Повесть белый пароход. Чингиз Айтматов

Паустовский Константин

Мещёрская сторона

Константин Георгиевич Паустовский

МЕЩЁРСКАЯ СТОРОНА

ОБЫКНОВЕННАЯ ЗЕМЛЯ

В Мещёрском крае нет никаких особенных красот и богатств, кроме лесов, лугов и прозрачно-го воздуха. Но все же край этот обладает большой притягательной силой. Он очень скромен - так же, как картины Левитана. Но в нем, как и в этих картинах, заключена вся прелесть и все незамет-ное на первый взгляд разнообразие русской природы.

Что можно увидеть в Мещёрском крае? Цветущие или скошенные луга, сосновые боры, поемные и лесные озера, заросшие черной кугой, стога, пахнущие сухим и теплым сеном. Сено в стогах держит тепло всю зиму.

Мне приходилось ночевать в стогах в октябре, когда трава на рассвете покрывается инеем, как солью. Я вырывал в сене глубокую нору, залезал в нее и всю ночь спал в стогу, будто в запертой комнате. А над лугами шел холодный дождь и ветер налетал косыми ударами.

В Мещёрском крае можно увидеть сосновые боры, где так торжественно и тихо, что бубенчик-"болтун" заблудившейся коровы слышен далеко, почти за километр. Но такая тишина стоит в лесах только в безветренные дни. В ветер леса шумят великим океанским гулом и вершины сосен гнутся вслед пролетающим облакам.

В Мещёрском крае можно увидеть лесные озера с темной водой, обширные болота, покрытые ольхой и осиной, одинокие, обугленные от старости избы лесников, пески, можжевельник, вереск, косяки журавлей и знакомые нам под всеми широтами звезды.

Что можно услышать в Мещёрском крае, кроме гула сосновых лесов? Крики перепелов и ястребов, свист иволги, суетливый стук дятлов, вой волков, шорох дождей в рыжей хвое, вечерний плач гармоники в деревушке, а по ночам - разноголосое пение петухов да колотушку деревенско-го сторожа.

Но увидеть и услышать так мало можно только в первые дни. Потом с каждым днем этот край делается все богаче, разнообразнее, милее сердцу. И, наконец, наступает время, когда каждая и на над заглохшей рекой кажется своей, очень знакомой, когда о ней можно рассказывать удивитель-ные истории.

Я нарушил обычай географов. Почти все географические книги начинаются одной и той же фразой: "Край этот лежит между такими-то градусами восточной долготы и северной широты и граничит на юге с такой-то областью, а на севере - с такой-то". Я не буду называть широт и долгот Мещёрского края. Достаточно сказать, что он лежит между Владимиром и Рязанью, недалеко от Москвы, и является одним из немногих уцелевших лесных островов, остатком "великого пояса хвойных лесов". Он тянулся некогда от Полесья до Урала. В него входили леса: Чернигов-ские, Брянские, Калужские, Мещёрские, Мордовские и Керженские. В этих лесах отсиживалась от татарских набегов древняя Русь.

ПЕРВОЕ ЗНАКОМСТВО

Впервые я попал в Мещёрский край с севера, из Владимира.

За Гусем-Хрустальным, на тихой станции Тума, я пересел на поезд узкоколейки. Это был поезд времен Стефенсона. Паровоз, похожий на самовар, свистел детским фальцетом. У паровоза было обидное прозвище: "мерин". Он и вправду был похож на старого мерина. На закруглениях он кряхтел и останавливался. Пассажиры выходили покурить. Лесное безмолвие стояло вокруг задыхавшегося "мерина". Запах дикой гвоздики, нагретой солнцем, наполнял вагоны.

Пассажиры с вещами сидели на площадках - вещи в вагон не влезали. Изредка в пути с площадки на полотно начинали вылетать мешки, корзины, плотничьи пилы, а за вещами выскаки-вал и их обладатель, нередко довольно древняя старуха. Неопытные пассажиры пугались, а опытные, скручивая козьи ножки и поплевывая, объясняли, что это самый удобный способ высаживаться из поезда поближе к своей деревне.

Узкоколейка в Мещёрских лесах - самая неторопливая железная дорога в Союзе.

Станции завалены смолистыми бревнами и пахнут свежей порубкой и дикими лесными цветами.

На станции Пилево в вагон влез косматый дед. Он перекрестился в угол, где дребезжала круглая чугунная печка, вздохнул и пожаловался в пространство:

Чуть что, сейчас берут меня за бороду - езжай в город, подвязывай лапти. А того нет в соображении, что, может, ихнее это дело копейки не стоит. Посылают меня до музею, где совет-ско правительство собирает карточки, прейскуранты, все такое прочее. Посылают с заявлением.

Чего брешешь?

Ты гляди - вот!

Дед вытащил измятую бумажку, сдул с нее махру и показал бабе-соседке.

Манька, прочти,- сказала баба девчонке, тершейся носом об окно.

Манька обтянула платье на исцарапанных коленках, подобрала ноги и начала читать хриплым голосом:

- "Собчается, что в озере живут незнакомые птицы, громадного росту, полосатые, всего три; неизвестно, откуль залетели,- надо бы взять живьем для музею, а потому присылайте ловцов".

Вот,- сказал дед горестно,- за каким делом теперь старикам кости ломают. А все Лешка-комсомолец, Язва - страсть! Тьфу!

Дед плюнул. Баба вытерла круглый рот концом платка и вздохнула. Паровоз испуганно посвистывал, леса гудели и справа и слева, бушуя, как озера. Хозяйничал западный ветер. Поезд с трудом прорывался через его сырые потоки и безнадежно опаздывал, отдуваясь на пустых полустанках.

Вот оно существование наше,- повторил дед.- Летошний год гоняли меня в музею, сегодняшний год опять!

Чего в летошний год нашли? - спросила баба.

Чегой-то?

Торчак. Ну, кость древнюю. В болоте она валялась. Вроде олень. Роги - с этот вагон. Прямо страсть. Копали его цельный месяц. Вконец измучился народ.

На кой он сдался? - спросила баба.

Ребят по ем будут учить.

Об этой находке в "Исследованиях и материалах областного музея" сообщалось следующее:

"Скелет уходил в глубь трясины, не давая опоры для копачей. Пришлось раздеться и спуститься в трясину, что было крайне трудно из-за ледяной температуры родниковой воды. Огромные рога, как и череп, были целы, но крайне непрочны вследствие полнейшей мацерации (размачивания) костей. Кости разламывались прямо в руках, но по мере высыхания твердость костей восстанавливалась".

Был найден скелет исполинского ископаемого ирландского оленя с размахом рогов в два с половиной метра.

С этой встречи с косматым дедом началось мое знакомство с Мещёрой. Потом я услышал много рассказов и о зубах мамонта, и о кладах, и о грибах величиной с человеческую голову. Но этот первый рассказ в поезде запомнился мне особенно резко.

СТАРИННАЯ КАРТА

С большим трудом я достал карту Мещёрского края. На ней была пометка: "Карта составлена по старинным съемкам, произведенным до 1870 года". Карту эту мне пришлось исправлять самому. Изменились русла рек. Там, где на карте были болота, кое-где уже шумел молодой сосновый лес; на месте иных озер оказались трясины.

Но все же пользоваться этой картой было надежнее, чем заниматься расспросами местных жителей. С давних пор так уж повелось у нас на Руси, что никто столько не напутает, когда объясняет дорогу, как местный житель, особенно если он человек разговорчивый.

Ты, милый человек,- кричит местный житель,- других не слухам! Они тебе такого наговорят, что ты жизни будешь не рад. Ты меня одного слухай, я эти места наскрозь знаю. Иди до околицы, увидишь по левой руке избу-пятистенку, возьми от той избы на правую руку по стежке через пески, дойдешь до Прорвы и вали, милый, край Прорвы, вали, не сумлевайся, до самой до горелой ивы. От нее возьмешь чуть-чуть к лесу, мимо Музги, а за Музгой подавайся круто к холмищу, а за холмищем дорога известная - через мшары до самого озера.

А сколько километров?

А кто его знает? Может, десять, а может, и все двадцать. Тут километры, милый, немереные.

Я пытался следовать этим советам, но всегда или горелых ив оказывалось несколько, или не было никакого приметного холмища, и я, махнув рукой на рассказы туземцев, полагался только на собственное чувство направления. Оно ночти никогда меня не обманывало.

Туземцы всегда объясняли дорогу со страстью, с неистовым увлечением.

Меня это вначале забавляло, но как-то мне самому пришлось объяснять дорогу на озеро Сегден поэту Симонову, и я поймал себя на том, что рассказывал ему о приметах этой запутанной дороги с такой же страстью, как и туземцы.

Каждый раз, когда объясняешь дорогу, будто снова проходишь по ней, по всем этим приволь-ным местам, по лесным проселкам, усеянным цветами бессмертника, и снова испытываешь легкость на душе. Эта легкость всегда приходит к нам, когда путь далек и нет на сердце забот.

НЕСКОЛЬКО СЛОВ О ПРИМЕТАХ

Чтобы не заблудиться в лесах, надо знать приметы. Находить приметы или самим создавать их - очень увлекательное занятие. Мир примет бесконечно разнообразен. Бывает очень радостно, когда одна и та же примета сохраняется в лесах год за годом - каждую осень встречаешь все тот же огненный куст рябины за Лариным прудом или все ту же зарубку, сделанную тобой на сосне. С каждым летом зарубка все сильнее заплывает твердой золотистой смолой.

Мальчик с дедом жили на лесном кордоне. Женщин на кордоне было три: бабка, тётка Бекей - дедова дочь и жена главного человека на кордоне, объездчика Орозкула, а ещё жена подсобного рабочего Сейдахмата. Тётка Бекей - самая несчастная на свете, потому что у неё нет детей, за это и бьёт её спьяну Орозкул. Деда Момуна прозвали расторопным Момуном. Прозвище такое он заслужил неизменной приветливостью, готовностью всегда услужить. Он умел работать. А зять его, Орозкул, хоть и числился начальником, большей частью по гостям разъезжал. За скотом Момун ходил, пасеку держал. Всю жизнь с утра до вечера в работе, а заставить уважать себя не научился.

Мальчик не помнил ни отца, ни матери. Ни разу не видел их. Но знал: отец его был матросом на Иссык-Куле, а мать после развода уехала в далёкий город.

Мальчик любил взбираться на соседнюю гору и в дедов бинокль смотреть на Иссык-Куль. Ближе к вечеру на озере появлялся белый пароход. С трубами в ряд, длинный, мощный, красивый. Мальчик мечтал превратиться в рыбу, чтобы только голова у него осталась своя, на тонкой шее, большая, с оттопыренными ушами. Поплывёт он и скажет отцу своему, матросу: «Здравствуй, папа, я твой сын». Расскажет, конечно, как ему живётся у Момуна. Самый лучший дедушка, но совсем не хитрый, и потому все смеются над ним. А Орозкул так и покрикивает!

По вечерам дед рассказывал внуку сказку.

***

В давние-предавние времена жило киргизское племя на берегу реки Энесай. На племя напали враги и убили всех. Остались только мальчик и девочка. Но потом и дети попали в руки врагов. Хан отдал их Рябой Хромой Старухе и велел покончить с киргизами. Но когда Рябая Хромая Старуха уже подвела их к берегу Энесая, из леса вышла матка маралья и стала просить отдать детей. «Люди убили моих оленят, - говорила она. - А вымя моё переполнилось, просит детей!» Рябая Хромая Старуха предупредила: «Это дети человеческие. Они вырастут и убьют твоих оленят. Ведь люди не то что зверей, они и друг друга не жалеют». Но мать-олениха упросила Рябую Хромую Старуху, а детей, теперь уже своих, привела на Иссык-Куль.

Дети выросли и поженились. Начались роды у женщины, мучилась она. Мужчина перепугался, стал звать мать-олениху. И послышался тогда издали переливчатый звон. Рогатая мать-олениха принесла на своих рогах детскую колыбель - бешик. А на дужке бешика серебряный колокольчик звенел. И тотчас разродилась женщина. Первенца своего назвали в честь матери-оленихи - Бугубаем. От него и пошёл род Бугу.

Потом умер один богатей, и его дети задумали установить на гробнице рога марала. С тех пор не было маралам пощады в иссыккульских лесах. И не стало маралов. Опустели горы. А когда Рогатая мать-олениха уходила, сказала, что никогда не вернется.

***

Снова настала осень в горах. Вместе с летом для Орозкула отходила пора гостеваний у чабанов и табунщиков - приходило время рассчитываться за подношения. Вдвоём с Момуном они тащили по горам два сосновых бревна, и оттого Орозкул был зол на весь свет. Ему бы в городе пристроиться, там умеют уважать человека. Культурные люди... И за то, что подарок получил, бревна потом таскать не приходится. А ведь в совхоз наведывается милиция, инспекция - ну как спросят, откуда лес и куда. При этой мысли в Орозкуле вскипела злоба ко всему и всем. Хотелось избить жену, да дом был далеко. Тут ещё этот дед увидел маралов и чуть не до слез дошёл, точно встретил братьев родных.

И когда совсем близко было до кордона, окончательно повздорили со стариком: тот всё отпрашивался внука, пригулка этого, забрать из школы. До того дошло, что бросил в реке застрявшие бревна и ускакал за мальчишкой. Не помогло даже, что Орозкул съездил его по голове пару раз - вырвался, сплюнул кровь и ушёл.

Когда дед с мальчиком вернулись, узнали, что Орозкул избил жену и выгнал из дома, а деда, сказал, увольняет с работы. Бекей выла, проклинала отца, а бабка зудела, что надо покориться Орозкулу, просить у него прощения, а иначе куда идти на старости лет? Дед ведь в руках у него...

Мальчик хотел рассказать деду, что видел в лесу маралов, - вернулись всё-таки! - да деду было не до того. И тогда мальчик снова ушёл в свой воображаемый мир и стал умолять мать-олениху, чтоб принесла Орозкулу и Бекей люльку на рогах.

На кордон тем временем приехали люди за лесом. И пока вытаскивали бревно и делали прочие дела, дед Момун семенил за Орозкулом, точно преданная собака. Приезжие тоже увидели маралов - видно, звери были непуганые, из заповедника.

Вечером мальчик увидел во дворе кипевший на огне казан, от которого исходил мясной дух. Дед стоял у костра и был пьян - мальчик никогда его таким не видел. Пьяный Орозкул и один из приезжих, сидя на корточках у сарая, делили огромную груду свежего мяса. А под стеной сарая мальчик увидел рогатую маралью голову. Он хотел бежать, но ноги не слушались - стоял и смотрел на обезображенную голову той, что ещё вчера была Рогатой матерью-оленихой.

Скоро все расселись за столом. Мальчика всё время мутило. Он слышал, как опьяневшие люди чавкали, грызли, сопели, пожирая мясо матери-оленихи. А потом Сайдахмат рассказал, как заставил деда застрелить олениху: запугал, что иначе Орозкул его выгонит.

И мальчик решил, что станет рыбой и никогда не вернётся в горы. Он спустился к реке. И ступил прямо в воду...

У него было две сказки. Одна своя, о которой никто не знал. Другая та, которую рассказывал дед. Потом не осталось ни одной. Об этом речь.
В тот год мальчику исполнилось семь лет, шел восьмой. Сначала был куплен “необыкновенный - самый обыкновенный школьный портфель. С этого, пожалуй, все и началось”. Дед купил портфель в автолавке, приехавшей на кордон лесников.
Отсюда по ущелью и склонам поднимался в верховья заповедный лес. На кордоне жили три семьи.
С побережья Иссык-Куля сюда поднималась колесная дорога, но подняться по ней было не очень просто. Дойдя до Караульной горы, дорога поднималась со дна теснины на откос и оттуда долго спускалась по крутому и голому склону ко дворам лесников.
Караульная гора рядом. Летом мальчик каждый день бегает туда смотреть в бинокль на озеро, оттуда хорошо видна и дорога. В тот раз - жарким летом - мальчик купался в запруде и увидел, как пылит машина.
Запруду соорудил дед на краю отмели, отгородив от реки камнями, чтобы быстрое течение реки не унесло мальчика.
Увидев автолавку, мальчик выскочил на берег и побежал сообщить взрослым, что приехала “машина-магазин”. Мальчик очень торопился, даже не задержался у своих “знакомых камней”: “Лежащего верблюда”, “Седла”, “Танка”, “Волка”. Среди растений тоже - “любимые”, “смелые”, “боязливые”, “злые” и всякие другие. Колючий бодяк - главный враг. Мальчик рубится с ним десятки раз на дню, а бодяк все растет и умножается. Полевые вьюнки самые умные и веселые цветы, лучше всех они встречают утром солнце. Днем, в жару, мальчик любит забираться в ширалджины. Они высокие, без цветов и пахнут сосной. Ширалджины - верные друзья, к ним он прибегает, если его кто обидит до слез, а плакать при посторонних не хочется. Мальчик ложится на спину и рассматривает проплывающие над ним облака, превращающиеся во все, что захочешь. Из одних и тех же облаков получаются различные штуки, надо только уметь узнавать, что они изображают.
И еще много интересного знал мальчик об окружающем его мире. Ко-выли он считал “чудаками”, не обходящимися без ветра: ветер куда хотел, клонил их шелковые метелки. “Один, без друзей, мальчик жил в кругу тех нехитрых вещей, которые его обступали, и разве лишь автолавка могла заставить его забыть обо всем и стремглав бежать к ней. Что уж там говорить, автолавка - это тебе не камни и не травы какие-то. Чего там только нет, в автолавке!”
Мальчик сообщил женщинам, что приехала “машина-магазин”. Мужчин дома не было, они с утра разошлись по своим делам. Бабка похвалила мальчика: “Вот он у нас какой глазастый!” Женщины кинулись к машине, долго перебирали товары, но купили какую-то мелочь и смущенно отошли в сторону. Тетка Бекей купила мужу две бутылки водки, и бабка отругала ее, зачем ищет “беду на свою голову”. Бекей ответила, что сама знает, как ей поступать. Они бы рассорились, не будь рядом постороннего. Продавец огорчился, зря взбирался на такую кручу, уже собираясь сесть за руль, увидел ушастого мальчугана и пошутил: “Купить хочешь? Так побыстрей, а то икрою”. Он поинтересовался, не старика ли Момуна внук и что слышал аль^к о родителях, совсем не подают о себе вестей? Мальчик ответил, что йчего о них не знает. Продавец подал ребенку горсть конфет и настоял, бы тот взял. Мальчик стоял, готовый бежать за машиной. Он держал забы то у}со большого ленивого пса Балтека, даже одну конфету ему дал - бежать вдвоем веселее. И тут как раз появился дед, он возвращался с пасеки. Расторопного Момуна все знают в округе, и он всех знает. “Прозвище такое 2у!омун заслужил неизменной приветливостью ко всем, кого он хоть мало-мальски знал, своей готовностью всегда что-то сделать для любого, любому услужить. И однако, усердие его никем не ценилось, как не ценилось бы золото, если бы вдруг его стали раздавать бесплатно. Никто не относился к Г^омуну с тем уважением, каким пользуются люди его возраста...” Он обязательно участвовал во всех поминках бугинцев, сам был из рода бугу. Деду поручали резать скот, встречать почетных гостей - все он делал быстро и легко. Приехав издалека, старик оказывался в роли подручного джигита (молодца) - самоварщика. “Кто другой на месте Момуна лопнул бы от оскорбления. А Момуну хоть бы что!” Всех бугинцев он считал своими братьями, пытался им угодить. Над ним подшучивали, и старик не сердился. Единственно, что могло его оскорбить, если бы его вовсе не пригласили на поминки, как-нибудь забыли, но этого не происходило. Старик был трудолюбив и необходим. Он многое умел в жизни: плотничал, шорничал, скирдоправом был, когда был помоложе, такие скирды в колхозе ставил, что жалко было их разбирать зимой: дождь с них стекал легко, снег ложился двускатной крышей. В войну трудармейцем в Магнитогорске заводские стены клал, стахановцем величали. Вернулся, дома срубил на кордоне, лесом занимался. Хотя и числился подсобным рабочим, за лесом-то следил он, а Орозкул, зять его, большей частью разъезжал по гостям. Только при комиссиях Орозкул сам лес показывал. Момун и пасеку держал, а “заставить уважать себя не научился”.
Да и наружность у него была простенькая: ни степенности, ни важности, ни суровости. “Добряк он был, и с первого взгляда разгадывалось в нем это неблагодарное свойство человеческое... Лицо его было улыбчивое и морщинистое-морщинистое, а глаза вечно вопрошали: "Что тебе? Ты хочешь, чтобы я сделал для тебя что-то? Так я сейчас, ты мне только скажи, в чем твоя нужда"”.
Нос мягкий, утиный, будто совсем без хряща. Да и ростом небольшой,
подросток... На голом подбородке две-три волосинки рыжеватые - вот: вся борода. Единственным преимуществом его было то, что дед не боялся энить себя в чьих-то глазах. Был самим собой и не старался казаться яучше, чем есть на самом деле.
Были у Момуна свои радости и горести, от которых он страдал и плакал но ночам.
Увидя внука возле автолавки, старик понял, что он чем-то огорчен. Поприветствовав шофера, старик спросил, удачная ли торговля у “большого купца”? Шофер стал жаловаться, что зря ехал в такую даль: лесники - богачи, а женам денег не дают. Старик смущенно оправдывался, что денег действительно нет, вот продадут осенью картошку, тогда и деньги появятся. Продавец стал предлагать Момуну разные товары, но у старика не было на них денег. Уже закрывая машину, продавец посоветовал старику купить для внука портфель, тому ведь в школу осенью идти. Момун обрадованно
согласился, он и не подумал, что внука надо готовить к школе. Мальчик ощутил, какой “верный, надежный, родной, быть может, единственный на свете человек, его дед, который души в мальчике не чаял, был таким вот простецким, чудаковатым стариком, которого умники прозвали расторопным Момуном... Ну и что же? Какой ни есть, а хорошо, что все-таки есть свой дед”.
Мальчишка сам не представлял, что радость покупки портфеля будет такой большой. С этой минуты он не расставался с портфелем. Он обежал всех жительниц кордона, показав покупку деда. Обычно тетка Бекей не замечала мальчика, а тут порадовалась за него. Редко когда тетка бывает в хорошем настроении. Чаще - мрачная и раздражительная: у нее свои беды. Бабка говорит, будь у тетки дети, она бы была совсем другой женщиной, и муж ее Орозкул тоже был бы другим человеком. И дед бы по-другому жил. Обежав женщин, мальчик с портфелем пустился на сенокоск Сейдахмату, который сегодня косил свою делянку. Дед уже давно выкосил свой участок, а заодно и делянку Орозкула, и сено уже перевезли к дому и заскирдовали. Орозкул никогда не косит, а все на тестя валит - начальник. Он часто по-пьяному делу грозит уволить деда и Сейдахмата с работы, но деда ему не уволить, кто будет тогда работать? В лесу много дел, особенно осенью. А Сейдахмата Орозкул не прогонит, потому что тот смирный, ни во что не вмешивается; здоровый и ленивый, поспать любит. Мальчик слышал, как накануне дед выговаривал Сейдахмату, что прошлой зимой пожалел его скотину, поделился сеном. “Если рассчитываешь на мое стариковское сено, то сразу скажи, я за тебя накошу”. Проняло Сейдахмата, с утра он махал косой на своей делянке. Увидев мальчика, он спросил, зачем тот прибежал. “Зовут меня, что ли?” Мальчик похвастался своим новым портфелем. Сей-дахмат удивился, что мальчишка прибежал в такую даль из-за пустяка. Потом осмотрел и похвалил портфель. Он спросил, как мальчик собирается ходить в ферменскую школу в Джелесай? Это ведь не меньше пяти километров. Мальчик ответил, что дед обещал возить его на лошади. Сейдахмат начал смеяться: деду впору самому садиться за парту, из ума выживает старик. Мальчику не понравилось, как Сейдахмат отреагировал на его слова. Но тот примиряюще похлопал мальчика по плечу. “Портфель у тебя что надо!.. А теперь валяй. Мне еще косить и косить”. Мальчик любил разговаривать сам с собой, а на этот раз он сказал портфелю: “Не верь Сейдахмату, дед у меня замечательный. Он совсем не хитрый и потому над ним смеются”. Он пообещал показать портфелю школу и белый пароход на озере. Но вначале надо сбегать в сарай за биноклем. Мальчик обязан следить за теленком, который повадился высасывать молоко коровы. “А корова - его мать, и ей не жалко молока. Матери ничего не жалеют для своих детей”. Это ему сказала Гульджамал, жена Сейдахмата, у нее своя девочка... Мальчик обрадовался: их теперь трое - он, бинокль и портфель. Ему понравилось разговаривать с портфелем. Мальчик еще многое хотел ему рассказать, но увидел Орозкула, возвращающегося из гостей. “Шляпа Орозкула сбилась на затылок, обнажив красный, низко заросший лоб. Его разбирала дрема”. Подремывая в седле, отяжелевший и важный, Орозкул ехал, небрежно упираясь носками хромовых сапог в стремена. Он чуть не слетел с лошади от неожиданности, когда мальчик выбежал ему навстречу, показывая свой портфель. “Ладно, играй”, - буркнул Орозкул и, неуверенно покачиваясь в седле, поехал дальше. Ему не было дела до этого дурацкого портфеля и мальчика, племянника жены, если сам он так обижен судьбой, если Бог не дал ему сына, в то время как другим дарит детей щедро, без счета. В душе Орозкула поднималась жалость к себе и злоба к бесплодной жене, он знал, что приедет и будет бить ее.

В жизни каждого ребёнка должно быть место сказке. Сказка воспитывает в человеке нравственные качества, показывает красоту мира и даёт веру в лучшее. Ну и что, что многие сказки слишком наивны и совсем не отражают реальных проблем жизни. Каждый должен прийти к этому осознанию самостоятельно, в нужное время. Ведь если все неприятности реальной жизни обрушатся на тебя в один миг, тогда, когда ты ещё не готов к этому, то будет очень тяжело. Так же тяжело было главному герою повести Чингиза Айтматова «Белый пароход». Эта повесть чем-то напоминает притчу, она заставляет задуматься о важном, и во время чтения чувствуешь, как в горле стоит комок.

Писатель очень ярко и детально показывает мировоззрение ребёнка. Главный герой – мальчик семи лет. Он так одинок… Он живет без матери и без отца, у него совсем нет друзей. Только дед, который хоть и добрый, но слишком слабовольный и готов идти на поводу у того, кто может с ним расправиться силой. Жители их селенья словно нарочно не замечают мальчика и не дают ответов на его наивные вопросы. Зато у мальчика есть друзья – камни, бинокль, портфель. То и дело он задумывается о жизни, не понимает, почему есть добрые и злые люди, почему одних все боятся, а других нет. А ещё мальчик очень любит сказки… но в какой-то момент с его сказками и верой в лучшее обошлись слишком жестоко, и он понимает, что хочет уйти… Было бы хорошо стать рыбой, чтобы уплыть из этих мест…

На нашем сайте вы можете скачать книгу "Белый пароход" Айтматов Чингиз Торекулович бесплатно и без регистрации в формате fb2, rtf, epub, pdf, txt, читать книгу онлайн или купить книгу в интернет-магазине.

В тот год ему исполнилось семь лет, шел восьмой.

Сначала был куплен портфель. Черный дерматиновый портфель с блестящим металлическим замочком-защелкой, проскальзывающей под скобу. С накладным кармашком для мелочей. Словом, необыкновенный самый обыкновенный школьный портфель. С этого, пожалуй, все и началось.

Дед купил его в заезжей автолавке. Автолавка, объезжая с товарами скотоводов в горах, заглядывала иной раз и к ним на лесной кордон, в Сан-Ташскую падь.

Отсюда, от кордона, по ущельям и склонам поднимался в верховья заповедный горный лес. На кордоне всего три семьи. Но все же время от времени автолавка наведывалась и к лесникам.

Единственный мальчишка на все три двора, он всегда первым замечал автолавку.

— Едет! — кричал он, подбегая к дверям и окошкам. — Машина-магазин едет!

Колесная дорога пробивалась сюда с побережья Иссык-Куля, все время ущельем, берегом реки, все время по камням и ухабам. Не очень просто было ездить по такой дороге. Дойдя до Караульной горы, она поднималась со дна теснины на откос и оттуда долго спускалась по крутому и голому склону ко дворам лесников. Караульная гора совсем рядом — летом почти каждый день мальчик бегал туда смотреть в бинокль на озеро. И там, на дороге, всегда все видно как на ладони — и пеший, и конный, и, уж конечно, машина.

В тот раз — а это случилось жарким летом — мальчик купался в своей запруде и отсюда увидел, как запылила по откосу машина. Запруда была на краю речной отмели, на галечнике. Ее соорудил дед из камней. Если бы не эта запруда, кто знает, может быть, мальчика давно уже не было бы в живых. И, как говорила бабка, река давно бы уже перемыла его кости и вынесла бы их прямо в Иссык-Куль, и разглядывали бы их там рыбы и всякая водяная тварь. И никто не стал бы его искать и по нем убиваться — потому что нечего лезть в воду и потому что не больно кому он нужен. Пока что этого не случилось. А случись, кто знает, — бабка, может, и вправду не кинулась бы спасать. Еще был бы он ей родным, а то ведь, она говорит, чужой. А чужой — всегда чужой, сколько его ни корми, сколько за ним ни ходи. Чужой… А что, если он не хочет быть чужим? И почему именно он должен считаться чужим? Может быть, не он, а сама бабка чужая?

Но об этом — потом, и о запруде дедовой тоже потом…

Так вот, завидел он тогда автолавку, она спускалась с горы, а за ней по дороге пыль клубилась следом. И так он обрадовался, точно знал, что будет ему куплен портфель. Он тотчас выскочил из воды, быстро натянул на тощие бедра штаны и, сам мокрый еще, посиневший — вода в реке холодная, — побежал по тропе ко двору, чтобы первым возвестить приезд автолавки.

Мальчик быстро бежал, перепрыгивая через кустики и обегая валуны, если не по силам было их перескочить, и нигде не задержался ни на секунду — ни возле высоких трав, ни возле камней, хотя знал, что были они вовсе не простые. Они могли обидеться и даже подставить ножку. «Машина-магазин приехала. Я приду потом», — бросил он на ходу «Лежащему верблюду» — так он назвал рыжий горбатый гранит, по грудь ушедший в землю. Обычно мальчик не проходил мимо, не похлопав своего «Верблюда» по горбу. Хлопал он его по-хозяйски, как дед своего куцехвостого мерина — так, небрежно, походя; ты, мол, обожди, а я отлучусь тут по делу. Был у него валун «Седло» — наполовину белый, наполовину черный, пегий камень с седловинкой, где можно было посидеть верхом, как на коне. Был еще камень «Волк» — очень похожий на волка, бурый, с сединой, с мощным загривком и тяжелым надлобьем. К нему он подбирался ползком и прицеливался. Но самый любимый камень — это «Танк», несокрушимая глыба у самой реки на подмытом берегу. Так и жди, кинется «Танк» с берега и пойдет, и забурлит река, закипит белыми бурунами.