Мир стал хаосом, но книга остается образом мира, - хаосмос-корешок вместо космоса-корня. Странная мистификация книги: чем более книга тотальна, тем более она фрагментарна. В любом случае, книга как образ мира - какая пресная идея. На самом деле мало сказать: Да здравствует множественное! Хотя даже такое восклицание довольно трудно выдавить. Не хватит- никакой типографской, лексической или даже синтаксической сноровки, чтобы оно оказалось услышанным. Множественное нужно создать, но не добавляя всегда более высокое измерение, а напротив, посредством просто-напросто умеренности, на уровне измерений, коими мы уже располагаем, всегда п-1 (только так одно составляет часть многого, будучи всегда вычтенным). Вычитать единственное из множества, которое надо конституировать; писать п-1. Такую систему можно было бы назвать ризомой. Ризома как подземный отросток абсолютно отлична от корней и корешков. Луковицы, клубни - это ризомы. Во всех других отношениях растения с корнем или корешками могут быть ризоморфны: речь идет о знании того, не является ли ботаника, в своей специфике, полностью ризоморфной. Даже животные таковы в своей форме стаи, крысы - это ризомы. Норы - тоже, со всеми их функциями проживания, пропитания, перемещения, отклонения и разрыва. Сама по себе ризома обладает крайне разнообразными формами, начиная с внешней протяженности, разветвленной во всех направлениях, кончая конкретизации в луковицах и клубнях. Крысы кишат, наползая друг на друга. В ризоме есть наилучшее и наихудшее: картофель и пырей, сорняк. Животное и растение, пырей - это crab-grass . Мы чувствуем, что никого не убедим, если не перечислим хотя бы приблизительные характеристики ризомы.

1 и 2. Принципы соединения и неоднородности: любая точка ризомы может - и должна быть - присоединена к любой другой ее точке. Это весьма отличается от дерева или корня, фиксирующих некую точку и некий порядок. Лингвистическое древо, на манер дерева Хомского, начинается еще в точке S и производится благодаря дихотомии. В ризоме, напротив, каждая черта не отсылает с необходимостью к лингвистической черте: семиотические звенья любой природы соединяются здесь с крайне различными способами кодирования - биологическими, политическими, экономическими и т. д., запускающими в игру не только разные режимы знаков, но также и статусы состояния вещей. Действительно, коллективные сборки высказывания прямо функционируют в машинных сборках, и мы не можем установить радикальную купюру между режимами знаков и их объектами. В лингвистике, даже когда мы претендуем на то, что придерживаемся только чего-то ясного и заранее ничего не предполагаем относительно языка, мы остаемся внутри сфер дискурса, подразумевающих к тому же и особые социальные модусы сборки и типы власти. Грамматическая правильность Хомского, категориальный символ S, доминирующий во всех фразах, - все это является маркером власти прежде, чем стать синтаксическим маркером: ты будешь составлять грамматически правильные фразы, ты будешь делить каждое высказанное на номинальную и вербальную синтагмы (первая дихотомия…). Мы не будем упрекать такие лингвистические модели за то, что они чересчур абстрактны, наоборот, их недостаток в том, что они не дотягивают до абстрактной машины, осуществляющей связь языка с семантическими и прагматическими содержаниями высказанного, с коллективными сборками высказывания, со всей микрополитикой социального поля. Ризома непрестанно соединяет семиотические звенья, организации власти и обстоятельства, отсылающие к искусству, наукам или социальной борьбе. Семиотическое звено подобно клубню, спрессовывающему крайне разные акты - лингвистические, а также перцептивные, мимические, жестикуляционные, когнитивные: нет ни языка в себе, ни универсальности языковой деятельности , а есть состязание диалектов, жаргонов, сленгов и специализированных языков. Нет идеального говорящего-слушающего, так же как нет и однородного языкового сообщества. Язык, согласно формуле Вайнрайха, - это «по существу неоднородная реальность». Нет материнского языка, но есть захват власти языком, доминирующим в политическом многообразии. Язык устанавливается вокруг прихода, епархии или столицы. Он создает луковицу. Он изменяется благодаря подземным отросткам и потокам, вдоль речных долин или железнодорожных линий, он перемещается подобно масляным пятнам. В языке мы всегда можем осуществлять внутренние структурные декомпозиции - и это не отличается фундаментальным образом от поиска корней. В древе всегда есть что-то генеалогическое, это не популистский метод. Напротив, метод по типу ризомы может анализировать языковую деятельность, только децентрируя ее в других измерениях и режимах. Язык вновь схлопывается в себе, но лишь как некое бессилие.

3. Принцип множественности: именно тогда, когда многое действительно рассматривается как субстантив - множество, или множественность, - нет более никакого отношения с Одним как с субъектом или объектом, как с природной или духовной реальностью, как с образом и миром. Множества ризоматичны, они изобличают древовидные псевдомножества. Нет единства, которое служило бы стержнем в объекте или разделялось бы в субъекте. Нет даже такого единства, которое было бы выкидышем в объекте и «вернулось» бы в субъект. У множества нет ни субъекта, ни объекта, есть только определения, величины, измерения, способные расти лишь тогда, когда множество меняет свою природу (следовательно, законы комбинаторики пересекаются с множеством). Нити марионетки - как ризомы или множества - отсылают не к предполагаемой воле актера или кукловода, а к множеству нервных волокон, образующему, в свою очередь, другую марионетку, следуя иным измерениям, соединенным с первыми: «Назовем нити или отростки, двигающие марионетками, - тканью. Мы могли бы возразить, что ее множественность обитает в личности актера, проецирующего эту множественность в текст. Ладно, но нервные окончания в свою очередь формируют некую ткань. И они погружаются в серую массу, сетку, вплоть до неразличимости… Игра приближается к чистой работе прях - работе, которую мифы приписывают Паркам и Норнам» . Сборка и есть такое пересечение измерений в множестве, которое с необходимостью меняет природу в той мере, в какой наращивает свои соединения. В ризоме нет точек или позиций, какие мы находим в структуре - дереве или корне. Есть только линии. Когда Глен Гульд ускоряет исполнение музыкального фрагмента, он не только действует как виртуоз, но превращает музыкальные точки в линии, вынуждает совокупность размножаться. Дело в том, что число перестало быть универсальным концептом, соразмеряющим элементы согласно их месту в каком-либо измерении, дабы самому стать множеством, изменяемым согласно рассматриваемым измерениям (первенство области над совокупностью чисел, связанных с этой областью). У нас нет единиц меры, а есть только их множества или их разнообразия. Понятие единства появляется лишь тогда, когда в множестве власть захватывает означаемое или когда в нем производится некий процесс, соответствующий субъективации - итак, либо единство-стержень, фундирующее совокупность дву-однозначных отношений между элементами или объективными точками, либо же Одно, которое делится, следуя закону бинарной логики дифференциации в субъекте. Единство всегда действует в лоне пустого измерения, дополнительного к измерению рассматриваемой системы (сверхкодирование). Но как раз ризома, или множественность, не позволяет себя сверхкодировать, она никогда не располагает измерением, дополнительным к числу своих линий, то есть к множеству чисел, связанных - с этими линиями. Все эти множества суть плоские, ибо они заполняют, оккупируют все свои измерения - значит, мы будем говорить о плане консистенции множеств, даже если измерения такого «плана» увеличиваются с числом располагающихся на нем соединений. Множества определяются внешним - абстрактной линией, линией ускользания или детерриторизации, следуя которой, они меняют природу, соединяясь с другими множествами. План консистенции (решетка) - это внешняя сторона всех множеств. Линия ускользания маркирует одновременно и реальность числа конечных измерений, эффективно заполняемых множеством; и невозможность появления любого дополнительного измерения без того, чтобы это множество трансформировалось, следуя такой линии; а также возможность и необходимость расплющивания всех множеств на одном и том же плане консистенции или их овнешнения, каковы бы ни были их измерения. Идеал книги состоял бы в том, чтобы расположить все вещи на таком плане внешнего, на одной-единственной странице, на одном и том же пляже - прожитые события, исторические определения, мыслимые концепты, индивиды, группы и социальные образования. Клейст изобрел письмо такого типа, разрушенную последовательность аффектов с вариабельными скоростями, осаждениями и трансформациями - и всегда в связи с внешним. Разомкнутые кольца. А его тексты противостоят также во всех отношениях классической и романтической книге, конституируемой через внутреннее субстанции или субъекта. Книга - машина войны против книги - аппарата Государства. Плоские множества в п измерениях являются а-означающими и а-субъективными. Они обозначаются с помощью неопределенных или, скорее, частичных артиклей (нечто от пырея, нечто от ризомы …).

4. Принцип а-означающего разрыва: против сверхозначающих купюр, разъединяющих структуры или пересекающих одну структуру. Ризома может быть разбита, разрушена в каком-либо месте, но она возобновляется, следуя той или иной своей линии, а также следуя другим линиям. На муравьях все не заканчивается, ибо они образуют животную ризому, большая часть которой может быть уничтожена, но при этом она не перестает самовосстанавливаться. Любая ризома включает в себя линии сегментарности, согласно которым она стратифицирована, территоризована, организована, означена, атрибутирована и т. д.; но также и линии детерриторизации, по которым она непрестанно ускользает. В ризоме каждый раз образуется разрыв, когда линии сегментарности взрываются на линии ускользания, но и линия ускользания является частью ризомы. Такие линии без конца отсылают одни к другим. Вот почему мы никогда не можем отдаться дуализму или дихотомии, даже в рудиментарной форме хорошего или дурного. Мы создаем разрыв, проводим линию ускользания, но всегда рискуем обнаружить на ней организации, рестратифицирующие совокупность, образования, возвращающие власть означающему, атрибуции, восстанавливающие субъекта - все, что хотим, от эдиповых возрождений до фашистского отвердения. Группы и индивиды содержат микрофашизмы, требующие только кристаллизации. Да, пырей - тоже ризома. Хорошее и дурное могут быть лишь продуктом активного и временного отбора, каковой следует возобновлять.

Как же движение детерриторизации и процессы ретерриторизации могут не быть относительными, бесконечно разветвляющимися, захваченными друг в друге? Орхидея детерриторизуется, формируя образ, кальку осы; но оса ретерриторизуется на этом образе. Однако оса детерриторизуется, сама становясь деталью аппарата репродукции орхидеи; но она ретерриторизует орхидею, транспортируя ее пыльцу. Оса и орхидея образуют ризому, будучи неоднородными. Можно было бы сказать, что орхидея имитирует осу, чей образ она воспроизводит в означающей манере (мимесис, мимикрия, приманка и т. д.). Но это верно лишь на уровне страт - параллелизм между двумя стратами, такими, что растительная организация на одной имитирует животную организацию на другой. В то же время речь идет совсем о другом - не об имитации, а о захвате кода, о прибавочной стоимости кода, увеличении валентности, подлинном становлении, становлении-осой орхидеи, становлении-орхидеей осы, и каждое из этих становлений обеспечивает детерриторизацию одного термина и ретерриторизацию другого, причем оба становления сцепляются и сменяются, следуя циркуляции интенсивностей, всегда продвигающей территоризацию еще дальше. Нет ни имитации, ни сходства, а есть взрыв двух гетерогенных серий в линию ускользания, скомпонованную общей ризомой, которая более не может быть ни приписана, ни подчинена какому бы то ни было означающему. Хорошо сказал Реми Шовен: «А-паралельная эволюция двух существ, не имеющих между собой абсолютно ничего общего» . Если говорить обобщенно, то возможно, что схемы эволюции вынуждены были оставить прежнюю модель дерева и потомства. В определенных условиях вирус может связываться с зародышевыми клетками и передаваться сам как клеточный ген сложного вида; более того, он мог бы ускользнуть, перейти в клетку совсем иного вида и все же переносить «генетическую информацию», исходящую от первого носителя (например, современные исследования Бенвенисте и Тодаро относительно вируса типа С в его двойном соединении с ДНК бабуина и ДНК некоторых видов домашних кошек). Схемы эволюции будут теперь создаваться не по моделям древовидного происхождения, двигаясь от менее дифференцированного к более дифференцированному, а следуя ризоме, действующей сразу в неоднородном и перескакивающей от одной уже дифференцированной линии к другой. А еще есть ос-параллельная эволюция бабуина и кошки, где первый, явно, не является моделью второй, а вторая - не копия первого (становление-бабуином в кошке не означало бы, что кошка «сделала» бабуина). Мы создаем ризому с нашими вирусами или, скорее, наши вирусы вынуждают нас создавать ризому с другими зверями. Как говорит Жакоб, переносы генетического материала с помощью вирусов или другие процессы - например, слияния клеток, происходящих от разных видов, - все это имеет результаты, аналогичные результатам «омерзительных видов любви, столь дорогих для Античности и Средних веков» . Трансверсальные коммуникации между дифференцированными линиями перемешивают генеалогические деревья. Всегда ищите молекулярную или даже субмолекулярную частицу, с которой мы вступаем в альянс. Мы развиваемся и умираем от наших полиморфных и ризоматических гриппов больше, чем от наследственных болезней, кои сами обладают собственной наследственностью. Ризома - это антигенеалогия.

То же годится для книги и мира: книга - не образ мира, согласно укоренившемуся верованию. Она создает ризому с миром, имеется а-параллельная эволюция книги и мира, книга обеспечивает детерриторизацию мира, но мир осуществляет ретерриторизацию книги, которая в свою очередь сама детерриторизуется в мире (если она на это способна и если она это может). Мимикрия - крайне неудачный концепт, ибо он связан с бинарной логикой, дабы описывать феномены совершенно иной природы. Крокодил не воспроизводит ствол дерева, как и хамелеон не воспроизводит цвета окружающей среды. Розовая Пантера ничего не имитирует, ничего не воспроизводит, она рисует мир своим цветом, розовое на розовом, это ее становление-миром, способ самой стать невоспринимаемой, а-означающей, создать свой разрыв, свою линию ускользания, вести до конца свою «а-параллельную эволюцию». Мудрость растений: даже когда они существуют в корнях; всегда есть внешнее, где они создают ризому с чем-то еще - с ветром, с животным, с человеком (а также аспект, благодаря которому животные сами создают ризому, и люди тоже, и т. д.). «Опьянение как триумфальное вторжение дерева в нас». И всегда следовать ризоме благодаря разрыву, удлинять, продлевать, ретранслировать линию ускользания, заставлять ее меняться, дабы производить линию еще более абстрактную и извилистую в п измерениях, в изломанных направлениях. Сопрягать детерриторизованные потоки. Следовать за растениями: мы начнем с фиксации пределов первой линии согласно кругам сходимости вокруг последовательных сингулярностей; затем мы смотрим - внутри этой линии, - устанавливаются ли новые круги сходимости с новыми точками, расположенными вне пределов и в других направлениях. Писать, создавать ризому, увеличивать свою территорию путем детерриторизации, распространять линию ускользания до того пункта, где она покрывает весь план консистенции на абстрактной машине. «Сначала пойдешь к тому, что посадил, и тщательно проследишь на земле следы дождевых потоков. К настоящему времени дождь, должно быть, далеко разнес семена. Проследи промоинки (zanjitas) от дождя и по ним определи направление потока. Затем разыщи тот дурман, который пророс дальше всех от твоего саженца, и все побеги дурмана, выросшие между ними, твои. Позже, когда осыплются семена, ты сможешь расширить свою территорию, следуя дождевым промоинкам от одного растения к другому». Музыка не перестает испускать свои линии ускользания, как и «множества, пребывающие в трансформации», даже опрокидывая собственные коды, структурирующие и одревеняющие ее; вот почему музыкальная форма, вплоть до своих разрывов и распространений, сравнима с сорняком и ризомой.

5 и 6. Принцип картографии и декалькомании : ризома не ответственна ни за структурную, ни за порождающую модель. Ей чужда любая идея генетической оси как глубинной структуры. Генетическая ось подобна объективному стержневому единству, на котором организуются последовательные стадии; глубинная структура похожа скорее на базовую последовательность, разложимую на непосредственные компоненты, тогда как единство продукта переходит в другое измерение, трансформируемое и субъективное. Таким образом, мы не выходим из репрезентативной модели дерева или корня, будь то стержневого или мочковатого (например, «древо» Хомского, ассоциированное с базовой последовательностью и представляющее процесс своего порождения согласно бинарной логике). Вариация на тему самой древней мысли. Относительно генетической оси или глубинной структуры мы говорим, что они уже заранее обладают до бесконечности воспроизводимыми принципами кальки. Вся логика дерева - это логика кальки и воспроизводства. В лингвистике, как и в психоанализе, объектом такой логики является бессознательное, репрезентирующее себя, кристаллизованное в кодифицированных комплексах, размещенное на генетической оси или распределенное в синтагматической структуре. Она стремится к описанию фактического положения дел, к восстановлению равновесия интерсубъективных отношений или к исследованию бессознательного, которое уже здесь, притаилось в темных закоулках памяти и языка. Логика дерева состоит в калькировании чего угодно, что дано нам уже готовым, начиная со сверхкодирующей структуры или поддерживающей оси. Дерево артикулирует и иерархизирует кальки, кальки подобны листьям дерева.

Все остальное - это ризома, карта, а не калька. Снимайте карту, но не кальку. Орхидея не воспроизводит кальку осы, она составляет карту вместе с осой внутри ризомы. Если карта противопоставлена кальке, то потому, что она полностью развернута в сторону эксперимента, связанного с реальным. Карта не воспроизводит замкнутое на себя бессознательное, она его конструирует. Она способствует соединению полей, разблокированию тел без органов, их максимальному раскрытию на плане консистенции. Она сама создает часть ризомы. Карта открыта, она способна к соединению во всех своих измерениях, демонтируема, обратима, способна постоянно модифицироваться. Она может быть разорвана, перевернута, может приспособиться к любому монтажу, может закладываться индивидом, группой или общественной формацией. Ее можно нарисовать на стене, воспринять как Произведение искусства, ее можно построить как политическое действие или как медитацию. Это, возможно, одна из важнейших характеристик ризомы - всегда выступать множественно; нора в этом смысле - животная ризома, и порой она включает в себя чистое различие между линией ускользания в качестве коридора для перемещения и стратами запасов или жилища (например, мускусная крыса). Карта обладает множественными входами в противоположность кальке, всегда отсылающей к «тому же самому». Карта имеет дело с успешностью , тогда как калька всегда отсылает к так называемой «компетенции». В противоположность психоанализу, психоаналитической компетенции, замыкающей каждое желание и высказанное на генетическую ось или сверхкодирующую структуру и растягивающей до бесконечности монотонные кальки стадий на этой оси или компоненты в этой структуре, шизоанализ отклоняет любую идею калькированной фатальности, каким бы ни было имя, каким мы ее наделяем, - божественное, анагогическое, историческое, экономическое, структуральное, наследственное или синтагматическое. (Мы ясно видим, что Мелани Кляйн не понимает проблемы картографии одного из своих детей-пациентов, маленького Ричарда, и довольствуется тем, что вытаскивает готовые кальки - Эдип, хороший и плохой папа, плохая и хорошая мама, - в то время как ребенок в отчаянии пытается продлить успешность, каковую психоанализ абсолютно недооценивает.) Влечения и частичные объекты не являются ни стадиями на генетической оси, ни позициями в глубинной структуре, это - политические взгляды на проблемы, на входы и выходы, на тупики, политически переживаемые ребенком, то есть всей силой его желания.

И все же, не восстанавливаем ли мы простой дуализм, противопоставляя карты и кальки как хорошую и плохую стороны? Не является ли особенностью карты то, что она может быть скалькирована? Не является ли характерным для ризомы пересекать корни, а иногда и смешиваться с ними? Не содержит ли карта феноменов избытка, уже подобных ее собственным калькам? Нет ли у множества собственных страт, где укореняются унификации и тотализации, омассовления, миметические механизмы, означающие захваты власти, субъективные присвоения? Даже линии ускользания - не собираются ли они, под прикрытием своего вероятного расхождения, воспроизводить формации, кои им надлежало бы разрушать или перенаправлять? Но обратное так же верно, тут встает вопрос метода: всегда нужно переносить кальку на карту. И такая операция вовсе не симметрична предыдущей операции. Ибо, строго говоря, было бы неточным сказать, что калька воспроизводит карту. Она, скорее, похожа на фотографию, на рентгеновский снимок, который начинал бы с отбора или изоляции того, что у кальки есть интенция воспроизводить с помощью искусственных средств, с помощью окрашивания или других принудительных процедур. Именно то, что имитирует, всегда создает свою модель и привлекает ее. Калька уже перевела карту в образ, она уже трансформировала ризому в корни и корешки. Она организовала, стабилизировала, нейтрализовала множества, следуя своим собственным осям означивания и субъективации. Она генерировала, структурировала ризому, и калька больше не воспроизводит ничего, кроме себя самой, когда полагает, будто воспроизводит что-то другое. Вот почему она так опасна. Она впрыскивает избытки и распространяет их. Из карты или ризомы калька производит только тупики, преграды, зародыши стержня или точки структурирования. Взгляните на психоанализ и на лингвистику: первый всегда вытаскивает только кальки или фотографии бессознательного, вторая - кальки или фотографии языка со всеми изменами, которые это предполагает (неудивительно, что психоанализ прикрепляет свою судьбу к судьбе лингвистики). Взгляните, что уже происходило с маленьким Гансом в чистом психоанализе ребенка: ему не переставали ЛОМАТЬ ЕГО РИЗОМУ, МАРАТЬ ЕГО КАРТУ, вновь разглаживать ее для него, блокировать ему любой выход до тех пор, пока он не возжелает собственного страха и вины, пока в нем не укоренятся стыд и вина, Фобия (мы ограждаем его от ризомы здания, затем от ризомы улицы; мы укореняем его в постели родителей, высаживаем корешки на его собственном теле, блокируем на профессоре Фрейде). Фрейд явно принимает в расчет картографию маленького Ганса, но всегда лишь ради того, чтобы наложить ее на семейную фотографию. И посмотрите, что делает Мелани Кляйн с геополитическими картами маленького Ричарда: она вытягивает из них фотографии, она делает кальки; примите позу и следуйте оси, генетической стадии или структуральной судьбе; мы сломаем вашу ризому. Мы позволим вам жить и говорить при условии, что вам закупорят любой выход. Когда ризома закупорена, превращена в дерево - все кончено, ничего больше не передает желания, ибо именно благодаря ризоме желание всегда продвигается и производится. Каждый раз, когда желание следует дереву, имеют место внутренние выпадения, опрокидывающие его и ведущие к смерти; но ризома действует на желании с помощью внешних и продуктивных толчков.

Вот почему так важно опробовать другую операцию, обратную, но не симметричную. Воссоединить кальки на карте, привести корни или деревья к ризоме. Изучать бессознательное в случае маленького Ганса - значило бы показывать, как он пытается конституировать ризому с отчим домом, а также с линией ускользания здания, улицы и т. д.; каким образом эти линии оказываются загороженными, как ребенок вынуждает себя укорениться в семье, фотографироваться под отца, копировать материнскую постель; а затем, как вмешательство профессора Фрейда обеспечивает захват власти означающим в качестве субъективации аффектов; как ребенок может ускользнуть лишь под видом становления-животным, воспринимаемым как постыдное и виновное (становление-лошадью маленького Ганса, подлинный политический выбор). Но всегда можно было бы перерасположить тупики на карте, открывая их, таким образом, в возможные линии ускользания. То же применимо и к карте группы - показать, в какой точке ризомы образуются феномены омассовления, бюрократии, лидерства, фашизации и т. д., какие линии, тем не менее, выживают, даже оставаясь подземными, исподволь продолжая создавать ризому. Метод Делиньи: создавать карту жестов и движений аутичного ребенка, комбинировать несколько карт для одного и того же ребенка, для нескольких детей… Если правда, что карта или ризома имеют по существу множественные входы, будем считать, что в нее можно войти путем калек или дорогой деревьев-корней, с учетом необходимых предосторожностей (здесь мы вновь отказываемся от манихейского дуализма). Например, мы часто будем вынуждены свернуть в тупики, пройти через означающие могущества и субъективные привязанности, опереться на эдиповы, параноические или того хуже формации, как на затвердевшие территориальности, которые делают возможными другие трансформационные операции. Возможно даже, что психоанализ служит точкой опоры, пусть и вопреки себе. В других случаях, наоборот, обопремся прямо на линию ускользания, позволяющую взрывать страты, разрывать корни и создавать новые соединения. Таким образом, существует несколько крайне разных сборок - карты-кальки, ризомы-корни с переменными коэффициентами детерриторизации. В ризомах существуют структуры дерева или корней, но верно и обратное: ветка дерева или сегмент корня могут начать распускаться в ризому. Определения мест зависят здесь не от теоретических анализов, предполагающих универсалии, а от прагматики, компонующей множества или совокупности интенсивностей. В сердцевине дерева, в полости корня или в развилке ветви может образоваться новая ризома. Или эдакий микроскопический элемент дерева-корня, корешок, начинающий производство ризомы. Бухгалтерия, бюрократия действуют посредством калек - однако они могут начать распускаться, пускать черенки ризомы, как в романе Кафки. Интенсивная черта принимается работать на себя, галлюцинаторное восприятие, синестезия, извращенная мутация, игра образов отделяются, и гегемония означающего оказывается снова поставленной под вопрос. Жестикуляционные, мимические, игровые и т. д. семиотики вновь обретают свою свободу у ребенка и освобождаются от «кальки», то есть от доминирующей компетентности языка учителя - микроскопическое событие сотрясает равновесие локальной власти. Таким образом, порождающие деревья, построенные по синтагматической модели Хомского, могли бы раскрыться во всех смыслах-направлениях и в свою очередь образовать ризому. Быть ризоморфным - значит производить стебли и волокна, которые кажутся корнями, или, лучше, связываются с последними, проникая в ствол, рискуя заставить их служить новыми странными способами. Мы устали от дерева. Мы не должны больше верить деревьям, их корням, корешкам, мы слишком пострадали от этого. Вся древовидная культура основана на них - от биологии до лингвистики. Напротив, ничто не красиво, не любо, не политично, кроме подземных отростков и надземных корней, сорняков и ризомы. Амстердам - город, который совсем не укоренен, город-ризома со своими каналами-стеблями, где утилитарность соединяется с самым великим безумием - в своем отношении с коммерческой машиной войны.

Мысль не древовидна, мозг не является ни разветвленной, ни укорененной материей. То, что мы неверно называем «дендритами», не обеспечивает связи нейронов в непрерывной ткани. Прерывистость клеток, роль аксонов, функционирование синапсов, существование синапсических микро-расселин, перескакивание каждого сообщения поверх этих расселин образуют из мозга множественность, которая омывает - в своем плане консистенции или в своей глии - всю неопределенную вероятностную систему, uncertain nervous system . У многих людей в голове сидит дерево, но сам мозг - это скорее некая трава, нежели дерево. «Аксон и дендрит обвиваются один вокруг другого как вьюнок вокруг колючего кустарника, с синапсом на каждом шипе». То же годится и для памяти… Невропатологи, психофизиологи различают долговременную память и кратковременную память (порядка одной минуты). Такое различие не только количественное: кратковременная память - нечто типа ризомы, диаграммы, тогда как долговременная является древовидной и централизованной (отпечаток, энграмма , калька или фотография). Кратковременная память вовсе не подчиняется закону смежности или непосредственности в отношении своего объекта, она может располагаться на некоторой дистанции, приходить или возвращаться много позже, но всегда в условиях прерывности, разрыва и множественности. Более того, обе памяти различаются не как два темпоральных модуса восприятия одного и того же; это не одно и то же, не одно и то же воспоминание и даже не одна и та же идея, схватываемая обеими памятями вместе. Великолепие кратковременной Идеи: мы пишем, пользуясь кратковременной памятью и, следовательно, благодаря кратковременным идеям, даже если читаем и перечитываем благодаря долговременной памяти долговременных концептов. Кратковременная память включает в себя забвение как процесс; она смешивается не с мгновением, а с коллективной, темпоральной и нервной ризомой. Долговременная память (семья, раса, общество или цивилизация) копирует и переводит; но то, что она переводит, продолжает в ней действовать на расстоянии, некстати, «несвоевременно», не мгновенно.

Дерево или корень инспирируют печальный образ мысли, не перестающий имитировать множественное, начиная с высшего единства, центра или сегмента. Действительно, если мы рассматриваем совокупность ветви-корни, то ствол играет роль сегмента, противопоставленного одной из под-совокупностей, идущей снизу вверх - такой сегмент будет «диполем связи», в отличие от «диполей-единств», образующих лучи, распространяемые из единственного центра. Но связи могут размножаться сами, как в системе корешков; мы никогда не выходим за Один - Два и лишь поддельных множеств. Регенерации, воспроизведения, возвращения, гидры и медузы не позволяют нам более выйти отсюда. Древовидные системы суть иерархические системы, включающие в себя центры означивания и субъективации, центральные автоматы как организованные воспоминания. Дело в том, что соответствующие модели таковы, что элемент получает там свою информацию только от высшего единства и субъективных аффектаций, из заранее установленных связей. Мы хорошо это видим в актуальных проблемах информатики и электронных машин, все еще сохраняющих самую старую мысль в той мере, в какой они наделяют властью память или центральный орган. В прекрасной статье, разоблачающей «тиражирование картинок древовидностей типа заповеди» (централизованные системы или иерархические структуры), Пьер Розентьель и Жан Петито замечают: «Допустить примат иерархических структур значит предпочесть древовидные структуры. <…> Древовидная форма допускает топологическое объяснение. <…> В иерархической системе индивид допускает только одного активного соседа, своего иерархического начальника. <…> Каналы передачи установлены заранее - древовидность существует раньше индивида, который интегрируется в точно заданное место» (означивание и субъективация). Авторы замечают по этому поводу, что даже тогда, когда мы верим, будто достигли множества, то, возможно, такое множество окажется извращенным - тем, что мы называем корешковым типом, - ибо его мнимо неиерархические презентация или высказанное допускают фактически только абсолютно иерархическое решение: отсюда и знаменитая теорема о дружбе, «если в обществе у двух каких-либо индивидов есть один и тот же общий друг, тогда существует индивид, дружественный всем остальным» (как говорят Розентьель и Петито: кто этот общий друг? кто «универсальный друг такого сообщества из пар: хозяин, исповедник, врач? столько идей, странно удаленных от первоначальных аксиом»; кто этот друг человеческого рода? итак, философ - такой, каким он предстает в классической мысли, даже если и является абортированным единством, кое оценивается только через свое отсутствие или субъективность, говорящий: я ничего не знаю, я - ничто?). В этом отношении авторы говорят о теоремах диктатуры. Таков, действительно, принцип деревьев-корней, или исход, решение корешков, структура Власти.

Этим центрированным системам авторы противопоставляют а-центрированные системы, сети конечных автоматов, где коммуникация осуществляется от одного соседа к какому-то еще соседу, где стволы и каналы не существуют заранее, где все индивиды взаимозаменяемы и определяются только состоянием на данный момент - так, что локальные операции координируются, а глобальный конечный результат синхронизируется независимо от центральной инстанции. Трансдукция состояний интенсивности замещает топологию, и «граф, регулирующий циркуляцию информации, неким образом противоположен иерархическому графу… У графа нет никакого резона быть деревом» (мы называли карту таким графом). Проблема машины войны или Firing Squad : нужен ли генерал, чтобы п индивидов одновременно достигли состояния воодушевления! Решение без Генерала найдено для а-центрированного множества, включающего в себя некое число состояний и сигналов соответствующей скорости - с точки зрения ризомы войны или логики герильи , без кальки, без копирования какого-то центрального порядка. Мы даже доказываем, что такие машинные множественности, сборка или общество отбрасываются как «асоциальный чужак», как центрирующий, унифицирующий автомат. С тех пор N - это действительно всегда п-1. Розентьель и Петито настаивают, что противопоставление центрированное-а-центрированное ценно не столько для вещей, сколько для того, на что оно указывает лишь через способ исчисления, применяемый им к вещам. Деревья могут соответствовать ризоме, либо же, наоборот, распускаться в ризому. И в целом верно, что одна и та же вещь допускает два способа исчисления или два типа регулирования, но так, чтобы уж особенно не менять состояние в одном и другом случае. Для примера еще раз обратимся к психоанализу: не только в своей теории, но и в практике исчисления и лечения он подчиняет бессознательное древовидным структурам, иерархическим графам, повторным воспоминаниям, центрированным органам, фаллосу, древу-фаллосу. В этом отношении психоанализ не может изменить метод - на диктаторской концепции бессознательного он основывает собственную диктаторскую власть. Тактика маневрирования психоанализа также крайне ограничена. В психоанализе, как и в его объекте, всегда есть генерал или начальник (генерал Фрейд). Напротив, рассматривая бессознательное как а-центрованную систему, то есть как машинную сеть конечных автоматов (ризому), шизоанализ достигает совершенно иного состояния бессознательного. Те же замечания приложимы и к лингвистике; Розентьель и Петито вполне по праву рассматривают возможность «а-центрованной организации сообщества слов». Для высказываемых, как и для желаний, речь никогда не идет о том, чтобы редуцировать бессознательное, чтобы интерпретировать последнее, чтобы вынудить его означать по модели дерева. Речь идет о том, чтобы производить бессознательное и, вместе с ним, новые высказываемые, иные желания - ризома и есть такое производство самого бессознательного.

Любопытно, как же дерево стало господствовать над западной реальностью и всей западной мыслью, от ботаники до биологии и анатомии, а также над гносеологией, теологией, онтологией, над всей философией… - фундамент-корень, Grund, roots и fondations . У Запада привилегированные отношения с лесом, с вырубкой леса; отвоеванные у леса поля засеяны семенными растениями, объектом культуры потомств древовидного вида и типа; скотоводство, в свою очередь, разворачивается на паровых землях, на отборе потомства, формирующего все древовидное животное в целом. Восток представляет другую фигуру - отношение, скорее, со степью и садом (в иных случаях, с пустыней и оазисом), а не с лесом и полем; культура клубней, продолжающаяся благодаря фрагментации индивида; отстранение, заключение в скобки скотоводства, ограниченного на огороженных участках либо выброшенного в степь кочевников. Запад - это агрикультура потомства, отобранного благодаря большому числу вариабельных индивидов; Восток - садоводство небольшого числа индивидов, отсылающих к большой гамме «клонов». Не происходит ли на Востоке, особенно в Океании, все так, как и в ризоматической модели, во всех отношениях противопоставляющей себя западной модели дерева? Одрикур усматривает здесь даже причину противостояния между милой Западу моралью или философией трансцендентности и присущей Востоку философией имманентности: Бог, который сеет и косит, в противоположность Богу, который втыкает и выкапывает (втыкание против засевания). Трансцендентность - чисто европейская болезнь. И это не та же самая музыка, у земли здесь не та же музыка. И это совсем не та же самая сексуальность - семенные растения, даже воссоединяющие два пола, подчиняют сексуальность модели воспроизводства; ризома же, напротив, есть высвобождение сексуальности не только по отношению к воспроизводству, но и в отношении способности к половому размножению или генитальности. Что касается нас, то дерево проросло в наших телах, оно сделало твердой и стратифицировало даже нашу половую принадлежность. Мы утратили ризому или траву. Генри Миллер: «Китай - это сорняк на капустной грядке человечества. <…> Сорняк - это Немезида человеческих усилий. Из всех воображаемых существований, какие мы соотносим с растениями, животными и звездами, возможно именно сорняк ведет самую мудрую жизнь. Верно, что трава не производит ни цветов, ни авианосцев, ни Нагорных проповедей. <…> Но, в конце концов, последнее слово всегда именно за травой. В конечном счете, все возвращается к китайскому государству. К тому, что историки обычно называют сумерками Средневековья. Выход лишь один - трава. <…> Трава существует только между великими необработанными пространствами. Она заполняет пустоты. Она прорастает между и посреди других вещей. Цветок красив, капуста полезна, мак сводит с ума. Но трава - то, что переливается через край, вот урок морали». О каком Китае говорит Миллер, о старом или современном, о выдуманном или каком-то еще, который являлся бы частью подвижной карты?

Для Америки надо бы выделить особое место. Конечно, она не свободна от господства деревьев и поиска корней. Мы видим это даже в литературе, в поисках национальной идентичности и даже в европейском восхождении или генеалогии (Керуак вновь отправляется на поиски своих предков). Тем не менее, все то важное, что происходило или происходит, продолжается благодаря американской ризоме - битники, андеграунд, подземное, банды и шайки, последовательный латеральный стремительный рост в непосредственной связи с внешним. Различие между американской и европейской книгами, даже когда американец собирается следовать древовидности. Различие в концепции книги. «Листья травы». И направления в Америке не те же самые - а именно: на Востоке осуществляется древовидный поиск и возврат к старому миру. Но есть и ризоматический Запад - с его индейцами без роду и племени, с его всегда ускользающими пределами, с его неустойчивыми и смещающимися границами. Вся американская «карта» - на Западе, где даже деревья формируют ризому. Америка перевернула направления: она разместила свой Восток на Западе, как если бы Земля стала круглой именно в Америке; а ее Запад - это сама бахрома Востока. (Как раз не Индия, как полагал Одрикур, создает посредника между Западом и Востоком, а именно Америка создает, стержень и механизм инверсии.) Американская певица Патти Смит поет библию американского дантиста - не ищите корень, следуйте за каналом… Нет ли также двух типов бюрократии или даже трех (или еще больше)? Западная бюрократия - ее аграрное, кадастровое происхождение, ее корни и поля, деревья и их роль границ, великая перепись населения Вильгельмом Завоевателем, феодализм, политика королей Франции, направленная на то, чтобы основывать Государство на собственности, чтобы перераспределять земли посредством войн, судебных тяжб и браков. Короли Франции выбрали лилию, ибо у этого растения глубокие корни, прикрепляющиеся к склонам. То же ли самое на Востоке? Конечно, слишком легко представить Восток ризомой и имманентностью; но Государство не действует по схеме древовидности, соответствующей предустановленным, древовидным и укорененным классам; это бюрократия каналов, например знаменитая гидравлическая власть со «слабой собственностью», где Государство порождает канализирующие и канализируемые классы (см. то, что никогда не опровергалось в тезисах Виттфогеля). Деспот действует там как река, а не как источник, который бы бы еще и точкой, точкой-деревом или корнем; он, скорее, сочетается браком с водами, нежели сидит под деревом; и само дерево Будды становится ризомой; река Мао и Древо Людовика. Не выступает ли тут снова Америка в качестве посредника? Ибо она действует одновременно благодаря истреблениям, внутренним ликвидациям (не только индейцев, но и фермеров и т. д.) и с помощью внешнего последовательного быстрого роста иммиграции. Поток капитала производит огромный канал, определение количества власти с непосредственными «квантами», где каждый на свой манер получает выгоду от прохождения денежного потока (отсюда миф-реальность бедняка, становящегося миллиардером ради того, чтобы вновь стать бедным): итак, в Америке все объединяется - сразу дерево и канал, корень и ризома. Не бывает универсального капитализма и капитализма в себе, капитализм находится на перекрестке всех типов формаций, он по природе всегда неокапитализм, он изобретает - все время к худшему - свои восточное и западное лица и искажает их оба.

В то же время - со всеми этими географическими распределениями - мы на неверном пути. Тупик - тем хуже. Если речь идет о демонстрации того, что у ризом также есть свой собственный деспотизм, своя собственная иерархия, причем еще более жесткая, то тем лучше, ибо нет дуализма - нет онтологического дуализма здесь и там, нет аксиологического дуализма плохого и хорошего, нет американского синтеза или смеси. В ризомах, ризоматических прорастаниях в корнях существуют узлы древовидного разветвления. Более того, есть деспотические формации, имманентности и канализирования, присущие ризомам. Есть анархические деформации в трансцендентной системе деревьев, надземных корней и подземных стеблей. Важно, что дерево-корень и ризома-канал не противопоставляются как две модели - одна действует подобно трансцендентным модели и кальке, даже если она порождает свои собственные ускользания; другая действует как имманентный процесс, опрокидывающий модель и намечающий карту, даже если она конституирует свои собственные иерархии, даже если она создает деспотический канал. Речь идет ни о том или ином месте на земле, ни о том или ином моменте в истории, и менее всего о той или иной категории в разуме. Речь идет о модели, которая не перестает воздвигаться и углубляться, и о процессе, который не перестает продолжаться, разбиваться и возобновляться. Иной или новый дуализм? Нет. Проблема письма - абсолютно необходимы неточные выражения, дабы обозначить что-либо точно. И вовсе не потому, что следовало бы пройти рядом, вовсе не потому, что мы могли бы действовать лишь с помощью аппроксимаций: неточность - вовсе не аппроксимация, напротив, это точный проход того, что создается. Мы взываем к одному дуализму ради того, чтобы отвергнуть другой.

Мы пользуемся дуализмом моделей лишь для того, чтобы достичь процесса, который отверг бы любую модель. Каждый раз нужны церебральные корректоры, разбивающие дуализмы, которые мы и не хотели создавать, но через которые мы проходим. Достичь магической формулы, каковую все мы ищем: ПЛЮРАЛИЗМ = МОНИЗМ, проходя через все дуализмы, кои суть враги, но враги совершенно необходимые, мебель, которую мы постоянно переставляем.

Подытожим принципиальные характеристики ризомы - в отличие от деревьев и их корней, ризома соединяет какую-либо одну точку с любой другой точкой, и каждая из ее черт не отсылает с необходимостью к чертам той же природы, она вводит в игру крайне разные режимы знаков и даже состояния не-знаков. Ризома не позволяет себе вернуться ни к Одному, ни к многому. Она не Одно, которое становится двумя, ни даже которое прямо становилось бы тремя, четырьмя, пятью и т. д. Она - не многое, выводимое из Одного, или к которому добавляется Одно (п+1). Она сделана не из единиц, а из измерений, или, скорее, из подвижных направлений. У нее нет ни начала, ни конца, но всегда - середина, из которой она растет и переливается через край. Она конституирует линейные множества с измерениями, без субъекта и объекта, - множества, которые могут быть выложены на плане консистенции и из которых всегда вычитается единица (п-1). Такое множество меняет свои измерения, только меняя собственную природу и подвергая себя метаморфозам. В противоположность структуре, определяемой совокупностью точек и позиций, бинарными отношениями между этими точками и дву-однозначными отношениями между позициями, ризома сделана только из линий - из линий сегментарности, стратификации как измерений, а также линий ускользания или детерриторизации как ее максимального измерения, согласно которому и следуя ему, множественность подвергается метаморфозам, меняя природу. Мы не будем смешивать такие линии, или очертания, с потомствами древовидного типа, являющимися лишь локализируемыми связями между точками и позициями. В противоположность дереву, ризома - не объект воспроизводства: ни внешнего воспроизводства в качестве дерева-образа, ни внутреннего воспроизводства в качестве структуры-дерева. Ризома - это антигенеалогия. Это кратковременная память или анти-память. Ризома действует благодаря вариации, экспансии, завоеванию, захвату, уколу. В противоположность графическому изображению, рисунку или фотографии, в противоположность калькам, ризома имеет дело с картой, которая должна быть произведена, сконструирована, всегда демонтируема, связуема, пересматриваема, модифицируема - в множественных входах и выходах со своими линиями ускользания. Именно кальки нужно переносить на карты, а не наоборот. В противоположность центрированным (даже полицентрированным) системам с иерархической коммуникацией и предустановленными связями, ризома является а-центрированной, неиерархической и неозначающей системой - без Генерала, без организаторской памяти или центрального автомата, уникально определяемых лишь циркуляцией состояний. Что подлежит обсуждению в ризоме, так это ее отношение с сексуальностью, а так же с животным, растением, миром, политикой, книгой, с естественными и искусственными вещами, - отношение, полностью отличное от древовидного отношения: любые виды «становлений».

Плато всегда посреди - ни в начале, ни в конце. Ризома состоит из плато. Грегори Бейтсон использует слово «плато», дабы обозначить нечто весьма особенное - непрерывный, сам по себе вибрирующий регион интенсивностей, который развивается, избегая любой ориентации на точку кульминации или на внешнюю конечную цель. Бейтсон приводит в качестве примера культуру Бали, где сексуальные игры мать - ребенок или ссоры между мужчинами проходят через такую странную интенсивную стабилизацию. «Вид непрерывного плато интенсивности замещается оргазмом», войной или точкой кульминации. Соотносить выражения и действия с внешними или трансцендентными целями, вместо того чтобы оценивать их на плане имманентности согласно их собственной ценности - вот досадная черта западного ума. Например, поскольку книга сделана из глав, у нее есть свои точки кульминации, свои точки завершения. Напротив, что же происходит с книгой, сделанной из плато, сообщающихся между собой через микротрещины, как в мозгу? Мы называем «плато» любое множество, соединимое с другими посредством близких к поверхности подземных стеблей так, чтобы формировать и распространять ризому. Мы пишем эту книгу как ризому. Мы составили ее из плато. Мы придали ей циркулярную форму, но так, чтобы можно было посмеяться. Каждое утро мы просыпались, и любой из нас спрашивал себя, за какое плато он собирается взяться, набрасывая пять строк здесь, десять - там. У нас были галлюцинаторные опыты, мы увидели линии-строчки, подобные колоннам маленьких муравьев, покидающих одно плато, дабы завоевать другое. Мы создавали круги схождения. Каждое плато может быть прочитано с любого места и находиться в соединении с каким угодно другим местом. Для множественного требуется метод, который бы эффективно его создавал; никакое типографское хитроумие, никакая лексическая уловка, смешивание или образование слов, никакая синтаксическая отвага не могут заменить такой метод. На самом деле все они чаще всего являются лишь миметическими процедурами, предназначенными для рассеяния или разбивания единства, удерживаемого в ином измерении ради книги-образа. Технонарциссизм. Типографские, лексические или синтаксические творения необходимы, только если они перестают принадлежать форме выражения скрытого единства, дабы сами смогли стать одним из измерений рассматриваемого множества; мы знаем о редких успехах в этом жанре. Сами мы не сумели такое проделать. Мы лишь использовали слова, функционировавшие для нас как плато. РИЗОМАТИКА = ШИЗОАНАЛИЗ = СТРАТОАНАЛИЗ = ПРАГМАТИКА = МИКРО-ПОЛИТИКА. Эти слова суть концепты, но концепты - это линии, то есть системы чисел, привязанные к тому или иному измерению множеств (страты, молекулярные цепочки, линии ускользания или разрыва, круги сходимости и т. д.). Мы никоим образом не претендуем на титул науки. Мы знакомы с научностью не более, чем с идеологией, нам известны только сборки. Есть лишь машинные сборки желания как коллективные сборки высказывания. Ни означивания, ни субъективации - писать с п [измерениями] (всякое индивидуализируемое высказывание остается пленником доминирующих сигнификаций, любое означенное желание отсылает к субъектам, над которыми оно доминирует). Сборка в своей множественности с необходимостью работает одновременно в семиотическом, материальном и социальном потоках (независимо от возобновления, каковое может быть сделано в научном или теоретическом корпусе). Больше нет деления на три части между полем реальности, т. е. миром, полем репрезентации, т. е. книгой, и полем субъективности, т. е. автором. Но сборка устанавливает соединения между некоторыми множествами, взятыми в каждом из этих порядков так, что у книги нет ни продолжения в следующей книге, ни своего объекта в мире, ни своего субъекта в одном или нескольких авторах. Короче, нам кажется, письма никогда не будет достаточно, [чтобы вещать] от имени внешнего. У внешнего нет ни образа, ни значения, ни субъективности. Книга, как сборка с внешним, против книги-образа мира. Книга-ризома более ни дихотомична, ни стержнеобразна, ни мочковата. Никогда не создавайте корень, не выращивайте его, хотя довольно трудно вновь не впасть в эти старые процедуры. «Вещи, приходящие мне на ум, предстают передо мной не благодаря своему корню, а благодаря какой-нибудь точке, расположенной ближе к их середине. Попробуйте тогда сдержать их, попробуйте удержать былинку, начинающую расти только из середины ствола, схватившись за нее». Почему это так трудно? Тут уже вопрос перцептивной семиотики. Нелегко воспринимать вещи с середины, а не сверху вниз или наоборот, слева направо или наоборот, - попробуйте, и вы увидите, что все меняется. Нелегко увидеть траву в вещах и словах. (Точно так же и Ницше говорил, что афоризм должен бы быть «пережеван», а плато никогда не отделимо от коров, которые его населяют и которые суть также облака небес.)

Мы пишем историю, но пишем всегда с точки зрения оседлости и от имени унитарного аппарата Государства, по крайней мере возможного, даже когда мы говорим о кочевниках. Чего не хватает, так это Номадологии как противоположности истории. Однако здесь есть редкие и крупные успехи - например, что касается крестового похода детей: книга Марселя Швоба, умножающая повествования, как столь многочисленные плато с вариабельными измерениями. Книга Анджеевского «Врата рая» составлена из одной непрерывной фразы, потока детей, потока марша с топотом, растягиванием, поспешностью семиотического потока всех детских конфессий, приходящих к старому монаху во главе процессии, дабы заявить о себе, потока желания и сексуальности, причем каждый ребенок лишен любви и более или менее непосредственно ведом темным посмертным и педерастическим желанием графа Вандомского, и все это с кругами схождения - важно не то, что потоки образуют «Единое или многое», мы больше не в них: существует коллективная сборка высказывания, машинная сборка желания, одно в другом, и разветвления на колоссальном внешнем, совершенно по-разному создающие множества. И затем, самый недавний пример: книга Армана Фарраши о IV крестовом походе «Дислокация», где фразы расступаются и рассеиваются, сталкиваются и сосуществуют, а буквы, типографика начинают танцевать настолько, насколько крестовый поход впадает в исступление.21 Вот модели номадического и ризоматического письма. Письмо сочетается браком с машиной войны и линиями ускользания, оно покидает страты, сегментарности, оседлость, аппарат Государства. Но к чему нужна еще одна модель? Книга - не будет ли она еще одним «образом» крестовых походов? Не существует ли еще одного сохраняемого единства - как стержневого единства в случае Швоба, как абортированного единства в случае Фарраши, как единства погребенного Графа в самом прекрасном случае «Врат Рая»? Нужен ли еще более глубокий номадизм, нежели номадизм крестовых походов, номадизм подлинных кочевников или же номадизм тех, кто больше даже не шевелится и кто ничего не имитирует? Они лишь создают сборку. Каким образом книга обнаруживает достаточное внешнее, с которым она могла бы составить сборку в неоднородном, а не мир, требующий воспроизводства? Будучи культурной, книга с необходимостью является калькой - калькой уже самой себя, калькой предыдущей книги того же автора, калькой других книг, какими бы разными они ни были, нескончаемым копированием тут и там концептов и слов, копировкой настоящего, прошлого или будущего мира. Но и антикультурная книга все еще может быть пронизана слишком тяжелой культурой - однако она будет активно пользоваться забвением, а не памятью, суб-становлением, а не прогрессом в становлении, номадизмом, а не оседлостью, картой, а не калькой. РИЗОМАТИКА = ПОП-АНАЛИЗ, даже если людям есть чем заняться, нежели читать ее, даже если блоки университетской культуры или псевдонаучности остаются слишком тягостными и тяжеловесными. Ибо наука была бы полностью безумной, если бы мы позволили ей работать [безостановочно]. Взгляните на математику, она - не наука, а необычайный жаргон, к тому же номадический. Даже, и главным образом, в теоретической области любая ненадежная и прагматическая установка лесов лучше, чем калькирование концептов - с их купюрами и достижениями, которые ничего не меняют. Скорее невоспринимаемый разрыв, чем означающая купюра. Кочевники изобрели машину войны против аппарата Государства. Никогда история не включала в себя номадизм, никогда книга не включала в себя внешнее. В течение долгой истории Государство было моделью книги и мысли - логос, философ-король, трансцендентность Идеи, интериорность концепта, республика Ума, трибунал разума, функционеры мысли, человек как законодатель и субъект. Претензия Государства - быть интериоризованным образом мирового порядка и укоренять человека. Но отношения машины войны с внешним - это не другая «модель»; именно сборка является причиной того, что сама мысль становиться кочевой, что книга - деталь для всех подвижных машин, ствол для ризомы (Клейст и Кафка против Гете).

Писать к n , к п-1, писать лозунгами: Создавайте ризому, а не корень, никогда не сажайте! Не сейте - втыкайте! Не будьте ни единым, ни многим - будьте множественностями! Создавайте линию и никогда - точку! Скорость превращает точку в линию! Будьте быстрыми, даже стоя на месте! Линия шанса, линия бедра, линия ускользания. Не культивируйте Генерала в себе! Никаких справедливых идей, только одна идея! (Годар). Обладайте кратковременными идеями. Картографируйте - и никаких фотографий или чертежей. Будьте Розовой Пантерой так, чтобы ваши любовные страсти стали подобны осе и орхидее, коту и бабуину. Мы говорим о старике-реке:

Не don"t plant tatos
Don"t plant cotton
Them that plants them is soon forgotten
But old man river he just keeps rollin along.

Ризома не начинается и не заканчивается, она всегда посреди, между вещей, меж-бытие, интермеццо. Дерево - это преемственность, а ризома - альянс, только альянс. Дерево навязывает глагол «быть», а ризома соткана из конъюнкций «и… и… и…». В этой конъюнкции достаточно силы, чтобы растрясти и искоренить глагол «быть». Кто мы? Откуда мы? Куда мы идем? - вот самые бесполезные вопросы. Стирать , снова и снова начинать с нуля, искать начало или основание - все это предполагает ложную концепцию путешествия и движения (методика, педагогика, инициация, символика…). Но у Клейста, Ленца или Бюхнера есть другой способ путешествовать: такой, как двигаться, пускаться в путь с середины, посреди, входить и выходить - но не начинать и не заканчивать. Более того, именно американская - и уже английская - литература ясно показала этот ризоматический смысл, сумела двигаться между вещей, устанавливать логику И, перевернуть онтологию, отстранить фундамент, аннулировать конец и начало. Она сумела создать прагматику. Дело в том, что середина совсем не среднее, напротив, она - то место, где вещи набирают скорость. Между вещей - указывает не на локализуемое отношение, идущее от одного к другому и обратно, а на перпендикулярное направление, трансверсальное движение, уносящее одно и другое, ручей без начала и конца, подмывающий оба свои берега и разгоняющийся посредине.

Ризома vs сеть

Е.А. ШЕНЦЕВА

В современной философии все более явственны признаки завершения эпохи постмодерна и становления новой социокультурной реальности, что находит отражение, во-первых, в разработке концепций сетевого общества, во-вторых, в зарождении и становлении сетевого подхода и, в-третьих, на понятийно-терминологическом уровне, в смещении от понятия ризома к понятию сеть. В статье показано, что понятия ризома и сеть, несмотря на этимологическое родство, принадлежат к различным мировоззренческим контекстам. Обосновывается точка зрения, согласно которой ризома может интерпретироваться не только как фундаментальное понятие постмодернистского дискурса, но прежде всего как концепт Ж. Делёза и Ф. Гваттари. В таком случае сеть трактуется как "план имманенции", "почва концептов", следовательно, с одной стороны, обладает по сравнению с ризомой значительно большим объемом и эвристическим потенциалом, с другой - отражает полифоническую сложность и взаимообусловленность различных процессов и феноменов современного мира.

The modern philosophical thought shows obvious features the end of postmodern age and formation of a new social-cultural reality. It is reflected, firstly, in developing concepts of a network society, secondly, in forming the network approach and, thirdly, at conceptually terminological level involving displacement from notion of rizome to that of network. The article shows, that concepts of rizome and network, despite etymological relationship, belong to various world outlook contexts. Further the point of view according to which rizome can be interpreted not only as fundamental concept of a postmodern discourse, but, first of all, as concept by Gilles Deleuze and Félix Guattari is proved. In this case the network is treated as "the plan of immanenc", "grounds of concepts ", hence, on the one hand, it possesses much greater volume and heuristic potential than rizome does, on the other hand it demonstrates polyphonic complexity and interdependence of various processes and phenomena of the modern world, moreover, the network has attributive properties of universal correlation, global connectivity and powerful intension to integrate.

КЛЮЧЕВЫЕ СЛОВА: ризома, сеть, человек, постмодернизм, сетевой подход.

KEY WORDS: rizome, a network, the person, a postmodernism, the network approach.

В современных философских исследованиях все более явственно звучит мотив перехода от мировоззренческих и эпистемологических установок постмодернизма к

© Шенцева Е.А., 2015 г.

новому мироощущению и попыткам осмысления реальности, это мироощущение породившим. Новая социальная реальность получает теоретическое обоснование в концепциях сетевого общества или общества сетевых структур1, вместе с тем, с определенной степенью уверенности можно утверждать, что ее философское осмысление лишь начинает обретать более или менее выраженные контуры, равно как и то, что мы, возможно, являемся свидетелями зарождения и становления нового, так называемого сетевого подхода.

Несмотря на отсутствие его завершенного концептуального оформления2, есть основания обозначить антропологическую фундированность сетевого подхода, ввиду его сопряженности как с новыми представлениями о современном обществе, так и с постне-классическим типом рациональности современной науки, учитывающим цели и ценности познающего субъекта, что позволяет говорить о возвращении Человека в лоно философской рефлексии. Данный подход в строгом смысле представляет сегодня некоторое направление, задающее, с одной стороны, интенцию обнаружения и концептуализации новых сетевых гештальтов современного мира, с другой - поиска теоретических и философских оснований с целью конституирования подхода в качестве философского3. Определенно можно говорить лишь о том, что сетевой подход исходит (кроме технологических) из ряда предпосылок, имеющих онтологические и эпистемологические аспекты. Первый аспект связан с видением социально-сетевой структуры как новой (безусловно, не единственной) формы организации социального пространства, второй указывает на продуктивность изучения того или иного феномена либо через сеть его взаимодействий, либо в качестве элемента конструируемой сетевой структуры.

Очевидно, что одним из ключевых для зарождающегося дискурса становится понятие сеть, в то время какризома, начиная с одноименного текста Ж. Делёза и Ф. Гваттари ("Rhizome", 1976), является фундаментальным понятием дискурсивного пространства постмодерна.

Нам предстоит выяснить, как соотносятся понятия ризома, получившее своеобразное обоснование у французских философов, породившее многочисленные интерпретации и во многом определившее тональность постмодернизма, и сеть, лишь недавно ставшее предметом философской аналитики4.

Прежде чем углубиться в суть понятийных метаморфоз, свидетельствующих, на наш взгляд, о глубоких парадигмальных сдвигах, отметим, что термин сеть (сети) все чаще проникает в область исследований, далеких от сетевой проблематики5. Обратим внимание на то, как использует данный термин В.С. Степин (со ссылкой на А. Эддингтона и К. Поппера): "теория - это сеть, которую мы забрасываем в мир... то, что мы получаем в качестве объективного знания, определено характером теоретической сети. В другой сети (с иной конфигурацией ячеек) мы выловим в океане мира новые объекты, и это приведет к изменениям представлений об устройстве мира" [Степин 2010, 73]. Или ранее: «.теоретическая схема есть "сеть абстрактных объектов", определяющая специфику той или иной теории» [Степин 2000, 310]. Не менее интересно использование понятийной конструкции "петля обратной связи", пришедшей из кибернетики и характерной для сетевого дискурса (Г. Бейтсон, У Матурана, Ф. Варела). В частности, речь идет о работе Э. Агацци "Эпистемология и социальное: петля обратной связи" [Агацци 2010]. Все это - приметы проникновения понятий сетевого подхода если не "в букву", то "в дух" философских исследований.

Обращение к тексту "Ризома" Делёза-Гваттари с целью поиска аутентичного определения способно привести читателя в некоторое замешательство, ввиду того, что таковое отсутствует. Однако это и понятно, поскольку о-предел-ение, т. е. установление понятийного предела для ризомы весьма проблематично. Лишь позднее ризома приобрела отточенность формулировок и подробность описания. В целом же исследователи фиксируют внимание на том, что понятие вводится Делёзом и Гваттари "для обозначения радикальной альтернативы замкнутым и статичным линейным структурам, предполагающим жесткую осевую ориентацию" и отражает "принципиально внеструктурный и нелинейный способ организации целостности" [Можейко 2002, 883].

Сами французские авторы вводят понятие исподволь и будто нехотя ("Мы чувствуем, что не убедим... никого, если не пронумеруем некоторые приблизительные свойства ризомы" [Делёз, Гваттари 2010, 12]) дают развернутую и местами весьма туманную дескрипцию ее принципов (сцепления и гетерогенности, множественности, неозначающего разрыва, картографии и декалькомании и др. [Там же, 12-22]). Заметим попутно, что, говоря о процессе создания концептов, а точнее - общего плана имманенции, являющегося почвой для порождения концептов, они открыто признают, что: "в каждом плане есть не только страницы, но и дыры, и сквозь них протекает туман, которым окружен план и в котором начертавший его философ порой сам же первый рискует заблудиться." [Делёз, Гваттари 1998, 68]. Отдадим должное глубине и тонкости рассуждений французских мыслителей, которые, радикально противопоставляя ризоме дерево как образ культуры прошлого, тем не менее подчеркивают: "Важно то, что дерево-корень и ризома-канал не противопоставляются как две модели: одна действует подобно модели и трансцендентальной кальке, даже если она порождает свои собственные истечения; другая действует как имманентный процесс, который переворачивает модель и делает набросок карты, даже если она создает свои собственные иерархии, даже если она порождает деспотичный канал" [Делёз, Гваттари 2010, 23].

Очевидно, что, с одной стороны, "речь идет о модели, которая не перестает себя воздвигать и разрушать, и о процессе, который не перестает длиться, прерываться, и возобновляться", а с другой - авторы признают сосуществование, и более того, возможность взаимодействия ризоморфных и древовидных форм и соответствующих им интерпретационных моделей: "В ризомах существуют структуры дерева или корней, но верно и обратное. В сердцевине дерева, в полости корня или в изгибе ветви может образоваться новая ризома" [Там же, 36]. Проникнутая протестными устремлениями, ризома предстает не только в качестве ключевого понятия постмодернизма, но и как символ постмодернистского мировоззрения. Принципиально важно, что ризома приобретает "статус фундаментального для постмодернизма понятия, в конституировании которого проявляется базисная функция философии как таковой - выработка понятийных средств для выражения и анализа тех типов системной организации, которые еще только осваиваются наличной культурой" [Можейко 2002, 887]. Учитывая литературные корни постмодернизма и его глубинную связь с миром текстов, подчеркивается, что понятие ризома "выражает фундаментальную для постмодерна деконструктивистскую установку на презумпцию разрушения традиционных представлений о структуре текста как семантически центрированной" [Там же, 883]. Свойства и характеристики ризомы, равно как и ее значение для постмодернистского дискурса в целом, получили проясняющие интерпретации и комментарии в работах И.П. Ильина, Н.Б. Маньковской, М.А. Можейко, А.Р. Усмановой, в которых, несмотря на глубину и основательность, не нашел отражения (во всяком случае, в явном виде) достаточно значимый факт - ризома есть концепт Ж. Делёза-Ф. Гваттари.

Николай Седнин, "Письмо от бабушки"

Для объяснения запутанности современных литературных текстов есть много концепций. Начиная от интертекстуальности и заканчивая всевозможными деконструкциями, симулякрами, диалогизмами, литературными играми и кучей других простых и сложных слов. На примере постструктуралистического термина «ризома» и классического в изобразительном искусстве принципа золотого сечения я попробую показать то, как критика постмодернизма относится к современным произведениям.

Начну, пожалуй, с ризомы.

Ризому обычно сравнивают с запутанной корневой системой растения или всемирной паутиной. Эдакая децентрализованная, неупорядоченная конструкция. Наподобие большого клубка ниток, который ты не можешь распутать, потому что не знаешь, какой же узелок следует развязать первым.
Литературный аналог ризомы - концепция Текста Ролана Барта. Идея, которую, к сожалению, не может обойти ни один современный критик.
Текст , по Ролану Барту, это отношение к произведению не как какому-нибудь сюжету, у которого есть начало и конец, но как к некоей единице, которая является лишь частью целого множества текстов и входит в состав всеобщего Текста. Как если бы мы читали текст в контексте всех написанных ранее текстов.
Хорошо было бы еще добавить про различия Текста и Произведения.
Произведение, по мнению Барта, "замкнуто" и "малосимволично" - Текст же всецело символичен и отсылает к бесчисленному множеству смыслов. Произведение "интенционально" и "целостно" - Текст же неинтенционален и его можно рассыпать, дробить и переворачивать с ног на голову.
Если же обобщать, то, надо сказать, что ризому-Текст описать достаточно сложно - и еще сложнее ее представить. Но больше всего она походит на очень запутанную систему. Эдакий клубок.

Хаим Сокол, "Летучая трава (Ризома)"

Но вернемся к литературе, чтобы разобраться в том, какие принципы ризомы работают в современном тексте:
Во-первых:
В «клиническом» постмодернистском тексте работает ризоматический принцип незначащего разрыва - если нарушить связь между какими-либо элементами текста, вся конструкция произведения не рассыпится подобно карточному домику. Так, например, в романе Уильяма Берроуза «Голый завтрак» ход событий подчиняется не законам логики, а некоей (если хотите, психоделической) спонтанности. Вы можете порвать сюжет в клочья - и смысл от этого не слишком изменится. Но вряд ли вы способны проделать нечто подобное с романами Толстого.
Во-вторых:
Работает принцип множественности . Цитата ниже:
«…примером, иллюстрирующим <принцип множественности>, является кукловод, управляющий своей марионеткой. Французские философы утверждают, что на самом деле движениями куклы руководит вовсе не желание кукловода, а "множественность нервных волокон". Кукловод, в конечном счете, сам оказывается марионеткой этой множественности». Точно так же и в литературе - автор дает в тексте множество отсылок, но он не управляет тем, какая из них более, а какая менее главная, и как они могут взаимодействовать друг с другом. Так что не всегда понятно - произнося выражение «свобода, равенство, братство», автор намекает на французскую революцию, рок-группу «Алиса» или на то и другое сразу.
И, в-третьих - это принцип картографии и декалькомании .
Структура литературного произведения не подобна кальке, она «открыта, подвижна, переворачиваема и восприимчива к изменениям». В произведении литературы образы и факты не множатся, подобно некой фрактальной структуре, а находятся в неупорядоченном состоянии. Вереница примеров этому может тянутся долго - начиная от того же Берроуза и заканчивая Пелевиным и Татьяной Толстой.

Все эти три пункта - примеры того, как ризома реализуется в художественном тексте. А главное - это типичное понимание произведения в постмодернизме, и важно здесь то, что сам выход за пределы текста при его анализе становится вполне обыденным явлением. Произведение стало похожим на запутанный клубок ниток.
Но:
Отражает ли такое ризоматическое понимание реальную ситуацию в современной литературе?
Взгляните внимательно на фотографию в самом начале статьи - это художественная композиция со множеством различных образов, символов и отсылок. Вполне в духе постмодернизма. Тут тебе и красная шапочка, и семеро волков, и мишень за спиной, две новогодние елки, капканы, а, в довесок, еще и омела над дверным проемом. А если принять в расчет общий характер выполнения работы, то различных смыслов можно насчитать бесчисленное количество. Да и название картинки - «письмо от бабушки» - только множит число возможных интерпретаций.
Вопрос: можно ли применить термин «ризома», анализируя данную фотографию?
С точки зрения того, как в этой работе соотносятся друг с другом разные символы, ответ будет однозначно положительным. Незначащий разрыв, множественность - все перечисленные выше принципы будут работать, клубок ниток на лицо.
Но есть один очень важный момент, который делает ризому совершенно неуместной при критике данной фотографии. Я говорю о композиции.
Все объекты находятся строго на своих местах согласно общепринятым в изобразительном искусстве законам расположения фигур в пространстве.
Посмотрите на схему ниже:

Данная работа, как пишет ее автор Николай Седнин, «построена по принципу песочных часов. Название композиции [письмо от бабушки] содержит ключ, от работы от которого движение спиралеобразно разворачивается к центру к руке с корзиной и далее зеркально отражается той же спиралью. Капкан завершает движение и разворачивает взгляд на повторение уже в обратном порядке. Таким образом рассматривая композицию мы мысленно переворачиваем часы снова и снова наблюдая за этим бесконечным движением.» (отражение этой цитаты видно на картинке выше).
Как видите, композиция фотографии выстраивает все символы в определенной иерархической последовательности. Имеется целый сюжет, и, исключив хотя бы один символ, мы потеряем часть истории.
Но как все-таки доказать то, что у этой работы есть система и цитата выше, не пустая интерпретация автора? Как вообще художник понимает - хорошо закомпанованы объекты на полотне или плохо?
Ответом будет принцип золотого сечения.
Золотое сечение - это то, без чего не обходится ни один грамотный художник. Геометрически вычисленные точки повышенного зрительского внимания на полотне так, что каждый предмет пропорционально соотносится со всеми другими объектами, находящимися на холсте. У всего есть свой размер и место. И компануя предметы в том или ином сочетании, автор акцентирует внимание зрителя на том, что для него важно. Таким образом, грамотная композиция - это когда ты не просто глядишь на полотно, а смотришь туда , куда хочет художник. И даже если, на первый взгляд, кажется, что предметы расположены в произвольном порядке, то это лишь самообман.

Леонардо да Винчи. "Дама с горностаем", "Мадонна Лита", " Джоконда".

Архип Куинджи."Березовая роща"

Вернемся теперь к нашим постмодернистскими текстами.

Можем ли мы сказать, что какой-нибудь роман лишен гармонии расположения событий? Разве то же слово "сюжет" не является ли литературным аналогом художественной композиции? Без подобного «скелета» все тело литературных образов развалится беспорядочной грудой мяса.
А как же старый добрый вопрос о том, что литература и изобразительное искусство, все-таки разные вещи?
Допустим. Но насколько велика эта разница? Быть может, различие только в инструментах?
В живописи грамотная композиция проверяется очень просто - отойдите от картины на десять шагов и посмотрите на нее издалека. Если все предметы на холсте выглядят естественно, то, значит, они расположены верно. В литературе можно сделать нечто подобное - попробуйте описать двухтомный роман на двух страницах, и вы поймете, насколько целостна его структура.
У всего есть композиция.

Но тогда спрашивается - зачем нужна ризома, если есть золотое сечение? Ведь очевидно, если критики будут постоянно применять принцип незначащего разрыва, то авторам лучше забросить свои романы и начать клеить литературные абстракции - чтоб произведение и его анализ хоть как-то совпадали друг с другом.
Но как бы не так. Все-таки ризома является хорошо разработанным, устоявшимся термином. И у нее есть одно замечательнейшее достоинство:
Ризома описывает не само произведение, а то, как оно выглядит в голове автора.
Если бы можно было заглянуть писателю в голову, то мы бы увидели сюжет, действительно очень напоминающий корневую систему растения - мир без конца и начала, со множеством постоянно меняющихся связей, динамичный, неупорядоченный. Т.е. достоинство ризомы в том, что она позволяет увидеть текст таким, каким он был до его создания. Ризома - это попытка заглянуть автору в голову.
И не только автору - но одновременно и зрителю. Ведь когда ты по-настоящему погружаешься в картину, она прорастает в твоем сознании и, постепенно подпитываясь нарастающим потоком ассоциаций, начинает жить собственной жизнью.
Ризома - это произведение, отраженное в человеческом взгляде на это произведение.

Но, как писал Тютчев, «мысль изреченная есть ложь».
Облекая мысль в слово, мы детерминируем ее. Не смотря на то, что сюжет в голове автора напоминает сложную хаотическую систему, суть писательского труда как раз и заключается в том, чтобы, создавая произведение, упорядочить этот хаос. Упорядоченность - неминуемая плата за то, чтобы текст был понятен постороннему человеку. Понятен настолько, чтоб ризома автора смогла породить ризому читателя . Без этой дани слову не обходится ни одно произведение искусства...

Когда обращаешь внимание на то количество деталей, что изображено в «Письме от бабушки», голову захлестывает целый поток ассоциаций. Но если зритель посмотрит на картину Седнина издалека, он поймет, что работа целостна, а все символы упорядочены в некую структуру.
Гармония неизбежно преследует любое произведение искусства. И когда я об этом думаю, "ризома" и "золоте сечение" неизбежно превращаются для меня в два враждующих лагеря, что никогда не смогут перестать воевать в мире анализа художественных произведений.

Что делает человек, которого уже совсем «достала» бессмысленность окружающего пространства симуляции и который боится и не хочет окончательно утонуть в виртуальном? Он отправляется в странствие. То есть бежит от симуляции «куда глаза глядят» - в надежде, что где-нибудь обретет подлинную реальность и смысл.

Постмодернизм всячески приветствует этот «синдром бегства». Он решительно заявляет: «Только в бегстве и может быть обретен хоть какой-то смысл. Беги, милый, беги быстрее и куда угодно. Главное, не останавливайся и не укореняйся».

В разных формах об этом писали многие постмодернисты - Мишель Фуко, Ролан Барт, Фредрик Джеймисон и т. д. Но наиболее полно данный концепт развернули Жиль Делёз и Феликс Гваттари. Во втором томе совместного труда «Капитализм и шизофрения» (1980 г.) они посвятили этому концепту введение «Ризома» и большую главу «Трактат о номадологии. Машина войны». А затем развили концепт в отдельной книге «Номадология».

Номадология - наука о кочевничестве. Кочевник - предмет особого восхищения и главный герой Делёза и Гваттари. Но о нем чуть позже. Здесь же подчеркну, что Делёз и Гваттари заявляют - в отличие от Жана-Франсуа Лиотара - что целостность, в принципе, существует. Но это такая целостность, которая фундаментально отличается от целостности в мироощущении и философской классике премодерна и модерна.

Там, в прошлом, целостность была оперта на метафизику бытия. Метафизика эта всегда адресует к абсолютному. И неважно, как называется это абсолютное. Для религиозного человека его метафизика адресует к богу - вездесущему и всеобъемлющему. Для материалиста абсолютным - всеобъемлющим и вездесущим - становится материя.

Подчеркну, что, говоря об абсолютном, я не имею в виду Абсолют, находящийся по ту сторону бытия. Я имею в виду то, что только что перечислил. Опирающийся на религиозную метафизику не сомневается в своей возможности опереться на бога. Опирающийся на метафизику материализма не сомневается в своей возможности опереться на материю и на ее движение (та абсолютность, которая лежит в основе диалектического материализма).

Такая способность опереться (не отменяемая, а лишь дополняемая философским или научным сомнением) порождала особые структуры бытия. Структуры, вырастающие (в том смысле, который я только что предъявил читателю) из некоего метафизического корня. Группирующиеся (опять же, в том смысле, который я только что предъявил читателю) вокруг некоего центра. Нанизывающиеся на некий стрежень.

И все это - вырастание, группировка, нанизывание - подчиняется принципу опоры. Он же - очень специфическая метафизичность бытия. Метафизичность как опора и опора как метафизичность. Вот в чем специфика классической целостности и классического смысла.

Базовая метафора классической философии, из которой проистекает возможность опираться и опереться, - это Ось Бытия, она же Ось Мира, она же Древо. Этой метафорой «пропитана» вся классическая метафизика, онтология, гносеология: Древо мира, Древо жизни, Древо познания добра и зла, и так далее. В философской (и опертой на нее научной) классике действует «генетически обусловленное» развитие реальности от метафизического и онтологического центра, стержня, корня. Развитие и осмысление реальности идут от корня к стволу, от ствола к ветвям, от ветвей к веточкам, от веточек к листьям, и т. п. И у всех явлений и событий есть причины. Корень - причина ствола, ствол - причина ветви, и так далее. А листья - следствия ветвей и веточек.

Все это - забудьте, говорят Делёз и Гваттари. На самом деле целостность - другая. Она не имеет никаких устойчивых корней, центров, стержней: «Мир потерял свой стержень» - заявляют они. А новая целостность - это «ризома».

Ризома, которую Делёз и Гваттари предъявляют в качестве единственной реальности и новой целостности, - это нечто вроде грибницы, в которой никакого главного корня и его «древовидных» порождений нет. Это такое состояние, в котором «корешки» случайно и непредсказуемо прорастают в любых местах и направлениях и столь же непредсказуемо исчезают.

Почему случайно и непредсказуемо? Потому, пишут Делёз и Гваттари, что «ризома - это нелинейный процесс, весь состоящий из мгновенных и случайных «ветвлений» в любом направлении» . То есть, отрицающий какие-либо связи, ведущие от причин к следствиям.

В ризоме все происходит на поверхности, не затрагивая никакую глубину. В ней нет структур с их устойчивыми центрами и связями (вспомним «децентрирование» у Дерриды). В ней есть лишь случайно и на мгновение возникающие в любом месте и в любое время квазиструктурности. Которые либо быстро исчезают вообще, либо непрерывно движутся по поверхности ризомы по «линиям ускользания».

Но и линии ускользания в этом концепте - вовсе не какой-то «связующий каркас» ризоморфной реальности. Ее целостность, по Делёзу и Гватттари, заключается в том, что линии ускользания случайным образом и на краткий миг связывают между собой любые точки ризомы. В этом смысле целостность ризомы (в отличие от классики структур) - бесструктурна и беспричинна.

При этом Делёз и Гваттари не решаются вообще лишить свой мир-ризому причинно-следственной логики и осмысленности. Они заявляют, что как в синергетике (нелинейной динамике, о которой мы говорили в статьях об управляемом хаосе) могут быть зоны, где события связаны между собой классической причинностью, так же бывает и в «ризоморфном» мире. Случайность трансформаций ризомы иногда образует на ее поверхности подобия структур - «плато», «складки» и так далее. И именно на этих плато и в этих складках на поверхности мира-ризомы иногда возникают «очажки осмысленности».

Что чувствует после таких разъяснений человек, который отправился в странствие за целостностью и смыслом? Он чувствует, что его грубо обманули. Ведь и целостности нет, и смыслы, как разъясняют Делёз и Гваттари, возникают на поверхности ризомы лишь на краткие мгновения. И тут же исчезают в ходе дальнейшего неостановимого бега по ризомным «линиям ускользания».

То есть, это не смыслы, на которые можно опереться. И даже не острова осмысленности, на которых, в конце концов, можно жить. Это то ли временные клубки чего-то смыслоподобного... То ли какие-то кочки на болоте... Но это и не просто кочки - на кочку, в конце концов, тоже можно хотя бы временно опереться. Это - очаги иной зыбкости внутри зыбкости обычной, равномерно распределенной.

Ну, встретился ты с очагом иной зыбкости и поначалу обрадовался: вроде удалось найти что-то, кроме обычной зыбкости, ненависть к которой побудила тебя странствовать. Но иная зыбкость - это не прочность, это все та же зыбкость. И опереться на нее невозможно.

Ты это вскоре обнаруживаешь, начинаешь двигаться дальше. Но, встречаясь вновь с чем-то, отличающимся от обычной зыбкости, ты теперь спрашиваешь себя: «А не является ли это, отличное от обычной зыбкости, нечто, - всего лишь другой, более коварной зыбкостью»?

Однако если встреченное изначально находится у тебя под подозрением, то оно, впитывая в себя подозрение, само превращается в зыбкость. А обнаружив, что оно является таковой, ты окончательно разочаровываешься. И либо погружаешься в зыбкость. Либо, странствуя в поисках незыбкого, насыщаешь своим сомнением и подозрением все встреченное, - и тем самым делаешь его зыбким.

Это - не высокая теория. Это описание того, как враг воюет с нами, на что он делает ставку. И почему он считает, что мы не сможем выйти из навязанной нам «Зоны Ч».

Выйти из нее могут и должны странники. Именно их задача состоит в том, чтобы выйти самим и вывести других. Поэтому врагу надо особо жестко разобраться со странником.

Как разобраться? Враг должен не просто поселить подозрение в душу странника. Враг должен создать и передать страннику такой вирус подозрения, который будет перемещаться при встрече странника с чем-то незыбким - в это самое незыбкое. И наращивать его зыбкость, а значит и подозрительность. И гарантировать изначальную провальность попыток странника на что-то незыбкое опереться.

В итоге, как считает враг, странник должен капитулировать. А вместе с ним должна капитулировать и Россия, погруженная в постмодернистскую зыбкость, то есть в то, что мы называем «Зоной Ч».

Капитуляция странника - вот что является нынешней задачей врага. Враг до сих пор не смог извести странника на корню. Он этим изумлен. Но он верит, что странник - чуть раньше или чуть позже - капитулирует.

Взяв на себя задачу обсуждения постмодернизма, я знал, на что себя обрекаю. Постмодернизм очень текуч, изощренно недоопределен и нарочито сложен.

Описывать его на его языке - невозможно, потому что тогда ты сам погружаешься в его неотменяемую зыбкость. Описывать его на классическом языке - тоже невозможно, потому что постмодернизм базируется на фундаментальном отрицании классического языка. И ты, пытаясь использовать классический язык, оказываешься просто смешон.

Кроме того, твои описания должны быть понятны людям, весьма далеким от нарочито запутанной постмодернистской зауми и не понимающим до конца, что они погружены именно в постмодернистскую зыбкость, что с ними ведется сложная и хитрая игра - по навязанным законам «ускользания» в мире-ризоме.

Как же пробиться к сознанию таких людей? Мне кажется, есть одна-единственная возможность. Она заключается в том, чтобы представить их нынешнюю реальную, жизненную ситуацию как ситуацию странствия. Причем ситуацию, насыщенную постмодернистским коварным искусительством.

Желая все это упростить, не упрощая, я предлагаю нашим «сутевцам» ощутить свою собственную ситуацию как ситуацию, которую враг хочет превратить в номадологическое - то есть лишенное целей, смыслов и опор - странничество.

К этому есть все основания. Наблюдая «сутевцев» на протяжении двух лет, я могу предложить им рефлексивную модель. Именно такие модели и являются, на мой взгляд, главным средством преодоления номадологических искусов.

Вначале будущие «сутевцы», жившие в обычной зыбкости, услышали призыв Кургиняна. И стали, выбираясь из этой зыбкости, куда-то идти. Поначалу, возможно, просто читая книги. Или проводя простейшие акции и другие мероприятия.

Шаг за шагом они убеждались в том, что рядом с ними тоже кто-то идет. И что эти траектории микространствий сплетаются, причем достаточно причудливым образом, образуя некий жгут. Ощущение себя внутри этого жгута - вот что знаменует переход во вторую фазу.

На третьей фазе жгут превращается в туннель, по которому идут странники. Туннель выводит из зыбкого во что-то другое.

Но в душах странников все еще размещена своя зыбкость. Она же подозрительность и так далее. Соприкасаясь с чем-то другим, странник говорит: «Я хочу верить, что ты не зыбкое. Но я проверю. Имею же я право и здесь подозревать зыбкость!» И впрямь, ведь он имеет на это право. Но как только он начинает соединять незыбкое со своим подозрением в его зыбкости - незыбкое становится зыбким.

И неважно, как называется это подозрение - «кремлевским проектом» или чем-то еще. Главное, что странник считает, что мир состоит из его зыбкости и чего-то незыбкого в классическом смысле этого слова, куда он не может привнести свою зыбкость. Но такового уже просто нет. И потому новое, прочное незыбкое - может быть только создано, построено самим странником. Построено, а не дано ему в качестве несомненности.

В этом - вызов неклассичности. В классическом мире ты можешь встретиться с чем-то, потыкать в него и, обнаружив незыбкость, успокоиться и сказать: «Наконец-то я нашел незыбкое! Нашел опору!»

А в неклассическом мире ты должен угадать незыбкое в том, что ты встретил. Соединить его с тем незыбким, что есть в тебе. И изгнать зыбкое из того, что ты встретил, и из себя. И на все это обретенное незыбкое опереться.

Враг не верит, что мы сможем это сделать. Но мы должны это сделать. И именно для того, чтобы это сделать, мы вновь и вновь присматриваемся к постмодернистской теории жизни в зыбком, сотворения зыбкого, создания модификаций зыбкости и так далее.

Пилюгина Елена Владимировна Кандидат философских наук, директор представительства Российскогоновогоуниверситета, г. Москва[email protected]Феноменология ризомы. Ризоморфные среды. В статье проводится семантикокогнитивный анализ номинативного поля одного из ключевых лингвистических конструктов постмодернистской философии концепта ризомы;

обозначаются референции ризомы с когерентными концептами текста, дискурса, нарратива, деконструкции и др.; выявляются ризоморфные феноменысовременного социального бытия.

Ключевые слова: ризома, детерриторизация, децентрация, спонтанность, номадология, ризоморфная среда Социальная реальность современности, обозначаемаякак реальность постмодерна, амбивалентно целостна и диверсифицирована. Ноноуменальная, трансцендентная,

Целостность, с одной стороны, а с другой, феноменальная конкретизация как парадигмальные атрибуты определяли всякую социальнуюсреду, точнее, всякуюсреду, описываемуюи анализируемую в контексте человеческого бытия и сознания. Специфика и парадоксальность референций современного социального бытия

Проявляетсяне в том, что это инновации постмодерна, а в том, что социальная реальность, а вместе с ней

принципыцелостности и диверсификациив постмодерне трансформируются: именно диверсификацияквалифицируется как трансцендентный признак бытия, а целостность проявляется сугубо феноменально. Такая целостность не поддается изучению, только описанию.

Мы можем всего лишь констатировать ее наличие как суперсистемы относительно независимых друг от друга,

Синхронных по отношению друг к другу, интерактивных, динамичных, спонтанно развивающихся систем. Невозможно говорить о структуре подобной целостности, так как структура в непрерывных изменениях, фактически, исчезает; значит, и вопрос о наличии

структуры теряет значение, аннигилируется. Зато знаковостьпринципа системности, понимаемой как совокупности отношений и связей (Р.Барт),

«флуктуацийªи «серийª (М.Фуко),«истеченийªи «линийª (Ж.Делез),всячески подчеркивается. Принципиально неструктурная и внеструктурная система социальной реальности позиционируется как метанестабильная,децентристская и неиерархическая. Целостность бытия определяется не внутренней сущностью, а внешними проявлениями; такая целостность неустойчивая, проявляетсячерез диссипативные процессыи механизмы бифуркации,акцентировано рассматриваемые в синергетикеи теории самоорганизации И.Пригожина.

Вопределенной степени, аналогом концепциисамоорганизации «открытыхнеравновесных системª

В постмодернистской философии выступает

концепция ризомы, сформулированная Ж. Делезом и Ф.Гваттари. Концепт ризомы (наряду с дискурсом, текстом и нарративом) относится к тем постмодернистским лингвистическим конструктам, которые призваны обозначать и олицетворять феномены современной социальной реальности и саму реальность. Указанные концепты эксплицируют характерные явления современности, но и сами проявляются феноменально посредством различныхсоциальных образований, ситуаций, событий. Ж.Бодрийяр для обозначения такого рода вещей, относимых одновременно к ноуменам и феноменам, ввел понятие «феноуменª. Соответственно, выявление концептуальных признаков подобных

ноуменовспособствует обнаружению и осознанию коррелирующих с ними социальных феноменов.

Понятие «ризомаª(от французского rhizome«корневищеª) в этом плане занимаетособое место. С одной стороны,«индекс цитированияª термина «ризомаªв социальных науках значительно ниже, чем иных созвучных постмодернистских терминов («текстаª, особенно, «дискурсаª и «нарративаª, положивших начало целым сегментам социальногуманитарного знания –дискурсологии, нарратологии). Идело здесь не только в изначально биологическомзначении ризомы (в отличиеот первоначальносугубо лингвистических значений

текста, дискурса, нарратива).Размышления о признаках ризомы Ж.Делез и Ф.Гваттари также начинают в призме лингвистики и языковой семантики, классифицируя «книгиªи их референции с «миромª, но,в то же время,подчеркивают, что проявления ризомы«не отсылают с необходимостью к лингвистической чертеª, различные семиотические способы кодировки обнаруживаются и в «биологических, политических, экономическихзвеньяхª, включая не только знаки, но и «статусы конкретных вещейª. Меньшая популярность

Указанного терминав глоссарии социальногуманитарныхнаукобъясняется, на наш взгляд, тем, что

концептуальный образ ризомы

более сложный,неоднозначный, чем когнитивные

пространства

дискурса или нарратива. Внем больше коннотативных, эмоциональнооценочных,составляющих,

своеобразных «дополнительных измеренийª и «переменныхª, что делает практически невозможным определение указанного понятия, а значит, существенно усложняет референции с ним других концептов. Осознание ноумена ризомы возможно посредством обнаруженияпризнаков ризомы в тех или иных социальных явлениях. Следуетотметить, что понятие «ризомаª, осторожно воспринимаемое научным сообществом, все более активно используется в современной эссеистике, политической публицистике, и даже как средство означиванияи олицетворения художественных (в том числе, игровых), массмедийных явлений[см., например, 69]. Согласно Ж.Делезу и Ф.Гваттари, ноумен и феномен ризомы конституируется в следующих принципахи презумпциях: презумпции динамичной («перетекающейª) множественности («консистенции множественностейª), понимаемой как совокупности потенциальных возможностей,«размноженияª, рассеиванияреальности; презумпцииконвергенции («сцепленияª), достигаемойпосредством ноуменальной однородности и феноменальной гетерогенности ризоматической среды; презумпции нелинейного развития(«антигенеалогииª);презумпции децентрации и детерриторизации, понимаемыхкак произвольныхинтеракциии интерпретации; принципов открытости («разомкнутые кольцаª);

Процессуальности («неозначающего разрываª); принципакартографии в оппозиции «калькованиюª«древовидныхª иерархических систем (систем«корнейª).

Ризома«корневищеªпредстает как спонтанное сплетение и переплетение «потоковªвероятностей, самопроизвольное формирование и продуцирование разнообразных «ответвленийª«истеченийª бытия, непрерывная циркуляция возможностей («интенсивностейª, «напряженностейª). Ризома

«неопределенная вероятностная системаª. Ризоматическое понимание социальной реальности

предполагает обнаружение в ней

свойства

хаоидности(еще одно удачное лингвистическое новообразование Ж.Делеза

], понимаемой как наличие гибких линий

направленностей хаоса, имманентные творческим потенциям хаоса способы регулирования. Ризома не хаотична, но хаоидна; это не абсолютная потенциальнаябесконечность, но актуальнаямножественность

реальности. Социальная реальностьесть ризома, причем всякаясоциальная реальность (ризоматичность и ризоморфность современных социальных феноменов более очевидна, но не инновационна). В этом плане ризома феноменально не противостоит упорядоченностииерархиицентризации, всему тому, что Ж.Делез и Ф.Гваттари фокусируют в образахпонятиях«корняª или «древовидных структурª. Авторы ризоматического видения бытия всячески это подчеркивают: «деревокорень и ризомаканал не противопоставляются как две моделиª, преждевсего, потому, что центристские системы могут возникать как «ответвленияª (некоторые вероятности) децентристских

корни «вытягиваютсяª из «корневищаª. Ризома противостоит «древовиднымª, центристским

системам ноуменально, как методология осознания и постижения социальнойреальности; но и в этом случае нет противоречия –модель реальности одна, есть разные подходы к ее осмыслению, разные принципы означивания, при которых акцентируются те или иные признаки(«Одна и та же вещь допускает два способа исчисления и два типа регуляцииª ). То есть, ризома и «древовидныеª структуры предстают как «параллельные мирыª, но не в пространственном контексте, а в призме множества измерений, среди которых «времяª и «пространствоª просто более знакомые, или «знаковыеª для нас «по состоянию на определенный моментª.ЛозунгиДелеза «выращивать ризомы и никогда

корниª, «проводить линию, и нив коем случае не ставить точкуª только подчеркиваетнеобходимость и правомочность ризоматическойметодологиипостижения современной социальной реальности (реальности постмодерна) как имманентной этой реальности. Биологическоепроисхождение термина предполагает

Изначальную естественность ризомы,которуюможно было бы противопоставить

Искусственности направленного иерархического порядка и центризации(культуры), наблюдаемой на протяжении всей человеческой истории, если бы не упомянутая и пропагандируемая Делезом и Гваттари принципиальная оппозиция ризомы любой оппозиции. Ризома это не «многообразноеª, противостоящее «единомуª, это множественная реальность, в которой «единоеª и «многообразноеª сливаются и разрушаются как категории. Целостность и сегментарность, как и единствомножественностьв ризоме перестают противостоять: ризома как целостность включает в себя «линии сегментарностиª, непрерывное спонтанное становление детерриторизаций, сегментаций и стратификаций; это единство, состоящее из множественностей.(Ж.Делез сравнивает такую систему с нейронной системой мозга).

Исторически происходит циркуляция от потенциальной множественности естественной среды к искусственной (культурной)таксономии, упорядоченности и центризации, а затем, через чрезмерное «размножениеª(и сегментацию) искусственного

к новой множественности, уже не природной, а социальной (сверхреальной, ирреальной, виртуальной).

«Номадическийª

подход, противопоставляемый авторами «Ризомыª историческому,предполагает полилинейное видение мира –синтез и конвергенцию параболического, циклического, спиралевидногоразвития, причем, линии этого развития «без конца отсылают одни к другимª. Ризоматизм проявляетсебя посредством «складокª,продуцирующихновые ветвления реальности –

Непредсказуемые и неожиданные социальные проявления, производящие инновационные ризоморфныеструктуры. «Кочующийª, неопределенный и неоднозначный характер таких структур может распознаваться посредством наличия ризоматических признаков, среди которых важнейшими выступают дробление (сегментация) целостности в автономии и конвергенция автономий в новые (ризоморфные) целостности (среды, или «платоª).Осознание пространства ризомы как «платоª подчеркивает установку на принципиальную открытость; это пространство «без конца и началаª («Ризома не начинается и не заканчивается, она всегда в середине, между вещей, междубытие, интермеццоª). Феномен ризомы воплощает

Необычайную динамику, мобильность современной реальности, но это не прогрессивная (и, разумеется, не регрессивная) динамика; не вертикальная, но горизонтальная мобильность: «платоª «простираетсяª и «расширяетсяª до бесконечности, не превращаясь при этом в бесконечность.(«Речь идет о модели, которая не перестает себя воздвигать и разрушать и о процессе, который не перестает длиться, прерываться и возобновлятьсяª

поясняют Делез и Гваттари). Ризомапредстает как процесс становления социальной реальности, или, точнее, социальная реальность в процессе непрерывного становления. Временной континуум ризомы –настоящее; прошлое выглядит как совокупность состояний ризомы, будущее вероятностно и гипотетично. Фактически, ризома оказывается в оппозиции рациональности, при этом включая в себя рациональность. Отсюда, вполне правомерны референции ризомы с коллективным бессознательным (архетипами) К.Юнга, если иметь ввиду всю архетипичнуюмножественность, означенную уже или еще не выявленную. (Делез и Гваттари, верные своей установке на плюрализми конвергенцию, не относят прямо ризому к бессознательному, но обозначаемаяими конгруэнтностьуказанного ноумена с «кратковременной памятьюªи постоянные отсылки к психоаналитическим технологиямделают правомочнымитакиесопоставления). В то же время, было бы неверно свести ризому

к бессознательному, так как «карта не продуцирует замкнутого в себе бессознательного, она его конструируетª. Таким образом, в отличие от теоретиков психоанализа, исходящих из преамбулы бессознательного, Делез и Гваттари постулируют равновероятностные интенции (пути, движения) в ризоме: от бессознательного к социальности, от социальных икультурных доминант к коллективному и затем индивидуальному бессознательному. Ризома предстает как кодированная и кодирующая карта, в том числе, бессознательных проявлений. Согласно теории деконструкции Ж.Деррида , лингвистические конструкты производные бытия, усваивающие и фокусирующие определенные признаки бытия, трансформируют бытие, прежде всего, социальное, деконструируют согласно определенным моделям. Осознание феноменов постмодерна, обозначаемых лингвистическими новообразованиями (конструктами) постмодернистской философии, возможны посредством референций, взаимодействийтаких конструктов, выявления их синхронных и асинхронных признаков и проявлений.(Делез и Гваттари обозначают это формулой: «Ризома соткана из союзов «и…и…и…ª). В контексте сказанного, ризоме имманентносвойство деконструкции, проявляющееся не в воплощении

Интерпретацииреальности, а продуцированииреальности. («Ризома есть продуцированиеª ). В этом она асинхронна ноуменам «текстª и «нарративª, акцентированнымна интерпретациюреальности,и синхронна дискурсу, призванному актуализировать номинативные акты, воссоздавая новую реальность.

Референции ризомы с постмодернистски трактованным (прежде всего, Р.Бартом) «текстомª очевидны в образе «книгиª, которая призвана «составлять ризому с миромª

картографировать мир, а не быть «калькойª мира; «обеспечивать детерриторизацию мираª. «Книгаª и «мирª (у Р.Барта

«текстª и «реальностьª, впоследствие, уЙ.Брокмейера и Р.Харре, «нарративª и «культураª) связаны посредством «непараллельной эволюцииª: книга детерриторизирует мир, мир ретерриторизирует книгу, чтобы затем она снова детерриторизировала себя в мире. В таком контексте термин «детерриторизацияª близок бартовской «смерти автораª: у «книгиª как «текстаª авторство всего лишь одна из «линийистеченияª смыслов, не имеет особого значения, так какавторов много(потенциально «весь мирª), как и нетограниченной территории для распространения «книгиª. Происходит непрерывное кодирование, рекодирование, декодирование –наделение новыми, часто неочевидными смыслами. Консонансы текстаи ризомы в следующем:

децентрация, множественное смещение, взаимоналожение, варьирование элементов; процессуальность (текст, как и ризома, «не может неподвижно застытьª), плюралистичность (тексту, как и ризоме, «присуща множественностьª), коннотация как эмоциональное напряжение (текст «связан с наслаждениемª), интерактивность и непрерывное взаимодействие, («всякий текст есть междутекст…ª). Но текст есть «тканьªреальности, а ризома –«связьª, «решеткаª: текст «собираетª(«складываетª) смыслы, а ризома «рассеиваетªи «размножаетª. И если в тексте язык играет , то в ризоме язык «стягивается на себя, становится беспомощнымª : суть не в продуцировании значений, а в продуцировании феноменов; язык децентрируется, и любые значения оказываются условны, метафористичны. Именно поэтому Ж.Делез и Ф.Гваттари для представления (но не для анализа, который попросту невозможен) ризомы используют исключительно метафоры: «кореньª, «корешокª, «калькаª, «картаª, собственно, «ризомаª чем неожиданнее, парадоксальнее, тем точнее; верныесвоим идеям, стремятся обнаружить (и обнажить) множественность смыслов в семантике слов и высказываний, репрезентирующих изменчивую реальность; вырваться из доминант предыдущих обозначений, заявляя, что «…абсолютно необходимы неточные выражения, для того,чтобы описать чтонибудь точноª. Если текст насыщен метафорами, то ризома сама есть метафора.Резюмируя референии текста и ризомы, можно отметить, что текст открыт новым смысламреальности; ризома –новым проявлениям (формам)реальности.

Синхронные признаки ризомы и дискурса проявляются в поливариантности, полиморфности, плюральности, спонтанности обоих феноуменов. В дискурсе, как и в ризоме, заложена «тенденция ветвления смыслаª, самодостаточная процессуальность; саморазвитие и самораскрытие и дискурса, и ризомыпроисходит посредством «флуктуацийª. Принципиальная анонимность дискурса («Все дискурсы…разворачиваются в анонимности шепотаª)созвучна детерриторизации ризомы:в том и другом случае указывается на преодоление границ

трансгрессию. В обоих феноуменахпроисходит трансгрессивный прорыв в открытость

смысла в дискурсе, формы или ситуации в ризоме.

Трансгрессия дискурса проявляется в обнаружении и конституировании (нередко, интенциями самого дискурса) границ, чтобы затем их преодолевать (дискурс как «преодоление непреодолимого пределаª), а трансгрессия ризомы выражается в индифферентности к границам как таковым: их попростунет, так как не придается им значение. Дискурс интерактивен и интерсубъективен; ризома интерактивна и интербытийственна («между бытиеª). Интенции дискурса более властны, так как «власть …гнездится в любом дискурсеª . Интенции ризомыболее спонтанны и хаотичны, так как это пространство «без Генералаª; нооба феноумена трактуются как поливалентные. Дискурс воплощает и симулирует реальность –деконструирует; это есть средство деконструкции. Ризома позиционируется как собственно, реальность, процесс и результат деконструкции. Принципом дискурса является полилог, многообразие; в ризоме демаркация между единым и множественным разрушается («плюрализм равно монизмª ). Тем не менее, представляется, что именно смысловые потенции лингвистического конструкта дискурса наиболее созвучныризоме,прежде всего, потому, что в обоих ноуменахи их феноменальных воплощенияхключевой позицией является связь –между знаками, значениями, явлениями, субъектами, социальными образованиями. Фактически, ризому следует позиционировать как метадискурси как пространство реализации дискурсов.

В то же время, ризома, находящаяся всегда в настоящем (в «сейчасª)

Проявляет себя

Как время реализации нарративов. Референции ризомы снарративомследующие: оба феноумена «имеют открытый и текучий характерª; в основе обоих –метафора. Но если метафоры нарратива «антропоморфируютª социальную реальность, приводя, по выражению Ф.Р.Анкерсмита, мир «в соответствиеª, делая его «знакомымª, позволяя нам «приспособиться к окружающей действительности и стать для нее своимиª , то метафора ризомы выражает уже обозначенную выше «беспомощность языкаª, а значит, и беспомощность личности, социума перед спонтанностью и непредсказуемостью мираризомы. Теоретики нарратологии Й. Брокмейер и Р.Харре аналогично Ж.Делезу и Ф.Гваттари подчеркивают «антиисторицизмª собственных концепций. Но в нарративной концепции истории «историцизмуª противопоставляется «историзмª, при котором любое событие («историяª) обнаруживает смысл(смыслы) посредством «финалаª (история каксегодняшняя интерпретация прошлых событий).Вконцепции ризомы проявляется противостояние исторической науке как таковой. По мнению Делеза и Гваттари, история «написана оседлыми народамиª, с их склонностью к иерархиии таксономии; взамен они предлагают «номадическийª , «антигосударственныйª и антииерархический подход, при котором происходит «дислокация…,фразы рассеиваются, сталкиваются и сосуществуют…,и вся типография начинает танцевать…ª . То есть, история предстает дажене как нарративная «интерпретация интерпретацийª, а как серия непосредственных впечатлений от событий;как «мемуарнаяª история, фиксирующая различные интенции и «интенсивностиª–«надломы, разрывы, прогрессыª. В этом случае «сама мысль становится кочевникомª , освобождаясь от доминант культурного и социального восприятия, приобретая характер «внеположенностиª (нарушения, или, точнее, игнорирования любых паттернов и аттракторов). Может сложиться впечатление, что нарратив, фундированный интенциональностями(своего рода аттракторами), противостоит ризоме, но это не совсем так: интенциональности нарративапреимущественно внешнего происхождения, более определенные, это вероятностныепути развития; интенциональности ризомы, скорее, внутренние, более хаотичные и спонтанные это возможные пути развития. Интенциональности нарратива сравнимы с ударениямив словах индоевропейских языков; интенциональности ризомы, или по Делезу и Гваттари, «интенсивностиª,

как акценты ризоматического состояния бытия,подобныповышениюи понижениютона в предложениях некоторых восточных языков (например, японского). То есть, снова нет противоречия,

только разные пути развития,акцентирования и маркирования реальности. В этом плане показательны рассуждения Делеза и Гваттари о ризоматичности цивилизаций и этнических образований. Теоретиками ризоматики не подвергаетсясомнению, что «деревоª доминирует «над западной реальностью и всей западной мыслью от ботаники до биологии, всей философией…ª . Запад «земледельческая культураª, тяготеющая к систематичности, структурности, центрированности и иерархичности. (Термины «земледельческаяª или «кочеваяª культура в этом случае фиксируют не столько реальные феномены, скольконоуменальные потенции социума). Вся западная культура, ее достижения от науки до политики и экономики –суть «древовидная системаª. При попытке квантификации восточной цивилизации или выделяемой особо американской культуры авторы «Тысячи платоª более осторожны. С одной стороны, отмечается оппозицияцивилизации Востока с ее установкой на имманентность миру цивилизации Запада с еепринципом приматанад миром, поисками трансцендентального, с «такой милой сердцу Запада трансцендентностьюª . Садоводческая «ортикультураª Востока, даже наличествующей и там бюрократии («корневойª, по определению, системе) придающаяоблик «каналовª, по которым распространяется социальная информация и осуществляется стратификация социальной среды, позиционируется в противовесеточкамстатусам бюрократической системы Запада, определяющей

Четкие позиции индивидов и групп в социуме. В качестве образца пространственной цивилизационной ризомы Делез и Гваттари приводят Океанию;

Китай имипредставляетсякак пример ризоматизма в экономике. (При этом сравнивается «с травой, которая пробивается везде,не смотря ни на какие преграды, и за которой всегда «последнее словоª ).

Размышления создателей концепции ризомы о специфике культур позволяют увидеть современное взаимодействие цивилизаций в рамках процесса глобализации со всеми егоособенностями, перспективами и трудностямив совершенно ином контексте. Действительно, «высшиеª и «низшиеª слои на Востоке, выполняя необходимые социальные функции, обозначались, скорее, как «линии сегментацииª социальной реальности, как пути(«даоª), вероятностисоциального бытия. Иэто явление характерно не только для современного Китая, но и

для Китая древнего с его уникальной для древнего мира мобильностью. Образование, суды, армия являлиськаналами «истеченияª стратификации и сегментации общества. Даже в Древней Индии, с ее, на первый взгляд, жесткой системой стратификации –кастами, освященной и осмысленной в контексте сансары (ноуменальной и феноменальной связи всего со всем), сегментация приобретает текучий и изменчивый характер. Ризоматические черты восточной цивилизации, вплетающиеся сегодня в жесткую и определенную канву западной культуры делают непредсказуемым и неоднозначным процессглобализации (во всех измерениях: экономическом, политическом, культурном); более того, если, в «конечном счете побеждает траваª, то не это ли объясняет сегодняшнее поглощение Китаем (производящем «все и всяª, копирующем любые мировые бренды и насыщающим своими изделиями мировой рынок) мировой экономики; не здесь ли кроются «линииª политического влияния исламской культуры, использующей методику сегментированных атак на форпосты западной цивилизации; не в этом ли понимание вездесущего влияния «неорелигиозныхª течений («Церковь объединенияªСан Мен Муна, и т.д.)?«В ризоме есть лучшее и худшееª утверждают Делез иГваттари ; это внеэтическая система, в которой «хорошее и плохое не могут быть чемто, кроме как результатами активного выбора (селекции)…ª И если это так, что может противопоставить Запад ризоматическим «сорнякамªнезападных культур, которые в контексте иной ментальности предстают как наиболее цивилизованные явления? Особое место в феноменологии ризомы отводится Америке, объединяющей все «одновременно в деревеи канале, в корне и ризомеª , образующей некий«стержень и механизм инверсииª:

от «ризомыªк «корнюª(например, англоязычная рекультурация и ассимиляция автохтонных индейских культур)и от «корняª к «ризомеª (современная «мексиканизацияª северной Америки, о которой впервые заговорил С.Хангтингтон в своей работе об американской идентичности).

В то же время, необходимо отметить, что верные своей позиции представлять ризоматический подход к реальности («Мы пишем эту книгу как ризомуª), Делез и Гваттари избегают жестких определений, не позиционируя прямо восточную цивилизацию или американскую культуру как исключительно ризоматические. Более того,

подчеркивают, что«любые географические распределенияª «это тупикª; «в ризомах, ризоматических отростках корней, есть узлы древовидности…ª, а в «трансцендентной системе деревьев…присутствуют анархические деформацииª . В контексте ризоматического подхода концепция авторов предстает как уже упомянутая карта, на которой

сами читатели разыскивают необходимые им «местаª, раскрывая в них (и придавая им)

Те или иные значения. Очевидно, что при этом читателей подстерегают определенные сложности, вызванные доминантными предзаданностями культурыэпистемы, и прежде всего, культуры западного образца, фундирующей и всякую науку, и образование –еще одна причина, по которой в научной среде с большой осторожностью используют ризоматический подход: велика вероятность, что вместо ризоматики, ориентированной на распознание «корневищаª («клубняª) социума, мы получим новую таксономию, где центризация только прикрывается иллюзией множественности. Таковы «корешковыеª, или «пучкообразныеª, системы, отвергающее единство феноменально, но не ноуменально, «на деле непорывающие с дуализмом, с комплиментарностью субъекта и объектаª, превращающие мир, вещное бытие в хаос, но вводящие некие ноумены как трансцендентные «стержниª бытия (искусственные способы регулирования естественного), создающего «хаосмоскорешкина месте космосакорняª. Это лишь инверсия «древовидныхª систем, псевдоризомы. В сущности, до конца никогда не ясно, находится ли субъект (социум) в пространстве ризомы, или псевдоризомы;лишьнекоторые косвенные признаки позволяют обнаруживать и дистанциировать не ризоматические(присущие), а лишь ризоморфные (существующиеподобно)социальные феномены и образования. Это

надо иметь ввиду, поддаваясьсоблазну использовать в анализе тех или иных социальных явлений такой размытый, аморфный и, в то же время, такой потенциально богатый смыслами концепт, как «ризомаª.Это же не устают повторять и авторы концепта: ризома это карта (личности, группы),и задача исследователя –показать, «в каком месте ризомы образуются феномены омассовления, бюрократии, лидерства, фашизации и т.д., какие линии, ни смотря ни на что, продолжают существовать даже оставаясь подземными, исподволь продолжая создавать ризомуª .

Именно в призме таких установок предполагаем кратко проанализировать некоторые современные исследования ризоматических и ризоморфных феноменов и, отчасти, сами феномены. Так как ризома квалифицируется как конвергенция единого и множественного (единство во множестве и множество в единстве), использование ризоматического подхода правомерно как при исследовании макросоциальных феноменов (например, глобализации), так и при выявлении специфики поведения индивидов в малых группах (например, молодежных субкультурах или террористических группировках) [см. 9,20]. Ризоматика как методология описания социальной реальности позволяет обнаружить «наложениеª и связь макро и микроявлений; осознать конгруэнтность, скажем, глобализациии терроризма, развития ментальности и учащения этнических конфликтов, прогресса в массмедийных, интернеттехнологиях и активизации субкультурных явлений. Более того, фактически, все перечисленные социальные явления переплетены, «перетекаютª друг в друга, представая как «ветвленияª современной социальной реальности. Предваряя рассуждения о феноменологии ризомы в современном социуме, подчеркиваем, что те или иные социальные явления проявляют наиболее значимые свойства и характеристики ризомы, но не сводятся к ним, поэтому могут быть представлены, как правило, не как ризоматические феномены, а как «ризоморфные средыª –пространства, в которых циркулируют ризоматические признаки. Ризоматический подход в данном случае позиционируется как стратегия обнаружения, описания таких сред, но, также, и существования, взаимодействия в подобных пространствах. К феноменам, обнаруживающим консонансы с постмодернистской трактовкой концепта «ризомаª, относят, прежде всего, глобализацию и сопутствующие ей социальные процессы (мультикультурализм, терроризм, и т.д.). Явление глобализации, квалифицируемое как один из наиболее значимых признаков (и вызовов) современности, анализировалось и анализируется многими исследователями[см., например,2224]. Как правило, такой анализ предполагает перечисление определенных черт, фиксирующих оформление единого экономического, технологического, политического, коммуникативного, и возможно, в дальнейшем, –культурного пространства, а также, выявление детерминаций глобализационного процесса и его перспектив. При этом естественность и историческая обусловленность глобализации уже не подвергаются сомнению. Но, несмотря на попытки рассмотреть явление глобализации в динамике, выявив исторические предпосылки указанного феномена, возникает впечатление дискретности истории глобализации, некого разрыва между прошлым (предпосылками), настоящим (трудностями и противоречиями современной глобализации) и будущим (перспективами). «Камнем преткновенияª при анализе процесса глобализации предстает и антиномия между унификацией экономической, политической жизни, да и просто обыденного существования людей, использующих сегодня одни и те же предметы, формы быта, и культурной сегментацией, даже диверсификацией, что способствует росту противостояний и этнических конфликтов. В результате выявляется проблема когерентности глобализации и принципов социума постмодерна: очевидно, что глобализационный процесс как имманентен постмодерну (хотя бы потому, что актуализируется именно в этом обществе), так и оппозиционен (хотя бы исходя из того, что глобализация унифицирует социальную среду, а признаком постмодерна является сегментация). Эти и другие проблемы, встающие перед исследователями глобализации, на наш взгляд, вызваны, в том числе, тем, что происходящее рассматривается сугубо феноменально, как совокупность определенных фактов и ситуаций, вне семантических контекстов и ноуменальных предпосылок глобализации. В этом плане показательны размышления о глобализации одного из теоретиков постмодернизма и постструктурализма, Ж.Деррида, который указывает на ноуменальные предпосылки

противоречивости феноменов глобализационногопроцесса: термин «глобализацияª восходит к английскому «globalizationª, очевидно, связанному,с понятием «глобусª (техническое средство, материальный источник, пространственное, внешнее); между тем, даже самые неискушенные защитники глобализации подразумевают под ней, как правило, тот контекст, который скрывается во французском аналоге указанного термина, «mondialisationª (от фр. «mondeª «мирª), что можно перевести как «миростановлениеª. Таким образом, преамбулой противоречий феномена глобализации становятся противоречия в понимании (номинальном значении) глобализации. Глобализация, понимаемая как «mondialisationª предстает как реальное «становление мира миромª («mondialisationdemondeª). Но французское «mondeª, как ирусское слово «мирª (английский аналог –одновременно «worldª и «peaceª) предполагают два семантических «измеренияª: пространственное (мир как универсум) и социальное (мир как братство, гармония). Семантика англоамериканского понятия «globalizationª, получившего широкое распространение, предполагает установление, прежде всего, внешнего единообразия; такая глобализация и идет первоначально по линии техникоэкономической универсализации, как вестернизация.Но, «пробуждаяª, активизируя (большей частью посредством экспансии) не западные народы, включая их в мировое сообщество, Запад стимулировал их развитие (пусть и руководствовался при этом сугубо своими частными интересами). В результате, превратившись в полноправных игроков на мировой арене, не западный мир все более активно заявляет право на свое понимание и осуществление глобализации, порой в экстремистской форме, как антиглобализм и т.д. Исходя из естественности, обусловленности объективными причинами процесса глобализации, полагаем, что подобные «заявленияª денотируют не противодействие глобализации как таковой, но пропагандируют возможность иных (не англоамериканских) трактовок, ветвлений глобализационных процессов, фиксирующих не только внешнюю универсализацию, но затрагивающих глубинные цивилизационные основы человечества. Маркировка таких трактовок как «незападныхª вовсе не означает, что они не находят поддержку на Западе: происходит «расшатываниеª и рассеивание самой западной цивилизации и, одновременно, конвергенция ее принципов с основаниями иных культур; в этом, собственно, и проявляется глобальный универсализирующийпроцесс. Глобализация, по Ж.Деррида, есть «миростановлениеª: внешний непрерывный спонтанный процесс обнаружения и осознания, прежде всего, внутреннего единства. Маркировка такой глобализации как «ризоморфной средыª означает актуализацию посредством ризоматический принципов и признаков: плюральности и, одновременно, конвергенции «путейª, способов глобализации; оппозиции внутренней, ноуменальной (культурной, этнической, ментальной) неоднородности, гетерогенности и внешнего, феноменального, единства (через материальнотехнологическое наполнение); процессуальности, понимаемой как конгруэнтностьнастоящего, прошлого, будущего; нелинейности, непрерывного становления («истеченияª) потоков«интенсивностейª (в которых «англоамериканская волнаª предстает как первое, может быть, самое мощное, но всего лишь одно из ветвлений реальности); когерентности субъективного и объективного: чем интенсивнее глобализация (как культурная конвергенция и социальная интеракция), тем ярче выражается «самостьª (личности, социума), тем больше объективное тяготение к сегментации. Принципиальная спонтанность и дезорганизация ризоморфных сред делает невозможным процесс организации и глобализационных процессов.(Полагаем, что любые заявления о необходимости и возможности «организации глобализацииª исключительно декларативны). Можно только прогнозировать вероятность тех или иных событий и их последствий и, в том случае, если прогноз окажется верным, иметь возможность вовремя «отсечьª опасные «ответвленияª. Но при этом быть готовым к тому, что такое «отсечениеª в ризоме, «растущей из серединыª, не всегда значит «уничтожениеª и вовсе не обязательно может улучшить ситуацию: на месте одних «сорняковªмогут появиться другие, или те же самые, но в модифицированном («мутированномª) виде. Например, терроризм одно из проявлений ризоматических свойств глобализации, что убедительно показал Роджер Гриффин, анализируя правые фашиствующие объединения как ризоморфные «группускулыª. При этом с равным основанием гражданское общество также может представляться как ризоморфное образование. Признаки ризоморфности обнаруживаются и в других социальных образованиях, конструирующих современный социум (неформальных молодежных объединениях, сети неорелигиозных организаций, и т.д.) Сами по себе все эти социальные явления «ни хороши и не плохиª: ризома внеэтична, но естественна, так же, как, скажем, Вселенная, природа, разум и другие подобные универсалии. Элиминировать «хорошееª и «плохоеª, «полезноеª или «бесполезноеª в ризоматических и ризоморфных феноменах значит, сужать возможности их понимания и, следовательно, ориентации в социуме. Вместо этого представляется важным акцентировать на связи и конгруэнтности таких феноменов. Так, глобализация продуцирует различные «группускулярныеª формирования (приобретение ими политического, экстремистского статуса, или позиционирование как индифферентных политике вопрос произвольного, часто спонтанного выбора); «группускулярныеª формирования феноменально противостоят глобальным процессам, предполагая, что защищают «самостьª (понимаемую, например, как индивидуальность молодежными неформалами или как этническую «особостьª исламистскими объединениями) а, в действительности, нередко, претендуют на глобализацию более значимую –ноуменальную, универсализирующую не только существование, но сущность (личности, социума). Ноуменальное противостояние (тезисов, лозунгов) также может оборачиваться феноменальным единством: террористы находят поддержку в обозначенных ими странах форпостах универсализации и глобализации, а взрослеющие «неформалыª вполне адекватно включаются в социум. Спецификаризоморфных формирований, как ни парадоксально звучит, не в их «особостиª (и противостоянию всеобщему, универсальному и универсализирующему), а в их способности к мимикрии, поэтому они «вездесущиª и могут «проникать в те бреши, которые обнаруживаются в политической, и шире, социальной системеª. Занимая возникающие в процессе развития общества «социальные нишиª, ризоморфные формирования могут выполнять и «сцепляющуюª роль, но могут превратиться в «раковые опухолиª, поглощая и разрушая породившую их систему. По Гриффиту, той или иной степенью ризоморфности обладали различные «поликратические движения и социальнокультурные сдвигиª (возрождение, модернизм, декаданс), общественные кампании (феминизм, «ньюэйджª, антиглобализм, социальноэкологические движения), даже панк и хипхоп музыка, очевидно, список может быть продолжен. Общее в том, что ризоморфные образования «не ведут себя, как единый организм, имеющий, подобно дереву, главный корень, листья, стебли, начало и конец, четко определенные внутренние и наружные частиª. Напротив, выглядят как запутанная корневая система травянистых и корнеплодных растений, демонстрируя«множественные источники и начала, которые переплетаются и соединяются друг с другомª. Маркируя те или иные социальные феномены как ризоморфные,мы далеки от того, чтобызаявить, что «все есть ризомаª; позиционирование современных социальных феноменов как ризоморфных лишь указывает на актуальность определенных признаков социального пространства постмодерна. Тем не менее, анализируя референции социальных феноменов с постмодернистской «ризомойª в современных исследованиях, необходимо обратить внимание еще на два пласта выявленных «ризоморфных средª (конгруэнтныхфеномену глобализации):ментальности и Интернет. Ризоматическиепотенции некоторых ментальностей, как было сказано выше, обозначают уже Делез и Гваттари. В соблазн «продолжить рядª обозначенных ими как «ризоморфныеª, восточных и американской культур русской эпистемой, вероятно, может впасть любой человек, скольконибудь хорошо знакомый с культурой и историей России. [См., например, 2628]. Действительно, практически, все выявленные ранее признаки и презумпции ризомы обнаруживается при анализе русской ментальности: автохтонная множественность, плюрализм и конвергенция составляющих ее потенций и акциденций; спонтанность и внешняя алогичность, непредсказуемые «повороты историиª; синтез и наложение ноуменального и феноменального, в результате чего, нередко, номинативные образы «творят реальностьª; «номадическийª, скачкообразный характер истории, перемежающей «взлетыª и «паденияª, и русского характера, склонного к авантюрам, жертвенности, «партизанщинеª и «пугачевщинеª. В проявлении подобных черт русская культура близка, как это ни парадоксально, американской, представая как синтез «корняª и «ризомыª, центризации и децентризации, упорядоченности, иерархии, и спонтанности, анархии и детерриторизации. В то же время, русская (адекватнее, на наш взгляд, определение «российскаяª) культура выглядит и как инверсияамериканской, так как, вопервых, американскую историю конструировали и конституировали европейские (западные) культурные «вливанияª в незападную изначально среду, а русская ментальность формировалась как консистенция перманентных восточных влиянийна

Прозападную культуру Древней Руси. Кроме того, американский ризоматизм проявляется большей частью, в пространственных измерениях (показательно, например, что столица Соединенных Штатов Вашингтон не является ни ведущим экономическим центром страны, ни самым густонаселенным мегаполисом, да и в целом, нет такого «единого центраª). Ризоматизм русской ментальности проявляется более во временном контексте: «место столицыª периодически изменялось во времени, в истории. Но и в этом случае происходит децентрация: столица в России весьма условно исполняла роль центра, на что обращает внимание, например, П.Зарифуллин: «Москва совсем не центр России, и …центра у России попросту нет…ª. Фактически, даже взятие Москвы в Отечественных войнах отнюдь не определялось как «конец историиª; напротив, война, как правило, вступалав новую фазу, превращаясь в поистине всенародное противостояние захватчикам, так как, не являясь центром феноменально, Москва может позиционироваться как один из ноуменальных «узловª, связывающих восточные и западные «корниª в русской эпистеме. Тем не менее, считаем, что определение русской ментальности как однозначно ризоматической не выдерживает критики, более того, даже опасно, так как может стать полем для формирования номинативов националистических группускулярных формирований ризоморфного характера. Кроме того, нарушатся презумпции ризоматической методологии: не создавать жестких демаркаций и определений. В ризоме всегда есть вероятность того, что она может «обернутьсяпротив себяª, поэтому ризоматику следует применять осторожно, не абсолютизируя. Референции тех или иных социальных явлений с ризомой не просто фиксируют те или иные признаки или предстают некой «игрой умаª, но помогают ориентироваться в ситуациях, событиях. Анализируем ли глобализационные процессы или сегментационные явления в социуме, главный вызов, который встает сегодня перед человеком –проблема существования в бесконечно эволюционирующем мире.Ризоматика позволяет выявить некоторые «подводные камниª этого мира, динамика и сложность которого со временем только возрастают

Наиболее когерентным ризоме явлением в мире непрерывного становления, глобализации, универсализации и сегментации современными исследователями позиционируется Интернет. Нет необходимости подробно перечислять ризоматические принципы и свойства, имманентные Интернет:они достаточно очевидны, и этому уже посвящено ряд исследований[см., например,29]. Метафора ризомы оказалась настолько созвучна глобальной информационной электронной среде, что, вероятно, только некоторая элитарность, связанная с происхождением и философской «перезагрузкойª термина, осуществленной Делезом и Гваттари, пока еще является причиной того, что этот троп не заменил иные популярные метафоры Интернета («всемирная паутинаª, «глобальная деревняª, «электронная агораª, «киберпространствоª, «электронный фронтирª).

Эвристичность ризомыкак метафоры Интернета проявляется не только в том, что все выявленные выше ризоматические признаки легко обнаружить в этой среде даже только что погрузившемуся в нее новичку, но и в том, что тропология термина «ризомаª необыкновенно динамична, как динамично виртуальное информационное пространство: оба постоянно насыщаются новыми смыслами, предстают в новых ракурсах. В некотором роде, ризомаИнтернет–это калейдоскоп смыслов, текстов, субъектов, групп, отношений, связей. Ключевым принципом конституирования Интернета как ризомы является связь –«всего со всемª и «всех со всемиª. Фактически, ризома воплощает «духª Интернета, а Интернет предстает как наиболее яркое проявление ризоматизмав современном социуме.

В таком контексте Интернет усваивает и все проблемы ризоматического осуществления и понимания бытия. Так, актуальная проблема возможности и необходимости регулирования (а значит, и структурирования) информации Интернетресурсов, например сегодняшняя тактика закрытия ряда сайтов, заподозренных в распространении опасной для детей информации,порождает целый «клубокª вопросов, как то: не противоречит ли это сущности Интернет как принципиально открытого пространства? Не станут ли первые попытки регулирования преамбулой введения цензуры в Интернет? Сохранится ли при этом сущность информационной среды как «платоª, где всегда действовал принцип детерриторизации? Но еще более важный, на наш взгляд, вопрос даже не в правомочности такого регулирования, ав способности реального социума регулировать виртуальное социальное информационное пространство. (А именно так позиционируют интернет современные исследователи, как,прежде всего, социальную среду.Поэтому реальные социальные отношениямогутзаменяться виртуальными:Интернет выступает как «идентичный натуральномуª искусственный заменитель социума). Может ли тактика «точечногоª регулирования превратиться в стратегию «отсеченияª нежелательных ветвлений информационной ризомы? И необходимо лиэто? Очевидно, что эти, и другие ризоматические проблемы Интернет становятся настоящим вызовом реальному социуму; их решение процессуально и, как в «нарративной историиª, определяется «финаломª: только увидев результаты и последствия таких решений, мыпоймем, насколько правильны они были. Казус в том, что жизньто осуществляется «здесь и сейчасª, и, исходя из рекурсивности сознания и действия, «все, что мы говорим или думаем имеет последствия в том образе жизни, которым мы живемª.То есть, сознательные стратегии могут направить течение истории в совершенно непредсказуемое русло. Приходится говорить о ризоматичности самого человеческого сознания, способного порождать «монстровª, которые,в свою очередь, могут стать смертельными для системы в целом.Реальны ли этимонстрыили нет суть не важно; важно их восприятие как реальных.

И все же, важнейшим аттрактором сознания и культуры является установка на позитивные перспективы. В интенсивно меняющемся мире человек создает имманентные этому миру концепции, конструкты, позволяющие ему не только описать, прояснить для себя феномены бытия, но и выжить, так как прояснение способствует обнаружению; «невидимоеª становится «видимымª, и возникает возможность адекватной ориентации в пространственновременном континууме социума. То есть, чтобы преодолеть пределы («трансгрессироватьª),надо сначала «проявитьª эти пределы. «Ризома учит нас двигаться по «пересеченной местностиªнашего бытия…, превращает круг в многоугольникª. Вероятно, с течением времени «проявятсяª и другие феномены социума, в которых будут расшифрованы «кодыª ризомы. Концепт ризомытолько начинает освоение культурного и социального пространства, детерриторизируя его, преодолевая ноуменальные (семантические, языковые, культурные) и феноменальные (политические, экономические, социальные) барьеры –трансгрессируя. По убеждению Ж.Делеза и Ф.Гваттари, «культура ризомыª может стать своего рода «шведским столомª: каждый в ней найдет все, что захочет. Ризоматический подход

позиционируется в этом плане как стратегия обнаружения и описания ризоматических признаков и ризоморфных сред, но, также, существованияи взаимодействия в подобных пространствах. Суть ризоматического анализа не в том, чтобы понимать (книгу, текст, концепт), а в том, чтобы пользоваться ими как механизмом, своего рода «шифровальной машинойª, с помощью которой можно шифровать, дешифровать и добавлять «кодыª в информационной среде и социальной реальности («книгаª естьсредство прибавления кодов и «увеличения валентности бытияª). Концепт ризомы выполняет роль ноуменального«лакмусаª феноменов социального бытия постмодерна.

Ссылки на источники:1.Барт Р. От произведения к тексту// Избранные работы: Семиотика: Поэтика. –М.: Прогресс, 1989 2.Фуко М. Воля к истине по ту сторону знания, власти и сексуальности. Работы разных лет. М., 1996г.3.

Делез Ж. , Гваттари Ф. Капитализм и шизофрения: Тысяча плато.М.: АСТ, 20104.Пригожин И. Философия нестабильности// Вопросы философии, 1991, № 6, с.42525.JeanBaudrillard.Simulacresetsimulation.,1981,ÉDITIONSGALILÉE,

Paris.//пер.сфр.Бодрийяр Ж. Симулякры и симуляция //Интернетресурс. Режим доступа: http://exsistencia.livejournal.com/Дата обращения: 22.01.136.Русакова О.Ф., Русаков В.М. PRДискурс: Теоретикометодологический анализ. Екатеринбург: УрОРАН, Институт международных связей, 2008. –340 с.7.Залевский А. и его шоу «Ризомаª//http://rutracker.org/forum/viewtopic.php?t=260615Дата обращения: 22.01.138.Компьютерная игра «Rizomª//http://www.ryzom.com/ru/index.htmlДата обращения: 22.01.139.Гриффин Р. От слизевиков к ризоме: введение в теорию группускулярной правой//Верхи и низы русского национализма: (сб. статей) / сост.: А. Верховский. -М.:Центр «Соваª, 2007. С.223254.10.Делез Ж., Гваттари Ф.Что такое философия. М., Спб, 199811.Юнг К.Г. Об архетипах коллективного бессознательного., М., 200512.Деррида Ж.Письмо и различие. Пер. с фр. Под ред. В.Лапицкого.СПб.: Академический проект, 2000, 430 с. 13.Барт Р. От произведения к тексту// Избранные работы: Семиотика: Поэтика. М., 1989.14.Фуко М. Воля к истине по ту сторону знания, власти и сексуальности. Работы разных лет. М., 1996. 15.Постмодернизм. Энциклопедия, Мн., 200116.Барт Р. Избранные работы: Семиотика. Поэтика. М., 1994 17.Брокмейер Й., ХарреР. Нарратив: проблемы и обещания одной альтернативной парадигмы // Вопросы философии, 2000, №3, с.294218.Анкерсмит Ф.Р. История и тропология: взлет и падение метафоры. М.: ПрогрессТрадиция, 2003 19.Хангтигтон С. Кто мы?Вызовы американской идентичности.М., 200420.Левикова С.И. Молодежные культуры и объединения//http://www.polisportal.ru/index.php?page_id=51&id=161Дата обращения: 22.01.1321.

В этом плане нам созвучна идея А.П. Гречко:«постмодернистская микрометодологияª сближает микрои макроуровни общественной жизнедеятельности людей: см. Гречко П.К. Концептуальные модели истории: пособие для студентов. М.: Изд. «Логосª, 1995, С.4 –144 с.

22.Деррида Ж.Глобализация. Мир. Космополитизм. Пер. с фр. Д.Ольшанского//Космополис.2004.№2с.12514023.

Глобализация и культура: аналитический подход.СПб. Янус, 200324.Мамонова В.А. Мультикультурализм: разнообразие и множество.//CredoNew, № 2, 200725.Иноземцев В.Л. Вестернизациякак глобализация и «глобализацияª как американизация//Вопросы философии.№ 4, 200426.

Пример России дажеболее чем архетипичен, правомерно полагает, М.Борозенец: см. Борозенец М. От археомодерна к археократии//Интернетресурс. Режим доступа: http://pravaya.ru/look/20222Дата обращения: 22.01.1327.Пушкарь А.И. Российская идея в социокультурном континууме (Генезис и актуальное состояние): дис….канд. фил. наук. Казань, 2004, 126 с.;Борзенец М.

28.Интересны, хотя и несколько спорны размышления Зариффулина, позиционирующего московское метро как метафору «равнинногоª, ризоматического характера русского народа в противовес «горномуª кавказскому// Зариффулин П. Русская Ризома против Кавказского Центра. Структурноэтнопсихологический анализ взрывов в московском метро//(http://www.apn.ru/opinions/article22554.htm)Дата обращения: 22.01.1329.Скрупулезный анализ референций ризомыи Интернет проводит В.А.Емелин в своей диссертации и серии статей по теме./Емелин В.А. Ризома и Интернет// 30.Подробный анализ метафор Интернета проводит А.Е.Войскунский. И, хотя ризома в егосписке отсутствует, ризоматические принципы и свойства (детерриторизация, сетевая система, картографирование) Интернет также упоминаются). См. ВойскунскийА.Е.//Вопросыфилософии, № 11, 2001, с.6479

31.Maturana, H. R. Reality: The search for objectivity or the quest for a compelling argument/ H. R. Maturana// The Irish journal of psychology. –1988., p. 77 32.DeleuzeG, GuattariF. MillePlateaux, 1980, 645p.33.Шарков В. Заметки о ризоматической логике.//Интернетресурс. Режим доступа:http://www.kryoninternational.com/html/Articles.htmДата обращения: 22.01.13

PilyuginaElena VladimirovnaThe candidate of philosophical sciences,director of representation of the Russian new university, MoscowPhenomenology of the rhizome. Rhizomemorphic inhabitancyThe article contains a semanticcognitive analysis of the nominative of one of the most keylinguistic constructs of postmodern philosophy is the concept of the rhizome; is denoted by references the rhizome with a coherent concepts of the text, the discourse, the narrative, the deconstruction, etc.; are revealed phenomena such the rhizome of modern social life.Key words: the rhizome, a deterritorization, decentration, spontaneity, nomadology, rhizomemorphic inhabitancy