Я верно болен сердце туман. Николай Степанович Гумилёв

«Сонет» Николай Гумилев

Я верно болен: на сердце туман,
Мне скучно все, и люди, и рассказы,
Мне снятся королевские алмазы
И весь в крови широкий ятаган.

Мне чудится (и это не обман),
Мой предок был татарин косоглазый,
Свирепый гунн… я веяньем заразы,
Через века дошедшей, обуян.

Молчу, томлюсь, и отступают стены -
Вот океан весь в клочьях белой пены,
Закатным солнцем залитый гранит,

И город с голубыми куполами,
С цветущими жасминными садами,
Мы дрались там… Ах, да! я был убит.

Анализ стихотворения Гумилева «Сонет»

В отличие от рефлексирующих созерцателей, образами которых изобилует поэзия Серебряного века, лирический субъект гумилевского творчества - человек действия. В нем доминирует волевое начало, и при разнообразии ролей - завоевателя и охотника, воина и моряка - неизменным остается одно: мужественная сущность натуры героя.

Творчество Гумилева началось с поэтической декларации конквистадора, которая была облечена в форму сонета. Отважный и сильный романтик, чувствующий близость к «пропастям и бурям», готов пройти свой путь до конца. В «Сонете», опубликованном в 1912 г., настроение героя изменилось. Скука и «туман» в душе, похожие на болезнь, напоминают состояние пушкинского Онегина, страдавшего от «английского сплина».

Тоска бездействия сопровождается фантастическими видениями. Сначала возникают отдельные экзотические детали: «королевские алмазы» и окровавленный ятаган. Яркие «вещные» приметы сменяются образами воинов далекого прошлого, с которыми герой ощущает родственную связь. Два временных пласта сближает сложный сплав жажды деятельности, тяги к опасности и погони за удачей, метафорически обозначенные как «веянье заразы».

Первый терцет, следуя канонам жанра, синтезирует чувства лирического субъекта. Тоске и молчанию в туманно-сером настоящем противостоит яркий пейзаж прошлого. Прекрасный город, «голубые купола» которого купаются в лучах «закатного солнца», окружен двойным рядом «белой пены» цветущих садов и океанских вод.

Последняя строка сонета неожиданно прерывает живописную зарисовку. После сообщения о поединке с неизвестным противником следует пауза, и за ней - эпатирующее припоминание о собственной смерти. Развязка предлагает по-новому взглянуть на отношения настоящего и прошлого: промелькнувшие в уме фантастические образы - не предки, а двойники лирического субъекта. Погружаясь в воображаемые сферы, герой сталкивается с многослойной структурой, определяющей глубинные качества собственной натуры.

Картина причудливого мира, в котором переплетаются пестрые пространственно-временные пласты, облечена в классическую форму французской разновидности сонета.

Блуждание лирического «я», охватывающее различные исторические эпохи, является одним из ведущих мотивов в поэтике Гумилева. Смешение времен и пространств, сконцентрированных в душе героя, достигает кульминации в стихотворном тексте « ».

Николай Степанович Гумилёв

Я верно болен: на сердце туман,
Мне скучно все, и люди, и рассказы,
Мне снятся королевские алмазы
И весь в крови широкий ятаган.

Мне чудится (и это не обман),
Мой предок был татарин косоглазый,
Свирепый гунн… я веяньем заразы,
Через века дошедшей, обуян.

Молчу, томлюсь, и отступают стены —
Вот океан весь в клочьях белой пены,
Закатным солнцем залитый гранит,

И город с голубыми куполами,
С цветущими жасминными садами,
Мы дрались там… Ах, да! я был убит.

В отличие от рефлексирующих созерцателей, образами которых изобилует поэзия Серебряного века, лирический субъект гумилевского творчества — человек действия. В нем доминирует волевое начало, и при разнообразии ролей — завоевателя и охотника, воина и моряка — неизменным остается одно: мужественная сущность натуры героя.

Творчество Гумилева началось с поэтической декларации конквистадора, которая была облечена в форму сонета. Отважный и сильный романтик, чувствующий близость к «пропастям и бурям», готов пройти свой путь до конца. В «Сонете», опубликованном в 1912 г., настроение героя изменилось. Скука и «туман» в душе, похожие на болезнь, напоминают состояние пушкинского Онегина, страдавшего от «английского сплина».

Тоска бездействия сопровождается фантастическими видениями. Сначала возникают отдельные экзотические детали: «королевские алмазы» и окровавленный ятаган. Яркие «вещные» приметы сменяются образами воинов далекого прошлого, с которыми герой ощущает родственную связь. Два временных пласта сближает сложный сплав жажды деятельности, тяги к опасности и погони за удачей, метафорически обозначенные как «веянье заразы».

Первый терцет, следуя канонам жанра, синтезирует чувства лирического субъекта. Тоске и молчанию в туманно-сером настоящем противостоит яркий пейзаж прошлого. Прекрасный город, «голубые купола» которого купаются в лучах «закатного солнца», окружен двойным рядом «белой пены» цветущих садов и океанских вод.

Последняя строка сонета неожиданно прерывает живописную зарисовку. После сообщения о поединке с неизвестным противником следует пауза, и за ней — эпатирующее припоминание о собственной смерти. Развязка предлагает по-новому взглянуть на отношения настоящего и прошлого: промелькнувшие в уме фантастические образы — не предки, а двойники лирического субъекта. Погружаясь в воображаемые сферы, герой сталкивается с многослойной структурой, определяющей глубинные качества собственной натуры.

Картина причудливого мира, в котором переплетаются пестрые пространственно-временные пласты, облечена в классическую форму французской разновидности сонета.

Блуждание лирического «я», охватывающее различные исторические эпохи, является одним из ведущих мотивов в поэтике Гумилева. Смешение времен и пространств, сконцентрированных в душе героя, достигает кульминации в стихотворном тексте «Заблудившегося трамвая».

содержимое:

Романтическое наследие тут видно во всем: и в отвлеченных,

«возвышенных» словах, которые описывают мир, окружающий героя («путь»,

«пропасть», «бездна»); и в типично романтических символах того, к чему он стремится — «моя звезда», «голубая лилия»; наконец, и в самой фигуре конквистадора, рыцаря, бродяги, ищущего что-то неизведанное, существующее только в легенде, мифе, мечте.

Все стихотворение (мы по-прежнему говорим о его позднейшей редакции) представляет собой последовательную «шифровку» поэтом своей судьбы — своего прошлого, настоящего и будущего — при помощи своеобразного романтического шифра. Любопытно распределение грамматических форм времени: вышел — иду — растет — смеюсь — жду — приходит — зову — буду биться — добуду; от прошедшего — через настоящее — к будущему времени.

При этом глаголы совершенного вида обрамляют все стихотворение, а абсолютное большинство составляют глаголы несовершенного вида, которые сообщают о том, что происходит постоянно, регулярно. Но глаголы эти, в сущности, ничего не сообщают о реальных событиях, они лишь выражают некий высший (эмоциональный, символический) смысл этих событий:

«вышел» — «начал делать нечто», «иду» — «продолжаю делать это»,

«смеюсь и жду» — «готов преодолевать трудности, делая нечто» и т. д.

То же верно и для существительных: «пропасти и бездны» — это некие «опасные места», «радостный сад» — «место отдыха», «туман» — «неизвестность, неопределенность». Ничего внятного мы об этом не узнаем; более того, не всегда ясно, что же автор имеет в виду — например, что такое «последнее звено», от какой оно цепи и что значит «расковать». Можно предположить, что речь идеь о неизбежности смерти

как последнего момента жизни; но это остается лишь предположением, которое отчасти подтверждается дальнейшим... развитием стихотворения.

Таким образом, поэт пытается создать образ себя как человека, вовлеченного в какой-то очень важный, эмоционально значимый процесс, готового участвовать в нем и принимать любой вызов. При этом он берется осуществить невозможное, сражаясь даже с неизбежным — смертью.

Как уже было сказано, это типичная романтическая фигура; в сущности,

Гумилев ничего к этому стандартному образу не добавил.

Остановимся коротко на тех изменениях, которые поэт внес при переработке стихотворения. Они довольно значительны: так, Гумилев постарался приблизить форму своего стихотворения к строгому канону сонета, в частности, упорядочил схему рифмовки, которая в первой редакции различалась в первом и втором катренах.

Но важнее смысловые изменения: например, в первой редакции отсутствует тема смерти; поэт говорит лишь, что на свете может не существовать того, что он ищет — и он готов создать свою мечту, это и станет его победой. Вообще первая версия стихотворения больше устремлена в будущее (достаточно сказать, что форм прошедшего времени нет вообще, а форм будущего — 4, причем все они — от глаголов совершенного вида, то есть рисуют будущее как то, что обязательно свершится) и более «самоупоенна»: три первых строки, начинающихся с «я», вызывают ощущение одннобразия, которое поддерживают многократные повторы этого «я» в дальнейшем.

Перерабатывая стихотворение, Гумилев постарался избежать этого однообразия, убрал повторы синтаксических конструкций (да и лексические — «пропасти», которые в первой редакции встречаются дважды). Тем самым он несколько «приземлил» образ, подчеркнул свою отстраненность от образа «конквистадора»; переместил действие стихотворения из «вечно-настоящего и обязательно будущего» в рамки человеческой жизни; наконец, задумался о той цене, которую придется заплатить за воплощение своей невозможной мечты

В разделе на вопрос Ищу название, текст и исполнителя песни по строкам: заданный автором Игорь Игоревич лучший ответ это Сонет
Я, верно, болен – на сердце туман,
Мне скучно все – и люди, и рассказы,
Мне снятся кородевские алмазы
И весь в крови, тяжелый ятаган.
Мне чудится, и это не обман –

Свирепый гунн, я веяньем заразы,
Через века дошедшей, обуян.
Молчу, томлюсь, и отступают стены,
Вот океан, весь в клочьях белой пены,

И город с золотыми куполами,
С цветущими жасминными садами.
Мы дрались там – ах, да, я был убит.
Николай Гумилев

Ответ от 22 ответа [гуру]

Привет! Вот подборка тем с ответами на Ваш вопрос: Ищу название, текст и исполнителя песни по строкам:

Ответ от Косогор [гуру]
Николай Гумилев на главную
Сонет
Я, верно, болен: на сердце туман,
Мне скучно всё - и люди, и рассказы.
Мне снятся королевские алмазы
И весь в крови широкий ятаган.
Мне чудится (и это не обман),
Мой предок был татарин косоглазый,
Свирепый гунн... Я веяньем заразы,
Через века дошедшей, обуян.
Молчу, томлюсь, и отступают стены:
Вот океан весь в клочьях белой пены,
Закатным солнцем залитый гранит,
И город с голубыми куполами,
С цветущими жасминными садами,
Мы дрались там... Ах, да! Я был убит.