Мемуары сталинградская битва. Воспоминания героя сталинграда

«Власть у нас менялась каждый день. Сегодня русские, а завтра встанем — опять немцы. Немцы нас из дома выгоняли, мы находились в погребе. Во дворе был погреб, вот мы там и обитали. Мама опять ходила на элеватор за зерном, но зерна уже не было. Немножко насобирала пополам с землёй, и всё. Пришлось мне идти побираться. Я ходила по солдатам, и наши подавали, и немцы. Правда, немцы давали всё больше заплесневелый хлеб, но мы были и этому рады. Помню, за домом была балочка, и там спрятались наши русские солдаты, они решили сдаться в плен. А командир у них был ранен. Как сейчас помню, они его вели под руки.

«Наступили холода, морозы ударили. Из земли уже ничего нельзя было достать, и я стал постоянно ходить на элеватор за горелым зерном. Выпал снег, зима была лютой. Из траншеи мы перебрались к одним добрым людям в подвал. Я старался им всячески угодить, помочь. Немцев уже не боялся. Стал отираться около их походных кухонь, ко мне привыкли, и остатки еды, отходы перепадали мне. А потом немцев наши окружили, кухни опустели, и они сами перешли на «подножный» корм.

Советские солдаты во время одного из уличных боёв в Сталинграде. Фото: РИА Новости

Познакомился с румынами и вместе с ними стал добывать мясо с павших лошадей. Вскоре и немцы последовали нашему примеру. Вначале они забивали лошадей, а когда их не стало, принялись за мертвечину. От голодной смерти нас спасли дохлые лошади и собаки».

«Нам уже было совершенно безразлично, всё было потеряно и разбито, в душе скорбь и боль, в глазах застывшие слёзы. Шли молча друг за другом, лишь бы подальше от страха, всё перепуталось в голове. Шли, покидая родные места. Что нас ждало впереди, никто не знал. Когда мы дошли до посёлка «40 домиков», народу было что на первомайской демонстрации. И где только народ прятался, ведь казалось — город вымер. Но нет, люди шли, шли, кто с узлами, кто с мешками, а кто с горем. Спроси, куда идёшь, никто не знал. Лишь бы подальше от страха.

И вдруг самолёты, наши, с красными звёздочками, какое счастье, их так много, они наши. Но что это? Мы не могли поверить, они сбрасывали бомбы. Боже, зачем? Мы ведь и так настрадались. Мы совсем забыли, что они бьют по немцам, но среди нас фашистов не было. Было только мирное население, истерзанное, измученное, голодное».

«Нет больше панов, отец!»

«Когда немцы были уже окружены, мы, вездесущие сталинградские мальчишки, помогали нашим трофейным командам собирать трофейное оружие, которое ссыпали в кучу около клуба Ворошилова. Многие наши ребята подорвались тогда на минах, щедро расставленных немцами. Я отделался лёгким ранением кисти правой руки.

За оказанную помощь военным мне была выдана справка для получения медали «За оборону Сталинграда». К большому моему сожалению, я их не сохранил, да и не до этого тогда дело было».

Разрушенный дом Павлова в Сталинграде, в котором во время Сталинградской битвы держала оборону группа советских бойцов. Фото: РИА Новости

«Отступление немцев мы почувствовали, когда они подожгли свои склады. Склады горели всю ночь. Опять никто не спал, ждали утра. Утром маминой сестры муж, дядя Вася Горланов , видит у колодца солдата. Взял в руки вёдра — и к колодцу, говорит солдату: «Пан, пан, я за водой». А солдат поворачивается к нему и говорит: «Нет больше панов, отец!».

Сколько было радости! Весь скарб — и домой. На свои места».

«Освобождение Сталинграда от немцев мы встретили на развалинах Водоотстоя. Сколько было радости при виде наших солдат. Их обнимали и плакали от счастья. Солдаты делили свои скудные пайки с нами, опухшими от голода.

Солдатский хлеб

«Однажды ночью по всем норам — нашим убежищам — пробегали немцы и кричали: «Пять минут бунка, пять минут бунка». Никто не понял, что это означает. Решили, что через пять минут всех расстреляют. Бабушка и мама плакали и прощались со всеми. Но прошло много времени, и никто не появлялся, никто не приходил за нами. Мама прислушалась и говорит: «Слышите, из автоматов стреляют, это наши, немецкие автоматы так не стреляют». Выглянула из-под одеяла, которым была завешена наша дыра, и хоть было темно, она заметила людей в белых маскхалатах и как закричит: «Наши, наши!». По речке Мечетка пробегали красноармейцы с автоматами в руках.

Уличный бой в Сталинграде в дни Великой Отечественной войны в сентябре 1942 года. Фото: РИА Новости

К утру всё стихло. Солдаты наши ходили по нашим норам и помогали перебраться из землянки в блиндажи. Бабушку несли на руках, у неё отнялись ноги. Солдаты накормили нас белым хлебом и салом».

«Через наш окоп прошёл танк и завалил вход в окоп, а также завалило землёй меня у стены. Мама меня разгребла, и мы передвинулись в другой край окопа. Когда всё успокоилось, все вышли из окопа и вывели меня. Был солнечный морозный день. Мы увидели жуткую картину. Вся поляна усыпана трупами в чёрных бушлатах. Они очень выделялись на снегу. Став уже взрослой, я часто вспоминала эту жуткую картину и всё думала, откуда взялись моряки, которые шли в атаку на Мамаев курган? Ведь мы живём не на море.

«Дом родственников сгорел, а их самих не было в Воропоново. Одну ночь мы провели около вокзала.

Какая это была страшная ночь! Наш состав с боеприпасами попал к немцам и стоял на станции, и вот наши самолёты бомбили всю ночь этот состав. Летели бомбы, взрывались боеприпасы, а на станции сотни людей. Ехать ли мы собрались или немцы людей отправить куда-то хотели, я не знаю. Вокруг стоны, крики о помощи, а нас никого не ранило. У брата на голове было ведро, так оно так было изрешечено осколками, но он и остался жив, были какие-то царапины. И вот после этой ночи мы пошли опять в Сталинград, вернулись в свой дом, а во время бомбёжек и стрельбы сидели в подвале на Днестроевской. Перед приходом наших в дом попала бомба, и он сгорел. Мы перешли в другой разрушенный дом на Днестроевской. Заделали дыры в нём и жили.

Руины Сталинградского тракторного завода имени Ф. Э. Дзержинского. Фото: РИА Новости

Пришли наши.

Какой это был праздник, мы все выбежали на улицу. Обнимались с солдатами. Помню, какой-то солдат дал мне буханку хлеба».

Наступила тишина

«Не только мы до сих пор вспоминаем с глубокой благодарностью людей, которые помогли нам пережить то страшное время, а и своим внукам рассказываем о них.

Дошли мы до хутора Воробьёвка. Прекрасный там человек был староста, и мы прожили там месяца два. Потом нас всё-таки опять выгнали, староста дал нам кривую выбракованную лошадь, и мы двинулись до станции Романовской, из которой румынские части уже отступали. В Романовской нас приютили в доме, из которого хозяйка убежала вместе с немцами, и мы в нём прожили до счастливого зимнего утра, когда проснулись и увидели своих родных солдат-освободителей.

Труп немецкого солдата на поле боя под Сталинградом. Фото: РИА Новости

На всю жизнь запомнилось мне то утро. По улице шли наши солдаты, но уже не такие, каких мы видели при отступлении в Сталинграде. Теперь они были хорошо обмундированы, в шубах, валенках. Мама всю ночь пекла для них блины, а около дома была походная кухня с добрым борщом».

«25 ноября вечером наступила тишина, отполз наш дедушка недалеко от блиндажа, разорвалась мина, и осколком убило его, не стало нашего дедушки Андрея . Его похоронили рядом в яме с блиндажами. 29 ноября я папу видела в последний раз, он забегал, как всегда, на минуту, даже успел нас с мамой поцеловать, сказав на прощанье: «Мы скоро погоним немца». А бои всё продолжались. Декабрь, январь, холода заставляли сидеть на месте, бои шли, но реже. Чудом уцелевшие, мы только в конце января увидели бледных, каких-то угрюмых своих всех родственников».

Из предсмертного дневника ефрейтора вермахта

Сталинградская битва: свидетельства участников и очевидцев. По материалам Комиссии по истории Великой Отечественной войны. Под редакцией Йохена Хелльбека. Новое литературное обозрение. 2015

В этой уникальной книге собраны и прокомментированы свидетельства участников одной из самых страшных битв в истории человечества - Сталинградской. Почти сто рассказов по стенограммам записей военных и гражданских лиц, соотечественников и немцев. Это был тяжелейший и опаснейший труд, ведь советские историки записывали голоса очевидцев в полевых условиях, до или после очередного боя, освобождения очередного населенного пункта. Тем выше ценность этих документов, позволяющих нам сегодня понимать, как в действительности вершится история, и что происходило на фронтах Второй мировой войны 70 лет назад, что творилось с людьми, угодившими в этот ад, с их душой и рассудком. С любезного разрешения издательства мы приводим дневник немецкого ефрейтора, в котором тот описывает ужас, царящий в стане противника, оказавшегося в окружении.

Среди собранных исторической комиссией в Сталинграде документов находятся выписки из дневника немецкого ефрейтора, который советские солдаты нашли во время боев в Сталинграде в декабре 1942 или январе 1943 года — вероятно, при убитом владельце. Дневник был передан для изучения в отдел пропаганды 62-й армии, где и выполнили его частичный перевод на русский язык.

Эти сохранившиеся в переводе дневниковые записи начинаются с 22 ноября, когда стоявший в Калаче-на-Дону немецкий полк был атакован советскими танками, которые в ходе операции «Уран», двигаясь с севера и с юго-востока, взяли противника в клещи и вышли на соединение друг с другом в районе Калача. Так образовался Сталинградский котел. Дневник документирует замешательство последующих дней, безуспешные попытки немцев прорваться из котла, а затем их отход на восток, к Сталинграду. В заводском районе города солдаты, уже переведенные к тому времени на голодный паек, были посланы в бой. Записи от 18 декабря 1942 года, содержащие в себе предчувствие смерти и грустные мысли об оставшейся дома семье, читаются как волнующее свидетельство подлинного человеческого страдания.

Голоса из котла, зачастую полные отчаяния, хорошо известны в Германии со времен первой публикации «Последних писем из Сталинграда» (1951). Хуже известно то, как советская сторона обходилась с некоторыми из этих источников — например, с данным дневником. О том, как советские участники битвы читали этот дневник и как они использовали его для собственных целей, пойдет речь ниже, после публикуемого текста документа.

ефрейтора 10-й роты 578-го полка 305 пех(отной) дивизии

24 ноября — Встали в 3.45 и начали тяжелый марш по песку к Дону. Непрерывная стрельба. На крутом берегу Дона — русские. Их отчетливо видно. Все время слышны разрывы снарядов. Вечером ушли с позиций. Ночь провели на замерзшей оледенелой земле.

27 ноября — Поспешное отступление по песку назад. Мы окружены, очень холодно. Я окоченел. Нас обстреливают.

28 ноября — В темноте все погрузились, приготовились к выезду. Я и 8 моих людей тоже. Куда — никто не знает.

29 ноября — Стоим на шоссе — не знаем, что делать дальше. Я ужасно голоден. В последние дни с едой плохо. Что будет дальше? Хотя другие части поблизости готовили еду, я не мог получить ни ложки супа. Поехали дальше. Остановились в овраге. Стали искать нашу роту. В деревушке поблизости столпотворение: румыны, русские, немцы. После долгих поисков нашли свою роту.

30 ноября — Рано утром пришли в свой взвод. Окопался в холодной земле. И день и ночь ожесточенные бои. К вечеру прорвались русские танки, мы вынуждены обороняться. Воздушный налет и обстрел гранатами. Я уже 36 часов не ел. Теперь получил 1/8 хлеба, 1 /16 банку консервов, несколько ложек горохового супа и глоток кофе.

1 декабря — Ночь провел в окопе: та же порция еды. Непрерывные разрывы гранат. Замерз ужасно. Были на передовой, затем вернулись. В ближайшем местечке ночевали в хлеву. Лежал в грязи и навозе. Все мокрое, ужасно замерз.

2 декабря — Утром обстрел. Убитые и раненые. Едва сам остался жив. У меня украли все мое имущество: осталось только то, что на мне. 12 км прошли мы, смертельно усталые и изголодавшиеся. Опять целый день без еды. Я уже совсем ослабел.

3 декабря — Опять марш и опять без воды. Нельзя даже напиться. Мне ужасно плохо. Ем снег. Вечером квартиры не нашли. Идет снег, я весь мокрый, в сапогах вода. Удалось найти землянку. Живу с шестью другими товарищами. Варили немного конины в снеговой воде. Что принесет будущее? Мы окружены. 1 /12 хлеба!!!

5 декабря — Становится все хуже. Большой снег, у меня отморожены пальцы на ногах. Сильный голод. Вечером после тяжелого марша вошли в Сталинград. Нас приветствовали разрывы снарядов. Нам удалось попасть в погреб. Здесь 30 человек. Мы невероятно грязны и не бриты. Едва можем двигаться. Еды очень мало. 3-4 папиросы. Ужасная дикая толпа. Я очень несчастлив! Все потеряно. Здесь непрерывно спорят, нервов ни у кого не осталось. Почта не приходит, ужасно.

6 декабря — То же самое. Лежим в погребе, выходить почти нельзя, нас увидят русские. Теперь, по крайней мере, мы получили 1/4 хлеба в день, на 8 человек банку консервов, немного масла.

7 декабря — Все по-прежнему. Господи, помоги, чтобы здоровым я вернулся на родину. Моя бедная жена, мои милые родители. Как им трудно. Всемогущий, окончи все это. Дай нам снова мир. Только бы скорей вернуться домой, вернуться к человеческой жизни.

9 декабря — Сегодня на обед порции немного побольше, но хлеба 1 /12, 1 /12 консервов. Вчера моя белокурая жена была именинница. Мне тяжело. Жизнь стала совершенно не нужной. Здесь непрерывные ссоры и споры. Что может сделать голод!

10 декабря — Со вчерашнего дня я ничего не ел. Только пил черный кофе. Я совершенно отчаялся. Боже, долго ли это будет продолжаться? Раненые находятся вместе с нами. Мы не можем их отправить. Мы окружены. Сталинград — это ад. Мы варим мясо дохлых лошадей. Нет соли. У многих дизентерия. Как ужасна жизнь! Что плохого сделал я в моей жизни, что я теперь так наказан. Здесь, в этом погребе, теснятся 30 человек, в 2 часа становится темно. Ночь длинная, наступит ли день?

11 декабря — Сегодня мы получили 1 /7 хлеба, немного жиру и должны дать еще теплой еды. Но вечером я падал от слабости.

12 декабря — Все еще в Сталинграде. Снабжает нас новая часть. С едой все еще очень плохо. Вчера я принес немного конины. Сегодня, к сожалению, — ничего. Я все же надеюсь это выдержать. Должно же быть лучше. Ночь сегодня была очень бурная: артогонь, гранаты. Земля дрожала. Наш унтер-офицер ушел в бой. Скоро последуем и мы. Среди нас больные дизентерией. Я ужасно голоден. Если бы стало немного полегче. Только бы не заболеть и не быть раненым. Господи, защити меня. Непрерывно стреляют пушки. Свистят гранаты. Сегодня я написал письмо. Буду надеяться, что мои дорогие родственники получат скоро от меня известия. Сейчас я так отчетливо вижу свою жену перед собой.

13 декабря — Сегодня вечером дали рисовой муки и 1 /16 консервов. Я был счастлив этим. Кроме этого, ничего нового. Чувствую себя очень слабым, сильно кружится голова.

14 декабря — Обмороки продолжаются. Помощи нет никакой. Здесь много раненых, за которыми нет ухода. Все из-за окружения. Закурил последнюю папиросу. Все приходит к концу. То, что я пережил за последнюю неделю, слишком тяжело. Я все время ужасно голоден. Прошлый год в России можно считать хорошим временем по сравнению с тем, что происходит сейчас. Сегодня до полдня я съел 1 /7 хлеба и крошечный кусочек масла. Всю ночь и сейчас нас обстреливают. Какая суровая жизнь! Какая ужасная страна! Я возлагаю все мои надежды на бога, веру в людей я уже потерял.

15 декабря — Нам нужно на передовую. Прошли, спотыкаясь и переползая через траншею, между разваленными домами Сталинграда. Мимо пронесли тяжелораненого. Мы пришли на КП. Затем спустились в фабричный подвал, затем большая часть из нас пошла в бой. Осталось лишь 13 человек. Я по чину старший среди этих людей. Кругом грязь и обломки. Выходить нельзя. Все двигается и трещит от ударов русской артиллерии.

16 декабря — Пока еще здесь. Сюда спускаются раненые. В погребе темно и днем, и ночью. Прямо на полу мы развели костер. В 16 часов пришел разносчик еды: суп, 1/8 хлеба, немножко масла, немножко мясных консервов. Я сейчас же все съел и лег. До следующей еды 24 часа.

15 декабря я воздушной почтой послал письмо, надеюсь, оно придет к рождеству. Бедная милая жена и родители.

18 декабря — День проходит, как все предыдущие. Вечером мы едим. Один раз за 24 часа получаем пищу, затем снова ничего. Пришлось тащить раненого. После долгих поисков нашли врача, также в подвале одного совсем разрушенного дома. Когда я вернулся к своему окопу, я увидел убитого. Это был Рилль, три дня назад я с ним беседовал. Сижу в окопе еще с одним солдатом. Это 20-летний парень из Австрии, у него дизентерия, и воняет от него невыносимо. Непрерывный обстрел. Мне больно ушам и очень холодно. В 50 метрах от меня Волга. Мы совсем рядом с противником. Я уже совершенно равнодушен ко всему. Я не вижу выхода из этого страшного ада. Раненых не увозят, они лежат по деревням в кольце окружения. Я могу надеяться только на божье чудо. Ничто другое здесь не может помочь. Наша артиллерия совершенно замолчала, вероятно, не хватает боеприпасов. Я голоден, замерз, мои ноги как лед. Мы оба не произносим ни слова — о чем говорить? Приближается светлый рождественский праздник. Какие прекрасные воспоминания связаны с ним, детство... Милые родители, я приветствую вас издалека. Благодарю за все, что вы для меня сделали. Простите, если я вам причинил неприятности. У меня не было злого умысла. Бедная мама, каково тебе будет. Милая сестра, мне тяжело думать, как мы с тобой играли, от всей души желаю тебе счастья в твоей дальнейшей жизни. Никого я так крепко не любил, как тебя, моя милая жена, моя белокурая Митци. Я бы все отдал за то, чтобы узнать, что мы с тобой счастливо встретимся. Если этого не суждено, я благодарю тебя за счастливые часы, которые ты подарила моей жизни. Я не знаю, попадут ли когда-нибудь эти строки в твои руки. Писать для меня — облегчение в этом одиночестве и душевной пустоте. Пусть бог укрепит и утешит тебя, если со мной что-нибудь случится. Но я не хочу об этом думать. Жизнь так прекрасна. Ах, если бы можно было мирно жить! Я еще не могу примириться с мыслью о смерти, а адская музыка боя, приносящая смерть, все не прекращается. Сейчас день, светит солнце, но кругом непрерывно разрываются гранаты. Я совершенно измучен. Разве можно такое пережить? Все движется, как при землетрясении.

В руках советских военных этот дневник обрел самостоятельную жизнь. Специалисты проанализировали его и использовали для стратегических и пропагандистских целей. Перевод на русский язык выполнил, вероятно, майор Александр Шелюбский, который, будучи начальником 7-го (пропагандистского) отделения политического управления 62-й армии, выполнял ту же функцию, что и Петр Зайончковский в 66-й армии. Он тоже был историк по профессии и тоже свободно говорил по-немецки. Во время Сталинградской битвы он раз в несколько недель составлял донесения о «политико- моральном состоянии» немецких частей, против которых сражалась 62-я армия. В этих донесениях речь шла отдельно о каждой дивизии и ее командире. На основе захваченных дневников и писем, а также показаний пленных в них рисовалась подробная картина настроений в 6-й армии. К донесению от 5 января 1943 года Шелюбский приложил дневник немецкого ефрейтора. Сам Шелюбский тоже разговаривал с московскими историками и при этом разъяснил свою оценку противника. Сражавшиеся против 62-й армии солдаты были почти сплошь «элитные войска», «кадровые части», состоявшие из «чистокровных арийцев», а не из румын или итальянцев — союзников немцев, которые, как по опыту знали советские военные, воевали хуже. До начала октября немецких солдат вела вперед надежда «взять Сталинград с налету». Одним из поворотных пунктов стала начатая 305-й пехотной дивизией массированная атака на заводской район города: «Настроение у этой дивизии было такое — гром победы раздавайся. Вступила она в бой приблизительно 14 октября. Через два-три дня она имела огромные потери. Эта дивизия была брошена против завода «Баррикады». После такого подъема, что тут все хорошо, Сталинград наш, когда их взяли, как полагается, в работу, они просто ничего не понимали, что тут происходит. Мы постарались, чтобы они поняли, и дали туда несколько листовок…» Мы видим, как Шелюбский анализирует настроения противника под стратегическим углом зрения и ищет возможность влиять на них.

Шелюбский рассказывал, как распространенный уже с октября 1942 года фатализм после окружения 6-й армии в ноябре зачастую выливался в настоящее отчаяние, пронизывающее письма и дневники немецких солдат. Он расценивал это как отражение недостаточной «моральной» устойчивости военнослужащих вермахта. При допросах пленных и чтении документов ему особенно бросались в глаза две вещи. Во-первых, многочисленные случаи мародерства и другие формы насилия, направленного против советского гражданского населения: «Грабеж местного населения настолько вошел в повседневный быт немецких солдат и офицеров, что военнопленные рассказывают об этом зачастую без всякого смущения». Во-вторых, жалобы немецких солдат на голод: «Тут еще надо отметить один момент, который, я считаю, сыграл громадную роль в моральном состоянии окруженного противника, — это питание. Немцы голодать не умеют. Наш русский солдат не только во время Отечественной войны, но во время Гражданской войны и во всех других войнах умел голодать. Немцы не умеют голодать: когда они воюют, они привыкли жрать как свиньи. Это можно доказать на ряде писем. Это как-то жутко, только о еде и говорят. Я десятки пленных допрашивал, мои работники допрашивали, и не случалось, чтобы какой- нибудь пленный не начал с еды. Кушать — на первом месте. Весь мозг заполнен жратвой. У них в последнее время было очень плохо. У них в последнее время доходило до ста грамм хлеба».

Шелюбский и другие политработники Красной армии читали письма и дневники немцев сквозь советскую идеологическую оптику; при этом они проецировали на высказывания противника собственные представления о солдате как о воине, движимом прежде всего силой своего духа. Воля к победе, по их мнению, была крепка, если она служила высоким целям, «борьбе против фашизма», «освобождению порабощенных народов». Армия, которая не ставила перед собой таких целей, а только захватывала, грабила и уничтожала, могла производить только моральных инвалидов. Тот факт, что Паулюс и другие взятые в плен немецкие генералы не могли назвать никаких высоких идейных целей, которыми они руководствовались, и заявляли, что они военными и политическими вопросами не занимаются, допрашивавшие их русские офицеры интерпретировали как слабость. Дисциплина в вермахте вызывала уважение у советской стороны; политически же, напротив, Красная армия казалась им гораздо более крепкой и устойчивой.

Из донесения Шелюбского дневник немецкого ефрейтора перекочевал в советские средства массовой информации. 25 января 1943 года краткие выдержки из него были прочитаны по советскому радио, днем позже они появились и в газете «Правда». В основном газета придерживалась текста Шелюбского, но уплотнила его, сведя все к рассказу о борьбе солдат вермахта за выживание, акцентируя распри между солдатами. В таком виде драма солдата, брошенного на произвол судьбы, уже не была видна: темой дневника оказывалось моральное разложение немецкой армии. В одном месте текст дневника, цитируемого в «Правде», был даже сфальсифицирован. Если в переводе Шелюбского ефрейтор говорит, что надеется уже только «на божье чудо», то газета меняет перспективу: «Я не вижу иного выхода из этого страшного ада, кроме плена».

Михайлов Иван

Воспоминания о Сталинградской битве

моего прадедушки

Я – Михайлов Иван, ученик 3 класса. Меня волнует история Великой Отечественной войны, особенно, вклад моего прадедушки Гунько Ивана Станиславовича – участника тех страшных кровавых событий. Прадедушка рассказывал, что Сталинградская битва стала переломным моментом Великой Отечественной войны. На склонах Волги Красная армия преградила путь продвижению немецких войск на восток. Кто побывал в этой битве и остался в живых, век не забудет тех ужасных дней. Ему выпала честь участвовать в этих сражениях от начала до конца событий.

Летом 1942 года гитлеровское командование бросило все силы на Восточный фронт. Фашисты имели больше техники и рассчитывали в короткие сроки выйти к реке Волге. Тяжелые бои развернулись на подступах к Сталинграду. На город наступало 13 дивизий, с поддержкой авиации.

Прадедушкина 7-я стрелковая дивизия входила в состав 64 армии и держала оборону к подступу Сталинграда. Он служил в 6-й роте ПТР в районе станции Гзета в Калмыцкой степи. Его дивизия в сентябре потерпела поражение. Под сильным ударом немцев за 2-3 дня дивизия была почти полностью разбита, штаб дивизии был уничтожен. Начальника штаба подполковника Молофиткина перерезало танком. Судьба командира дивизии неизвестна, он исчез бесследно. Дивизия утеряла знамя и больше не восстановилась.

Немецкие мотопехота и бронированные танки свободно стали разгуливать на этом участке степи, уничтожать технику и живую силу. Прадедушка Ваня с горестью и болью вспоминал сообщение командования: «Кто остался в живых, выходите сами, как сумеете, в сторону Сталинграда ближе к Волге, правее поселка Песчаный». Стал вопрос: либо оказаться в плену, либо сложить голову на своей земле. Шансы выжить у него были очень малы.

Путь от линии фронта до Сталинграда составлял 50 - 60 км. Ночью вдвоем с лейтенантом он стал передвигаться к поселку Цебинка. У них были местные карты, передвигались полями, без дороги, где было более безопасно. Добраться до намеченной цели было непросто. Открытая степь, нет ни одного кустика, ни травы, укрыться негде. Три раза их обстреливали мессершмитты. Просто чудо, что никого не убило. Вдали проходили немецкие автомашины, мотопехота, прадедушке с лейтенантом приходилось часто ползти по-пластунски, чтобы их не заметили.

С собой не было ни хлеба, никаких продуктов, только оружие: автоматы, один пистолет и по обойме патронов. Несмотря ни на что, им всё-таки удалось добраться до поселка Цебинка, возле которого протекала речка, и был мост. Встретили других советских солдат, но пройти мост не успели, попали под жуткую бомбежку. Фашисты стремились разбомбить мост, чтобы задержать продвижение советской армии и техники. Бомбежка длилась часа 2-3 без перерыва. Один эшелон самолетов после сброса бомб уходил, другой уже начинал бомбить. Прадедушка не может забыть, как нельзя было поднять головы от земли. Место открытое, нет никакой растительности, только желтая глина, сильная жара. Тело заливало потом, во рту пересохло, сильно хотелось пить, мучила жажда и страх. Вокруг летели комья земли. Все тело было избито. Ударом земли ему чуть не переломило позвоночник и ногу. Кругом глубокие воронки от бомб. Единственное, что делали, кричали друг другу: «Ты живой?» Вот и весь был разговор…

Закончилась бомбежка под вечер. Было уничтожено много техники и солдат. Кто остался жив, переходили речку. На том берегу собралось 40 - 50 солдат и офицеров. Ночью продвигались по направлению к поселку Песчанка, потом повернули вправо, ближе к Волге. Изможденные и усталые решили утром немного отдохнуть, установив дежурство. Стоило только прилечь к земле, как моментально уснули. Где-то к обеду подъехал на лошади солдат, разбудил, направил всех к пункту формирования – Лапшин Сад.

Без воды и еды, без сна многие обессилили в дороге. Дойти до места назначения смогли не все. От группы моего прадедушки отстали 10 человек. Некоторые вышли к другим частям, кто-то попал в плен. На пункте формирования с 7 Дивизии собралось только 186 солдат и 10 офицеров. Всех передали в 15 Стрелковую Дивизию. Дивизия занимала оборону с южной стороны города Сталинграда. Через два дня гитлеровские войска были у стен города. Непрерывные и ожесточённые бои шли несколько дней. Немецкие войска то наступали, то отступали, получалась полная неразбериха с линией фронта. Поля боёв были застланы трупами немецких и русских солдат. Отступать было некуда: или топись в Волге, или бейся насмерть. Постоянно шло подкрепление из-за Волги. Приказ Сталина был дан 3 сентября: «Ни шагу назад!» Боевая задача была поставлена: остановить врага, обеспечить поставку продовольствия и живой силы. Фашистские самолеты беспрерывно бомбили Сталинград. От взрывов над Сталинградом висело страшное зарево. Город почти весь был сожжен и разрушен бомбежкой. Немецкое командование, чувствуя большое сопротивление, вынуждено был наращивать силы.

Оборона города была возложена на 62 армию, которую возглавлял генерал-лейтенант Чуйков. Сильными ударами с флангов удалось закрыть прорыв немецких войск. Поле боя было завалено железом от обгорелой техники. Наши снаряды с «Катюш» многие не взрывались, а втыкались в землю и оставались стоять. Казалось, на поле спилили лес, и повсюду остались торчать пни. В начале января 1943 года прадедушку Ивана ранило в голову и контузило, он оказался в медсанчасти, где лечился в течение месяца. В феврале попал во вновь сформированную армейскую автоколонну, расположившуюся в посёлке Бикетовка, в пригороде Сталинграда. Выполнял важную боевую задачу: эвакуировал с однополчанами любую ходовую технику прифронтовой линии, восстанавливал и сразу передавал войскам. Все отчетливо понимали, что не хватало машин для подвоза снарядов, продовольствия, вывоза раненных. Операции можно было проводить только совместно с сапёрами, потому что поля боёв были во многих местах заминированы.

17.03.1945 года мой прадедушка, Гунько Иван Станиславович, сержант, заведующий складом ГСМ и запасными частями 430 Полевой Авторемонтной базы 252БК за участие в боевых действиях по защите СССР в Отечественной войне на Сталинградском и 2 Украинском фронтах представлен к Правительственной награде – ордену Красной Звезды.

Я, Михайлов Иван Иванович, ученик 3 класса, назван Иваном в честь моего героического прадедушки Гунько Ивана Станиславовича. Очень горд тем, что у меня такой замечательный, отважный и добрый прадед! Постараюсь с достоинством носить имя прадедушки и приносить пользу своей семье и Родине.

С июля по февраль 1942 года весь мир следил за исходом смертельной схватки Красной Армии с немецко-фашистскими войсками под Сталинградом. Двести дней и ночей в междуречье Волги и Дона шли ожесточенные бои и сражения. Своими воспоминаниями о Сталинградской битве делится Владимир Андреевич Алексеев, ветеран третьего гвардейского Котельниковского Краснознаменного ордена Суворова танкового корпуса.

Когда началась война я, Астраханский мальчишка, только закончил девять классов. Школьников направили на работу в колхоз, но мы даже палатки поставить не успели – нас собрали и на теплоходе отправили в Астрахань. Так, в пути мы узнали, что началась война. Вернувшись домой, мы с мальчишками сразу же отправились штурмовать военкомат. Так что уже на 4-5 день войны я с товарищами отправился с начала в Вольск, в пехотное училище, а от туда - в Сызрань, в танковое училище. В это время немецкие войска уже форсировали Дон.

Я попал в 87-ю танковую бригаду 7-го танкового корпуса. Армия Чуйкова была уже окружена, Перед нами была поставлена задача прорваться на Гумрак и войти с ней в контакт. Немцы бомбили нас нещадно, буквально пешком по нам ходили. Авиации у нас не было, танки наши линейные – легкие, броня у них тонкая. А у фашистов Юнкерсы 88-ые, по две пушки на каждом. Пролетит самолет, шарахнет – и нет танка. Но больше всего досталось пехоте: не успеешь оглянуться - бригады нет! Три раза нас пополняли. Сильные позиции там занял немец! Почти все наши ребята погибли, среди них были мои товарищи и школьные друзья. Я впервые почувствовал, как во время боя страх смерти исчезает, а на первый план выходит чувство долга. Главное было выполнить боевую задачу.

Страшно было перед самым началом боя, когда выходили на исходные позиции, выстраивались и ждали ракеты – команды «Вперед». Иногда, когда было особенно тяжело, я себе говорил: «Господи, спасибо, что помог выжить!» Хотя и в бога никогда не верил.

18 октября корпус вывели из боя и вывели под Саратов, приказано было ждать пополнения. В это время немец уже окружил 62-ю армию. Наконец корпус пополнили и отправили в Сталинградский фронт, в 5-ую ударную армию.

Генерал Манштейн уже пришел на выручку Паулюсу и занял два плацдарма. Руководство решило, что действовать нужно хитростью. Немцы ведь первое время воевали «по расписанию» днем воюют, ночью спят. Это потом мы их приучили воевать и днем и ночью… И вот, решено было напасть на немцев неожиданно, рано утром. В пять утра вся наша армада двинулась вперед. Когда подошли к переднему краю – танки открыли огонь! Следом за ними пехота. Фашисты действительно выскакивали сонные и никак не могли понять – от куда здесь взялись наши танки. Буквально пол часа и плацдарм был наш!

Со мной же в этом бою приключилась история. Когда мы уже подошли к переднему краю, мой танк угодил в ловушку – застрял в овраге. Тогда я вылез под прикрытием люка на крыло и прыгнул прямо в башню. Молодой был, юркий! Ну, думаю, держитесь теперь! Когда немцы увидели, что пушка начинает поворачивать в их сторону, кинулись на верх, пытаясь спрятаться в сугробе. Но мне в перекресте прицела их было отлично видно. Я их всех там и положил. Потом подошел, посмотрел на них и говорю: «Ребята, извините, я вас сюда не звал – сами пришли…» Оказалось, что это был штаб пехотного немецкого полка, который держал оборону плацдарма – 12 офицеров во главе с командиром. За этот бой и за спасение командира роты я получил свою первую награду – медаль «За отвагу».

Сталинградская битва стала для меня самым тяжелым испытанием. Но именно здесь мы почувствовали, что враг дрогнул, здесь начался наш !

Попова Анфиса Сергеевна, воспитанница МОУ детский сад №393, г. Волгоград, Россия.

Правообладатель иллюстрации AFP

"Дышать там было трудно из-за строительной пыли и духоты, и я часто жаловался матери на удушливый и дурной запах гниющего тела", - вспоминает свое сталинградское детство Эдуард Очагавиа. "По дороге везде валялись окровавленные трупы красноармейцев и немецких солдат с оторванными ногами и руками", - рассказывает сестра Эдуарда Наталия (Тала).

Их отца, американского инженера испано-баскского происхождения Лоренса Очагавиа пригласили в Советскую Россию в 1923 году участвовать в индустриализации страны. Вплоть до начала войны он работал на первом заводе такого типа в СССР - Сталинградском тракторном заводе (СТЗ). В 30-е годы он был награжден званием "ударника производства" и грамотой "героя труда".

Сталинградская битва - одно из самых масштабных сражений Второй мировой - началась в июле 1942 года и завершилась 2 февраля 1943-го.

Эдуард Очаг а виа более 20 лет вел программу "Ваше здоровье" на Русской службе Би-би-си под псевдонимом Эдди Лоренс. Мы приводим рассказ Эдуарда и его сестры о тех страшных днях.

• "Всеми забытые" американцы в СССР

Несостоявшаяся эвакуация

Уже в июле 1942 года были спорадические налёты и бомбёжки города - в основном промышленных предприятий. Убаюканные советской пропагандой о могуществе Красной армии и "сталинских соколов" в небе, жители Сталинграда не верили, что немецкие фашисты смогут добраться до города на Волге. Организованной массовой эвакуации гражданского населения не было. Впопыхах начали прежде всего эвакуировать оборудование промышленных предприятий, а о людях забыли. Где-то в начале августа 1942 года спохватились и о людях и начали в спешке готовить эвакуацию семей сотрудников СТЗ, но было уже поздно.

Мое первое личное знакомство с войной произошло в начале августа 1942 года.

Связано это было с провалившейся эвакуацией семей СТЗ из города. Немцы узнали о подготовленном на окраине Сталинграда железнодорожном составе для эвакуации наших семей и начали бомбить железнодорожные пути и поезд нашего состава. В панике люди стали выскакивать из вагонов и искать убежище в открытой степи.

Помню, как мы с отцом, матерью и бабушкой под обстрелом немецких самолетов искали в степи любое укрытие от пуль истребителей. Отец со знакомыми по заводу вскоре увидели небольшую балку и стали укрывать её какими-то досками, ветками растений и кустами "перекати-поле" - сухим степным кустарником шаровидной формы. Семья уселась в этом овраге, а меня поместили между ног матери.

Вдруг на бреющем полете к нам стал приближаться немецкий истребитель. Мать закричала: "Эдик, закрой глаза!" и рукой прикрыла мне лицо. Будучи ребёнком любопытным, я сквозь пальцы матери увидел летевший очень низко истребитель с пилотом в защитных очках. Над нами прогремел звук авиамотора и приглушенная трескотня пулемета истребителя. Пули просвистели мимо. Самолет сделал ещё несколько заходов на наше убежище, затем всё затихло. Мы вышли из балки и направились обратно в нашу квартиру в поселке СТЗ.

Оглянувшись, мы увидели горящие вагоны эшелона, вывороченные рельсы и дымящийся разрушенный поезд.

В августе в Сталинграде обычно стоит солнечная теплая погода. Небо чистое и бледно-голубое. В спокойные от бомбёжек дни я любил сидеть у окна в нашей квартире на третьем этаже и наблюдать за воздушными боями нашей и немецкой авиации. Мне особенно запомнился один такой бой в августовском небе над Сталинградским тракторным заводом. С аэродрома близи города в воздух поднялись три биплана, по форме напоминавшие этажерки, - так мы тогда называли такие самолеты.

Они медленно приближались к трём блестящим точкам немецких самолетов. Вскоре из садика около нашего дома начали бухать зенитки, и в голубом небе в районе самолетов появляться "ватные шарики" - результаты разрыва зенитных снарядов, а до меня стали доноситься от этих взрывов звуки легких хлопков.

Во время одного из таких боёв в небе появилась тёмная дымящаяся точка. Она стала кружиться по спирали, оставляя длинный хвост дыма после себя, а затем скрылась в ближайшем лесу. Из нашего поселка выехали две машины скорой помощи - крытые полуторки зеленого цвета с красными крестами на борту. Машины со звуком колоколов направились в лес, откуда в небо вздымались клубы дыма от упавшего самолета.

Казалось, что горит Волга

Моя сестра Наталия (Тала), которой в 1942 году уже исполнилось 14 лет, прекрасно помнит, как с 23 августа почти ежедневно на город начали сыпаться бомбы, то есть фашистская авиация начала проводить так называемые ковровые бомбёжки с целью полного захвата города.

Тала в своих мемуарах вспоминает, как неподалёку от их дома немцы разбомбили нефтехранилища. Всё вокруг было охвачено огнём и черным дымом. Огонь распространился к Волге. Горящая нефть и мазут сползали с крутых берегов в реку, и казалось, что горит сама Волга.

Переправу через реку немцы ежедневно бомбили, а наши саперы ночью переправу восстанавливали и перевозили по ней артиллерийские орудия, военное снаряжение и боеприпасы. Ночью на баржах и через переправу на левый берег реки бегут люди из города. А наутро после очередной бомбёжки в реке плавают трупы солдат и гражданских, сумки, чемоданы и личные вещи людей.

Сестра мне позднее рассказывала, как одна из её соседок решила рискнуть и перебраться на другой берег Волги. Она ушла с сыном и захватила с собой красивую охотничью собаку. Что случилось с соседкой и её сыном - неизвестно, но собака прибежала обратно домой.

В конце лета 1942 года немцы захватили большую часть города, шли уличные бои, и лишь прибрежные районы Волги, где были расположены Сталинградский тракторный завод, завод "Баррикады" и металлургический завод "Красный Октябрь", оставались пока ещё не захваченными немецкой армией.

В начале сентября большая часть города была в руинах из-за систематических "ковровых" и прочих бомбёжек, люди ютились в подвалах, в городе отсутствовало водоснабжение, электричество, газ и отопление. Наша семья с Лоренсом в спокойное от бомбёжек время сидела у примуса в спальне, где бабушка готовила какой-то суп, который она называла "затирка". Это была какая-то мутная водица, без запаха и вкуса, рецепт которой вы не найдёте ни в одной поваренной книге. По рассказам бабушки, ушлые люди за углом на улице иногда предлагали "говяжьи" котлеты, но она всегда делала странное лицо, когда говорила об этом, и намекала на мясо человеческих трупов. В городе к осени исчезли все виды домашних животных.

Не было соли, хлеба, сахара и спичек

В дни бомбёжек мы не вылезали из бомбоубежища - подвала в нашем доме, который всегда был битком набит детьми, ранеными военными и больными местными жителями. Среди раненых я часто видел знакомых мне детей по детскому саду. Они лежали на полках с забинтованными руками, ногами или окровавленными повязками на голове.

Дышать там было трудно из-за строительной пыли и духоты, и я часто жаловался матери на удушливый и дурной запах гниющего тела. Никаких антибиотиков в те времена не было и в помине.

Самыми дефицитными товарами в то время были соль, хлеб, сахар и… спички. Правда, народ быстро приспособился к получению огня методами каменного века: в металлическую трубочку малого диаметра вставлялся фитиль из хлопковой ткани или какой-нибудь иной сухой ткани. Эта трубочка прижималась к одному кремнёвому камню, а другим кремнем высекалась искра, которая разжигала фитиль.

В сентябре мы потеряли связь с Талой и её матерью. Как выяснилось позднее, немцы захватили их часть города, и мы не знали, что с ними случилось.

К нам в кухню стали залетать мины, и когда одна мина влетела в одно окно и взорвалась в противоположном углу кухни, Лоренс на ломаном русском языке заявил: "Кватит, немец нас будет сдес убиват, надо укодит, на друкой берек, в степ".

В середине сентября 1942 года мы покинули нашу квартиру, захватив с собой лишь самое необходимое, и по окопам начали пробираться к переправе на Волге.

У переправы было настоящее столпотворение: солдаты с оружием, какие-то пушки, пулеметы, раненые, больные, местные жители с чемоданами и котомками, дети.

Кругом взрывы, крики, ругань, запах пороха и гари. В реке время от времени вздымаются столбы воды от взрывов снарядов. В этой буче отцу как-то удалось уговорить шофера одной военной машины взять нас с собой на баржу, отправлявшуюся на левый берег. Несмотря на обстрелы немецкой артиллерии и авиации, нам посчастливилось живыми добраться до противоположного берега Волги и уйти в степь.

С этого момента мы окончательно утратили надежду на связь с Талой и её матерью и считали их погибшими или без вести пропавшими в ходе Сталинградской битвы.

Добравшись до левого берега Волги, мы на двухколесной тачке, сооружённой отцом из досок и колёс, валявшихся в степи на левом берегу, совершили длинный переход по волжской степи на север. Сначала мы добрались до деревни Новая Полтавка, где и провели осень и всю зиму 1942 года.

Зима 1942-43 года в этих краях была очень холодной (-40 С), голодной и вшивой - в буквальном смысле слова. Местные жители в деревнях волжской степи с опаской относились к "сталинградским беженцам", утверждая, что "все они тифозные", распространяют всякие болезни, а иногда и грабят местное население.

Положение несколько улучшилось лишь после того, когда семья перебралась из Новой Полтавки весной 1943 г. в Ней-Колонию - поселение волжских немцев, из которого НКВД изгнало всех жителей Указом Президиума Верховного Совета СССР ещё в сентябре-октябре 1941 года. Для нашей семьи эпопея "Сталинградской битвы" закончилась именно здесь, в поселении Ней-Колония в начале 1943 года.

"Пуф-пуф-капут!" Из воспоминаний сестры Талы

Судя по воспоминаниям моей сестры, её мучения в сентябре и последующей осенью и зимой 1942-43 года были еще более ужасными. В начале Сталинградской битвы она с матерью, как и мы, большую часть времени проводили в бомбоубежищах разных полуразрушенных домов в их районе города.

В одном из подвалов бомба пробила все этажи и упала на их кровать с пожитками, но не взорвалась. В подвале возникла паника: никто не знал, что делать, пришлось всю ночь провести в компании с мрачным сюрпризом.

А наутро вдруг распахнулись металлические двери подвала и немецкие солдаты, как пишет она, с "засученными рукавами и с автоматами в руках" ворвались в бомбоубежище и начали кричать "Аус, Аус" и выгнали всех на улицу.

На улице шли бои, "кругом дым, крики и стоны раненых, взрывы мин и снарядов".

Растерянные, они побежали в сторону СТЗ, который, по слухам, немцы ещё не взяли.

Как пишет сестра, по дороге везде валялись окровавленные трупы красноармейцев и немецких солдат с оторванными ногами и руками.

Им удалось укрыться в подвале "дома профессуры" на западной окраине города, но вскоре немецкие солдаты их обнаружили и там, и выгнали всех на поверхность, организовали в колонну и под конвоем погнали их вместе с русскими военнопленными в сторону г. Калач-на-Дону.

До Калача они не дошли, а остановились на привал в местечке Гумрак, примерно в 10-12 км от Сталинграда. Здесь Тала с матерью и семья Шемберг прикорнули под деревом, а когда проснулись, увидели, что колонна уже ушла, а они остались одни, брошенные в донской степи около поселка Гумрак. В конце сентября в этих местах шли проливные дожди.

Через какое-то время к растерянной группе беженцев подошел появившийся из замаскированной балки-блиндажа немецкий офицер и предложил спуститься в балку, заявив, что иначе они здесь погибнут под миномётным огнём русской армии, мол, вас здесь "пуф-пуф, капут".

Беженки в землянке

Так моя сестра Тала с матерью оказалась вместе с русскими военнопленными и охранявшими их немецкими солдатами в землянке-блиндаже в районе поселка Гумрак. Там они провели страшную зиму 1942-43 года.

Как вспоминает Тала, морозы стояли жуткие, в землянке была единственная печка-буржуйка, в которой тлело бревно, найденное в степи. Вокруг неё грелись в основном немецкие солдаты. Воды не было, поэтому немцы заставляли Талу собирать снег сапёрной лопатой в разбитое корыто, а затем растапливать снег где-то в добытом ведре и таким образом получать "питьевую воду".

Позднее в землянку начали прибывать новые группы немецких солдат и предъявлять дополнительные требования к русским женщинам-беженкам: чистить землянку от мусора и грязи, "штопфен" (штопать и зашивать) их рваные носки, стирать их бельё, а чем и как - их не интересовало.

Часто свои требования они сопровождали угрозой, один немец даже грозился финкой наказать Талу, потому что она была слишком строптивой.

Дров в степи не было, иногда в окопах она находила доски, палки, этим и топила печку-буржуйку, чтобы выпарить их бельё. За работу немцы давали кусок хлеба.

И снова "Пух-пух-капут"

В декабре-январе 42-го был страшный холод и голод. Одолевали вши, обитавшие не только на белье, но даже и на верхней одежде. Вокруг непрерывно разрывались бомбы и мины и, судя по поведению немцев, чувствовалось, что они оказались в окружении. Кольцо окружения сжималось. Их землянка и все ближайшие были забиты отступавшими немецкими солдатами. Тала с матерью опасались, что немцы их выгонят из землянки, а это уже верная смерть под снарядами и на 40-градусном морозе.

Однажды в конце января один немец даже угрожал Тале своим пистолетом - прикладывал дуло пистолета к голове и кричал, что завтра придут русские и всех вас - указывая на беженцев - уничтожат: "пух-пух-капут".

В те январские дни голодали все: и беженцы, и немцы. Продуктов не было, немецкая авиация не долетала до района Гумрака, поставки продуктов прекратились. Ходили слухи, что в румынской армии, воевавшей на стороне немцев, были случаи каннибализма.

В один из первых дней февраля все немцы, как по тревоге, выскочили из землянки. Остались только их ранцы. И вдруг наступила необычная тишина: затихли взрывы снарядов и даже замолкли "катюши". В этой тишине, как пишет Тала, послышались странные отдалённые звуки, напоминающие плач ребёнка: "у-у-а, у-у-а". Звуки приближались, и мы стали отчетливо различать протяжные крики: "Ура-Ура-Ура"! Мы сидели в землянке, притихнув, как мыши.

Вдруг в нашу землянку вбежал какой-то немецкий солдат с автоматом, повернулся к нам и воскликнул "метхен", бросил автомат у входа и лёг на землю. Минуту спустя снаружи раздался голос по-русски: "Кто там?" Мать Талы ответила: "Здесь русские и нерусские". В землянку ввалился красноармеец в белом маскировочном халате поверх тулупа с автоматом, увидел немца и приказал ему встать. Тот ответил: "Нихт ферштейн". "Ничего, сейчас поймёшь!" - ответил красноармеец, вывел его из землянки и тут же застрелил. Потом он вернулся к нам, дал нам буханку хлеба, выскочил из землянки и побежал дальше…

Изредка еще слышалась отдалённая канонада, а Тала с матерью продолжали жить в теперь уже собственной землянке вплоть до апреля.

Некоторые ф отографии предоставил Эндрю Шепард, редактор журнала East-West Review