Виктор астафьев. конь с розовой гривой

События происходят в селе на берегу Енисея.

Бабушка пообещала внуку, что если он наберет в лесу туесок земляники, то она продаст ее в городе и купит ему пряник — белого коня с розовыми гривой и хвостом.

«Пряник можно сунуть под рубаху, бегать и слышать, как конь лягает копытами в голый живот. Холодея от ужаса — потерял, — хвататься за рубаху и со счастьем убеждаться— тут он, тут конь-огонь!»

Владельцу такого пряника от детей почет и уважение. Рассказывает мальчик (повествование ведется от первого лица) о «левонтьевских» ребятишках — детях соседа-лесозаготовщика.

Когда отец привозит деньги за лес, в доме пир горой. Жена Левонтия, тетка Васеня, «заполошная» — когда отдает долги, всегда передаст рубль, а то и два. Не любит считать деньги.

Бабушка их не уважает: несолидные они люди. Даже бани у них нет — моются в баньке у соседей.

Левонтий когда-то был моряком. Качал зыбку с младшеньким и пел песню:

Приплыл по акияну

Из Африки матрос,

Малютку облизьяну

Он в ящике привез...

В селе у всякой семьи «своя», коронная песня, которая глубже и полнее выражала чувства именно этой и никакой другой родни. «Я и поныне, как вспомню песню «Монах красотку полюбил», — так и вижу Бобровский переулок и всех бобровских, и мураши у меня по коже разбегаются от потрясенности».

Мальчик любит соседа, любит его песню про «облизьяну» и поплакать вместе со всеми над ее несчастной судьбой, любит попировать среди детишек. Бабушка сердится: «Нечего этих пролетарьев объедать!»

Однако Левонтий любил выпить, а выпивши, «бил остатки стекол в окнах,ругался, гремел, плакал.

На следующее утро он осколками стеклил окна, ремонтировал скамейки, стол и был полон раскаяния ».

С детьми дяди Левонтия герой отправился по землянику. Парнишки баловались, кидались друг в друга растрепанными берестяными туесками.

Старший (в этом походе) брат стал ругать младших, девочку и мальчика, за то, что они едят ягоды, а не собирают их для дома. Братья подрались, ягоды высыпались из медного чайника, куда их собирал старший.

Подавили в драке все ягоды.

Тогда и старший стал есть ягоды. «Исцарапанный, с шишками на голове от драк и разных других причин, с цыпками на руках и ногах, с красными окровенелыми глазами, Санька был вреднее и злее всех левонтьевских ребят».

А потом подбили и главного героя, на «слабо» взяли. Стараясь доказать, что он не жадина и не трус, мальчик высыпал свой почти полный туес на траву: «Ешьте!»

«Мне досталось всего несколько малюсеньких, гнутых ягодок с прозеленью. Жалко ягод. Грустно.

Тоска на сердце — предчувствует оно встречу с бабушкой, отчет и расчет. Но я напустил на себя отчаянность, махнул на все рукой — теперь уже все равно. Я мчался вместе с левонтьевскими ребятишками под гору, к речке, и хвастался:

— Я еще у бабушки калач украду!»

Хулиганство мальчишек жестокое: они поймали и растерзали рыбку «за некрасивый вид», убили ласточку камнем.

Санька забегает в темную пещеру и уверяет, что видел там нечистую силу — «пещерного домового».

Левонтьевские ребята издеваются над мальчиком: «Ох, влетит тебе от бабушки!» Они подучили его набить туесок травой, а сверху уложить слой ягод.

— Дитятко ты мое! — запричитала бабушка, когда я, замирая от страха, передал ей посудину. — Восподь тебе пособил, восподь! Уж куплю я тебе пряник, самый большущий. И пересыпать ягодки твои не стану к своим, прямо в этом туеске увезу...

Санька угрожает рассказать все бабушке и герою приходится украсть у своей единственной воспитательницы (он сирота) несколько калачей, чтобы Санька «нажрался».

Мальчик решает утром все рассказать бабушке. Но она рано утром уплыла в город продавать ягоды.

Герой идет с Санькой и младшими детьми на рыбалку, они ловят рыбу и жарят ее на костре. Вечно голодные дети съедают небогатый улов почти сырым.

Мальчик опять задумывается о своем проступке: «Зачем послушался левонтьевских? Вон как хорошо было жить... Может, лодка опрокинется и бабушка утонет? Нет уж, лучше пусть не опрокидывается. Мама утонула. Я нынче сирота. Несчастный человек. И пожалеть меня некому.

Левонтий только пьяный жалеет да еще дедушка — и все, бабушка только кричит, еще нет-нет да поддаст — у нее не задержится. Главное, дедушки нет. На заимке дедушка. Он бы не дал меня в обиду».

Тут опять начинает клевать рыба — да клюет хорошо. В самый разгар клева к месту рыбной ловли направляется лодка, где среди прочих сидит бабушка. Мальчик бросается наутек и отправляется к «двоюродному братишке Кеше, дяди Ваниному сыну, жившему здесь, на верхнем краю села».

Тетя Феня накормила мальчика, порасспрашивала обо всем, взяли за руку и отвела домой.

Она стала беседовать с бабушкой, а мальчик забился в кладовку.

Тетка ушла. «В избе не скрипели половицы, не ходила бабушка. Устала. Не ближний путь в город-то! Восемнадцать верст, да с котомкой Мне казалось, что, если я буду жалеть бабушку, думать про нее хорошо, она об этом догадается и все мне простит. Придет и простит. Ну разок и щелкнет, так что за беда! За такое дело и не разок можно...»

Вспоминает мальчик, в каком глубоком горе была бабушка, когда утонула его мать. Шестеро суток не могли увести рыдающую старуху с берега. Она все надеялась, что река смилостивится и вернет дочь живой.

Утром заснувший в кладовке мальчик слышал, как на кухне бабушка кому-то рассказывала:

— ...Культурная дамочка, в шляпке. «Я эти вот ягодки все куплю».

Пожалуйста, милости прошу. Ягодки-то, говорю, сиротинка горе мышный собирал...

Оказывается, приехал с заимки дедушка. Бабушка бранит его, что он слишком снисходителен: «Потатчик!»

Много заходит людей и бабушка всем рассказывает, что «утворил» ее внук. Это нисколько не мешает ей исполнять домашние дела: она носилась взад-вперед, доила корову, выгоняла ее к пастуху, вытряхивала половики, делала разные свои дела.

Дед утешает мальчика, советует ему пойти повиниться. Мальчик идет просить прощения.

«И срамила же меня бабушка! И обличала же! Только теперь, поняв до конца, в какую бездонную пропасть ввергло меня плутовство и на какую «кривую дорожку» оно меня еще уведет, коли я так рано взялся шаромыжничать, коли за лихим людом потянулся на разбой, я уж заревел, не просто раскаиваясь, а испугавшись, что пропал, что ни прощенья, ни возврата нету...»

Стыдно мальчику и страшно. И вдруг...

Бабушка позвала его и он увидел: «по скобленому кухонному столу, будто по огромной земле, с пашнями, лугами и дорогами, на розовых копытцах, скакал белый конь с розовой гривой.

— Бери, бери, че смотришь? Глядишь, за то еще когда омманешь баушку...

Сколько лет с тех пор прошло! Сколько событий минуло. Нет в живых дедушки, нет и бабушки, да и моя жизнь клонится к закату, а я все не могу забыть бабушкиного пряника — того дивного коня с розовой гривой».

Из цикла «Страницы детства»

Рассказ

Бабушка возвратилась от соседей и сказала мне, что Левонтьевские ребятишки собираются на увал по землянику.

Сходи с ними, - говорила она. - Наберёшь туесок. Я повезу свои ягоды на продажу, твои тоже продам и куплю тебе пряник.

Конём, баба?

Конём, конём.

Пряник конём! Это ж мечта всех деревенских малышей. Он белый-белый, этот конь. А грива у него розовая, хвост розовый, глаза розовые, копыта тоже розовые.

Бабушка никогда не давала мне бегать с куском хлеба. Ешь за столом, иначе будет худо. Но пряник совсем другое дело. Пряник можно положить под рубаху и слышать, бегая, как конь ударяет копытами по голому животу. Холодея от ужаса - потерял! - хвататься за рубаху и со счастьем убеждаться, что тут он, тут, конь-огонь. С таким конём сразу почёту сколько, внимания! Ребята Левонтьевские вокруг тебя и так, и этак ластятся, и в чижа первому бить дают, и из рогатки стрельнуть, чтоб только им позволил потом откусить от коня или лизнуть его.

Когда даёшь Левонтьевским Саньке или Таньке откусывать, надо держать пальцами то место, по которое откусить положено, и держать крепко, иначе Танька или Санька так цапнут; что останется от коня хвост да грива.

Левонтий, сосед наш, работал на бадогах. Бадогами у нас зовут длинные дрова для известковых печей. Левонтий заготавливал лес на бадоги, пилил его, колол и сдавал на известковый завод, что был супротив деревни по другую сторону Енисея.

Один раз в десять дней, а может, и в пятнадцать, я точно не помню, Левонтий получал деньги, и тогда в доме Левонтия, где были одни ребятишки и ничего больше, начинался пир горой.

Какая-то неспокойность, лихорадка, что ли, охватывала тогда не только Левонтьевский дом, но и всех соседей. Ещё рано утром к бабушке забегала Левонтьиха, тётка Василиса, запыхавшаяся, загнанная, с зажатыми в горсти рублями:

Да стой ты, чумовая! - окликала её бабушка. - Сосчитать ведь надо!

Тётка Василиса покорно возвращалась и, пока бабушка считала деньги, перебирала босыми ногами, ровно горячий конь, готовый рвануть, как только приотпустят вожжи.

Бабушка считала обстоятельно и долго, разглаживая каждый рубль. Сколько я помню, больше семи или десяти рублей из «запасу на чёрный день» бабушка никогда Левонтьевым не давала, потому как весь этот «запас», кажется, состоял из десятки. Но и при такой малой сумме заполошная Левонтьиха умудрялась обсчитаться на рубль, а то и на тройку. Бабушка напускалась на Левонтьиху со всей суровостью;

Ты как же с деньгами-то обращаешься, чучело безглазое?! Мне рупь, другому рупь. Это что ж получается?!..

Но Левонтьиха опять делала юбкой вихрь и укатывалась:

Передала ведь!

Бабушка ещё долго поносила Левонтьиху, самого Левонтия, била себя руками по бёдрам, плевалась, а я подсаживался к окну и с тоской глядел на соседский дом.

Стоял он сам собою на просторе, и ничто-то ему не мешало смотреть на свет белыми кое-как застеклёнными окнами - ни забор, ни ворота, ни сенцы, ни наличники, ни ставни.

Весною, поковыряв маленько землю на огороде вокруг дома, Левонтьевские возводили изгородь из жердей, хворостин, старых досок. Но зимой всё это постепенно исчезало в ненасытной утробе русской печи, уныло раскорячившейся посреди избы Левонтия.

Танька Левонтьевская говаривала по этому поводу, шумя беззубым ртом:

Зато как тятька шурунёт нас - бегишь и не запнешша.

Сам Левонтий выходил на улицу в штанах, державшихся на единственной старинной медной пуговице с двумя орлами, и в рубахе навыпуск вовсе без пуговиц. Он садился на истюканный топором чурбак, изображавший крыльцо, и благодушно отвечал на укоры бабушки:

Я, Петровна, слабоду люблю! - и обводил рукой вокруг себя. - Хорошо! Ништо глаз не угнетат!

Левонтий любил меня, жалел. Главная цель моей жизни была прорваться в дом Левонтия после его получки. Сделать это не так-то просто. Бабушка знает все мои повадки наперёд.

Нечего куски выглядывать! - гремит она.

Но если мне удаётся ушмыгнуть из дома и попасть к Левонтьевым, тут уж всё, тут уж для меня праздник!

Выдь отсюда! - строго приказывал пьяненький Левонтий кому-нибудь из своих парнишек. Тот нехотя вылезал из-за стола, Левонтий пояснял детям это действие уже обмякшим голосом: - Он сирота, а вы всё ш таки при родителях! Мать-то ты хоть помнишь ли? - взрёвывал он, жалостно глянув на меня. Я утвердительно кивал головой, и тогда Левонтий со слезой вспоминал: - Бадоги с ней по один год кололи-и! - и, совсем уж разрыдавшись, вспоминал: - Когда ни придёшь… ночь, в нолночь… пропа… пропащая ты голова, Левонтий, скажет и… опохмелит…

Тут тётка Василиса, ребятишки Левонтия и я вместе с ними ударялись в голос, и до того становилось полюбовно и жалостно в избе, что всё-всё высыпалось и вываливалось на стол, и все дружно угощали меня, и сами ели уж через силу.

Поздним вечером либо совсем уж ночью Левонтий задавал один и тот же вопрос: «Что такое жисть?!» После чего я хватал пряники, конфеты, ребятишки Левонтьевские тоже хватали, что попадало под руки, и разбегались, кто куда. Последней ходу задавала тётка Василиса. И бабушка моя «привечала» её до утра. Левонтий бил остатки стёкол в окнах, ругался, гремел, плакал.

На следующий день он осколками стеклил окна, ремонтировал скамейки, стол и, полный мрака и раскаянья, отправлялся на работу. Тётка Василиса дня через три-четыре ходила по соседям и уже не делала вихрь юбкой. Она снова занимала денег, муки, картошек, чего придётся.

Вот с ребятишками-то дяди Левонтия и отправился я. по землянику, чтобы трудом своим заработать пряник. Ребятишки Левонтьевские несли в руках бокалы с отбитыми краями, старые, наполовину изодранные на растопку; берестяные туески и даже ковшик без ручки. Посудой этой они бросались друг в друга, барахтались, раза два принимались драться, плакали, дразнились. По пути они заскакивали в чей-то огород и, поскольку там ещё ничего не поспело, напластали беремя луку-батуна, наелись до зелёной слюны и остальной лук бросили. Оставили только несколько пёрышек на дудки. В обкусанные перья лука они пищали всю дорогу, и под музыку мы скоро пришли в лес, на каменистый увал. Начали брать землянику, только-только ещё поспевающую, редкую, белобокую и особенно желанную и дорогую.

Я брал старательно и скоро покрыл дно аккуратненького туеска стакана на два-три. Бабушка говаривала, что главное в ягодах - закрыть дно посудины. Вздохнул я с облегчением и стал брать ягоды скорее, да и попадалось их выше по увалу больше и больше.

Левонтьевские ребятишки тоже сначала ходили тихо. Лишь позвякивала крышка, привязанная к медному чайнику. Чайник этот был у старшего парнишки Левонтьевых, и побрякивал он им для того, чтобы мы слышали, что он, старший, тут, поблизости, и бояться нам некого и незачем.

Но вдруг крышка чайника забрякала нервно, послышалась возня:

Ешь, да? Ешь, да? А домой чё? А домой чё? - спрашивал старший и давал кому-то пинки после каждого вопроса.

А-га-а-а! - запела Танька, - Санька тоже съел, так ничего-о-о…

Попало и Саньке, Он рассердился, бросил посудину и свалился в траву. Старший брал-брал ягоды, и, видать, обидно ему стало, что вот берёт он, для дома старается, а те вот жрут ягоды либо вовсе в траве валяются. Подскочил он к Саньке и пнул его ещё раз, Санька взвыл, кинулся на старшего. Зазвенел чайник, брызнули из него ягоды. Бьются братья Левонтьевы, катаются, все ягоды раздавили.

После драки и у старшего опустились руки. Принялся он собирать просыпанные давленые ягоды, и в рот их.

Вам можно, а мне нельзя? - зловеще спрашивал он, пока не съел всё, что удалось собрать.

Вскоре братья Левонтьевы как-то незаметно помирились, перестали обзываться и решили сходить к малой сечке побрызгаться.

Мне тоже хотелось побрызгаться, но я не решался пойти с увала к речке. Санька стал кривляться:

Бабушки Петровны испугался! Эх ты… - И Санька назвал меня нехорошим, обидным словом. Он много знал таких слов. Я тоже знал их, научился у Левонтьевских ребят, но боялся, а может, и стеснялся их употреблять, и сказал только:

Зато мне баба пряника конём купит!

Ты!

Жадный?

Жадный!

А хочешь, все ягоды съем?! - сказал я это и сразу покаялся, понял, что попался на уду. Исцарапанный, с шишками на голове от драк и разных других причин, с цыпками на руках и ногах, Санька был вреднее и злее всех Левонтьевских ребят.

Слабо! - сказал он.

Мне слабо? - хорохорился я, искоса глядя в туесок. Там было ягод уже выше середины. - Мне слабо? - повторял я гаснущим голосом и, чтобы не спасовать, не струсить, не опозориться, решительно вытряхнул ягоды в траву: - Вот! Ешьте вместе со мной!

Навалилась Левонтьевская орда, и ягоды вмиг исчезли.

Мне досталось всего несколько ягодок. Грустно. Но я уже сделался отчаянным, махнул на все рукой. Я мчался вместе с ребятишками к речке и хвастался:

Я ещё у бабушки калач украду!

Ребята поощряли меня, давай, мол, и не один калач, может, мол, ещё шанег прихватишь либо пирог.

Ладно! - с воодушевлением кричал я.

Мы брызгались из речки студёной водой, бродили по ней и руками ловили пищуженца-подкаменщика, Санька ухватил эту мерзкую на вид рыбину, назвал её срамно, и мы растерзали её на берегу за некрасивый вид. Потом пуляли камнями в пролетающих птичек и подшибли стрижа. Мы отпаивали стрижа водой из речки, но он пускал в речку кровь, а воды проглотить не мог и умер, уронив голову. Мы похоронили стрижа и скоро забыли о нём, потому что занялись захватывающим, жутким делом - забегали в устье холодной пещеры, где жила (это в деревне доподлинно знали) нечистая сила. Дальше всех в пещеру забежал Санька. Его и нечистая сила не брала!

Так интересно и весело мы провели весь день, и я совсем уж забыл про ягоды. Но настала пора возвращаться домой. Мы разобрали посуду, спрятанную под деревом.

Задаст тебе Катерина Петровна! Задаст! - хихикнул Санька. - Ягоды-т мы съели. Ха-ха! Нарошно съели! Ха-ха! Нам-то ништяк! Хо-хо! А тебе-то ха-ха!..

Я и сам знал, что им-то, Левонтьевским, «хо-хо!», а мне «ха-ха!» Бабушка моя, Катерина Петровна, - не тётка Василиса.

Жалко плёлся я за Левонтьевскими ребятишками из лесу. Они бежали впереди меня и гурьбой гнали по дороге ковшик без ручки. Ковшик звякал, подпрыгивал на камнях, и от него отскакивали остатки эмалировки.

Знашь чё? - поговорив с братанами, обернулся ко мне Санька. - Ты в туес травы натолкай, а сверху ягод - и готово дело! «Ой, дитятко моё! - принялся с точностью передразнивать мою бабушку Санька. - Пособил тебе восподь, сиротинке, пособи-ил». - И подмигнул мне бес-Санька, и помчался дальше, вниз с увала.

А я остался.

Утихли голоса Левонтьевских ребятишек внизу за огородами. Я стоял с туеском, один на обрывистом увале, один в лесу, и мне было страшно. Правда, деревню здесь слышно. А всё же тайга, пещера недалеко, и в ней нечистая сила.

Повздыхал, повздыхал, чуть было не всплакнул даже и принялся рвать траву. Набрал ягод, заложил верх туеска, получилось даже с копной.

Дитятко ты моё! - запричитала бабушка, когда я, замирая от страха, передал ей посудину свою. - Восподь тебе, сиротинке, пособи-ил. Уж куплю я тебе пряник да самый большущий. И пересыпать ягодки твои не стану к своим, а; прямо в этом туеске увезу…

Отлегло маленько. Я думал, сейчас бабушка обнаружит моё мошенничество, даст мне за это, что полагается, и уже отрешённо приготовился к каре за содеянное злодейство.

Но обошлось. Всё обошлось. Бабушка отнесла мой туесок в подвал, ещё раз похвалила меня, дала есть, и я подумал, что бояться мне пока нечего и жизнь не так уж худа.

Побежал играть на улицу, и там дёрнуло меня сообщить обо всём Саньке.

А я расскажу Петровне! А я расскажу!..

Не надо, Санька!

Принеси калач, тогда не расскажу.

Я пробрался тайком в кладовку, вынул из ларя калач и принёс его Саньке под рубахой. Потом ещё принёс, потом ещё, пока Санька не нажрался.

«Бабушку надул, калачи украл! Что только будет?» - терзался я ночью, ворочаясь на полатях. Сон не брал меня, как окончательно и вконец запутавшегося преступника.

Ты чего там елозишь? - хрипло спросила из темноты бабушка. - В речке, небось, опять бродил? Ноги, небось, болят?

Не-е, - жалко откликнулся я, - сон приснился…

Ну, спи с богом. Спи, не бойся. Жизнь страшнее снов, батюшко… - уже невнятно бормотала бабушка.

«А что если разбудить её и всё-всё рассказать?»

Я прислушался. Снизу доносилось трудное дыхание утомлённого старого человека. Жалко будить бабушку. Ей рано вставать. Нет уж, лучше я не буду спать до утра, скараулю бабушку, расскажу ей обо всём - и про туесок, и про калачи, и про всё, про всё…

От этого решения мне стало легче, и я не заметил, как закрылись глаза. Возникла Санькина немытая рожа, а потом замелькала земляника, и засыпала, завалила она и Саньку, и всё на этом свете.

На полатях запахло сосняком, ягодами, и пришли ко мне неповторимые детские сны. В этих снах часто с замиранием сердца падаешь вниз. Говорят - оттого, что растёшь.

Дедушка был на заимке, километрах в пяти от села, в устье реки Маны. Там у нас была посеяна полоска ржи, полоска овса и полоска картофеля. О колхозах тогда ещё только начинались разговоры, и селяне наши пока жили единолично. У дедушки на заимке я очень любил бывать. Спокойно у него там, обстоятельно как-то. Может, оттого, что дедушка никогда не шумит и даже работает тихо, неторопливо, но очень уёмисто и податливо.

Ах, если бы заимка была ближе! Я бы ушёл, скрылся. Но пять километров для меня тогда были огромным, непреодолимым расстоянием. И Алёшки, моего двоюродного глухонемого братишки, нет. Недавно приезжала Августа, его мать, и забрала Алёшку с собой на сплавной участок, где она работала.

Слонялся я, слонялся по пустой избе и ничего другого не смог придумать, как податься к Левонтьевским.

Уплыла Петровна? - весело ухмыльнулся Санька и цыркнул слюной на пол в дырку меж передних зубов. У него в этой дырке запросто мог поместиться ещё один зуб, и мы страшно завидовали этой Санькиной дырке. Как он сквозь неё плевал!

Санька собирался на рыбалку и распутывал леску. Малые Левонтьевские ходили возле скамеек, ползали, ковыляли просто так на кривых ногах. Санька раздавал затрещины направо и налево за то, что малые лезли под руку и путали леску.

Крючка нету, - сердито сказал он, - проглотил, должно, который-то.

Помрёт!

Ништяк, - успокоил меня Санька. - Дал бы ты крючок, я бы тебя на рыбалку взял.

Идёт! - я обрадовался и помчался домой, схватил удочку, хлеба, и мы подались к каменным бычкам, за поскотину, спускавшуюся прямо в Енисей ниже села.

Старшего Левонтьевского сегодня не было. Его взял с собою на «бадоги» отец, и Санька командовал напропалую. Поскольку был он сегодня старшим и чувствовал большую ответственность, то уж не задирался почти и даже усмирял «народ», если тот принимался драться…

У бычков Санька поставил удочки, наживил червяков, поплевал на них и закинул лески.

Ша! - сказал Санька, и мы замерли.

Долго не клевало. Мы устали ждать, и Санька прогнал нас искать кислицу - щавель, чеснок береговой и редьку дикую.

Левонтьевские ребятишки умели пропитаться «от земли», ели всё, что бог пошлёт, ничем не брезговали, и оттого были все краснорожие, сильные, ловкие, особенно за столом.

Пока мы собирали пригодную для жратвы зелень, Санька вытащил двух ершей, одного пескаря и белоглазого ельца.

Развели огонь на берегу. Санька вздел на палочки рыб и начал их жарить.

Рыбки были съедены без соли и почти сырые. Хлеб мой ребятишки ещё раньше смолотили и занялись кто чем: вытаскивали из норок стрижей, «блинали» каменными плиточками по воде, пробовали купаться, но вода была ещё холодная, и все быстро выскочили из реки - отогреваться у костра. Отогрелись и повалились в ещё низкую траву.

День был ясный, летний. Сверху пекло. Возле поскотины огнисто полыхали цветы-жарки, в ложке, под берёзами и боярками клонились к земле рябенькие кукушкины слёзки. На длинных хрустких стеблях болтались из стороны в сторону синие колокольчики, и, наверное, только пчёлы слышали, как они звенели. Возле муравейника на обогретой земле лежали полосатые цветки граммофончики, и в голубой их рупор совали головы шмели. Они надолго замирали, выставив мохнатые зады, должно быть, заслушивались музыкой. Берёзовые листья блестели, осинник сомлел от жары, не трепыхался. Боярка доцветала и сорила в воду, сосняк окурен прозрачной дымкой. Над Енисеем чуть мерцало. Сквозь это мерцание едва проглядывали красные жерла известковых печей, полыхавших по ту сторону реки. Леса на скалах стояли неподвижно, и железнодорожный мост в городе, видимый из нашей деревни в ясную погоду, колыхался тонкою паутинкой и, если долго смотреть на него, вовсе разрушался, падал.

Оттуда, из-за моста должна приплыть бабушка. Что только будет? И зачем, зачем я так сделал?! Зачем послушал Левонтьевских?

Вон как хорошо было жить! Ходи, бегай и ни о чём не думай. А теперь? Может, лодка опрокинется и бабушка утонет? Нет, уж лучше пусть не опрокидывается. Моя мать утонула. Чего хорошего? Я нынче сирота. Несчастный человек. И пожалеть меня некому. Левонтий только пьяный пожалеет и всё, а бабушка только кричит да нет-нет и поддаст - у неё не задержится. И дедушки нет. Не заимке он, дедушка. Он бы не дал меня в обиду. Бабушка кричит нa него: «Потатчик! Своих всю жизнь потакал, теперь этого!..»

«Дедушка, ты дедушка, хоть бы ты в баню мыться приехал, хоть бы просто так приехал и взял бы меня с собою!»

Ты чего нюнишь? - наклонился ко мне Санька с озабоченным видом.

Ништяк! - утешил меня Санька. - Не ходи домой и всё! Заройся в сено и притаись. Петровна видела у твоей матери глаз приоткрытый, когда её хоронили. Боится теперь, что и ты тоже утонешь. Вот она закричит, запричитает: «Утону-у-ул мой дитятко, спокинул меня сироти-иночка», а ты тут как тут…

Не буду так делать! - запротестовал я. - И слушаться тебя не буду!..

Ну и чёрт с тобой! Тебе же лучше хотят… Во! Клюнуло! У тебя клюнуло! Тяни!

Я скатился с яра вниз, переполошил стрижей в дырках и рванул удочку. Попался окунь. Потом ещё окунь. Потом ёрш. Подошла рыба, начался клёв. Мы наживляли червяков, закидывали.

Не перешагивай через удилище! - суеверно орал Санька на совсем ошалевших от восторга Левонтьевских малышей и таскал рыбёшек. Малыши надевали их на ивовый прут и опускали в воду.

Вдруг за ближним каменным бычком защёлкали о дно кованые шесты, и из-за мыска показалась лодка. Трое мужиков разом выбрасывали из воды шесты. Сверкнув отшлифованными наконечниками, шесты разом падали в воду, и лодка, зарывшись по самые обводы в реку, рвалась вперёд, откидывая на стороны волны.

Ещё взмах шестов, перекидка руки, толчок - и лодка ближе, ближе. Вот уж кормовой давнул шестом, и лодка кивнула носом в сторону от наших удочек. И тут я увидел сидящего на беседке ещё одного человека. Полушалок на голове, концы его пропущены под мышки, крест на крест завязаны на спине. Под полушалком крашеная в бордовый цвет кофта, которая вынималась из сундука только по случаю поездки в город и по большим праздникам…

Ведь это ж бабушка!

Рванул я от удочек прямо к яру, подпрыгнул, ухватился за траву и повис, засунув большой палец ноги в стрижиную норку. Тут подлетел стриж, тюкнул меня по голове, и я упал вниз, на комья глины. Соскочил и ударился бежать по берегу прочь от лодки.

Ты куда?! Стой! Стой, говорю! - крикнула бабушка.

Я мчался во весь дух.

Я-а-авишься, я-а-авишься домой, мошенник! - нёсся вслед мне голос бабушки. А мужики поддали жару, крикнув:

Держи его!

И я не заметил, как оказался на верхнем конце деревни.

Тут только я обнаружил, что наступил уже вечер, и волей-неволей надо возвращаться домой. Но я не хотел домой и на всякий случай подался к двоюродному братишке Ваньке, жившему здесь, на верхнем краю села.

Мне повезло. Возле дома Кольчи-старшего, Ванькиного отца, играли в лапту. Я ввязался в игру и пробегал до темноты.

Появилась тётя Феня, Ванькина мать, и спросила меня:

Ты почему домой не идёшь?

Бабушка ведь потеряет тебя?

Не-е, - беспечно ответил я. - Она в город уплыла. Может, ночует там.

Тогда тётя Феня предложила мне поесть, и я с радостью смолотил всё, что она мне дала. А тонкошеий молчун Ванька попил варёного молока, и мать сказала ему:

Всё на молочке да на молочке. Глади вон, как ест парнишка, и оттого крепок.

Я уже надеялся, что тётя Феня и ночевать меня оставит, но она ещё порасспрашивала, порасспрашвала обо всём, затем взяла меня за руку и отвела домой.

В доме уже не было свету. Тётя Феня постучала в окно. Бабушка крикнула: «Не заперто». Мы вошли в тёмный и тихий дом, где только и слышалось многокрылое жужжание бьющихся о стекло мух, пауков да ос.

Тётя Феня оттеснила меня в сени и втолкнула в пристроенную к сеням кладовку. Там была налажена постель из половиков и старого седла в головах - на случай, если днём кого-то сморит жара и ему захочется отдохнуть в холодке.

Я зарылся в половики, притих.

Тётя Феня и бабушка о чём-то разговаривали в избе. В кладовке пахло отрубями, пылью и сухой травой, натыканной во все щели и под потолком. Трава эта всё чего-то пощёлкивала да потрескивала, и оттого, видно, в кладовке было немного таинственно и жутковато.

Под полом одиноко и робко скреблась мышь, голодающая из-за кота. На селе утверждалась тишина, прохлада и ночная жизнь. Убитые дневною жарой собаки приходили в себя, вылазили из-под сеней, крылец, конур и пробовали голоса. У моста, что проложен через малую речку, пиликала гармошка. На мосту у нас собирается молодёжь, пляшет там и поёт. У дяди Левонтия спешно рубили дрова. Должно быть, дядя Левонтий принёс чего-то на варево. У кого-то Левонтьевские «сбодали» жердь? Скорее всего, у нас. Есть им время сейчас идти далеко.

Ушла тётя Феня, плотно прикрыв дверь в сенцах. Воровато прошмыгнул под крыльцо кот, и под полом стихла мышь. Стало совсем темно и одиноко. В избе не скрипели половицы, не ходила бабушка. Устала, должно быть. Мне сделалось холодно. Я свернулся калачиком и уснул.

Проснулся я от солнечного луча, пробившегося в мутное окошко кладовки. В луче мошкой мельтешила пыль, откуда-то наносило заимкой, пашнею. Я огляделся, и сердце моё радостно встрепенулось - на меня был накинут дедушкин старенький полушубок. Дедушка приехал ночью! Красота!

Я прислушался. На кухне бабушка громко и с возмущением рассказывала:

- …культурная дамочка, в шляпке. Говорит: «Я у вас эти вот ягоды все куплю». Я говорю: «Пожалуйста, милости прошу. Ягодки-то, говорю, сиротинка горемышный собирал…»

Тут я, кажется, провалился сквозь землю вместе с бабушкой и уже не мог разобрать последних слов, потому что закрылся полушубком, забился в него, чтобы помереть скорее.

Но сделалось жарко, глухо, стало невмоготу дышать, и я открылся.

- …своих вечно потачил! - шумела бабушка. - Теперь этого! А он уж мошенничает! Что потом из него будет? Катаржанец будет! Вечный арестант будет! Я вот ещё Левонтьевских в оборот возьму! Это ихняя грамота!..

Не спишь ведь, не спишь! Всё-о вижу!

Но я не сдавался. Забежала в дом бабушкина племянница, спросила, как бабушка сплавала в город. Бабушка сказала, что слава тебе господи, и тут же принялась рассказывать:

Мой-то, малой-то! Чего утворил!..

В это утро к нам приходило много людей, и всем бабушка говорила: «А мой-то, малой-то!..»

Бабушка ходила взад-вперёд, поила корову, выгоняла её к пастуху, делала разные свои дела и всякий раз, проходя мимо дверей кладовки, кричала:

Не спишь ведь, не спишь! Я всё-о вижу!

В кладовку завернул дедушка, вытянул из-под меня кожаные вожжи и подмигнул: «Ничего, дескать, не робей». Я зашмыгал, носом. Дед погладил меня по голове, и так долго копившиеся слёзы хлынули потоком.

Ну что ты, что ты? - успокаивал меня дед, обирая большой, жёсткой и доброй рукою слёзы с моего лица. - Чего же голодный-то лежишь? Попроси прощенья… Ступай, ступай, - легонько подтолкнул меня дед.

Придерживая одной рукой штаны, а другую прижав локтем к глазам, я ступил в избу и завёл:

Я больше… Я больше… Я больше… - и ничего дальше сказать не мог.

Ладно уж, умывайся да садись трескать! - всё ещё непримиримо, но уже без грозы, без громов сказала бабушка.

Я покорно умылся. Долго и очень тщательно утирался рушником, то и дело содрогаясь от всё ещё непрошедших всхлипов, и присел к столу. Дед возился на кухне, сматывал на руку вожжи, ещё чего-то делал. Чувствуя его незримую и надёжную поддержку, я взял со стола краюху и стал есть всухомятку. Бабушка одним махом плеснула молока в бокал и со стуком поставила посудину передо мной:

Ишь ведь какой смирненький! Ишь ведь какой тихонький, и молочка не попросит!..

Дед мне подморгнул - терпи, дескать. Я и без него знал - боже упаси сейчас перечить бабушке или даже подать голос. Она должна высказаться, должна разрядиться.

Долго бабушка обличала меня и срамила. Я ещё раз раскаянно заревел. Она ещё раз прикрикнула на меня.

Но вот выговорилась бабушка. Ушёл куда-то дед. Я сидел, разглаживал заплатку на штанах, вытягивал из неё нитки. А когда поднял голову, увидел перед собой…

Я зажмурился и снова открыл глаза. Ещё раз зажмурился, ещё раз открыл. По замытому, скоблёному кухонному столу, как по огромной земле с пашнями, лугами и дорогами, на розовых копытцах скакал белый конь с розовою гривой. А от печки слышался сердитый голос:

Бери, бери, чего смотришь?! Глядишь, за это ещё когда обманешь бабушку…

Сколько лет с тех пор прошло! Уж давно нет на свете бабушки, нет и дедушки. А я всё не могу забыть того коня с розовой гривой, того бабушкиного пряника.

г. ЧУСОВОЙ,

Пермской обл.

Повествование ведется от первого лица. Автор рассказывает о своем детстве. Рано оставшись сиротой, он жил с дедом и бабушкой. Однажды бабушка послала его с соседскими мальчиками в лес набрать земляники. Ягоды она собиралась продать в городе. А внуку обещала привезти пряник «конем».

Этот пряник был в виде белого коня. А грива, хвост и копыта у коня были розовыми. Такой пряник был мечтой всей деревенской ребятни. Его обладатель всегда был окружен почетом и вниманием всех ребят. Ему сразу же давали стрельнуть из рогатки, позволяли первому бить при игре в чижа в надежде, что счастливец по­зволит потом откусить немного от пряника. Правда, тут счастливцу следовало быть на чеку и крепко держать пальцами то место, по которое откусить разрешалось. Иначе ему могли остать­ся лишь хвост да грива.

Еще приятно было засунуть пряник под руба­ху, бегать и чувствовать, как конь лягает копы­тами голый живот.

За ягодами мальчик пошел с детьми соседа Левонтия. Левонтий работал на бадогах. Он за­готавливал лес. Пилил его, колол и сдавал на из­вестковый завод.

Раз в десять - пятнадцать дней он получал деньги. Тогда в его доме начинался пир горой. Жена Левонтия тетка Васеня приходила к ба­бушке Катерине Петровне и возвращала долг. Бабушка долго и внимательно пересчитывала деньги, хотя их было обычно не больше десятки. И всегда обнаруживала, что соседка передала ей рубль или трешку.

Бабушка ругала ее за расточительство, а та оправдывалась тем, что принесла больше, а не меньше.

В такие дни главной целью для мальчика бы­ло попасть в дом к Левонтию. Но бабушка строго следила, чтобы он не пытался прошмыгнуть к соседям. Заявляя, что у этих «пролетарьев» у самих «в кармане - вошь на аркане».

Но если ему все же удавалось попасть к Ле­вонтию, то там он был окружен редкостным вни­манием.

Хозяин, подобревший после принятого спирт­ного, сажал мальчика на лучшее место и, расти­рая по лицу слезы, начинал вспоминать его мать, которая всегда проявляла к нему доброту и снисходительность.

Расчувствовавшись, все ударялись в слезы и, охваченные великодушным порывом, выкла­дывали на стол все самое вкусное и наперебой угощали мальчика.

Поздно вечером Левонтий задавал один и тот же вопрос: «Что такое жисть?!» После чего дети хватали пряники и конфеты и разбегались кто куда. Последней убегала тетка Васеня. И бабуш­ка Катерина Петровна «привечала ее до утра». А Левонтий бил в окнах остатки стекол, ругался и плакал.

Утром он стеклил осколками окна, ремонти­ровал стол и лавки и, полный раскаянья, от­правлялся на работу. А через несколько дней тетка Васеня вновь ходила по соседям - «зани­мала денег, муки, картошек - чего придется».

С детьми этого соседа мальчик и отправился «по землянику», чтобы своим трудом заработать пряник. Ребятишки несли бокалы с отбитыми краями, берестяные тусеки. Они кидалить друг в друга посудой, плакали, дразнились и пищали в свистульки.

Вскоре пришли в лес и стали собирать земля­нику. Мальчик собирал старательно и вскоре по­крыл дно своего тусека стакана на два - три. Ба­бушка учила его, что главное в ягодах - закрыть дно посудины. А дальше работа пойдет быстрее.

Левонтьевские ребятишки сначала ходили тихо. Но вскоре старший заметил, что, пока он собирает ягоды домой, братья и сестры бессове­стно отправляют их в рот. Он принялся наводить порядок, раздавая тумаки. Получив оплеуху, младший Санька взвыл и кинулся на старшего. В драке они уронили чайник и подавили все со­бранные ягоды.

У старшего, когда он это увидел, опустились руки. Он стал собирать раздавленные ягоды и от­правлять их в рот.

Вскоре братья помирились. И решили схо­дить искупаться в речке. Мальчику тоже хоте­лось искупаться, но он еще не набрал полную по­судину.

Санька начал насмехаться над ним, заявляя, что он либо боится бабушки, либо просто жад­ный. Оскорбленный подобным обвинением маль­чик в запале выкрикнул, что может тут же съесть все собранные ягоды. И тут же пожалел о сказанном, понимая, что глупо попался на уду.

Но Санька не унимался и, продолжая провоци­ровать, высокомерно бросил: «Слабо!» И маль­чик, с грустью глядя на собранные ягоды, понял, что теперь есть лишь один способ не опозорить­ся. Он вытряхнул ягоды на траву и крикнул: «Вот! Ешьте вместе со мной!»

Ягоды мгновенно исчезли. Мальчику доста­лось лишь несколько самых маленьких. Ему бы­ло грустно и жалко ягод. Но он напустил на се­бя отчаянность и бросился с ребятами к речке. И чтобы окончательно заглушить чувство не­ловкости, стал хвастаться, что еще и украдет у бабушки калач. Ребята шумно поощряли его планы.

Потом они бегали и плескались в речке, кида­ли камнями в пролетающих птичек и забегали в устье холодной пещеры, где жила, как говори­ли, нечистая сила.

Так интересно и весело прошел день. И маль­чик уже совсем забыл про ягоды. Но настала по­ра идти домой. Санька стал издеваться, предска­зывая мальчику расправу и заявляя, что ягоды они съели нарочно. Мальчик и сам знал, что ему попадет. И тихо плелся сзади приятелей.

Но вскоре к нему вернулся Санька и предло­жил выход. Он советовал натолкать в туесок тра­вы, а сверху прикрыть ягодой. Подмигнув на прощанье, Санька умчался.

Мальчик остался один, и ему стало жутко и грустно. Но делать было нечего, и он принялся рвать траву. Натолкал в туесок, а сверху насоби­рал ягод. Получилось земляники даже с «коп­ной».

Бабушка ласково запричитала, когда, зами­рая от страха, мальчик отдал ей туесок. Она обе­щала купить ему самый большой пряник и ре­шила ягоды не пересыпать. Мальчик немного успокоился, поняв, что прямо сейчас его мошен­ничество обнаружено не будет.

Но на улице он сделал глупость и сообщил обо всем Саньке. Тот тут же пригрозил обо всем рас­сказать. Мальчик стал уговаривать его этого не делать. Санька соглашался лишь при условии, что ему принесут калач.

Мальчик тайком пробрался в кладовку, вы­нул калач из ларя и отнес Саньке. Потом еще один.

Ночью он ворочался без сна и мучился всем содеянным, тем, что обманул бабушку и украл калачи. Он даже почти решился разбудить ее и рассказать обо всем. Но будить бабушку было жалко. Она устала и утром ей рано вставать. Мальчик решил, что не будет спать до утра, а ко­гда бабушка проснется, во всем признается. Но он сам не заметил, как заснул.

Утром мальчик слонялся по избе, не зная чем заняться. И не придумал ничего кроме, как по­даться к «левонтьевским».

Санька с братьями собирался на рыбалку. Но, распутав удочки, обнаружил, что нет крючка. Он попросил мальчика принести крючок, обе­щая взять его с собой на рыбалку. Мальчик обра­довался. Побежал домой, взял крючки, хлеба и отправился с приятелями.

Санька был за старшего. Чувствуя ответствен­ность, он почти не задирался и даже усмирял других. Он поставил удочки и велел всем сидеть тихо. Долго не клевало. И вскоре все заскучали. Но Санька погнал всех искать щавель, береговой чеснок, дикую редьку и другую пригодную для еды траву. За это время он вытащил двух ершей, белоглазого ельца и пескаря.

Рыб зажарили на палочках и съели без соли, почти сырыми. Потом каждый стал развлекать себя, как умел. Но мальчика не отпускала трево­га. Он знал, что скоро вернется бабушка. И боял­ся даже подумать, что тогда будет. Он очень со­жалел о своем поступке. О том, что послушался приятелей и поддался на Санькину удочку.

Мальчик сокрушался о том, что некому его пожалеть. Матери нет. Левонтий жалеет лишь пьяный. Бабушка ругает, а может при случае и дать по загривку. Только дед, по словам бабуш­ки, всегда ему потакает. Но деда нет. Он на заим­ке, где посеяна рожь, овес и картошка.

Санька заметил тревогу мальчика и спросил, чего тот «нюнит». Тот ответил: «Ничего».

Но всем видом старался дать понять, что виноват во всем Санька. Тот усмехнулся и предложил приятелю не ходить домой, а спрятаться в сене. А когда бабушка, подумав, что он утонул, нач­нет причитать, вылезти наружу. Но мальчик от­ветил, что не будет больше слушать глупых сове­тов.

И тут у мальчика клюнуло. Он рванул удочку и вытащил окуня. А дальше рыба стала ловить­ся одна за другой.

И вдруг из-за мыса показалась лодка. Маль­чик узнал знакомую крашенную в бордовый цвет кофту и понял, что вернулась бабушка. Вскочив, он со всех ног бросился прочь.

Бабушка закричала, приказывая ему остано­виться. Но он сам не заметил, как оказался на другой стороне села. Возвращаться домой он бо­ялся и отправился к двоюродному брату Кешке. Тот возле дома играл с друзьями в лапту. Маль­чик ввязался в игру и пробегал до темноты.

Кешкина мать предложила ему поесть и спро­сила, почему он не идет домой. Он ответил ей, что бабушка в городе, надеясь, что его оставят на ночь. Но она, расспросив мальчика, взяла его за руку и отвела домой.

Из сеней тетушка толкнула его в кладовку. Он устроился на постели и притих. А тетушка в из­бе долго разговаривала о чем-то с бабушкой.

Утром мальчик проснулся от солнечного луча и обнаружил, что укрыт дедушкиным полушуб­ком. То, что дедушка вернулся, прибавило ему храбрости. Но он тут же услышал, как бабушка в кухне рассказывает о торговле ягодами. Весь его туесок пожелала приобрести культурная да­мочка в шляпке. А бабушка еще сообщила ей, что ягодки собирал «горемышный сиротинка».

Продолжение «сиротинка» уже не слышал, так как готов был провалиться сквозь землю вместе с бабушкой, и торопливо зарылся головой в полушубок, мечтая «помереть на месте».

Но дышать стало трудно, и он высунул голо­ву. А бабушка уже ругала деда. Который, види­мо, пытался вступиться за внука, обвиняя его в том, что он вечно «потачил» своим детям и вот теперь потакает внуку, из которого вырастет «арестант» и «каторжанец». Она грозилась так­же взять в оборот и «левонтьевских». Заявляя, что это «ихняя грамота».

Тут в гости зашла бабушкина племянница и спросила о поездке в город. И бабушка приня­лась рассказывать ей, «чего утворил» ее «ма­лой». И всем, кто заходил к ней в избу, она рас­сказывала о проделке внука. А внуку, проходя мимо, каждый раз сообщала, что видит, что он давно не спит.

Тут в кладовку заглянул дед, погладил маль­чика по голове. Тот не выдержал и разревелся. Дед вытер ему слезы и, легонько подтолкнув в спину, послал просить прощения.

Придерживая штаны, мальчик вошел в избу и сквозь слезы забормотал, что «больше не бу­дет». Бабушка велела ему умыться и садиться за стол.

Мальчик умылся, долго вытирался рушни­ком и, сев к столу, робко потянулся к краюхе хлеба. Бабушка с иронией умилилась его скром­ности. А дед взглядом велел молчать.

Мальчик и сам знал, что сейчас перечить ба­бушке не следует. Она должна «отвести душу», выпустить пар и высказать все, что накопилось. Бабушка долго обличала и срамила мальчика. А он лишь покаянно ревел.

Но вот бабушка успокоилась. Дед куда-то ушел. А мальчик сидел, опустив глаза, и разглаживал заплатку на штанах.

А когда поднял голову, увидел, что по скобле­ному столу, как по огромной земле с пашнями и лугами, на розовых копытцах скакал белый конь с розовой гривой. Он зажмурился и снова отрыл глаза. Но конь не пропал. «Бери, бери, че­го смотришь? Глядишь, зато еще когда обма­нешь бабушку…»

Много лет и событий минуло с тех пор. Но он все еще не может забыть бабушкиного пряни­ка - «того дивного коня с розовой гривой».

На страницах рассказа предстает перед нами повседневный быт русской деревни в предвоен­ные годы. Быт суровый и скудный, наполнен­ный тяжелым трудом, но и тихой радостью.

С добрым сочувствием, а иногда и с иронией описывает автор и взрослых, и маленьких героев рассказа. Даже вредный Санька, по сути, лишь лишенный тепла и ласки мальчишка с вечно пу­стым животом, пытающийся по-своему приспо­собиться к трудной жизни.

С особой любовью выписан образ бабушки Ка­терины Петровны - строгой, но доброй и спра­ведливой. Она является олицетворением нрав­ственного идеала, в соответствии с которым воспитывает и своего внука. Она может быть су­ровой, когда это нужно, но при этом оставатся душевной и доброй. Крепко отругав внука за не­достойный поступок, она тем не менее не лиши­ла его радости, хоть он и поставил ее в крайне не­ловкое положение. Этот рассказ пропитан жизненной правдой, теплом, юмором и безгра­ничной любовью автора к своей земле.

На этой странице искали:

• астафьев конь с розовой гривой краткое содержание
• краткое содержание конь с розовой гривой
• краткий пересказ конь с розовой гривой
• конь с розовой гривой в сокращении
• конь с розовой гривой краткий пересказ

Многим ещё со школьной скамьи известен рассказ знаменитого писателя Виктора Астафьева "Конь с розовой гривой". Краткое содержание его могут пересказать многие, но всё же есть люди, коим данное трогательное произведение незнакомо. Для них будет полезна данная статья.

Рассказа "Конь с розовой гривой" краткое содержание повествует о мальчике-сироте из сибирской деревни, которого воспитывают бабушка и дедушка. Бабушка посылает его за земляникой с соседским ребятами, пообещав набранные ягоды продать в городе и купить внуку пряник "конём". Это сладкая лошадка белая, а грива, копыта и хвост у нее розовые. Это предел мечтаний всех деревенских ребятишек!

Конечно, краткое содержание "Конь с розовой гривой" будет неполным, если не упомянуть о тех самых ребятах, которые сыграют не последнюю роль в событиях этого рассказа. Соседи Левонтий и Васеня - люди особенные. Глава семьи работает по полторы-две недели, всё это время его жена ходит по знакомым и занимает деньги и продукты, дабы накормить многочисленную ребятню. Но стоит Левонтию получить зарплату, как тут же она разлетается - раздаются долги соседям "с избытком" в рубль, а то и два. Закатывается пир горой. Если герою рассказа удаётся в такой день проскользнуть к соседям (что строжайше бабушкой запрещается), то ему тут и почёт, и забота, и любовь. Поскольку левонтьевские ребятишки при родителях, а он сирота.

Пир в доме соседей обычно заканчивается буйством главы семьи, дети разбегаются, кто куда, тётка Васеня обычно скрывается в доме главного героя под крылом его сердобольной бабушки. Утром Левонтий чинит побитые окна, ремонтирует скамейки, стулья и стол, после чего в унынии уходит на работу. А Васеня снова идёт занимать у знакомых...

Далее рассказа Астафьева "Конь с розовой гривой" краткое содержание повествует о том, как герой наш вместе с соседями пошёл-таки собирать землянику. В итоге левонтьевская ребятня свои ягоды съела, разругавшись друг с другом, и принялась "подначивать" главного героя, что он бабушку боится. Итогом "дразнилок" становится отчаянный поступок - Витька ягоды высыпает, орава их тут же сметает. А герой наш набирает в туес травы, а сверху наскоро насыпает ягод.

Бабушка обман не раскрывает, от души хвалит Витю, но совесть его всё же терзает, поэтому весь следующий день, пока она в городе, мальчик проводит с левонтьевскими ребятишками на рыбалке. А к вечеру на подходе к дому, завидев бабушку, наш герой убегает к двоюродному брату, где допоздна играет. Но тётка отводит его домой и отправляет в кладовку.

Там он и засыпает, а утром просыпается от того, что бабушка кому-то возмущённо рассказывает о его обмане. Слышит, как она вспоминает о его утонувшей матери, которую шесть дней не могли найти в реке, как обе мучились - мать в реке, а бабушка дома. Сердце мальчика обливается кровью, он уже тысячу раз пожалел о своем обмане. И когда дедушка вытаскивает его из кладовки плачущего, он только и может сказать: "Я больше... Я больше..." Но бабушка уже простила его, а после завтрака Витя видит перед собой... пряничного коня. На всю жизнь запомнится ему этот незаслуженный им подарок, который говорил о любви родных ему людей.

Это краткий пересказ. "Конь с розовой гривой", впрочем, не настолько велик и труден для прочтения, чтобы только им и ограничиться. Поэтому мы советуем все-таки прочитать эту историю в том виде, в каком ее преподносит сам автор. Рассказа "Конь с розовой гривой" краткое содержание не может дать вам того впечатления, которое останется после оригинала.

Источник: fb.ru

Актуально

В своем сочинении «Конь с розовой гривой» автор затронул тему детства, тот самый период, когда даже земляника кажется по-особенному вкусной, когда так хочется завоевать авторитет среди других ребят и при этом так не хочется расстраивать своих родных и близких.

Рассказ Астафьева Конь с розовой гривой

В рассказе Астафьева «Конь с розовой гривой» главный герой – мальчик-сирота, который проживает с бабушкой и дедушкой. Однажды бабушка попросила внука нарвать землянику, которую она продаст, а на вырученные деньги купит такой заветный сладкий пряник. Не просто пряник, а пряник в виде коня с розовой гривой. С таким пряником точно станешь любимцем во дворе, да еще и заслужишь уважение соседских ребят.

Мальчик с удовольствием идет в лес, уже предвкушая, как будет есть пряник, но все пошло наперекосяк. Мальчишки по двору, с которыми он все время играл, стали просить у него ягоды, обзывая его жадным. К тому же они постоянно его отвлекают играми, а между тем, вечер уже наступает и мальчик не успевает набрать лукошко ягод. Но, чтобы получить желаемое, он идет на обман. Вместо ягод, он наполняет корзину травой и только сверху бросает ягоды.

Такой поступок не дает ему покоя и он хочет во всем признаться утром, но не успевает. Бабушка уже уехала в город, а вернувшись, всем соседям рассказала, как подвел ее внук. Ребенок долго не решался встретиться с бабушкой, но муки переживаний не дают ему покоя и он уже только рад получить от бабушки наказание. Встретившись с бабушкой и получив от нее выговор, ребенок просит прощение, а бабушка, чтобы мальчик навсегда запомнил урок, еще и коня сладкого подарила. Что-что, а такой урок и любовь бабушки ребенок навсегда запомнил, как и всегда будет помнить бабушкин пряник.

Произведение учит нас быть ответственными, показывает наши ошибки. Здесь мы видим, как плохо идти на обман, как становится неприятно от того, что причинил боль своими близким людям. Кроме того, автор призывает в своей работе не делать ошибки, а если и совершили какую-то в жизни ошибку, нужно ее признать и обязательно исправить. Только осознав ошибку и признав ее, не повторишь подобное вновь, а значит, не причинишь боль своим родным и близким.