Кто написал произведение цифры. Рассказ «Цифры

Мой дорогой, когда ты вырастешь, вспомнишь ли ты, как однажды зимним вечером ты вышел из детской в столовую, остановился на пороге, – это было после одной из наших ссор с тобой, – и, опустив глаза, сделал такое грустное личико?

Должен сказать тебе: ты большой шалун. Когда что-нибудь увлечет тебя, ты не знаешь удержу. Ты часто с раннего утра до поздней ночи не даешь покоя всему дому своим криком и беготней. Зато я и не знаю ничего трогательнее тебя, когда ты, насладившись своим буйством, притихнешь, побродишь по комнатам и, наконец, подойдешь и сиротливо прижмешься к моему плечу! Если же дело происходит после ссоры и если я в эту минуту скажу тебе хоть одно ласковое слово, то нельзя выразить, что ты тогда делаешь с моим сердцем! Как порывисто кидаешься ты целовать меня, как крепко обвиваешь руками мою шею, в избытке той беззаветной преданности, той страстной нежности, на которую способно только детство!

Но это была слишком крупная ссора.

Помнишь ли, что в этот вечер ты даже не решился близко подойти ко мне?

– Покойной ночи, дядечка, – тихо сказал ты мне и, поклонившись, шаркнул ножкой.

Конечно, ты хотел, после всех своих преступлений, показаться особенно деликатным, особенно приличным и кротким мальчиком. Нянька, передавая тебе единственный известный ей признак благовоспитанности, когда-то учила тебя: «Шаркни ножкой!» И вот ты, чтобы задобрить меня, вспомнил, что у тебя есть в запасе хорошие манеры. И я понял это – и поспешил ответить так, как будто между нами ничего не произошло, но все-таки очень сдержанно:

– Покойной ночи.

Но мог ли ты удовлетвориться таким миром? Да и лукавить ты не горазд еще. Перестрадав свое горе, твое сердце с новой страстью вернулось к той заветной мечте, которая так пленяла тебя весь этот день. И вечером, как только эта мечта опять овладела тобою, ты забыл и свою обиду, и свое самолюбие, и свое твердое решение всю жизнь ненавидеть меня. Ты помолчал, собрал силы и вдруг, торопясь и волнуясь, сказал мне:

– Дядечка, прости меня… Я больше не буду… И, пожалуйста, все-таки покажи мне цифры! Пожалуйста!

Можно ли было после этого медлить ответом? А я все-таки помедлил. Я, видишь ли, очень, очень умный дядя…

Ты в этот день проснулся с новой мыслью, с новой мечтой, которая захватила всю твою душу.

Только что открылись для тебя еще не изведанные радости: иметь свои собственные книжки с картинками, пенал, цветные карандаши – непременно цветные! – и выучиться читать, рисовать и писать цифры. И все это сразу, в один день, как можно скорее. Открыв утром глаза, ты тотчас же позвал меня в детскую и засыпал горячими просьбами: как можно скорее выписать тебе детский журнал, купить книг, карандашей, бумаги и немедленно приняться за цифры.

– Но сегодня царский день, все заперто, – соврал я, чтобы оттянуть дело до завтра или хоть до вечера: уж очень не хотелось мне идти в город.

Но ты замотал головою.

– Нет, нет, не царский! – закричал ты тонким голоском, поднимая брови. – Вовсе не царский, – я знаю.

– Да уверяю тебя, царский! – сказал я.

– А я знаю, что не царский! Ну, пожа-алуйста!

– Если ты будешь приставать, – сказал я строго и твердо то, что говорят в таких случаях все дяди, – если ты будешь приставать, так и совсем не куплю ничего.

Ты задумался.

– Ну, что ж делать! – сказал ты со вздохом. – Ну, царский так царский. Ну, а цифры? Ведь можно же, – сказал ты, опять поднимая брови, но уже басом, рассудительно, – ведь можно же в царский день показывать цифры?

– Нет, нельзя, – поспешно сказала бабушка. – Придет полицейский и арестует… И не приставай к дяде.

– Ну, это-то уж лишнее, – ответил я бабушке. – А просто мне не хочется сейчас. Вот завтра или вечером – покажу.

– Нет, ты сейчас покажи!

– Сейчас не хочу. Сказал, – завтра.

– Ну, во-от, – протянул ты. – Теперь говоришь – завтра, а потом скажешь – еще завтра. Нет, покажи сейчас!

Сердце тихо говорило мне, что я совершаю в эту минуту великий грех – лишаю тебя счастья, радости… Но тут пришло в голову мудрое правило: вредно, не полагается баловать детей.

И я твердо отрезал:

– Завтра. Раз сказано – завтра, значит, так и надо сделать.

– Ну, хорошо же, дядька! – пригрозил ты дерзко и весело. – Помни ты это себе!

И стал поспешно одеваться.

И как только оделся, как только пробормотал вслед за бабушкой: «Отче наш, иже еси на небеси…» – и проглотил чашку молока, – вихрем понесся в зал. А через минуту оттуда уже слышались грохот опрокидываемых стульев и удалые крики…

И весь день нельзя было унять тебя. И обедал ты наспех, рассеянно, болтая ногами, и все смотрел на меня блестящими странными глазами.

– Покажешь? – спрашивал ты иногда. – Непременно покажешь?

– Завтра непременно покажу, – отвечал я.

– Ах, как хорошо! – вскрикивал ты. – Дай бог поскорее, поскорее завтра!

Но радость, смешанная с нетерпением, волновала тебя все больше и больше. И вот, когда мы – бабушка, мама и я – сидели перед вечером за чаем, ты нашел еще один исход своему волнению.

Ты придумал отличную игру: подпрыгивать, бить изо всей силы ногами в пол и при этом так звонко вскрикивать, что у нас чуть не лопались барабанные перепонки.

– Перестань, Женя, – сказала мама.

В ответ на это ты – трах ногами в пол!

– Перестань же, деточка, когда мама просит, – сказала бабушка.

Но бабушки-то ты уж и совсем не боишься. Трах ногами в пол!

– Да перестань, – сказал я, досадливо морщась и пытаясь продолжать разговор.

– Сам перестань! – звонко крикнул ты мне в ответ, с дерзким блеском в глазах и, подпрыгнув, еще сильнее ударил в пол и еще пронзительнее крикнул в такт.

Я пожал плечом и сделал вид, что больше не замечаю тебя.

Но вот тут-то и начинается история.

Я, говорю, сделал вид, что не замечаю тебя. Но сказать ли правду? Я не только не забыл о тебе после твоего дерзкого крика, но весь похолодел от внезапной ненависти к тебе. И уже должен был употреблять усилия, чтобы делать вид, что не замечаю тебя, и продолжать разыгрывать роль спокойного и рассудительного.

Но и этим дело не кончилось.

Ты крикнул снова. Крикнул, совершенно позабыв о нас и весь отдавшись тому, что происходило в твоей переполненной жизнью душе, – крикнул таким звонким криком беспричинной, божественной радости, что сам Господь Бог улыбнулся бы при этом крике. Я же в бешенстве вскочил со стула.

– Перестань! – рявкнул я вдруг, неожиданно для самого себя, во все горло.

Какой черт окатил меня в эту минуту целым ушатом злобы? У меня помутилось сознание. И надо было видеть, как дрогнуло, как исказилось на мгновение твое лицо молнией ужаса!

– А! – звонко и растерянно крикнул ты еще раз.

И уже без всякой радости, а только для того, чтобы показать, что ты не испугался, криво и жалко ударил в пол каблуками.

А я – я кинулся к тебе, дернул тебя за руку, да так, что ты волчком перевернулся передо мною, крепко и с наслаждением шлепнул тебя и, вытолкнув из комнаты, захлопнул дверь.

Год издания рассказа: 1898

Произведение «Цифры» Бунина - это совсем небольшой рассказ, который относят к раннему творчеству писателя. В основе его популярности лежит наличие рассказа в школьной программе. В некоторых учебных заведениях по мотивам рассказа Ивана Бунина «Цифры» даже пишут сочинение. Такое внимание к творчеству знаменитого русского классика обеспечило его произведениям попадание в рейтинги нашего сайта, а самому писателю высокое место в нашем .

Рассказа «Цифры» краткое содержание

Основной темой рассказа Бунина «Цифры» является сора между рассказчиком и его племянником. Дядя рассказывает историю этой ссоры самому же племяннику, который забыл о ней. Начинается все с событий, происходящих вечером. После ссоры племянник пытается вести себя как воспитанный мальчик. Обычно сора заканчивалась просто. Ты подходил ко мне прижимался к плечу и услышав от меня доброе слово ты с детской простой обнимал меня и бросался целоваться. Но в этот раз ссора была через чур крупная. Главный герой Бунина «Цифры» лишь подошел и сказал: «Покойной ночи, дядечка» и шаркнул ножкой, как учила нянечка. Я ответил отстраненно6 «Покойной ночи». Но твое детское сердце не выдержало, и ты волнуясь выпалил «Дядечка, прости меня… Я больше не буду… И, пожалуйста, все-таки покажи мне цифры! Пожалуйста!». Я был очень умный дядя и как мне не хотелось прям сейчас выполнить твою просьбу я помедлил.

Но если рассматривать краткое содержание рассказа «Цифры» Бунина, то стоит упомянуть как начинался этот день. Ты проснулся с мыслю о карандашах, книжках с картинками и желанием научиться писать, читать и рисовать цифры. Буквально сразу ты огорошил меня этой просьбой, и я немного слукавил из лени сказав, что все заперто, так как сегодня царский день. Ты начал уверять что это не так и требовать исполнить твою просьбу прямо сейчас, но я уже в воспитательных целях проявил твердость. Прочитав с бабушкой «Отче наш», ты выпил склянку молока и умчался в ожидании завтра, ведь как в ты загорелся идеей.

Далее в рассказе Бунина «Цифры» кратком содержании вы узнаете, как целый день ты жил в ожидании завтра. А вечером нашел отличную игру. Ты подпрыгивал громко кричал и бил ногами об пол. Сначала ты проигнорировал замечание бабушки, потом мамы, а потом и мое. Я постарался делать вид что не замечаю тебя, но сделать это было непросто. Поэтому, когда в очередной раз ты громко крикнул я в бешенстве вскочил со стула. Ты же как будто не испугался еще раз крикнул, и тогда я кинулся к тебе, рванул за руку, и шлепнул тебя. После чего выставил из комнаты.

Далее в рассказе Ивана Бунина «Цифры» читать можно как от обиды и боли ты зашелся пронзительным альтом. Ты начал играть умирающего и кричал: «Ой мамочки! Умираю». «Чай не умрешь» — отвечал я из другой комнаты. Мне хотелось побежать и утешить тебя, но в воспитательных целях я сохранял спокойствие. То же самое пытались делать мама и бабушка, хотя это им давалось с огромным трудом. Ты понял, что просить прощения и жалеть тебя некто не будет, но еще некоторое время охрипшим голосом без слез кричал. Но в конце концов ты затих.

Далее в кратком содержании рассказа Бунина «Цифры» читать можно о том, как примерно через полчаса я якобы в поисках портсигара зашел к тебе. Ты переставлял пустые коробки от спичек. Мое сердце сжалось, и я уж хотел выйти, но ты сказал мне что некогда не будешь теперь любить меня, нечего мне не купишь и даже заберешь японскую копеечку, которую подарил мне. Я ответил, что дело твое, но забирать подарки - это нехорошо. Затем к тебе заходили мама и бабушка. Они так же делали вид что зашли случайно или по делу. Они уговаривали тебя попросить прощения и даже угрожали что я уеду в Москву и больше некогда не приеду. На все это ты только отвечал: «Ну и хорошо». В конце концов мама посоветовала не обращать внимания на эту злючку. Лишь бабушка через некоторое время нанесла победный удар по тебе. Она напомнила, что раз ты не любишь дядю, то он не покажет тебе цифры и не научит писать. Ты был побежден и самолюбие твое сломлено.

На следующий день ранним утром главный герой Бунина «Цифры» проснулся в ожидании. Но следовало подождать и смириться. И ты это сделал. Ты подошел ко мне и попросил прощения. Сказал, что любишь меня. Тогда я смиловался, и предложил тебе нести карандаши и бумагу. Твои глаза заблестели, и ты поспешно, но стараясь не допустить оплошность слушал меня. Старательно ты выводил каждую цифру, а я наслаждался твоим видом и цифрой три, которую ты писал, как букву «Е».

Рассказ «Цифры» на сайте Топ книг

Рассказ Ивана Бунина «Цифры» читать настолько популярно, что он уже не в первый раз попадает в наш рейтинг . Кроме того, во время прохождения произведения в школьной программе интерес к нему многократно возрастает. Так случилось и в этот раз благодаря чему произведение Бунина «Цифры» представлено в нашем новом рейтинге 2016 года. И учитывая все эти особенности мы ожидаем что и в наших последующих рейтингах рассказ будет занимать достойное место.

Рассказ Ивана Бунина «Цифры» читать онлайн на сайте Топ книг вы можете .
Рассказ Ивана Бунина «Цифры» скачать бесплатно на сайте Топ книг вы можете .

«Мой дорогой, когда ты вырас-тешь, вспом-нишь ли ты, как однажды зимним вечером ты вышел из детской в столовую, — это было после одной из наших ссор, — и, опустив глаза, сделал такое грустное личико? Ты большой шалун, и когда что-нибудь увлечет тебя, ты не знаешь удержу. Но я не знаю никого трога-тельнее тебя, когда ты притих-нешь, подой-дешь и прижмешься к моему плечу! Если же это проис-ходит после ссоры, и я говорю тебе ласковое слово, как поры-висто ты целуешь меня, в избытке предан-ности и нежности, на которую способно только детство! Но это была слишком крупная ссора...»

В тот вечер ты даже не решился подойти ко мне: «Покойной ночи, дядечка» — сказал ты и, покло-нив-шись, шаркнул ножкой (после ссоры ты хотел быть особенно благо-вос-пи-танным маль-чиком). Я ответил так, будто между нами ничего не было: «Покойной ночи». Но мог ли ты удовле-тво-риться этим? Забыв обиду, ты опять вернулся к заветной мечте, что пленяла тебя весь день: «Дядечка, прости меня... Я больше не буду... И пожа-луйста, покажи мне цифры!» Можно ли было после этого медлить с ответом? Я помедлил, ведь я очень умный дядя...

В тот день ты проснулся с новой мечтой, которая захва-тила всю твою душу: иметь свои книжки с картин-ками, пенал, цветные каран-даши и выучиться читать и писать цифры! И все это сразу, в один день! Едва проснув-шись, ты позвал меня в детскую и засыпал прось-бами: купить книг и каран-дашей и немед-ленно приняться за цифры. «Сегодня царский день, все заперто» — соврал я, уж очень не хоте-лось мне идти в город. «Нет, не царский!» — закричал было ты, но я пригрозил, и ты вздохнул: «Ну, а цифры? Ведь можно же?». «Завтра» — отрезал я, понимая, что тем лишаю тебя счастья, но не пола-га-ется бало-вать детей...

«Ну хорошо же!» — пригрозил ты и, как только оделся, пробор-мотал молитву и выпил чашку молока, принялся шалить, и весь день нельзя было унять тебя. Радость, смешанная с нетер-пе-нием, волно-вала тебя все больше, и вечером ты нашел им выход. Ты начал подпры-ги-вать, бить изо всей силы ногами в пол и громко кричать. И мамино заме-чание ты проигно-ри-ровал, и бабуш-кино, а мне в ответ особенно прон-зи-тельно крикнул и ещё сильнее ударил в пол. И вот тут начи-на-ется история...

Я сделал вид, что не замечаю тебя, но внутри весь похо-лодел от внезапной нена-висти. И ты крикнул снова, весь отдав-шись своей радости так, что сам господь улыб-нулся бы при этом крике. Но я в бешен-стве вскочил со стула. Каким ужасом иска-зи-лось твое лицо! Ты расте-рянно крикнул ещё раз, для того, чтобы пока-зать, что не испу-гался. А я кинулся к тебе, дернул за руку, крепко и с насла-жде-нием шлепнул и, вытолкнув из комнаты, захлопнул дверь. Вот тебе и цифры!

От боли и жестокой обиды ты зака-тился страшным и прон-зи-тельным криком. Ещё раз, ещё... Затем вопли потекли без умолку. К ним приба-ви-лись рыдания, потом крики о помощи: «Ой больно! Ой умираю!» «Небось не умрешь, — холодно сказал я. — Покри-чишь и смолк-нешь». Но мне было стыдно, я не поднимал глаз на бабушку, у которой вдруг задро-жали губы. «Ой, бабушка!» — взывал ты к послед-нему прибе-жищу. А бабушка в угоду мне и маме крепи-лась, но едва сидела на месте.

Ты понял, что мы решили не сдаваться, что никто не придет утешить тебя. Но прекра-тить вопли сразу было невоз-можно, хотя бы из-за само-любия. Ты охрип, но все кричал и кричал... И мне хоте-лось встать, войти в детскую большим слоном и пресечь твои стра-дания. Но разве это согла-су-ется с прави-лами воспи-тания и с досто-ин-ством спра-вед-ли-вого, но стро-гого дяди? Наконец ты затих...

Только через полчаса я заглянул будто по посто-рон-нему делу в детскую. Ты сидел на полу весь в слезах, судо-рожно вздыхал и забав-лялся своими неза-тей-ли-выми игруш-ками — пустыми короб-ками спичек. Как сжалось мое сердце! Но я едва взглянул на тебя. «Теперь я никогда больше не буду любить тебя, — сказал ты, глядя на меня злыми, полными презрения глазами. — И никогда ничего не куплю тебе! И даже япон-скую копе-ечку, какую тогда подарил, отберу!»

Потом захо-дили мама и бабушка, и так же делая вид, что зашли случайно. Заво-дили речь, о нехо-роших и непо-слушных детях, и сове-то-вали попро-сить прощения. «А то я умру» — гово-рила бабушка печально и жестоко. «И умирай» — отвечал ты сумрачным шепотом. И мы оста-вили тебя, и сделали вид, что совсем забыли о тебе.

Опустился вечер, ты все так же сидел на полу и пере-двигал коробки. Мне стало мучи-тельно, и я решил выйти и побро-дить по городу. «Бесстыдник! — зашеп-тала тогда бабушка. — Дядя любит тебя! Кто же купит тебе пенал, книжку? А цифры?» И твое само-любие было слом-лено.

Я знаю, чем дороже мне моя мечта, тем меньше надежд на её дости-жение. И тогда я лукавлю: делаю вид, что равно-душен. Но что мог сделать ты? Ты проснулся, испол-ненный жаждой счастья. Но жизнь отве-тила: «Потерпи!» В ответ ты буйствовал, не в силах смирить эту жажду. Тогда жизнь ударила обидой, и ты закричал от боли. Но и тут жизнь не дрог-нула: «Смирись!» И ты смирился.

Как робко ты вышел из детской: «Прости меня, и дай хоть каплю счастья, что так сладко мучит меня». И жизнь смило-сти-ви-лась: «Ну ладно, давай каран-даши и бумагу». Какой радо-стью засияли твои глаза! Как ты боялся рассер-дить меня, как жадно ты ловил каждое мое слово! С каким стара-нием ты выводил полные таин-ствен-ного значения черточки! Теперь уже и я насла-ждался твоей радо-стью. «Один... Два... Пять...» — говорил ты, с трудом водя по бумаге. «Да нет, не так. Один, два, три, четыре». — «Да, три! Я знаю», — радостно отвечал ты и выводил три, как большую прописную букву Е.

Психологические тонкости творчества Ивана Бунина до сих пор интересуют читателя, хотя и реалии, о которых он писал, канули в лету. Уже не актуальна проблема мелкопоместного дворянства, но все также неистребима тема взросления человека, которая является смысловым центром рассказа «Цифры».

Уже во второй половине XIX века в русской литературе сложилась традиция обращения к теме детства. Об этой прекрасной поре жизни писали Лев Толстой, Сергей Аксаков, Максим Горький и другие. Взглянуть на мир глазами ребенка, понять, что он чувствует и испытывает, о чем мечтает эта маленькая и еще не до конца сложившаяся, но уже достаточно самобытная личность, — все это интересовало и продолжает интересовать писателей. Проблеме детства посвящен рассказ Ивана Алексеевича Бунина «Цифры».

Произведение это написано в 1906 году и представляет собой исповедь взрослого человека, дяди, перед своим племянником. Перед читателем рассказ от первого лица в трех частях об одном случае, скорее даже происшествии, из тех времен, когда маленький мальчик Женя еще только учился читать, считать и писать, и самой большой его мечтой было поскорее выучить цифры.

Смысл названия

Почему рассказ Бунина был назван «Цифры»? Мечта выучить цифры полностью захватила главного героя. Она и вынесена автором в заглавие рассказа. Однако это нечто большее, нежели просто каприз юного Жени.

Название «цифры» является символом детской мечты, и вместе с тем его можно трактовать как яблоко раздора, предмет, поставивший взрослого и ребенка на противоположные стороны конфликта, в котором очень непросто найти правого.

Суть

В центре сюжета произведения находится конфликт между дядей и его племянником, мальчиком Женей. Ребенок, исполненный энергии учиться, просит его показать ему цифры, но взрослому лень ехать за карандашами в город, и он отказывается, все время откладывая урок.

Женя, так загоревшись тягой к познанию, не может терпеть и начинает вести себя слишком активно, чем раздражает своего дядю. В результате происходит крупная ссора, в ходе которой ни один, ни другой не хотят признавать свою неправоту – а, между тем, она свойственна им обоим — только бабушка делает попытки примирить «мужчин». В конце концов, у нее получается, и, пройдя через этот конфликт, оба, и ребенок, и взрослый, вынеся из него жизненный урок, садятся за стол и занимаются счётом.

Жанр, направление, композиция

Рассказ состоит из семи частей, в каждой из которых рассказчиком является сам дядя. Он начинает свое повествование обращением к Жене со словами о некоторой ссоре, произошедшей между ними в прошлом. Таким образом, автор сразу определяет предмет, о котором будет идти речь. С помощью приема «взгляд в прошлое» писатель формирует особое восприятие этой истории – назидательное, поучительное. В то же время рассказчик сам оценивает свои действия и делает нравственный вывод из них.

При том его речь – это не просто изложение событий, это живое воспоминание; язык автора легок, динамичен и эмоционален, благодаря чему мы искренне сопереживаем героям и стараемся найти оправдание им в этой ссоре.

Главные герои и их характеристика

Центральные образы – это, конечно, рассказчик и его племянник. Их взаимоотношения движут действием и становятся основой конфликта произведения. Несмотря на то, что все происходящее мы видим со стороны дяди, его слова довольно объективны и содержат компонент анализа.

Очень трогательное и вместе с тем точное описание Жени дается в первой части:

…Ты большой шалун. Когда что-нибудь увлечет тебя, ты не знаешь удержу. Ты часто с раннего утра до поздней ночи не даешь покоя всему дому своим криком и беготней. Зато я и не знаю ничего трогательнее тебя, когда ты, насладившись своим буйством, притихнешь, побродишь по комнатам и, наконец, подойдешь и сиротливо прижмешься к моему плечу!

Характеристика Жени — активный, любопытный и очень любящий ребенок, несмотря на то, что иногда его обуревают капризы. Дядя же сильно любит его, каждый раз, когда от него требовалась строгость, непреклонность, как от взрослого, ему было безумно жаль ребенка. Однако в ссоре между ними двумя есть немалая доля его вины, потому что он вовремя не смог проявить снисходительность и нежность; вверх над ним взяли гордость и упрямство. Это характеристика дяди – человека эмоционального и вспыльчивого, но искренне привязанного к племяннику.

Также в рассказе действуют мама и бабушка Жени, которые тоже разделились во мнениях: мама на стороне дяди, а бабушка – Жени. Однако она не ругает поссорившихся, а пытается их примирить. Бабушка, как образец мудрости и взвешенности, как опытный в жизни человек, понимает глупость этого раздора, и в финале лишь ей удается наладить мир между главными героями.

Темы

Тема рассказа – это взаимоотношения детей и взрослых. Для ребенка все окружающее – это непознанная реальность, она любопытная и манящая, а для взрослого эта реальность уже не представляет такого интереса. В результате возникает непонимание, которое приводит к конфликту.

Автор демонстрирует детское восприятие мира взрослому читателю, дабы заполнить пропасть непонимания между членами одной семьи. Детство скоротечно, оно легко забывается, поэтому взрослым очень сложно осознать и почувствовать то, что переживает ребенок.

Однако ранняя пора жизни – самое ответственное время, когда закладывается фундамент личности. От того, смогут ли родители понять своего наследника, зависит его судьба. Дядя должен всеми силами поощрять любознательность племянника, только так он вырастет образованным человеком. Однако в то же время нельзя потакать его капризам, иначе весь воспитательный эффект просвещения сойдет на нет.

Проблемы

В своем произведении автор поднимает проблему воспитания, отношений взрослых и детей, разницы в восприятии ими окружающего мира. Также важными являются вопросы детского любопытства и мечты, стремления учиться и развиваться, свойственного каждому ребенку, вопросы человеческой натуры, которая упрямством и ленью мешает иногда разумному решению проблемы.

Нравственная проблематика произведения прямо указывает на извечные пороки людей всех возрастов: категоричность, эгоизм, необязательность и т.д. Взрослый человек с годами лишь усугубляет детские недостатки и соревнуется с ребенком, поддаваясь нервному возбуждению. Показывая, насколько охотно почтенные господа впадают в детство, автор обращает внимание на то, что зрелость определяется умением управлять собой, а не возрастом.

Смысл

Главная мысль рассказа заключается в том, что в общении с детьми необходимо вести себя по-взрослому. Цифры в определении возраста ничего не значат, потому что с годами человек может и не измениться. Дядя легко выходит из себя, показывая капризному воспитаннику дурной пример. Капризничать он, может, и отучит, но привьет зарождающейся личности еще более негативные черты вроде упрямства, вспыльчивости и категоричности.

Идея в том, что дядя под воздействием житейской мудрости из уст бабушки избирает правильный путь: он возвращается назад и исправляет свою ошибку, реализуя давно данное обещание. Женя и его воспитатель умиротворенно берутся за изучение цифр.

Чему учит?

Автор заставляет нас задуматься о том, что необходимо помнить и учитывать эту разницу в опыте, в отношении к миру, ведь ребенок – это совершенно другое, непохожее на взрослых людей, существо и требует особенного подхода. Вывод прост: нужно ответственно подходить к воспитанию подрастающего поколения, не подавая негативного примера.

Более того, в конфликте нельзя однозначно выделить правую сторону, ведь в любом конфликте у каждого своя истина, но каждый и в какой-то мере бывает неправ, поэтому всегда надо уметь идти на компромисс и находить его. В этом заключается нравственный смысл рассказа.

Интересно? Сохрани у себя на стенке!

Мой дорогой, когда ты вырастешь, вспомнишь ли ты, как однажды зимним вечером ты вышел из детской в столовую, остановился на пороге, — это было после одной из наших ссор с тобой, — и, опустив глаза, сделал такое грустное личико? Должен сказать тебе: ты большой шалун. Когда что-нибудь увлечет тебя, ты не знаешь удержу. Ты часто с раннего утра до поздней ночи не даешь покоя всему дому своим криком и беготней. Зато я и не знаю ничего трогательнее тебя, когда ты, насладившись своим буйством, притихнешь, побродишь по комнатам и, наконец, подойдешь и сиротливо прижмешься к моему плечу! Если же дело происходит после ссоры и если я в эту минуту скажу тебе хоть одно ласковое слово, то нельзя выразить, что ты тогда делаешь с моим сердцем! Как порывисто кидаешься ты целовать меня, как крепко обвиваешь руками мою шею, в избытке той беззаветной преданности, той страстной нежности, на которую способно только детство! Но это была слишком крупная ссора. Помнишь ли, что в этот вечер ты даже не решился близко подойти ко мне? — Покойной ночи, дядечка, — тихо сказал ты мне и, поклонившись, шаркнул ножкой. Конечно, ты хотел, после всех своих преступлений, показаться особенно деликатным, особенно приличным и кротким мальчиком. Нянька, передавая тебе единственный известный ей признак благовоспитанности, когда-то учила тебя: «Шаркни ножкой!» И вот ты, чтобы задобрить меня, вспомнил, что у тебя есть в запасе хорошие манеры. И я понял это — и поспешил ответить так, как будто между нами ничего не произошло, но все-таки очень сдержанно: — Покойной ночи. Но мог ли ты удовлетвориться таким миром? Да и лукавить ты не горазд еще. Перестрадав свое горе, твое сердце с новой страстью вернулось к той заветной мечте, которая так пленяла тебя весь этот день. И вечером, как только эта мечта опять овладела тобою, ты забыл и свою обиду, и свое самолюбие, и свое твердое решение всю жизнь ненавидеть меня. Ты помолчал, собрал силы и вдруг, торопясь и волнуясь, сказал мне: — Дядечка, прости меня... Я больше не буду... И, пожалуйста, все-таки покажи мне цифры! Пожалуйста! Можно ли было после этого медлить ответом? А я все-таки помедлил. Я, видишь ли, очень, очень умный дядя...

II

Ты в этот день проснулся с новой мыслью, с новой мечтой, которая захватила всю твою душу. Только что открылись для тебя еще не изведанные радости: иметь свои собственные книжки с картинками, пенал, цветные карандаши — непременно цветные! — и выучиться читать, рисовать и писать цифры. И все это сразу, в один день, как можно скорее. Открыв утром глаза, ты тотчас же позвал меня в детскую и засыпал горячими просьбами: как можно скорее выписать тебе детский журнал, купить книг, карандашей, бумаги и немедленно приняться за цифры. — Но сегодня царский день, все заперто, — соврал я, чтобы оттянуть дело до завтра или хоть до вечера: уж очень не хотелось мне идти в город. Но ты замотал головою. — Нет, нет, не царский! — закричал ты тонким голоском, поднимая брови. — Вовсе не царский, — я знаю. — Да уверяю тебя, царский! — сказал я. — А я знаю, что не царский! Ну, пожа-алуйста! — Если ты будешь приставать, — сказал я строго и твердо то, что говорят в таких случаях все дяди, — если ты будешь приставать, так и совсем не куплю ничего. Ты задумался. — Ну, что ж делать! — сказал ты со вздохом. — Ну, царский, так царский. Ну, а цифры? Ведь можно же, — сказал ты, опять поднимая брови, но уже басом, рассудительно, — ведь можно же в царский день показывать цифры? — Нет, нельзя, — поспешно сказала бабушка. — Придет полицейский и арестует... И не приставай к дяде. — Ну, это-то уж лишнее, — ответил я бабушке. — А просто мне не хочется сейчас. Вот завтра или вечером — покажу. — Нет, ты сейчас покажи! — Сейчас не хочу. Сказал, — завтра. — Ну, во-от, — протянул ты. — Теперь говоришь — завтра, а потом скажешь — еще завтра. Нет, покажи сейчас! Сердце тихо говорило мне, что я совершаю в эту минуту великий грех — лишаю тебя счастья, радости... Но тут пришло в голову мудрое правило: вредно, не полагается баловать детей. И я твердо отрезал: — Завтра. Раз сказано — завтра, значит, так и надо сделать. — Ну, хорошо же, дядька! — пригрозил ты дерзко и весело. — Помни ты это себе! И стал поспешно одеваться. И как только оделся, как только пробормотал вслед за бабушкой: «Отче наш, иже еси на небеси...» — и проглотил чашку молока, — вихрем понесся в зал. А через минуту оттуда уже слышались грохот опрокидываемых стульев и удалые крики... И весь день нельзя было унять тебя. И обедал ты наспех, рассеянно, болтая ногами, и все смотрел на меня блестящими странными глазами. — Покажешь? — спрашивал ты иногда. — Непременно покажешь? — Завтра непременно покажу, — отвечал я. — Ах, как хорошо! — вскрикивал ты. — Дай бог поскорее, поскорее завтра! Но радость, смешанная с нетерпением, волновала тебя все больше и больше. И вот, когда мы — бабушка, мама и я — сидели перед вечером за чаем, ты нашел еще один исход своему волнению.

III

Ты придумал отличную игру: подпрыгивать, бить изо всей силы ногами в пол и при этом так звонко вскрикивать, что у нас чуть не лопались барабанные перепонки. — Перестань, Женя, — сказала мама. В ответ на это ты — трах ногами в пол! — Перестань же, деточка, когда мама просит, — сказала бабушка. Но бабушки-то ты уж и совсем не боишься. Трах ногами в пол! — Да перестань, — сказал я, досадливо морщась и пытаясь продолжать разговор. — Сам перестань! — звонко крикнул ты мне в ответ, с дерзким блеском в глазах и, подпрыгнув, еще сильнее ударил в пол и еще пронзительнее крикнул в такт. Я пожал плечом и сделал вид, что больше не замечаю тебя. Но вот тут-то и начинается история. Я, говорю, сделал вид, что не замечаю тебя. Но сказать ли правду? Я не только не забыл о тебе после твоего дерзкого крика, но весь похолодел от внезапной ненависти к тебе. И уже должен был употреблять усилия, чтобы делать вид, что не замечаю тебя, и продолжать разыгрывать роль спокойного и рассудительного. Но и этим дело не кончилось. Ты крикнул снова. Крикнул, совершенно позабыв о нас и весь отдавшись тому, что происходило в твоей переполненной жизнью душе, — крикнул таким звонким криком беспричинной, божественной радости, что сам господь бог улыбнулся бы при этом крике. Я же в бешенстве вскочил со стула. — Перестань! — рявкнул я вдруг, неожиданно для самого себя, во все горло. Какой черт окатил меня в эту минуту целым ушатом злобы? У меня помутилось сознание. И надо было видеть, как дрогнуло, как исказилось на мгновение твое лицо молнией ужаса! — А! — звонко и растерянно крикнул ты еще раз. И уже без всякой радости, а только для того, чтобы показать, что ты не испугался, криво и жалко ударил в пол каблуками. А я — я кинулся к тебе, дернул тебя за руку, да так, что ты волчком перевернулся передо мною, крепко и с наслаждением шлепнул тебя и, вытолкнув из комнаты, захлопнул дверь. Вот тебе и цифры!

IV

От боли, от острого и внезапного оскорбления, так грубо ударившего тебя в сердце в один из самых радостных моментов твоего детства, ты, вылетевши за дверь, закатился таким страшным, таким пронзительным альтом, на какой не способен ни один певец в мире. И надолго, надолго замер... Затем набрал в легкие воздуху еще больше и поднял альт уже до невероятной высоты... Затем паузы между верхней и нижней нотами стали сокращаться, — вопли потекли без умолку. К воплям прибавились рыдания, к рыданиям — крики о помощи. Сознание твое стало проясняться, и ты начал играть, с мучительным наслаждением играть роль умирающего. — О-ой, больно! Ой, мамочка, умираю! — Небось не умрешь, — холодно сказал я. — Покричишь, покричишь, да и смолкнешь. Но ты не смолкал. Разговор, конечно, оборвался. Мне было уже стыдно, и я зажигал папиросу, не поднимая глаз на бабушку. А у бабушки вдруг задрожали губы, брови, и, отвернувшись к окну, она стала быстро, быстро колотить чайной ложкой по столу. — Ужасно испорченный ребенок! — сказала, нахмуриваясь и стараясь быть беспристрастной, мама и снова взялась за свое вязанье. — Ужасно избалован! — Ой, бабушка! Ой, милая моя бабушка! — вопил ты диким голосом, взывая теперь к последнему прибежищу — к бабушке. И бабушка едва сидела на месте. Ее сердце рвалось в детскую, но, в угоду мне и маме, она крепилась, смотрела из-под дрожащих бровей на темневшую улицу и быстро стучала ложечкой по столу. Понял тогда и ты, что мы решили не сдаваться, что никто не утолит твоей боли и обиды поцелуями, мольбами о прощении. Да и слез уже не хватало. Ты до изнеможения упился своими рыданиями, своим детским горем, с которым не сравнится, может быть, ни одно человеческое горе, но прекратить вопли сразу было невозможно, хотя бы из-за одного самолюбия. Ясно было слышно: кричать тебе уже не хочется, голос охрип и срывается, слез нет. Но ты все кричал и кричал! Было невмоготу и мне. Хотелось встать с места, распахнуть дверь в детскую и сразу, каким-нибудь одним горячим словом, пресечь твои страдания. Но разве это согласуется с правилами разумного воспитания и с достоинством справедливого, хотя и строгого дяди? Наконец ты затих...

V

— И мы тотчас помирились? — спрашиваешь ты. Нет, я таки выдержал характер. Я, по крайней мере, через полчаса после того, как ты затих, заглянул в детскую. И то как? Подошел к дверям, сделал серьезное лицо и растворил их с таким видом, точно у меня было какое-то дело. А ты в это время уже возвращался мало-помалу к обыденной жизни. Ты сидел на полу, изредка подергивался от глубоких прерывистых вздохов, обычных у детей после долгого плача, и с потемневшим от размазанных слез личиком забавлялся своими незатейливыми игрушками — пустыми коробочками от спичек, — расставляя их по полу, между раздвинутых ног, в каком-то, только тебе одному известном порядке. Как сжалось мое сердце при виде этих коробочек! Но, делая вид, что отношения наши прерваны, что я оскорблен тобою, я едва взглянул на тебя. Я внимательно и строго осмотрел подоконники, столы... Где это мой портсигар?.. И уже хотел выйти, как вдруг ты поднял голову и, глядя на меня злыми, полными презрения глазами, хрипло сказал: — Теперь я никогда больше не буду любить тебя. Потом подумал, хотел сказать еще что-то очень обидное, но запнулся, не нашелся и сказал первое, что пришло в голову: — И никогда ничего не куплю тебе. — Пожалуйста! — небрежно ответил я, пожимая плечом. — Пожалуйста! Я от такого дурного мальчика и не взял бы ничего. — Даже и японскую копеечку, какую тогда подарил, назад возьму! — крикнул ты тонким, дрогнувшим голосом, делая последнюю попытку уязвить меня. — А вот это уж и совсем нехорошо! — ответил я. — Дарить и потом отнимать! Впрочем, это твое дело. Потом заходили к тебе мама и бабушка. И так же, как я, делали сначала вид, что вошли случайно... по делу... Затем качали головами и, стараясь не придавать своим словам значения, заводили речь о том, как это нехорошо, когда дети растут непослушными, дерзкими и добиваются того, что их никто не любит. А кончали тем, что советовали тебе пойти ко мне и попросить у меня прощения. — А то дядя рассердится и уедет в Москву, — говорила бабушка грустным тоном. — И никогда больше не приедет к нам. — И пускай не приедет! — отвечал ты едва слышно, все ниже опуская голову. — Ну, я умру, — говорила бабушка еще печальнее, совсем не думая о том, к какому жестокому средству прибегает она, чтобы заставить тебя переломить свою гордость. — И умирай, — отвечал ты сумрачным шепотом. — Хорош! — сказал я, снова чувствуя приступ раздражения. — Хорош! — повторил я, дымя папиросой и поглядывая в окно на темную пустую улицу. И, переждав, пока пожилая худая горничная, всегда молчаливая и печальная от сознания, что она — вдова машиниста, зажгла в столовой лампу, прибавил: — Вот так мальчик! — Да не обращай на него внимания, — сказала мама, заглядывая под матовый колпак лампы, не коптит ли. — Охота тебе разговаривать с такой злючкой! И мы сделали вид, что совсем забыли о тебе.

VI

В детской огня еще не зажигали, и стекла ее окон казались теперь синими-синими. Зимний вечер стоял за ними, и в детской было сумрачно и грустно. Ты сидел на полу и передвигал коробочки. И эти коробочки мучили меня. Я встал и решил побродить по городу. Но тут послышался шепот бабушки. — Бесстыдник, бесстыдник! — зашептала она укоризненно. — Дядя тебя любит, возит тебе игрушки, гостинцы... Я громко прервал: — Бабушка, этого говорить не следует. Это лишнее. Тут дело не в гостинцах. Но бабушка знала, что делает. — Как же не в гостинцах? — ответила она. — Не дорог гостинец, а дорога память. И, помолчав, ударила по самой чувствительной струне твоего сердца: — А кто же купит ему теперь пенал, бумаги, книжку с картинками? Да что пенал! Пенал — туда-сюда. А цифры? Ведь уж этого не купишь ни за какие деньги. Впрочем, — прибавила она, — делай, как знаешь. Сиди тут один в темноте. И вышла из детской. Кончено, — самолюбие твое было сломлено! Ты был побежден. Чем неосуществимее мечта, тем пленительнее, чем пленительнее, тем неосуществимее. Я уже знаю это. С самых ранних дней моих я у нее во власти. Но я знаю и то, что, чем дороже мне моя мечта, тем менее надежд на достижение ее. И я уже давно в борьбе с нею. Я лукавлю: делаю вид, что я равнодушен. Но что мог сделать ты? Счастье, счастье! Ты открыл утром глаза, переполненный жаждою счастья. И с детской доверчивостью, с открытым сердцем кинулся к жизни: скорее, скорее! Но жизнь ответила: — Потерпи. — Ну пожалуйста! — воскликнул ты страстно. — Замолчи, иначе ничего не получишь! — Ну погоди же! — крикнул ты злобно. И на время смолк. Но сердце твое буйствовало. Ты бесновался, с грохотом валял стулья, бил ногами в пол, звонко вскрикивал от переполнявшей твое сердце радостной жажды... Тогда жизнь со всего размаха ударила тебя в сердце тупым ножом обиды. И ты закатился бешеным криком боли, призывом на помощь. Но и тут не дрогнул ни один мускул на лице жизни... Смирись, смирись! И ты смирился.

VII

Помнишь ли, как робко вышел ты из детской и что ты сказал мне? — Дядечка! — сказал ты мне, обессиленный борьбой за счастье и все еще алкая его. — Дядечка, прости меня. И дай мне хоть каплю того счастья, жажда которого так сладко мучит меня. Но жизнь обидчива. Она сделала притворно печальное лицо. — Цифры! Я понимаю, что это счастье... Но ты не любишь дядю, огорчаешь его... — Да нет, неправда, — люблю, очень люблю! — горячо воскликнул ты. И жизнь наконец смилостивилась. — Ну уж бог с тобою! Неси сюда к столу стул, давай карандаши, бумагу... И какой радостью засияли твои глаза! Как хлопотал ты! Как боялся рассердить меня, каким покорным, деликатным, осторожным в каждом своем движении старался ты быть! И как жадно ловил ты каждое мое слово! Глубоко дыша от волнения, поминутно слюнявя огрызок карандаша, с каким старанием налегал ты на стол грудью и крутил головой, выводя таинственные, полные какого-то божественного значения черточки! Теперь уже и я наслаждался твоею радостью, с нежностью обоняя запах твоих волос: детские волосы хорошо пахнут, — совсем как маленькие птички. — Один... Два... Пять... — говорил ты, с трудом водя по бумаге. — Да нет, не так. Один, два, три, четыре. — Сейчас, сейчас, — говорил ты поспешно. — Я сначала: один, два... И смущенно глядел на меня. — Ну, три... — Да, да, три! — подхватывал ты радостно. — Я знаю. И выводил три, как большую прописную букву Е. 1906

Последние материалы раздела:

Ол взмш при мгу: отделение математики Заочные математические школы для школьников
Ол взмш при мгу: отделение математики Заочные математические школы для школьников

Для учащихся 6-х классов: · математика, русский язык (курс из 2-х предметов) - охватывает материал 5-6 классов. Для учащихся 7–11 классов...

Интересные факты о физике
Интересные факты о физике

Какая наука богата на интересные факты? Физика! 7 класс - это время, когда школьники начинают изучать её. Чтобы серьезный предмет не казался таким...

Дмитрий конюхов путешественник биография
Дмитрий конюхов путешественник биография

Личное дело Федор Филиппович Конюхов (64 года) родился на берегу Азовского моря в селе Чкалово Запорожской области Украины. Его родители были...