Михаил Андреевич Суслов: биография, личная жизнь, образование, политическая карьера. Товарищ Суслов был настоящим коммунистом – умным, чутким и справедливым

– Э-э-э… мнэ-э… – извивались все.

– Как – называется – это!! – рассердился Суслов, обводя жестом макет.

– Калининский проспект?

– Вы ошибаетесь, товарищи. Коммунист и атеист Михаил Иванович Калинин не может иметь отношения к вашему творчеству. То, что вы здесь изобразили, называется «Пятикнижие».

Недоумение сложило мозги присутствующих в кукиш. Коммунисты и атеисты силились понять смысл загадочного прорицания верховного жреца.

– Что такое Пятикнижие? – допросил экзаменатор.

– Э-э-э… мнэ-э…

– Me! Бе! А по-русски!

– Пять томов «Капитала» Маркса? – просветлел главный архитектор.

– Пятикнижие – это священная книга сионизма, – ледяным тоном открыл Суслов, и авторы посинели от ужаса. – Пятикнижие – это учение об иудейской власти над миром. Пятикнижие – это символ буржуазного национализма, религиозности, идеализма, реакционности и мракобесия. Пятикнижие – это знак власти ортодоксальных раввинов над всеми народами земли.

– Спасибо за облик Москвы, товарищи, – поблагодарил Суслов. В зал пустили газ «Циклон-Б», и потолок обрушился, прищемив когтистую лапу мировой закулисы.

Незадолго до этого журналу «Юность» приказали заменить шестиконечные типографские звездочки в тексте – на пятиконечные! за политическую халатность главному редактору отвесили пилюлей и строго предупредили с занесением в учетную карточку насчет идеологической диверсии.

– Я. Вспомнил. Товарищ. Суслов. – Покаянно выпадают слова из главархитектора.

– Фью-фью? – свистит ноздрей инквизитор.

Иногда ученик предает учителя, иногда учитель предает ученика, иногда кто кого опередит.

– Это… один из моих помощников… Он… я поручил некоторые детали… черты, так сказать. И он – вот! Предложил… именно пять!.. а я… мы… Утеряли бдительность! Товарищ Суслов! Ваше гениальное видение обстановки!

– Фамилия? – удовлетворенно переспросил Суслов.

– Дубровский!

– Н-ну-с. Ладно. Давайте сюда вашего этого. Если можно, пусть там поторопится. А мы здесь подождем!

Можно! Можно, Михаил Андреевич! Поторопятся, не сомневайтесь!

И перепуганного молодого, архитектора-стоматолога в обнимку с его идеей, швыряют в машину и под сиреной мчат по Москве быстрей последней мысли.

– Ваши товарищи и коллеги утверждают, что автор идеи этого проекта – вы, – доброжелательно обращается к нему Суслов. И строй товарищей дружно кивает: «Он-он».

Охреневший от этой доставки в Политбюро самовывозом, молодой неверно истолковывает альтруизм коллег. Его озаряет, что сегодня в мире победила справедливость. И его талант будет вознагражден непосредственно здесь и сейчас. Его отметят, поощрят и выдвинут, не обходя больше.

– Как ваше имя-отчество, товарищ Дубровский? – интересуется Суслов с сочувствием и садизмом.

– Мое?.. Давид Израилевич.

Суслов вздохнул:

– Как это у Пушкина? «Спокойно, Маша, я Дубровский Давид Израилевич».

Все готовно посмеялись высочайшей шутке, доставшей бедного Дубровского еще в пятом классе.

– Итак, Дубровский Давид Израилевич, это вы придумали поставить пять книг? – зловеще мурлычет черный человек в сером костюме.

– Товарищи тоже принимали участие в работе, – благородно говорит автор.

– Товарищи тоже получат то, что они заслужили. Кстати. Какими наградами и поощрениями вы были отмечены за этот проект?

– Н-н… Д-д… Никакими.

– О? Гм. (То есть идея ваша – пряники наши. Коллектив, значит, использовал вашу идею и пожинал лавры, а про вас вспомнили, когда пришло время получать розги?)

Строй архитекторов скульптурно застыл с незрячим выражением.

– В синагогу часто ходите?

– Ва-ва-вы… вообще не хожу.

– Отчего же?

– Я комсомолец!.. бывший. Атеист.

– Похвально. Почему не в партии?

– Ты-ты-ты… так разнарядка на интеллигенцию.

– А в рядах рабочего класса трудиться не приходилось?

– П-п-п… пока нет… но я готов… если Партия прикажет…

– Похвально. А почему же книг именно пять, Давид Израилевич?

– Сы-сы-сы… столько влезло.

– Влезло?! Столько?! Ты все суешь сколько влезет? А пореже?! А по роже?! А сосчитать?! А чаще – нельзя???!!! Па-че-му пять!!!

– Ах… ах… ах… можно изменить!.. если надо!..

– Почему – ты – поставил – мне – в Москве – пятикнижие!!! А???

Под полной блокадой мозга архитектор выпалил:

– У Михаила Васильевича пять зубов в верхней челюсти!

Суслов вытаращил глаза:

– Под дурака косишь? Психиатра позвать?

– Челюсть! В стакане! Я увидел! И машинально! – горячечно причитал архитектор.

– Пародонтоз! Стоматит! Возраст! Михаил Андреевич! – с точностью попал в унисон подчиненному Посохин, клацая и трясясь.

– Да вы все что – сумасшедшие?

– Пусть достанет! Пусть достанет! Пусть покажет!

– Да! Я покажу! Я покажу!

Суслов растерялся. Посохин вытащил вставную челюсть. Все дважды досчитали до пяти по наглядному пособию. Дубровский развел руками. Посохин неправильно истолковал движение сусловского пальца и опустил челюсть в свой стакан с минеральной водой. Все были на искусственном дыхании.

Суслов пришел в себя первый.

– Еще что вы собираетесь достать и мне тут продемонстрировать? – поинтересовался он. – Михаил Васильевич, вставьте вашу запчасть на место.

Дубровский взмахами рук пытался передать эпопею творческой мысли.

– Прекратите изображать ветряную мельницу, постойте спокойно.

Выведя из строя руководство Генплана Москвы и отправив его восвояси принимать лекарства, Суслов занялся Московским Горкомом. При нем городским властям и в страшном сне не пришло бы в голову называть себя «правительством Москвы». Новые либеральные времена не предсказывали даже фантасты. Услышав оборот «правительство Москвы» при живом государстве с вменяемым правительством во главе, бдительный и принципиальный Суслов не успокоился бы до тех пор, пока городское руководство не было распределено поровну между золотодобытчиками Колымы и лесозаготовителями Коми.

– Товарищ Егорычев, по каким местам Арбата намечено проложить новый проспект?

На доклад ходили подготовленными полностью.

– Малая Молчановка, Большая Молчановка, Собачья Площадка.

– Странная подоплека. Интересный контекст. Вот такая девичья фамилия правительственной трассы. Это намек?

Осознавая начало экзекуции, товарищ Егорычев профессионально одеревенел.

– А как вам эти книжечки? – Суслов щедро указал на макет.

– Мы с товарищами предварительно одобрили… коллегиально. Есть протокол.

– Протокол – это хорошо. Думаю, это не последний ваш протокол. Кстати, про протоколы сионских мудрецов никогда не слышали? Сейчас я вам кое-что разъясню.

После разъяснения товарища Егорычева хватил инфаркт, а после инфаркта его отправили на пенсию. А первым секретарем Горкома стал товарищ Гришин.

Главный архитектор оперировался по поводу обострения язвы желудка, Генплан месяц пребывал в состоянии инвалидности разных степеней.

– Мы одобрили ваш проект, – убил всех Суслов. – Красиво, современно, экономично: молодцы. Ставим на Калининском четыре «книжки». Этого достаточно. Вы согласны, товарищи?.. А деньги, уже отведенные бюджетом на пятую… пятое, пойдут на высотное здание СЭВ: потребность в нем давно назрела. Его следует отнести в сторону, изменить, сделать повыше… – Изрекая соломоново решение, он жег мудростью.

И лег обратно в больницу восстанавливать растраченное здоровье.

Дубровского поощрили премией и уволили по сокращению.

А там, где Арбат выходит к Москва-реке, в рекордные сроки возвели 31-этажное книжно-крылатое здание Совет Экономической Взаимопомощи братских соц. стран, в котором ныне трудится не разгибаясь на наше благо мэрия Москвы.

Кино прикончило театр. Первый луч кинопроектора был как блеск бритвы, перехватившей горло великому и древнему искусству. Зачем переться в душный зал, если можно в звездном исполнении и грандиозном антураже с достоверностью рассмотреть то же самое? Держась в темноте за руки и жуя ириски. Кино отобрало у театра всё: героев, интригу, страсти, развлечение и философию. Добавив от себя крупные планы, безумные трюки и красочный монтаж.

Диана Чайникова

Изломанные судьбы, раненные души юнцов, отправленных на фронт после школьной скамьи - мы все слышали, как выглядит война изнутри. Но наше представление складывается только из воспоминаний тех, кто проливал свою кровь, защищая страну и мирных жителей. Скоро будет некому оплакивать погибших сотоварищей и рассказывать потомкам о том, как это было. В Удмуртии осталось всего шесть участников Сталинградской битвы. 2 февраля и.о. заместителя председателя правительства Удмуртии Анастасия Муталенко поздравила с годовщиной победы в Сталинградской битве ветерана Великой Отечественной войны артиллериста Германа Суслова. А волонтеры подарили ему мультимедийный музыкальный центр «Ретро-Муромец-2».

Мечтал стать инженером, а попал на фронт

Герману Ивановичу было около 14 лет, когда он захотел стать инженером. Эту мечту он пронес через все годы войны и остался ей верен, даже когда генерал Сидоров, оставленный в соответствии с условиями концессии в Болгарии, предложил остаться ему на чужой земле, артиллерист ответил:

Товарищ генерал, я всю жизнь мечтал стать инженером, моя голубая мечта. Я хочу учиться. Я хочу на родину

На фронт Герман Иванович попал, когда ему было 18 лет, и сразу оказался в гуще сражения под Сталинградом. По его словам, страшны были не сами битвы. Они происходили ежедневно, и только ярость помогала выстоять в те дни. Ярость и понимание: если не убьешь ты, убьют тебя. А страшно было осознавать размеры потерь.

В одной из битв под Сталинградом во время наступательной операции «Уран» советские войска потеряли 900 танков и более миллиона солдат. Как вспоминает участник этой битвы, Герман Иванович, из-за густого тумана не сразу осознали размеры потерь. Артиллерия шла позади основной части армии. Орудие и снаряды столько весили, что требовали тягачи для их транспортировки. Пушка, которую обслуживал расчет Германа Ивановича, весила 7,5 тонн. Поэтому эти войска передвигались медленно.

То, что мы увидели через два часа после начала боя, это было ужасно. Лежат мертвые тела. Их столько, что это страшно. Вот так началась моя служба в рядах Советской армии

После этого пошла череда страшных будней, наполненных звуками взрывов, выстрелов и криков. Страхов за друзей и обиды за поражения советской армии. Особенно было тяжело переживать явные просчеты командования. По словам Германа Ивановича, посылать в бой против «Пантер» и «Тигров» наших Т-34 было неразумно.

«Когда бросили в бой наши танки, Т-34 , на встречный бой против „Тигров“ и „Пантер“ и „Фердинандов“, которые наших как котят расстреливали. В этом бою погиб мой школьный товарищ, Шурка. В танке сгорел».

Последний день битвы мог стать последним днем жизни

Лютовали январские морозы, когда немцы начали сдавать позиции, и один за другим поднимать белые флаги. Победа была близка, и когда прозвучал последний выстрел, 2 февраля, старшина батареи привез артиллеристам горячий обед. Впервые за две недели: наши войска оттеснили от рек, а снег был перепахан гусеничными лентами. Этот обед чуть не стал последним в жизни Германа Ивановича.

«Наш старшина привез нам гречневую кашу. На всю жизнь запомнил, и с нашей советской тушёнкой. Я успел съесть только три ложки, как сейчас помню, и все больше не помню ничего - страшный удар, я потерял сознание»

Очнулся Герман Иванович через два дня в полевом лазарете со сломанной ногой, израненной грудной клеткой и сильнейшим сотрясением мозга, но даже в такой ситуации нашел для себя плюсы:

Но главное дело в тепле, под байковым одеялом, раздетый. Без ватника, без шинели. Это же такое было блаженство: не представляете. С 19 ноября до 2 февраля мы не раздевались, не умывались, не мылись. На нас ватные штаны, телогрейки, дальше шапки-ушанки, меховые рукавицы, подшлемник шерстяной. Спали только под открытым небом, а морозы были зимой страшные

Герман Иванович прошел всю войну. В Удмуртии осталось всего шесть очевидцев и участников тех страшных событий, и именно они лучше других понимают, насколько страшна и безобразна любая война.

Я считаю, что любая война - это безнравственное занятие. Пусть она отечественная, пусть она защитная, но когда человек убивает человека - это безнравственно

После окончания войны Герман Иванович закончил физмат Ижевского пединститута. В 1955 г. начал работать в только что организованном Ижевском механическом институте. До 2000 года он преподавал физику и электротехнику на механико-технологическом и приборостроительном факультетах ИжГТУ(ИМИ) , прошел путь от ассистента кафедры до завкафедрой электротехники. Тысячи инженеров - его ученики.

Строя. Это был Михаил Андреевич Суслов. Биография этого человека неразрывно связана с историей самой мощной и непобедимой державы в мире - Союзом Советских Социалистических Республик.

От отца к сыну

Родился будущий партийный деятель 21 ноября 1902 года. Хвалынский уезд, село Шаховское - это место рождения Михаила Андреевича Суслова. Семья Андрея Андреевича, отца Михаила, была очень бедной. За неимением собственного хозяйства отец М. А. Суслова был вынужден подрабатывать на нефтяных промыслах Азербайджана. Являясь человеком деятельным и энергичным, Андрей Андреевич, в 1916 году собрав артель из мастеровых людей плотницкого и столярного искусства, переезжает в Архангельск. Вслед за ним к берегам Северной Двины последовала и семья. Именно там, на севере России, Сусловы узнали об Октябрьской революции и вскоре возвратились в родное село. Вернувшись на родину, отец Михаила Андреевича вступает в партию большевиков и впоследствии занимается партийной и идеологической работой в Хвалынском уездном комитете и городском совете. Дальнейшая судьба отца и членов семьи М. А. Суслова неизвестна. Недостоверные источники информации сообщают о трагических событиях в семье Сусловых. В 1920 году после эпидемии тифа умирают двое детей, а о том, что стало с двумя выжившими братьями и сёстрами, идеолог партии в своих биографических воспоминаниях умалчивает. Известно лишь, что мать М. А. Суслова дожила до девяноста лет.

Комсомольский активист

Вслед за отцом в 1918 году приобщается к общественной и политической деятельности и Михаил Андреевич Суслов. Биография его начинается с Комитета бедноты села Шаховское, куда шестнадцатилетний подросток вступает по велению сердца, едва получив начальное образование. После вступления в члены комсомольской организации в 1920 году революционная активность молодого человека становится более заметной. По его инициативе была создана сельская комсомольская ячейка, которую он вскоре и возглавил. Именно в этот период раскрываются его организаторские и идеологические качества. Доклад «О личной жизни члена комсомола», подготовленный к заседанию комсомольских активистов, раскрыл догматический стиль мышления юного автора. Лектор в назидательной форме изложил присутствующей молодёжи правила поведения и нравственные ценности, которые следует соблюдать комсомольцу. По решению собрания данный «моральный кодекс» был одобрен и рекомендован к распространению в других комсомольских ячейках.

Переезд в Москву

1921 год становится переломным для девятнадцатилетнего человека. По рекомендации комсомольской организации М. А. Суслов вступает в ряды Коммунистической партии, а вскоре по путёвке местной организации членов ВКП(б) направляется в Москву для обучения в Пречистенском рабфаке. В 1924 году М. А. Суслов поступает в институт народного хозяйства, ныне РЭУ им. Плеханова, где совмещает академическое обучение с бурной политической деятельностью, являясь активным членом партийной организации высшего учебного заведения. Политическая активность и незаурядные способности молодого человека позволяют ему заниматься педагогической деятельностью. Будучи студентом преподаёт в столичном техникуме химической промышленности. Завершив обучение в столичном вузе в 1928 году, Михаил Андреевич продолжает свой карьерный рост во вновь созданном Московском экономическом институте красной профессуры, которая предназначена для подготовки новой партийной интеллигенции. В дальнейшем «красный профессор» Михаил Андреевич Суслов, биография которого в 20-х годах тесно связана с преподавательской деятельностью, обучает студентов азам политической экономии. Московский университет, столичная Промышленная академия, МИНХ им. Г. В. Плеханова - это далеко не полный послужной список преподавательской деятельности молодого ученого.

Именно в период преподавательской деятельности М. А. Суслова в 1929-1930 годах в Промышленной академии он знакомится с секретарём парткома этого высшего учебного заведения Н. С. Хрущёвым и супругой И. (Сталина) Надеждой Аллилуевой, которая через два года покончит жизнь самоубийством при невыясненных обстоятельствах. Однако близкого знакомства с будущим партийным руководителем Советского Союза Н. С. Хрущевым не возникло. Это произойдёт позже, в конце 40-х годов, когда Михаил Андреевич Суслов войдёт в элиту партийной номенклатуры страны.

Михаил Андреевич Суслов: биография 30-х годов

Весной 1931 года М. А. Суслов переводится в Контрольную комиссию при ВКП(б) и Наркомат Рабоче-крестьянской инспекции, сокращённо ЦКК-РКИ, где занимается рассмотрением персональных дел членов партии большевиков, следит за нарушениями партийной дисциплины своих коллег, а также подаёт апелляции по исключению их из членов ВКП(б). Следует отметить, что со своими обязанностями он справлялся на отлично, вызывая страх в партийной номенклатуре. Старания бдительного коммуниста не остались незамеченными, и вскоре, в 1934 году, М. А. Суслов возглавил Комиссию партийного контроля при СНК СССР.

Проводник сталинского террора

Волна многочисленных репрессий в Ростове-на-Дону и Ростовской области пришлась на 1937-1938 год. Именно в этот период партийную организацию области возглавлял М. А. Суслов, будучи вторым секретарём обкома партии. Сам факт того, что на предприятиях области не осталось ни одного партийного организатора, свидетельствует о многом. В чести были выдвиженцы из «стахановских» рядов. Ярким примером является шахтёр, возглавивший угольные предприятия Ростовской области. Уничтожение партактива области открыло дорогу Михаилу Андреевичу к более высоким партийным вершинам. В 1939 году Суслов возглавляет партийный штаб Ставропольского края, что позволяет ему беспрепятственно войти в высший эшелон власти. Выдвиженец из Ставропольского крайкома становится членом Центральной ревизионной комиссии коммунистической партии Советского Союза.

Военные и послевоенные годы

Война на Ставрополье пришла в 1942 году. После захвата Ростова-на-Дону целью Гитлера был Северный Кавказ. Главной задачей партии для М. А. Суслова было создание партизанского движения, с которой он отлично справлялся, возглавляя краевой штаб партизанского движения. После освобождения большей части территории Советского Союза страна нуждалась в опытных партийных руководителях. Так, дальнейшая судьба М. А. Суслова неразрывно связана с восстановлением и развитием социалистического строя:

• 1944 год - председатель комитета ЦК ВКП(б) по Литве.
• 1947 год - секретарь ЦК ВКП(б).
• 1949-1950 год - главный редактор газеты ЦК КПСС «Правда».
• 1952 год - член Президиума Центрального комитета.
• 1952-1982 год - член Политбюро ЦК КПСС.

Умер главный партийный идеолог 25 января 1982 года, за девять месяцев до кончины Л. И. Брежнева. На тот момент он являлся одним из старейших руководителей высшего партийного эшелона.

Михаил Андреевич Суслов: личная жизнь партийца

В годы так называемого застоя было не принято распространяться о личной жизни партийных боссов страны. Не исключением стал и Михаил Андреевич Суслов. Семья главного идеолога страны состояла из трёх человек:

• Жена - Котылева (Суслова) Елизавета Александровна (1903 г. р.), умерла в 1972 году.
• Дети: сын Револий Михайлович (1929 г. р.) и дочь Майя Михайловна.

Суслов Револий Михайлович, генерал-майор по радиолокации, более 15 лет возглавлял научный центр радиоэлектронных систем в Москве. Дочь М. А. Суслова, Сумарокова М. М. переехала с семьей в Австрию, где проживает и ныне.

Д’Артаньян из ГРУ
Об авторе: Елена Михайловна Кузнецова - крайне бестолковая журналистка.

В годы холодной войны каждый гражданин Советского Союза за границей был своеобразным лицом, представителем того народа, которого Европа остерегалась, к которому присматривалась настороженно. А как же иначе, если СССР рассматривался иностранцами как некая «империя зла», как позже открыто назовет Советский Союз один из американских президентов, Рональд Рейган. Естественно, под прикрытием официальной, зачастую торговой, должности везде следовали и другие представители - сотрудники Главного разведывательного управления (ГРУ) ВС СССР.

ВИЗИТ ГОСТЯ

Как-то в Париж на очередное заседание ЮНЕСКО в головной штаб организации был приглашен министр иностранных дел Украинской ССР. Высокому гостю, как и положено, был выделен сопровождающий. К министру прикрепили офицера ГРУ, работавшего вторым секретарем посольства. Возложенная на него миссия был не очень сложной - присматривать за делегатом, исполнять его указания, быть переводчиком и оказывать любое другое содействие на время пребывания того в столице капиталистической Франции. Чтобы не отвлекать от исполнения действительно важных заданий опытных разведчиков, выбрали сотрудника, который не особо отличался высокими моральными и профессиональными качествами, но был способен проявлять необходимую услужливость, и потому, когда речь зашла о кратком визите украинского министра, сомнений у руководства не возникло, кого назначить в сопровождение. Характер у прибывшего был, как говорили, скверноват, поэтому один не слишком приличный товарищ должен вполне составить достойную компанию себе подобному - так тихонько посмеивались в коридорах посольства.

От посольства СССР каждый день в гостиницу отправлялась машина представительского класса, за рулем которой сидел офицер. Министр нигде не оставался один. Сессии ЮНЕСКО, прогулки по городу или магазинам - везде его сопровождали, забирали, отвозили, привозили обратно в гостиницу. Офицер был его тенью и личным помощником. Согласно программе они должны были посетить основные достопримечательности, ведь министр иностранных дел, приехав с визитом на очередное заседание по вопросам образования, науки и культуры, не мог проигнорировать мировое культурное наследие, которым обладала Франция.

А она встретила министра стройным силуэтом Эйфелевой башни, бесценными коллекциями парижских музеев, грандиозным Версалем и дивными творениями Жюля Ардуэн-Мансара, созданными для Людовика XIV, «короля-солнца». Роскошные версальские сады Андре Ленотра в стиле барокко, с бесконечным кружевом каналов, клумб и каскадов фонтанов, украшенных изящными фигурами, должны были поразить советского гостя своей красотой и богатством, как и всех, кто вступал на их территорию еще много столетий назад. В течение продолжительной прогулки по Версалю министр едва произнес пару слов. Его взгляд иногда оживлялся, когда мимо, весело смеясь, проходили молодые французские модницы в легких открытых платьях и в возмутительно коротких шортах. Он задумчиво оглядывал тщательно подстриженные лужайки и газоны, надолго задержался у скульптурной композиции, представляющей бога Аполлона в своей колеснице и со свитой, а затем поинтересовался у сопровождавшего его сотрудника, где можно заказать такую же, «себе на дачу». Побывал он и в усадьбе Мальмезон, когда-то служившей резиденцией Наполеона и Жозефины, но единственное, что немного привлекло внимание скучающего министра, так это скабрезные подробности любовной истории знаменитых супругов.

Старые дубы и каштаны Медонского леса, которые, возможно, были свидетелями прогулок Мольера, Ренуара или Мане, министра и вовсе не заинтересовали. Может быть, он вообще отказался бы от прогулки, но его спутник вовремя упомянул о том, как и на какое зверье здесь охотились когда-то французские короли. Этот факт министра заинтересовал, и с той минуты они обсуждали охоту, которую тот очень любил, его коллекцию ружей и разнообразную дичь. Конечно, будучи в некотором отдалении от официоза и посторонних глаз, они могли позволить себе расслабиться и пропустить пару-другую стаканчиков вина в ближайшей таверне или кафе. Французское вино легкое, крепкий закаленный организм советского чиновника воспринимает его в больших количествах, да еще если и положительный собеседник рядом, то веселое застолье из тихого предместья Медон можно перенести в парижскую гостиницу и интересную беседу продолжить там, как говорится, без лишних ушей. По дороге в Париж они оба прислушивались к заманчивому глухому постукиванию бочков винных бутылок, десяток которых, упакованный в хрустящую бумагу заботливой рукой хозяина медонской таверны, ожидал своей участи на заднем сиденье посольской машины.

ЧЕСТЬ. ДОСТОИНСТВО. ОТВЕРТКА

Приятная беседа была продолжена в номере отеля министра, бокал следовал за бокалом, различия в возрасте и статусе растворились в белом вине, затем в красном, потом этот букет дополнил коньяк из бара отеля, потом симпатичная молоденькая горничная занесла еще один графин. А может, она была и вовсе не симпатична и совсем не молода, а может быть, вообще страшна, как всадник Апокалипсиса или твоя теща...

Обсуждение переросло в спор, спор - в ожесточенную дискуссию. Вопрос, который столкнул лбами чиновника и сотрудника ГРУ, был столь серьезен, что вызвал гнев украинского политика. Зычным голосом, словно с трибуны, с каждой минутой все более распаляясь и срываясь на крик, он несвязно указывал офицеру краткие, но весьма емкие направления, куда того не отправляли с самого училища даже самые строгие командиры. Чиновник не осознавал уже, что находится не в родных стенах своего кабинета, и гулкое эхо отдается вовсе не от высоких потолках его министерства, и смотрели на него вовсе не влюбленные глаза верных подчиненных, а налитые кровью глаза опасно пьяного и жутко злого военного.

Войдя в раж, министр приснял свой дорогой ботинок и резким движением запустил его «с ноги» в сидевшего напротив оппонента. Глянцевый ботинок пришелся тому точно в лоб. Офицер вскочил и, перевалившись меж бутылок через журнальный столик, кинулся к обидчику. Нисколько не испугавшись, наоборот, воодушевленный метким попаданием, министр повернулся к офицеру широкой частью своего тазобедренного сустава, как бы заслонившись от возможной атаки, и, довольно пыхтя, пытался уже сильно нескоординированными движениями стянуть с ноги и другой. Кто знает, что он собирался с ним сделать, может, вспомнил байку о Хрущеве и так же собирался стукнуть по столу или решил им отколотить зазнавшегося подчиненного, но не успел. Ловкий выпад и прекрасная, острая швейцарская отвертка гладко, как в масло, глубоко вонзилась в мягкую ягодицу министра. Тот замер, неуклюже повернулся, как щенок за своим хвостом, пытаясь понять, что же произошло. Наш герой попытался вернуть свою собственность. Он ухватился за отвертку и, споткнувшись, повис на ней всем своим весом. Подняться он не мог, последние силы были брошены на рывок возмездия. Его жертва дернулась, и инструмент остался у него в руках. Еще один толчок в ране вызвал, видимо, еще большее повреждение мягких тканей, вид собственной крови отрезвил, сквозь затуманенный спиртными парами мозг скользнула мысль, что был явно нанесен какой-то вред, и, наконец, появилась боль. Офицер не удержался и в объяснительной, из которой и стали известны подробности этого эпизода, описал крик министра как «свинячий визг». А отвертка так, всегда при нем. Мало ли что, разведчик должен быть всегда вооружен.

Рев министра, возрастающий по мере того, как растекающаяся по заду боль преодолевала алкогольно-анестезирующий барьер, разносился все дальше по этажу фешенебельной гостиницы. Прибежал администратор, паника среди постояльцев, в срочном порядке прибывают представители посольства. Скандал удалось быстро замять, по крайней мере гостей отеля вполне удовлетворила компенсация в виде дорогого шампанского и легенда о кошмарном сне, поднявшем советского гостя в холодном поту и ставшем причиной столь ужасного крика. Ах, эти странные дикие, очень дикие иностранцы.

ДИПЛОМАТ С ДУШКОМ

Финал этой истории в тот период был вполне предсказуем. Поутру офицеру, все еще помятому и еще не протрезвевшему, припомнили прошлые деяния, уведомили, что группа разбора по данному проступку собрана и его немедленно отзывают из командировки обратно в Москву. Была создана специальная комиссия, опрошены свидетели, зафиксированы показания потерпевшего, акт расследования подшит в архив, дело офицера закрыто. Сам он был экстренно, хоть и без особого шума, уволен из ГРУ. Что касается «наколотого» министра, то в ту пору высокому руководству в Министерстве иностранных дел СССР в лице Андрея Громыко, бросавшего все силы на трудные советско-американские переговоры по контролю над гонкой вооружений, на фоне нарастающего обострения отношений между двумя странами было явно не до последствий отельных экзерсисов чиновника.

И забылась бы эта история, если бы не имела она неожиданного продолжения. В коридорах управления начала ходить новость, мол, всем известный парижский д’Артаньян, которого выгнали из ГРУ и уволили из Вооруженных сил, каким-то образом сумел попасть на работу в Министерство иностранных дел и, более того, даже сделать там очень приличную карьеру. Новость пришла из достоверных источников, тогда представители управления сидели и в МИДе, и в других ответственных ведомствах, поэтому сомневаться в информации никто не стал. Дальше больше: говорили, что он уже дорос до должности советника и руководством МИДа принято решение направить его в Швейцарию заместителем полномочного представителя Советского Союза.

Солидная должность рядом с весьма уважаемым руководителем, Зоей Васильевной Мироновой, постоянным представителем СССР в Европейском отделении ООН в Женеве, в ранге Чрезвычайного и Полномочного Посла СССР.

Зоя Васильевна слыла дамой сильной, даже жесткой, аппарат у нее был большой, в основном люди профессиональные, опытные экономисты, журналисты, юристы, специалисты, свободно владеющие иностранными языками. Ни у кого не возникло и тени сомнения: скорее всего МИД просто не в курсе того, что произошло. Дабы предотвратить скандал и весьма вероятное повторение парижской истории, генерал-майор Михаил Лялин вызвал дело из архива, еще раз ознакомился с делом бывшего сотрудника и в срочном порядке поручил подготовить доклад в ЦК КПСС. Документ содержал характеристику и настоятельные рекомендации не выпускать бузотера за рубеж. Далекий от интриг правительственного синклита, Михаил Амосович искренне верил, что тем самым он не только предотвратит скандал, сохранив облик советского дипломата, но и избавит Зою Васильевну, человека высоких принципов и порядочного, от лишней головной боли, которую ей частенько доставляли хулиганства детей чиновников, волею высокопоставленных пап оказавшихся за границей.

Документ был подготовлен и за подписью начальника Главного разведывательного управления направлен в ЦК КПСС. Докладывают о данном документе на секретариате ЦК КПСС. Ведет заседание секретарь ЦК КПСС, член Политбюро ЦК КПСС Михаил Андреевич Суслов. Принципиальный и непреклонный Суслов был главным идеологом партии. Под его контролем долгие годы находились не только Министерство культуры, Гостелерадио, все творческие союзы и общественные организации, цензура, печать, он курировал и политуправление Советской армии и ВМФ.

Возможно, именно потому, что все решения принимал только он сам, Суслов резко отрицательно воспринял рекомендации начальника ГРУ. Он читал доклад, поджав узкие губы, а затем спросил: «И кто такой этот товарищ Ивашутин?»

Ответственный работник аппарата не уловил жестких ноток в голосе Суслова. Ну как же, Михаил Андреевич, это начальник Главного разведывательного управления, генерал армии, человек крайне обстоятельный, не стал бы беспокоить уважаемых членов секретариата по пустякам. Суслов отбросил доклад в сторону и сухо произнес: «Передайте Ивашутину: пусть не выеживается». Свидетели утверждали, что секретарь ЦК КПСС использовал более крепкое выражение, но, как бы то ни было, на этом вопрос был закрыт. И поехал д’Артаньян в Женеву исполнять новые обязанности дипломатического работника. То ли он решил остепениться сам, то ли у него появился высокий покровитель, сдерживавший его буйный нрав, а возможно, на него повлиял пример товарища Мироновой, но с тех пор никаких более порочащих историй, где он был бы замешан, до слуха его бывших коллег не доходили.

Оказывается, исполнилось сто десять лет Суслову - серому кардиналу ЦК КПСС периода от Сталина до Брежнева...
Напомню по сему поводу забавный эпизод из повести Даниила Гранина "Наш дорогой Роман Авдеевич", где Суслов выведен под именем Кузьмы Андреевича.

Сегодня осталась только бледная тень коммунистического Торквемады - пародией на него, да и то блеклой ее тенью, может быть юркая фигурка товарища Суркова - тень, которая... не отбрасывает тени...

«Власть развращает. Абсолютная власть развращает абсолютно» — такие слова приписывают одному британскому политику. И в жизненности сего, быть может, и не во всем бесспорного постулата убеждаешься, знакомясь с повестью Даниила Гранина «Наш дорогой Роман Авдеевич». («Нева», 1990. N9), где «предлагается описание ряда деяний и любопытных казусов одного забытого ныне государственного мужа второй половины XX века». Чуть замаскированная ирония, пародийная интонация пронизывают всю ткань компактного повествования: вроде б и смешон сатрап местного масштаба со своей ложной многозначительностью, культуризмом якобы гипнотического взора, низкорослостью, причудами и прихотями... Но за флером насмешливого эпически размеренного ритма нет-нет, да и блеснет страшноватое зеркало эпохи. Ведь этот князек обладал реальной властью. Он и со своего шестка умудрялся казнить и миловать, решать судьбы подданных. И некуда было скрыться от всепокоряющей длани самодура.

Поводом для рассуждений служит вроде бы карьерный феномен. Траектория иных светил на номенклатурном небосклоне эфемерна. Просиял — и сгинул! Поскольку «у нас любого правителя стоит снять, и сразу выясняется, что заслуги его преувеличены, властью он злоупотреблял, подданных, а также природу довел до бедственного состояния. Имя его вычеркивают из словарей, энциклопедий, мемориальные доски снимают, и вскоре считается, что такого деятеля не было, никаких следов его существования найти нельзя». Прямо как в антиутопии Оруэлла «1984». где Министерство правды бдит, чтобы обновлялась информация в газетах, которые давно успели пожелтеть.

Но у Гранина не утопия, не фантазия на исторические темы, а летопись, хотя и пародийная. Хроникой времен Григория Васильича можно было бы уверенно назвать эту вещь, если бы автор не скрыл персонажей под псевдонимами, легко, впрочем, угадываемыми. Фрол Козлов, Суслов, даже вот академик Лихачев, ну и сам, конечно, дорогой товарищ Романов Г.В. — узнаваемы. Нарочито не уточняется место действия — и это секрет полишинеля. Населенный пункт подвергнут сооружению Стены — гигантской загородки для защиты жителей от ветров. Разумеется, сия Стройка века не может не ассоциироваться с дамбой в городе над вольной Невой...

Салтыков-Щедрин когда-то иронизировал над графом А.К. Толстым, осмелившимся в своем «Князе Серебряном» высказать все, что он думает о тирании Иоанна IV. Конечно, мало кого восхитит отвага удальцов, охотящихся на убитого медведя. Хотя и нынче вот немало смельчаков, в открытую развенчивающих сошедших с политической авансцены вчерашних властителей. Не страшно, очевидно; и сегодня высказать даже про самого Г.В. Романова всю нелицеприятную правду о его былом губернаторстве. И такой экстравагантный прием — попытаться обезличить своих героев, предумышленно упрятанных за условные маски, — помогает писателю добиться удивительного эффекта. С одной стороны, автор освобождается от условностей следования протокольной дотошности, легко маневрируя в потоке событий и фактов, даже слухов и домыслов. С другой стороны, достигнутая мера условности позволяет создать типическую картину номенклатурного самодурства, повторяемого в тех или иных масштабах в разные времена и на разных уровнях власти, и в наши дни, к сожалению, имеющего, как говорится, место быть. Получается жутковатый театр, этакая итальянская комедия масок, где в условно-гротесковой форме каждая марионетка знает свой маневр, соблюдаются давно налаженные правила игры, и то, что когда-то считалось трагедией, оборачивается фарсом, смешным, однако, лишь для тех, кто следит за событиями со стороны.

Пишущий эти строки вспоминает такой лишь факт из доблестной деятельности тов. Г.В.Романова. В конце семидесятых — очередной предвыборный спектакль. Выдвижение кандидатов в депутаты. Знойным летним днем газетчики «Вечерки» выплеснули на первую полосу радостную весть: объединение «Светлана» выполнило пятилетку. Уже вовсю шуруют ротационки. Расклеивают газету на стенах домов. Тираж идет в киоски. Тем временем сигнальный экземпляр доставлен и в августейший кабинет Смольного. И вздрагивает редактор от зуммера «вертушки»: «Светлана» сегодня не выполнила пятилетку...» — «Как же так, Григорий Васильич, ведь генеральный директор утром сам говорил...» — «Светлана», — отчеканил тихо голос в трубке, — выполнит пятилетку в тот день, когда приедет к нам Андрей Павлович Кириленко».

И — тишина. И сто тысяч тиража — под нож. Переверстка. Полезли на страницу взамен реляций оптимистические трактора. Так и вышло в тот день две газеты... Наместнику важно было отличиться. Согласно высочайшей разнарядке город осчастливили двумя избранниками из брежневской свиты. Кириленко баллотировался по Выборгскому округу (где «Светлана»), а по Кировскому шел Суслов.

Гранин ничего не вспоминает о Кириленко, но рассказывает о случае с Сусловым, фигурирующим под именем Кузьмы Андреевича. Кличка — Учитель. Он всегда был нужен Системе, «ведал идейным снаряжением, обеспечивал идеологией, снабжал лозунгами, командовал борьбой с чуждыми взглядами, вкусами. Он один досконально знал это таинственное идейное хозяйство, в чем состоит наше превосходство и почему гибнет капиталистическая система...»

Итак — предтеча последующих кузьмичей, последний мастодонт сталинщины, встречу с которым питерский визирь «организовал по высшим правилам преданности». «Шествовали они по перрону в некотором сопоставлении, — саркастически живописует автор, — Кузьма Андреевич — высокий, тощий, старомодный плащ из серого габардина болтался на его костлявой фигуре, как на вешалке, вид нездорово-желтый, засушенный. Рядом — наш Роман Авдеевич, хоть и маленький, зато румяненький, крепенький, как наливное яблочко, одет модно, с иголочки...» Челядь завершает контраст. «Позади — свита, длинный хвост, особенно женская часть — вся в заграничных плащах, импортных перчатках (тогда импортное только им доступно было). Правда, некоторая одинаковость имела место: сапожки у всех серые, австрийские, шарфики у всех японские, зеленые, и улыбки у всех тоже одного размера».

Забавен эпизод торжественного обеда. Оказалось, Суслов, простите, Кузьма Андреевич, изволить милостиво решил покушать форели, и тут афронт, точнее — полный абзац, как пишет автор. Нигде в мегаполисе ни одной форелинки. По ВЧ связались с Ереваном, где, по данным компетентных источников, форель была. И точно. Военный самолет спецрейсом гонит в сторону Севана. Успели!

«Обедал Кузьма Андреевич без аппетита, похлебал немного овощного супчика, форели съел один кусочек, ложечку пюре картофельного, больше ничего не захотел. Откушал и спросил, сколько с него причитается. Наши молодцы руками замахали — «да что вы, разве можно, да вы же ничего не ели, да вы в гостях!» Но Кузьма Андреевич был строг: «Я этого не люблю. У меня правило: как вы, так и я. Как положено любому гражданину, никаких привилегий». Категорически пресек. Считали, считали, согласно меню и раскладке: суп и рыбное второе — тридцать четыре копейки. Кузьма Андреевич достал потертый кошелек, аккуратно отсчитал мелочь, директор столовой принял растроганно, как дар городу, и все кругом кивали и умилялись, счастливые свидетели скромности великого гражданина».

Умение подладиться, вовремя сподхалимничать по отношению к вышесидящим, и в то же время жестокосердное презрение к «черни», тому самому убогому быдлу, над которым поставлен повелевать и именем которого все время клясться, интересы и выбор все время отстаивать. Роман Авдеевич здесь «по-хозяйски использовал богатейшие запасы страха». С другой стороны, как выбиться в более важные персоны, отпихнуть равных по рангу? «Что касается нижестоящей публики, населения, то им надо обещать, обещать и обещать: назначать сроки, приводить цифры планов, ассигнований, выставлять нарисованные проекты, показывать, как растут уловы рыбы, изготовление холодильников, выпуск сыров...» Герой Гранина в стремлении снискать любовь начальства не спешил, выжидал завороженно. И это дало плоды. Скажем, каждому члену ПэБэ он распорядился готовить в единственном экземпляре индивидуальную поздравительную открытку. Всех поставил на ноги, всех измучил, но добился-таки — и к праздникам, и к дню тезоименитства. «Уже тогда его прозвали «анализатором». От слова «лизать», то самое, анальное...» И долго еще потом приближенные Геронтосека (так летописец обозначил Брежнева) хвалились этими карточками, выдавая их за свидетельство народной любви.

С протокольной дотошностью, без, казалось бы, лишних эмоций ведет рассказчик повествование. Живое слово, будто бы уток с основой, переплелось с тарабарщиной канцелярита, и этот остроумный прием позволяет добиться особого эффекта. Кажущаяся основательность, серьезность изложения то и дело сбивается на смешливую, ерническую подчас интонацию. Рассказчик внешне беспристрастен, он не дает вроде бы оценок, говорит вполголоса, но тем убедительнее его обвинение номенклатуре — с ее бездушием и бездуховностью, изворотливостью и беспринципностью, алчным властолюбием и безучастностью ко всем, кто не способствует карьере.

Вот парадокс: при всей кажущейся любви к бюрократии современный чиновник многие важные вопросы стремится обстряпать так, чтоб ни следа не осталось на бумаге, будь то кадровые перемещения, разрешение или запрещение чего-либо и прочее манипулирование рычагами власти. Нет, конечно, по-прежнему в ходу резолюции и визы, сопроводиловки и разъяснения, но все делается так, чтобы результат был, а пружины, приведшие именно к такому решению, оставались бы надежно схоронены. «Аппаратная история существует без письменных источников» — замечает писатель. И странное дело — сплетни и слухи обретают документальное подтверждение после своеобразной проверки временем, когда начинают вспоминать свидетели и очевидцы, которым уже некого бояться. То, что считалось фольклором, получает огранку канонического сюжета. Казалось бы, никакой буквоед-историк не придерется, тем более что автор чист перед ним. Ведь это не очерк, а так — нечто вроде сказания.

Блеск и нищета номенклатуры отчетливо проявляются в небольшом, но имеющем весьма значительный подтекст эпизоде, как Красавец (Ф.Р. Козлов) безнадежно пытался подсидеть Главного (Н.С. Хрущев). Признаться, это компактное исследование читается, как детектив. Что знал простой обыватель об этом всем? Короткие строки официальных сообщений в «тассовках» прижаты друг к дружке настолько тесно, что между ними ничего не прочтешь. В памяти остались портреты — действительно красавец, сверлящий взор, шевелюра, точеные черты этакого римлянина. Как тяжки муки вечно второго! Шажок вроде бы — и на троне, да что-то не пускает. Трагикомизм ситуации в том, что он мог бы управлять народами не хуже Главного, и осанкой, и вальяжностью он более соответствует». Глуповатый и самоуверенный интриган стал жертвой собственной неосторожности — слишком влобовую действовал. Уверял, что лишь он достоин возглавить все и вся. Подвела необразованность. «Попутно приходится заметить, что почему-то все крылатые слова и изречения произносят Наполеон, Кромвель, Людовики, Черчилль, русские цари и их министры. Наши же начальники говорят, говорят, а произнести ничего прочного не могут».

Короче — попал Красавец под каток. Главный призвал жизнелюба и раскрыл досье на него. «Главный взял его за шкирку и мордой об эту папочку. Заговорщик наш отрекался, молил о прощении, чего-то нес жалкое, только всхлипы доносились из кабинета. Рык, матюг, и в ответ всхлипы...» А после того как Красавца хватила кондрашка, Главный изрек «беспощадно»: «Если загнется, похороним на Красной площади, выздоровеет — исключать будем!» Нравы там, на верхотуре, суровые. И дальше в лучших традициях великодержавного Зазеркалья: Красавец сражен инсультом, лишен дара речи, в параличе. Конечно, за ним ухаживают лучшие врачи. Естественно, портреты его красовались на видных местах, будто б и не полз он только что по коридору «чуть ли не на карачках, измочаленный, мокрый, ничего не осталось от его красы...» Никто в народе ничего не знал.

Судьба Красавца подается не для красного словца. Это урок и для Романа Авдеевича. Нельзя оступаться, как, скажем, Толстиков, чтобы послом в Китай и — кранты. Поучительна и судьба Красавца. Ведь и Толстиков, и Козлов, и Романов стартовали с одного «аэродрома» — одинаково владычествовали в Смольном, каждый в свое время. Но у каждого своя стезя оказалась. Вот и Козлов-Красавец вырвался-таки в горний выси, шажочек лишь один оставался. С высокого коня больнее сверзиться — это уж точно. А Роману Авдеевичу — урок. Он понял: надо себя беречь, не поступаться, как говорится, равнодушием. Главный бы поорал-поорал, да и отвязался, а так из-за какого-то капиллярчика в мозгу все прахом пошло. «Во всяком случае, Роман Авдеевич сделал вывод. Не переживать, беречь сосуды. Пока сосуды целы, есть шанс, всего можно дождаться. Не принимать к сердцу. В голову не брать. Гори все прахом. Соратникам генералиссимуса сносу не было, железные мужики были, без нервов, без душевной маеты, им все по касательной шло. Жили соответственно по девяносто и больше и в ус не дули, хотя вроде в страхе, жен ихних и братьев сажали, ссылали, а они хоть хны. Геронтократы. «У нас не автократия,— сказал один из помощников Главного,— а гарантократия».

Конечно, описывая жизненный путь зауряднейшего вроде босса партократии при всей кажущейся гладкости вползания в ареопаг правящей элиты, автор отнюдь не стремится создать этакое универсальное пособие для начинающих карьеристов. Да и невозможно это. Меняются времена, меняются и условия. Но некоторые приемчики, рецептики даются. Произведение может служить и своего рода тестом на выживаемость дерзающих штурмовать наши олимпы. Хватит у вас, допустим, прыти, подобно Роману Авдеевичу, держать в карманах две диаметрально противоположные по содержанию речи, чтоб в зависимости от обстановки ту или иную продекламировать? Хватит — тогда все ясно, несколько очков вам в плюс. И так на каждом пятачке должностного пространства — изволь юлить, крутиться. Скажем, во времена повального отстрела государственных деятелей, хоть и страшно было, но головокружительный взлет был не в диковинку. «Ныне же приходилось прорубать свой тоннель сантиметр за сантиметром».

Несостоявшийся путч Красавца многому научил героя, но во многом приходилось идти непроторенными путями. Академик Сургучев возьми да и придумай методику определения эффективности работы партийных руководителей. Все поддавалось, оказывается, измерению даже в столь деликатной материи. Тяжко было вести разговор с ученым, который не хотел понимать идеологическую вредность своего открытия. Академик в юности побывал на Беломорканале. Прошел огонь и воду, И медные трубы его не сбивали с дороги. Заупрямился. Что делать Роману Авдеевичу? Пришлось строптивца маленько поучить. В подъезде трое неизвестных «потоптали его, впрочем, аккуратненько, учитывая хрупкий стариковский костяк». Работу Сургучева засекретили. Его кандидатуру выдвинули на пост вице-президента Академии наук. «Ученых лучше всего усмирять, назначая их на высокие посты. Практика показывает, что они быстро становятся исправными чиновниками.

Академик Сургучев и тут воспротивился, но Роман Авдеевич с муравьиным упорством преодолевал все препятствия для своего восхождения...

Роману Авдеевичу после этого снились кошмарные видения. Академик приходил весь в синяках, поднимал первого секретаря за шиворот и начинал измерять штангенциркулем. Писатель вводит в повествование и своего рода оскаруайльдовский мотив. Помните, как Дориан Грэй чем больше запутывался в грехах, тем уродливее и старее смотрелся в зеркале. А вот Роман Авдеевич — страшная закономерность! — после каждого шага вперед... уменьшался в росте!

Блистательная парабола, взлет — и вдруг тихое, позорное угасание. Таково оказалось неблагополучное стечение обстоятельств в биографии нашего дорогого героя. И взят был в столицу, и приближен, обласкан, и шанс имел... Все рухнуло в один день. «По состоянию здоровья» триумфатор был вышиблен из седла. В городе, где он некогда правил, народ веселился как только мог: «пусть похлебает наших щей, пусть потискается в автобусе...»

Оказывается, система щадит своих изнеженных дитятей, если даже, вконец избаловавшись, они шалят и давят кому-то на мозоль. Роман Авдеевич, хоть и в опале, благоденствует на своей даче под столицей. «То есть не на своей, а на казенной, трехэтажной, благоустроенной, поскольку есть в ней бильярд, сауна с бассейном, кинозал, бар и прочие необходимые удобства. В этом поселке целое лежбище выпавших в осадок. Областные персеки и республиканские, никто из них не возвращается в свои города. Наоборот, сбегают сюда, в столицу, подальше от благодарных сограждан, для которых не щадили себя... Крепкие, зычные мужики, увенчанные золотыми звездами, орденами, они живут, не тужат...»

Фельетон? Памфлет? Пасквиль? Что же за вещь, в конце концов, написал Даниил Александрович Гранин, народный депутат СССР по списку КПСС, герой социалистического труда, земляк и былой сосед бывшего члена Политбюро Г.В. Романова? Автор не дал своей вещи жанрового определения. Это, конечно, не роман и даже, наверное, не повесть. Не рассказ и не очерк. И не эссе. Гротесковое повествование, при чтении которого вспоминаешь то Салтыкова, то Платонова, то Зощенко, а то даже и Генриха Бёлля. Сейчас уже столько накоплено произведений литературы, так интенсивно растет их число, что задыхающемуся от обилия информации индивиду нет уже возможности остановиться, успокоиться и, как бывало в прошлом веке, не только прочесть что-либо выдающееся, но осмыслить его. Вернуться, вспомнить и еще раз обдумать. Только после такой проверки души придет убеждение, ведь оценки давать нелегко. И пусть у Гранина в романе «Иду на грозу» один из героев говорит, что он «лет на двадцать закрыл бы искусство», — здесь и беда интеллектуальной нашей жизни, противоречие между непрерывным умножением литературного потока и неспособностью его осмысления. Оставим литературоведам споры о жанровой принадлежности новой работы Гранина. Но задуматься вещь заставит многих. Ничтожества разгуливают по коридорам власти — это ли не загадка современной нашей жизни? С этими мыслями сталкивается и автор, когда Роман Авдеевич вдруг зовет его на дачу. Куда девался стеклянный взор, оцепенение, гибрид Бонапарта и Николая Первого? — «без селектора, референтов, микрофона, охраны Роман Авдеевич был просто плюгавик, смешно упакованный в костюмчик с галстучком. Каким образом этот сморчок мог командовать огромным городом и этот город трепетал и стонал от него, ловил каждое его слово, вникал в скрытый смысл?»

Гранин, быть может, как литератор тоже немало натерпелся от самодура — известно, например, как лютовал Романов, налагая запреты на публикацию «Блокадной книги». И это, наверное, не все. Но, думается, не ради «сведения счетов» с ничтожным, как оказалось на поверку, наместником затевал свою книгу писатель. Потому-то он, видимо, и «запсевдонимил» всех своих псевдогероев, что не в мести видел смысл публикации. Это — предостережение, это — диагноз Системе. И ведь тот же Роман Авдеевич никакого урока для себя из своего падения не извлек. Он разглагольствует на своей роскошной даче: «Главное, не тушуйся. Реальная сила у нас. Я предупреждал, не выпускайте интеллигентов на свободу! Интеллигенция хуже евреев! Без нас не обойтись! Нас-то больше! — Он выкрикивал все громче, голос у него остался тот же звучный металлический...»

Смешон властитель, пыжащийся хоть на миг войти в былую роль. Но не смешно писателю. «Автору стало все безразлично, он понял, что нет великих злодеев. Не бывает. Дайте возможность любому пакостнику, подонку получить безнаказанную власть, и он развернется не хуже Ричарда Третьего. Должность всего лишь меняет масштабы»

Предостережение грозное. Можно вдоволь потешаться над иными эпизодами. Пусть и виден конец действия в театре абсурда, но это не повод для успокоения, ведь манекены нанизаны на стальной каркас. Читайте, размышляйте будьте бдительны — к этому исподволь, ненавязчиво подведет вас автор, прежде чем вы наткнетесь неожиданно на последнюю точку.