Андрей Иванович Тургенев: взгляд из XXI века. Андрей Иванович Тургенев

Андрей

Поэма в двух частях

Часть первая

«Дела давно минувших дней».

«Начало трудно», — слышал я не раз.
Да, для того, кто любит объясненья.
Я не таков, и прямо свой рассказ
Я начинаю — без приготовленья…
Рысцой поплелся смирный мой пегас;
Друзья, пою простые приключенья…
Они происходили вдалеке,
В уездном, одиноком городке.

Подобно всем уездным городам,
Он правильно расположен; недавно
Построен; на горе соборный храм
Стоит, неконченный; дома́ забавно
Свихнулись набок; нет конца садам
Фруктовым, огородам: страх исправно
Содержатся казенные места,
И площадь главная всегда пуста.

В уютном, чистом домике, в одной
Из улиц, называемой «Зеленой»,
Жил человек довольно молодой,
В отставке, холостяк, притом ученый.
Как водится, разумной головой
Он слыл лишь потому, что вид «мудреный»
Имел да трубки не курил, молчал,
Не выходил и в карты не играл.

Но не было таинственности в нем.
Все знали его чин, его фамилью.
Он года три в Москве служил; потом
Наскучив должностной… и прочей гилью,
Вернулся в отчий запустелый дом.
Все комнаты наполненные пылью
Нашел (его домашние давно
Все померли), да старое вино

В подвале, да запачканный портрет,
Да в кладовой два бабушкиных платья.
На воле рос он с самых ранних лет;
Пока служил он — связи да занятья
И вспомнить ему не́ дали, что нет
Родной груди, которую в объятья
Принять бы мог он… нет ее нигде…
Но здесь, в родимом и пустом гнезде,

Ему сначала было тяжело…
Потом он полюбил уединенье
И думал сам, что счастлив… но назло
Рассудку — часто грустное томленье
Овладевало им. Его влекло
Куда-то вдаль — пока воображенье
Усталое не сложит пестрых крыл, —
И долго после, молчалив, уныл,

Сидел он под окошком. Впрочем, он,
Как человек без разочарованья,
Не слишком был в отчаянье влюблен
И не лелеял своего страданья.
Начнет, бывало, думать… что ж? не стон,
Зевота выразит его мечтанья;
Скучал он не как байронов Корсар,
А как потомок выходцев-татар.

Скучал он — да; быть может, оттого,
Что жить в деревне скучно; что в столицах
Без денег жить нельзя; что ничего
Он целый день не делал; что в девицах
Не находил он толку… но всего
Не выскажешь никак — пока в границах
Законности, порядка, тишины
Держаться сочинители должны.

Так, он скучал; но молод был душой,
Неопытен, задумчив, как писатель,
Застенчив и чувствителен — большой
Чудак-дикарь и несколько мечтатель.
Он занимался нехотя собой
(Чему вы подивитесь, о читатель!),
Не важничал и не бранил людей
И ничего не презирал, ей-ей.

Хотел любви, не зная сам зачем;
В нем силы разгорались молодые…
Кипела кровь… он от любви совсем
Себе не ждал спасенья, как иные
Девицы да студенты. Между тем
Мгновенья проходили золотые —
И минуло два года — две весны…
(Весной все люди чаще влюблены.)

И вот опять настала та пора,
Когда, на солнце весело сверкая,
Капели падают… когда с утра
По лужам дети бегают, играя…
Когда коров гоняют со двора,
И травка зеленеет молодая,
И важный грач гуляет по лугам,
И подступает речка к берегам.

Прекрасен русский теплый майский день…
Всё к жизни возвращается тревожно;
Еще жидка трепещущая тень
Берез кудрявых; ветер осторожно
Колышет их верхушки; думать — лень,
А с губ согнать улыбку невозможно…
И свежий, белый ландыш под кустом
Стыдливо заслоняется листом.

Поедешь зеленями на коне…
Вздыхает конь и тихо машет гривой —
И как листок, отдавшийся волне,
То медленной, то вдруг нетерпеливой,
Несутся мысли… В ясной вышине
Проходят тучки чередой ленивой…
С деревни воробьев крикливый рой
Промчится… Заяц жмется под межой,

И колокольня длинная в кустах
Белеется… Приятель наш природу
Весьма любил и в четырех стенах
Не мог остаться в ясную погоду…
Надел картуз — и с палкою в руках
Пешком пустился через грязь и воду…
Была в числе всех улиц лишь одна
«Дворянская» когда-то мощена.

Он шел задумчиво, повеся нос.
По лужицам ступая деликатно,
Бежал за ним его легавый пес.
Мечтатель шел; томительно-приятно
В нем сердце билось — и себе вопрос
Он задавал: зачем так непонятно,
Так грустно-весел он, как вдруг один
Знакомец, не служащий дворянин,

Нагнал его: «Андрей Ильич! Куда-с?»
«Гуляю, так; а вы?» — «Гуляю тоже.
Вообразите — не узнал я вас!
Гляжу, гляжу… да кто ж это, мой боже!
Уж по собаке догадался, да-с!
А слышали вы — городничий?» — «Что же
С ним сделалось?» — «Да с ним-то ничего.
Жену свою прибил он за того

Гусарчика — вы знаете…» — «Я? Нет!»
«Не знаете? Ну как же вам не стыдно?
Такой приятный в обществе, брюнет.
Вот он понравился — другим завидно,
Послали письмецо да весь секрет
И разгласили… Кстати, нам обидно
С женой, что не зайдете никогда
Вы к нам; а жили, помнится, всегда

Мы с вашим батюшкой в большом ладу».
«А разве есть у вас жена?» — «Прекрасно!
Хорош приятель, признаюсь! Пойду
Всем расскажу…» — «Не гневайтесь напрасно».
(Ну, — думал он, — попался я в беду.)
«Не гневаться? Нет, я сердит ужасно…
И если вы хотите, чтоб я вас
Простил совсем, пойдемте к нам сейчас».

«Извольте… но нельзя ж так…» — «Без хлопот!»
Они пошли под ручку мимо праздных
Мещанских баб и девок, у ворот
Усевшихся на лавках, мимо разных
Заборов, кузниц, домиков… и вот
Перед одним из самых безобразных
Домов остановилися… «Здесь я
Живу, — сказал знакомец, — а судья

Живет вон там, подальше. Вечерком
Играем мы в картишки: заседатель,
Он, я да Гур Миняич, вчетвером».
Они вошли; и закричал приятель
Андрея: «Эй! жена! смотри, кто в дом
Ко мне зашел — твой новый обожатель
(Не правда, что ли?)… вот, сударь, она,
Авдотья Павловна, моя жена».

Ее лицо зарделось ярко вдруг
При виде незнакомого… Стыдливо
Она присела… Радостный супруг
Расшаркался… За стулья боязливо
Она взялась… Ее немой испуг
Смутил Андрея. Сел он молчаливо
И внутренно себя бранил — и, взор
Склонив, упрямо начал разговор.

Но вот, пока зашла меж ними речь
О том, что людям нужно развлеченье
И что здоровье надобно беречь,
Взглянувши на нее, в одно мгновенье
Заметил он блестящих, белых плеч
Роскошный очерк, легкое движенье
Груди, зубов-жемчужин ровный ряд
И кроткий, несколько печальный взгляд.

Заметил он еще вдоль алых щек
Две кудри шелковистые да руки
Прекрасные… Звенящий голосок
Ее хранил пленительные звуки —
Младенчества, как говорят, пушок.
А за двадцать ей было… пользу скуки
Кто может отрицать? Она, как лед,
От порчи сберегает наш народ.

Пока в невинности души своей
Любуется наш юноша стыдливый
Чужой женой, мы поспешим о ней
Отдать отчет подробный, справедливый
Читателям. (Ее супруг, Фаддей
Сергеич, был рассеянный, ленивый,
Доверчивый, прекрасный человек…
Да кто ж и зол в наш равнодушный век?)

Она росла печальной сиротой;
Воспитана была на счет казенный…
Потом попала к тетушке глухой,
Сносила нрав ее неугомонный,
Ходила в летнем платьице зимой —
И разливала чай… Но брак законный
Освободил несчастную: чепец
Она сама надела, наконец.

Но барыней не сделалась. Притом
Авдотья Павловна, как институтка,
Гостей дичилась, плакала тайком
Над пошленьким романом; часто шутка
Ее пугала… Но в порядке дом
Она держала; здравого рассудка
В ней было много; мужа своего
Она любила более всего.

Но, как огонь таится под золой,
Под снегом лава, под листочком розы
Колючий шип, под бархатной травой
Лукавый змей и под улыбкой слезы, —
Так, может быть, и в сердце молодой
Жены таились пагубные грезы…
Мы посвящаем этот оборот
Любителям классических острот.

Но всё ж она любила мужа; да,
Как любят дети, — кротко, без волнений,
Без ревности, без тайного стыда,
Без тех безумных, горьких сожалений
И помыслов, которым иногда
Предаться совестно, без подозрений, —
Безо всего, чем дерзостную власть
Свою не раз обозначала страсть.

Но не была зато знакома ей
Восторгов нескончаемых отрада,
Тоска блаженства… правда; но страстей
Бояться должно: самая награда
Не стоит жертвы, как игра — свечей…
Свирепый, буйный грохот водопада
Нас оглушает… Вообще всегда
Приятнее стоячая вода.

И если грусть ей в душу как-нибудь
Закрадывалась — это мы бедою
Не назовем… ведь ей же хуже, будь
Она всегда, всегда своей судьбою
Довольна… Грустно ей, заноет грудь,
И взор заблещет томною слезою —
Она к окошку подойдет, слегка
Вздохнет да поглядит на облака,

На церковь старую, на низкий дом
Соседа, на высокие заборы —
За фортепьяно сядет… всё кругом
Как будто дремлет… слышны разговоры
Служанок; на стене под потолком
Играет солнце; голубые шторы
Сквозят; надувшись весь ручной
Снегирь свистит — и пахнет резедой

Вся комната… Поет она — сперва
Какой-нибудь романс сантиментальный…
Звучат уныло страстные слова;
Потом она сыграет погребальный
Известный марш Бетховена… но два
Часа пробило; ждет патриархальный
Обед ее; супруг, жену любя,
Кричит: «Уха простынет без тебя».

Так жизнь ее текла; в чужих домах
Она бывала редко; со слезами
Езжала в гости, чувствовала страх,
Когда с высокопарными речами
Уездный франт в нафабренных усах
К ней подходил бочком, кося глазами…
Свой дом она любила, как сурок
Свою нору — свой «home», свой уголок.

Андрей понравился соседям. Он
Сидел у них довольно долго; и споры
Пускался; словом, в духе был, умен,
Любезен, весел… и хотя в узоры
Канвы совсем, казалось, погружен
Был ум хозяйки, — медленные взоры
Ее больших и любопытных глаз
На нем остановились — и не раз.

Меж тем настала ночь. Пришел Андрей
Ильич домой в большом недоуменье.
Сквозь зубы напевал он: «Соловей
Мой, соловей!» — и целый час в волненье
Ходил один по комнате своей…
Не много было складу в этом пенье —
И пес его, весьма разумный скот,
Глядел на барина, разиня рот.

Увы! всем людям, видно, суждено
Узнать, как говорится, «жизни бремя».
Мы ничего пока не скажем… По
Посмотрим, что-то нам откроет время?
Когда на свет выходит лист — давно
В земле нагретой созревало семя…
Тоскливая, мечтательная лень
Андреем овладела в этот день.

С начала самого любовь должна
Расти неслышно, как во сне глубоком
Дитя растет… огласка ей вредна:
Как юный гриб, открытый зорким оком,
Замрет, завянет, пропадет она…
Потом — ее вы можете с потоком
Сравнить, с огнем, и с лавой, и с грозой,
И вообще со всякой чепухой.

Но первый страх и трепет сердца, стук
Его внезапный, первое страданье
Отрадно-грустное, как первый звук
Печальной песни, первое желанье,
Когда в огне нежданных слез и мук
С испугом просыпается сознанье
И вся душа заражена тоской…
Как это всё прекрасно, боже мой!

Андрей к соседям стал ходить. Они
Его ласкали; малый был он смирный,
Им по плечу; радушьем искони
Славяне славятся; к их жизни мирной
Привык он скоро сам; летели дни;
Он рано приходил, глотал их жирный
Обед, пил жидкий чай, а вечерком,
Пока супруг за ломберным столом

Сражался, с ней сидел он по часам…
И говорил охотно, с убежденьем
И даже с жаром. Часто был он сам
Проникнут добродушным удивленьем:
Кто вдруг освободил его? речам
Дал звук и силу? Впрочем, «откровеньем»
Она не величала тех речей…
Язык новейший незнаком был ей,

Нет, — но при нем овладевало вдруг
Ее душой веселое вниманье…
Андрей стал нужен ей, как добрый друг,
Как брат… Он понимал ее мечтанье,
Он разделять умел ее досуг
И вызывать малейшее желанье…
Она могла болтать, молчать при нем…
Им было хорошо, тепло вдвоем.

И стал он тих и кроток, как дитя
В обновке: наслаждался без оглядки;
Андрей себя не вопрошал, хотя
В нем изредка пугливые догадки
Рождались… Он душил их, жил шутя.
Так первые таинственные взятки,
С стыдливостью соединив расчет,
Чиновник бессознательно берет.

Они гуляли много по лугам
И в роще (муж, кряхтя, тащился следом),
Читали Пушкина по вечерам,
Играли в шахматы перед обедом,
Иль, волю дав лукавым языкам,
Смеялись потихоньку над соседом…
Иль иногда рассказывал Андрей
О службе занимательной своей.

Тогда, как струйки мелкие реки
У камышей, на солнце, в неглубоких
Местах, иль как те светлые кружки
В тени густых дубов и лип широких,
Когда затихнет ветер, а листки
Едва трепещут на сучках высоких, —
По тонким губкам Дуни молодой
Улыбки пробегали чередой.

Они смеялись часто… Но потом
Весьма грустить и горевать умели
И в небо возноситься… Под окном
Они тогда задумчиво сидели,
Мечтали, жили, думали вдвоем
И молча содрогались и бледнели —
И тихо воцарялся в их сердцах
Так называемый «священный страх».

Смешно глядеть на круглую луну;
Смешно вздыхать — и часто, цепенея
От холода, ночную тишину
«Пить, жадно пить», блаженствуя, немея…
Зевать и прозаическому сну
Противиться, затем, что с эмпирея
Слетают поэтические сны…
Но кто ж не грешен с этой стороны?

Да; много так погибло вечеров
Для них; но то, что в них тогда звучало,
То был любви невольный, первый зов…
Но то, что сердце в небесах искало,
Что выразить не находили слов, —
Так близко, рядом, под боком дышало…
Блаженство не в эфире… Впрочем, кровь
Заговорит, когда молчит любовь.

Проворно зреет запрещенный плод.
Андрей стал грустен, молчалив и странен
(Влюбленные — весьма смешной народ!),
И смысл его речей бывал туманен…
Известно: труден каждый переход.
Наш бедный друг был прямо в сердце ранен…
Она с ним часто ссорилась… Она
Была сама смертельно влюблена.

Но мы сказать не смеем, сколько дней,
Недель, годов, десятков лет волненья
Такие продолжаться в нем и в ней
Могли бы, если б случай, — без сомненья,
Первейший друг неопытных людей, —
Не прекратил напрасного томленья…
Однажды муж уехал, а жена
Осталась дома, как всегда, одна.

Работу на колени уронив,
Тихонько на груди скрестивши руки
И голову немножко наклонив,
Она сидит под обаяньем скуки.
И взор ее спокоен и ленив,
И на губах давно затихли звуки…
А сердце — то расширится, то вновь
Задремлет… По щекам играет кровь.

Но мысли не высокой предана
Ее душа; напротив, просто «вздором»,
Как люди говорят, она полна…
Улыбкой грустной, беспокойным взором,
Которого вчера понять она
Еще не смела, длинным разговором
И тем, что выразить нельзя пером…
Знакомый шаг раздался под окном.

И вдруг — сам бес не скажет почему —
Ей стало страшно, страшно до рыданий.
Боялась она, что ли, дать ему
В ее чертах найти следы мечтаний
Недавних… Но в таинственную тьму
Чужой души мы наших изысканий
Не будем простирать. Прекрасный пол,
Источник наших благ и наших зол,

Не всем дается в руки, словно клад,
Зарытый хитрой ведьмой. Молчаливо
Она вскочила, через сени в сад
Бежит… в ней сердце бьется торопливо…
Но, как испуганная лань, назад
Приходит любопытно, боязливо,
И слушает, и смотрит, и стрелка
Не видит, — так, на цыпочках, слегка,

Она дошла до комнаты своей…
И с легкой, замирающей улыбкой,
Вся розовая, к скважине дверей
Нагнула стан затянутый и гибкой.
Концы ее рассыпанных кудрей
Колышатся пленительно на зыбкой
Груди… под черной бровью черный глаз
Сверкает ярко, как живой алмаз…

Она глядит — безмолвно ходит он.
Как виден ясно след немой заботы
И грусти на его лице!.. Влюблен
Андрей. На фортепьянах две-три ноты
Небрежно взял он. Слабый, робкий звон
Возник и замер. Вот — ее работы
Рассматривать он начал… Там в угле
Она платок забыла на столе.

И жадно вдруг к нему приник Андрей
Губами — крепко, крепко стиснул руки.
Движенья головы его, плечей
Изобличали силу тайной муки…
Дуняша вся затрепетала… В ней,
Как дружные торжественные звуки
Среди равнин печальных и нагих,
Любовь заговорила в этот миг.

Ей всё понятно стало. Яркий свет
Вдруг озарил ее рассудок. Страстно
Они друг друга любят… в этом нет
Теперь уже сомнений… Как прекрасно
Блаженства ждать и верить с ранних лет
В любовь, и ждать и верить не напрасно,
И тихо, чуть дыша, себе сказать:
Я счастлив — и не знаю, что желать!

Как весело гореть таким огнем!
Но тяжело терять напрасно годы,
Жить завтрашним или вчерашним днем,
И счастья ждать, как узники — свободы…
Упорно, как они, мечтать о нем
И в безответных красотах природы
Искать того, чего в ней нет: другой
Души, любимой, преданной, родной.

В Дуняше кровь вся к сердцу прилила,
Потом к лицу. Так хорошо, так больно
Ей стало вдруг… бедняжка не могла
Вздохнуть, как бы хотелось ей, довольно
Глубоко… кое-как она дошла
До стула… Слезы сладкие невольно,
Внезапно хлынули ручьем из глаз
Ее… Так плачут в жизни только раз!

Она не вспомнила, что никогда
С Андреем ей не жить; что не свободна
Она, что страсти слушаться — беда…
И что такая страсть или бесплодна,
Или преступна… Женщина всегда
В любви так бескорыстно благородна…
И предаются смело, до конца,
Одни простые женские сердца.

Дуняша плакала… Но вот Андрей,
Услышав легкий шум её рыданья,
Дверь отворил и с изумленьем к ней
Приближился… вопросы, восклицанья
Его так нежны были, звук речей
Дышал таким избытком состраданья…
Сквозь слезы, не сказавши ничего,
Дуняша посмотрела на него.

Что́ было в этом взгляде, боже мой!
Глубокая, доверчивая нежность,
Любовь, и благодарность, и покой
Блаженства, преданность и безмятежность,
И кроткий блеск веселости немой,
Усталость и стыдливая небрежность,
И томный жар, пылающий едва…
Досадно — недостаточны слова.

Андрей не понял ровно ничего,
Но чувствовал, что грудь его готова
Внезапно разорваться, — до того
В ней сердце вдруг забилось. Два-три слова
С усильем произнес он… на него
Дуняша робко посмотрела, снова
Задумалась — и вот, не мысля зла,
Ему тихонько руку подала.

Он всё боялся верить… Но потом
Вдруг побледнел… лицо закрыл руками
И тихо наклонился весь в немом
Восторге… Быстро, крупными слезами
Его глаза наполнились… О чем
Он думал… также выразить словами
Нельзя… Нам хорошо, когда в тупик
Приходит описательный язык.

Она молчала… и молчал он сам.
О! то, что в это дивное мгновенье
Их полным, замирающим сердцам
Одну давало жизнь, одно биенье, —
Любовь едва решается речам
Себя доверить… Нужно ль объясненье
Того, что несомненней и ясней
(Смотри Шекспира) солнечных лучей?

Он руку милую держал в руках
Похолодевших; слабые колени,
Дрожа, под ним сгибались… а в глазах
Полузакрытых пробегали тени.
Он задыхался… Между тем, о страх!
Фаддей (супруг) входил в пустые сени…
Известно вам, читатели-друзья,
Всегда приходят вовремя мужья.

«Я голоден», — сказал он важно, вдруг
Шагнувши в комнату. Дуняша разом
Исчезла; наш Андрей, наш бедный друг
(Коварный друг!) глядел не то Фоблазом,
Не то Маниловым; один супруг
Приличье сохранил и даже глазом
Не шевельнул, не возопил «о-го!»
Как муж — он не заметил ничего.

Андрей пробормотал несвязный вздор,
Болезненно зевнул, стал как-то боком,
Затеял было странный разговор
О Турции, гонимой злобным роком,
И, наконец, поднявши к небу взор,
Ушел. В недоумении глубоком
Воскликнул муж приятелю вослед:
«Куда же вы? Сейчас готов обед».

Андрею не до кушанья. Домой
Он прибежал и кинулся на шею
Сперва к хозяйке, старой и кривой,
Потом к оторопелому лакею…
Потом к собаке. С радостью большой
Он дал бы руку своему злодею
Теперь… Он был любим! он был любим!
Кто мог, о небеса, сравниться с ним?

Андрей блаженствовал… Но скоро в нем
Другое чувство пробудилось. Странно!
Он поглядел задумчиво кругом…
Ему так грустно стало — несказанно,
Глубоко грустно. Вспомнил он о том,
Что в голове его не раз туманно
Мелькало… но теперь гроза бедой,
Неотразимой, близкой, роковой

Ему представилась. Еще вчера
Не разбирал он собственных желаний.
При ней он был так счастлив… и с утра
Тоской немых, несбыточных мечтаний
Томился… Но теперь — прошла пора
Блаженства безотчетного, страданий
Ребяческих… не возвратится вновь
Прошедшее. Андрей узнал любовь!

И всё предвидел он: позор борьбы,
Позор обмана, дни тревог и скуки,
Упрямство непреклонное судьбы,
И горькие томления разлуки,
И страх, и всё, чем прокляты рабы…
И то, что́ хуже — хуже всякой муки:
Живучесть пошлости. Она сильна;
Ей наша жизнь давно покорена.

Он не шутя любил, недаром… Он,
В наш век софизмов, век самолюбивый,
Прямым и добрым малым был рожден.
Ему дала природа не кичливый,
Но ясный ум; он уважал закон
И собственность чужую… Молчаливый,
Растроганный, он медленно лицо
Склонил и тихо вышел на крыльцо.

На шаткую ступеньку сел Андрей.
Осенний вечер обагрял сияньем
Кресты да стены белые церквей.
Болтливым, свежим, долгим трепетаньем
В саду трепещут кончики ветвей.
Струями разливается с молчаньем
Вечерним — слабый запах. Кроткий свет
Румянит о́блака свинцовый цвет.

Садится солнце. Воздух дивно тих,
И вздрагивает ветер, словно сонный.
Окошки темных домиков на миг
Зарделись и погасли. Отягченный
Росой внезапной, стынет луг. Затих
Весь необъятный мир. И благовонный,
Прозрачный пар понесся в вышину…
И небо ждет холодную луну.

Вот замелькали звезды… Боже мой!
Как равнодушна, как нема природа!
Как тягостны стремительной, живой
Душе — ее законная свобода,
Ее порядок, вечность и покой!
Но часто после прожитого года
В томительной мучительной борьбе,
Природа, позавидуешь тебе!

Часть вторая

Прошло шесть месяцев. Зима лихая
Прошла; вернулась ясная весна,
Среди полей взыграла голубая,
Веселая, свободная волна,
Уже пробилась почка молодая,
И дрогнула немая глубина…
Здоровая земля блестит и дышит,
И млеет и зародышами пышет.

А наш Андрей? Наружной перемены
В его судьбе не замечаем мы.
По-прежнему к соседу после сцены
С его женой — в теченье всей зимы
Ходил он… «Те же люди, те же стены.
Всё то же, стало быть…» Вот как умы
Поверхностные судят большей частью…
Но мы глубокомысленны, по счастью.

Любовь рождается в одно мгновенье —
И долго развивается потом.
С ней борется лукавое сомненье;
Она растет и крепнет, но с трудом…
И лишь тогда последнее значенье
Ее вполне мы, наконец, поймем,
Когда в себе безжалостно погубим
Упрямый эгоизм… или разлюбим.

Андрей был слишком юн и простодушен…
И разлюбить не думал и не мог.
Он чувствовал, что мир его нарушен,
И тайный жар его томил и жег.
Он был судьбе задумчиво послушен,
К себе же строг, неумолимо строг…
Он уважал то, что любил… а ныне
Не верят люди собственной святыне.

Сперва знакомцам нашим было ново
Их положенье… но хоть иногда
Признанье было вырваться готово —
Оно не высказалось никогда.
Они как будто дали себе слово
Прошедшее забыть… и навсегда…
И слово то держали свято, твердо
И друг во друга веровали гордо.

Но то, над чем не властны мы до гроба:
Улыбка, вздох невольный, взор немой —
Им изменяли часто… Впрочем, оба
Не пользовались слабостью чужой;
И даже подозрительная злоба
В их жизни, детски честной и прямой,
Не замечала пятен… (чтобы чуда
В том не нашли, прибавим мы: покуда).

По-прежнему затейливо, проворно
В беседах проходили вечера.
Они смеялись так же непритворно…
Но если муж уехать со двора
Хотел — ему противились упорно,
И раньше говорили: «спать пора»,
И реже предавались тем неясным,
Мечтательным порывам, столь опасным.

Всё так… но каждый принимал участье
Во всем, что думал и желал другой.
И не совсем их позабыло счастье:
Так иногда над тучей грозовой,
Когда шумит сердитое ненастье,
Откроется внезапно золотой
Клочок небес — и луч косой, широкий
Сквозь частый дождь осветит лес далекий.

Как выразить их тайную тревогу,
Когда, на время быстрое пеня,
Они шли тихо, нехотя к порогу
И расставались до другого дня?
Андрей пускался медленно в дорогу
И, голову печально наклоня,
Шагал, шагал так мерно, так уныло…
А сердце в нем тогда рвалось и ныло.

Но Боссюэт сказал: «Всему земному
Командуется: марш!» — и человек,
Владыко мира, ничему живому
Сказать не может: стой вот здесь навек!
Через равнины к морю голубому,
Далекому стремятся воды рек…
И мчится жизнь, играя на просторе,
В далекое, таинственное море,

Не только кучерам, но всем известно,
Что под гору сдержаться тяжело.
Андрей боролся совестливо, честно;
Но время шло, без остановки шло…
Великодушье часто несовместно
С любовью… Что ж тут делать? И назло
Отличнейшим намереньям, как дети,
Мы падаем в расставленные сети.

Андрей любил, но жертвовать собою
Умел; отдался весь — и навсегда.
Он за нее гордился чистотою
Ее души, не ведавшей стыда.
Как? Ей склониться молча головою
Пред кем-нибудь на свете?.. Никогда!
Узнать волненье робости позорной?
Унизиться до радости притворной?

Предать ее на суд толпы досужной?
Лишиться права презирать судьбу
И сделать из жены, рабы наружной.
Немую, добровольную рабу?
О нет! Душе слабеющей, недужной,
Но давшей слово выдержать борьбу,
Что надо? Добродетель и терпенье?
Нет — гордость и холодное презренье.

А если вам даны другие силы,
И сердце ваше, жадное страстей,
Не чувствует того, чем сердцу милы
Дозволенные радости людей,—
Живите на свободе… до могилы
Не признавайте никаких цепей…
Могущество спокойного сознанья
Вас не допустит даже до страданья.

Андрей героем не был… и напрасно
Страдать — свободы ради — наш чудак
Не стал бы; но, как честный малый, ясно
Он понимал, что невозможно так
Им оставаться; что молчать — опасно;
Что надобно беде помочь… но как?
Об этом часто, долго, принужденно
Он думал и терялся совершенно.

Им овладело горькое сомненье…
И в тишине томительной ночей
Бессонных — в нем печальное решенье
Созрело, наконец; он должен с ней
Расстаться… с ней… о, новое мученье!
О скорбь! о, безотрадный мрак! Андреи
Предался грусти страшной, безнадежной,
Как будто перед смертью неизбежной.

Во всем признаться… не сказавши слова,
Уехать — и в почтительном письме
Растолковать… Но женщина готова
Всегда подозревать обман… В уме
Несчастного предположенья снова
Мешались, путались… В унылой тьме
Бродил он… Небольшое приключенье
Внезапно разрешило затрудненье

В Саратове спокойно, беззаботно,
Помещик одинокий, без детей —
Андрея дядя — здравствовал; но, плотно
Покушавши копченых карасей,
Скончался. Смерть мы все клянем охотно,
А смерти был обязан наш Андрей
Именьем округленным и доходным,
Да, сверх того, предлогом превосходным

К отъезду… Пять-шесть дней в тоске понятной
Провел он… Вот однажды за столом,
С беспечностью совсем невероятной,
Играя лихорадочно ножом,
Он к новости довольно неприятной
Соседей приготовил… а потом
Отрывисто, ни на кого не глядя,
Сказал: «Я должен ехать. Умер дядя».

Супруг ответствовал одним мычаньем
(Он кушал жирный блин); его жена
На гостя с изумленным восклицаньем
Глядит… Она взволнована, бледна…
Внезапно пораженное страданьем,
В ней сердце дрогнуло… Но вот она
Опомнилась… и, медленно краснея,
С испугом молча слушает Андрея.

«Ваш дядюшка скончался?» — «Да-с». — «Я с детства
Его знавал… я знаю целый свет.
Позвольте… Вы теперь насчет наследства?»
«Да-с». — «Ну, ступайте с богом — мой совет.
Жаль, жаль лишиться вашего соседства…
Но делать нечего. Надолго?» — «Нет…
О нет… я ненадолго… нет…» И трепет
Остановил его смущенный лепет.

Дуняша смотрит на него… Разлуку
Он им пророчит… но на сколько дней?
Зачем он едет? Радость или муку —
Что́,что́ скрывает он? Зачем он с ней
Так холоден? Зачем внезапно руку
По мрачному лицу провел Андрей?
Зачем ее пытающего взора
Он избегал, как бы страшась укора?

Она разгневалась. Перед слезами
Всегда сердиты женщины. Слегка
Кусая губы, ласково глазами
Прищурилась она… да бедняка
Насмешками, намеками, словцами
Терзала целый божий день, пока
Он из терпенья вышел не на шутку…
Дуняше стало легче на минутку.

Но вечером, когда то раздраженье
Сменила постепенно тишина,
Немую грусть, унылое смущенье,
Усталый взгляд Андрея вдруг она
Заметила… Невольно сожаленье
В ее душе проснулось, и, полна
Раскаянья, Дуняша молчаливо
По комнате прошлась и боязливо

К нему подсела. Взор ее приветно
Сиял; лицо дышало добротой.
«Андрей, зачем вы едете?» Заметно
Дрожал неровный голос. Головой
Поник он безнадежно, безответно,
Хотел заговорить, махнул рукой,
Взглянул украдкой на нее… бледнея…
И поняла Дуняша взгляд Андрея.

Она сидела молча, замирая,
С закрытыми глазами. Перед ней
Вся будущность угрюмая, пустая,
Мгновенно развернулась… и, со всей
Собравшись силой, медленно вставая,
Она сказала шёпотом: «Андрей,
Я понимаю вас… Вы не лукавы…
Я благодарна вам… Вы правы… правы!»

Его рука, дрожа, сыскала руку
Дуняши… Расставаясь навсегда,
В последний раз, на горькую разлуку
Пожал он руку милую тогда.
Не передав изменчивому звуку
Своей тоски — но страха, но стыда
Не чувствуя, — проворными шагами
Он вышел и залился вдруг слезами.

О чувство долга! Сколько наслаждений
(Духовных, разумеется) тобой
Дается нам в замену треволнений
Ничтожной, пошлой радости земной!
Но по причине разных затруднений,
По слабости, всё мешкал наш герой,
Пока настал, к тоске дворян уезда
Бобковского, печальный день отъезда.

Андрей с утра в унылую тревогу
Весь погрузился; дедовский рыдван,
Кряхтя, придвинул к самому порогу,
Набил и запер толстый чемодан;
Всё бормотал: «Тем лучше; слава богу», —
И сапоги запихивал в карман…
Людей томит и мучит расставанье,
Как никогда не радует свиданье.

Потом он начал ящики пустые
С великим шумом выдвигать; в одном
Из них нашел он ленточки — немые
Свидетели прошедшего… Потом
Он вышел в сад… и листики сырые
Над ним шумели грустно, старый дом
Как будто тоже горевал, забвенье
Предчувствуя да скорое паденье.

С тяжелым сердцем к доброму соседу
Андрей поплелся; но не тотчас он
К нему пришел и не попал к обеду.
Уже гудел вечерний, тяжкий звон.
«А, здравствуйте! Вы едете?» — «Я еду».
«Когда же?» — «Завтра до зари». — «Резон;
Лошадкам легче; легче, воля ваша…»
Андрей с ним согласился. Где Дуняша?

Она сидела в уголку. Смущенье
Изобличали взоры. В темноте
Она казалась бледной. Утомленье
Ее печальной, тихой красоте
Такое придавало выраженье,
Так трогательны были взоры те,
Смягченные недавними слезами,
Что бедный наш Андрей всплеснул руками.

С ней говорил он… как обыкновенно
Перед отъездом говорят: о том,
Что никого на свете совершенно
Занять не в состоянии; причем
Они смеялись редко, принужденно
И странно, долго хмурились потом…
Фаддей зевал до слез весьма протяжно
И, кончив, охорашивался важно.

Был у Дуняши садик, но старинной
Привычке русской. Садиком у нас
В уездах щеголяют. Из гостиной
Вели две-три ступеньки на террас.
Кончался сад довольно темной, длинной
Аллеей… Вечером, и в жаркий час,
И даже ночью по песку дорожки
Бродили часто маленькие ножки.

В тот вечер, над землей, до влаги жадной,
Веселая, весенняя гроза
Промчалась шумно… Легкий сон отрадной
Волной струится мягко на глаза
Всему, что дышит, и в тени прохладной
На каждом новом листике слеза
Прозрачная дрожит, блестит лукаво,
И небо затихает величаво…

Во след другим, отсталая, лениво
Несется туча, легкая, как дым.
Кой-где вдали возникнет торопливо
Неясный шум — и, воздухом ночным
Охваченный, исчезнет боязливо.
От сада веет запахом сырым…
И на ступеньках редкие, большие
Еще пестреют капли дождевые.

И на террас они пошли все трое…
Вот, помолчавши несколько, супруг
Им объявил, что время не такое,
Чтобы гулять, и возвратился вдруг
В гостиную. Но небо голубое
Им улыбалось ласково. Сам-друг
Они присели на скамейке, рядом —
Меж светлым домиком и темным садом.

Всё так очаровательно: молчанье
Кругом, как будто чутко над землей
Поникла ночь и слушает… Мерцанье
Далекой, робкой звездочки… покой
Немеющего воздуха… Желанье
В сердцах их, полных горестью, тоской,
Любовью, загоралось самовластно…
А вот луна блеснула сладострастно…

И, словно пробужденные стыдливым,
Медлительным и вкрадчивым лучом,
Заговорили говором сонливым
Верхушки лип, облитые дождем.
Внезапно по дорожкам молчаливым,
В кустах и на песку перед крыльцом
Взыграли тени слабые… Волненье
Скрывая, смотрят оба в отдаленье.

О ночь! о мрак! о тайное свиданье!
Ступаешь робко, трепетной ногой…
Из-за стены лукавое призванье,
Как легкий звон, несется за тобой…
Неровное, горячее дыханье
В тени пахучей, дремлющей, сырой,
Тебе в лицо повеет торопливо…
Но вдаль они глядели молчаливо.

Сердца рвались… но ни глаза, ни руки
Встречаться не дерзали… При луне,
Испуганные близостью разлуки,
Они сидят в унылой тишине.
Лишь изредка порывистые муки
Их потрясали смутно, как во сне…
«Так завтра? Точно?» — «Завтра». Понемножку
Дуняша встала, подошла к окошку,

Глядит: перед огромным самоваром
Супруг уселся; медленно к губам
Подносит чашку, благовонным паром
Облитую, пыхтит, кряхтит — а сам
Поглядывает исподлобья. «Даром
Простудишься, Дуняша… Полно вам
Ребячиться», — сказал он равнодушно…
Дуняша засмеялась и послушно

Вошла да села молча. «На прощанье,
Андрей Ильич, откушайте чайку.
Позвольте небольшое замечанье…
(Андрей меж тем прижался к уголку.)
Ваш родственник оставил завещанье?»
«Оставил». — «Он… в каком служил полку?»
«В Измайловском». — «Я думал, в Кирасирском.
И жизнь окончил в чине бригадирском?»

«Да, кажется…» — «Скажите! Впрочем, что же
Вам горевать? Покойник был и глух,
И стар, и слеп… Там лучше для него же.
Хотите чашечку?» — «Я больше двух
Не пью». — «Да; как подумаешь, мой боже,
Что́ наша жизнь? Пух, совершенный пух;
Дрянь, просто дрянь… Что делать? Участь наша…
Эх!.. Спой нам лучше песенку, Дуняша.

Ну не ломайся… ведь я знаю, рада
Ты петь с утра до вечера». Сперва
Ей овладела страшная досада…
Но вдруг пришли на память ей слова
Старинные… Не поднимая взгляда,
Аккорд она взяла… и голова
Ее склонилась, как осенний колос…
И зазвучал печально-страстный голос:
«Отрава горькая слезы
Последней жжет мои ресницы…
Так после бешеной грозы
Трепещут робкие зарницы.
Тяжелым, безотрадным сном
Заснула страсть… утихли битвы…
Но в сердце сдавленном моем
Покоя нет — и нет молитвы.
А ты, кому в разлучный миг
Я молча сжать не смею руки,
К кому прощальных слов моих
Стремятся трепетные звуки…
Молю тебя — в душе твоей
Не сохраняй воспоминанья,
Не замечай слезы моей
И позабудь мои страданья!»

Она с трудом проговорила строки
Последние… потупилась… У ней
Внезапно ярко запылали щеки…
Ей стало страшно смелости своей…
К Андрею наклонился муж: «Уроки
Она, сударь, у всех учителей
В Москве брала… Ну, Дунюшка, другую…
Веселенькую, знаешь, удалую!»

Она сидит, задумчиво впадая
В упорную, немую тишину.
Часы пробили медленно. Зевая,
Фаддей глядит умильно на жену…
«Что ж? Пой же… Нет? Как хочешь… — и, вставая, —
Пора, — прибавил он, — меня ко сну
Немного клонит. Поздно. Ну, прощайте,
Андрей Ильич… и нас не забывайте».

Кому не жаль действительных борений
Души нехитрой, любящей, прямой?
Дуняша не была в числе творений,
Теперь нередких на Руси святой —
Охотниц до «вопросов» и до прений,
Холодных сердцем, пылких головой,
Натянутых, болезненно болтливых
И сверхъестественно самолюбивых…

О нет! она страдала. Расставанье
Настало. Тяжело в последний раз
Смотреть в лицо любимое! Прощанье
В передней да заботливый наказ
Себя беречь — обычное желанье, —
Всё сказано, всему конец… Из глаз
Дуняши слезы хлынули… но тупо
Взглянул Андрей — и вышел как-то глупо.

А на заре, при вопле двух старушек
Соседок, тронулся рыдван. Андрей
В нем восседал среди шести подушек.
Ну, с богом! Вот застава! Перед ней
Ряды полуразрушенных избушек;
За ней дорога. Кучер лошадей
Постегивал и горевал, что грязно,
И напевал задумчиво-несвязно…

Три года протекло… три длинных года.
Андрей нигде не свил себе гнезда.
Он видел много разного народа
И посетил чужие города…
Его не слишком тешила свобода,
И вспоминал он родину, когда
Среди толпы веселой, как изгнанник,
Бродил он, добровольный, грустный странник.

Он испытал тревожные напасти
И радости скитальца; но в чужой
Земле жил одиноко; старой страсти
Не заменил он прихотью другой.
Он не забыл… забыть не в нашей власти!
В его душе печальной, но живой,
Исполненной неясного стремленья,
Толпами проходили впечатленья…

Однажды пред камином на диване
Андрей сидел и думал о былом.
(Он жил тогда в Италии, в Милане.)
Андрей на чай в один «приятный» дом
Был позван и скучал уже заране…
Его хозяйка в комнату с письмом
Вошла… «Рука Дуняши!», — закричал он. —
И вот что, содрогаясь, прочитал он:
«Признайтесь… Вы письма не ждали
Так поздно и в такую даль?
Вам прежних радостей не жаль?
Быть может, новые печали
Сменили прежнюю печаль.
Иль вам наскучили страданья,
И вы живете не спеша,
И жаждет вечного молчанья
Изнеможенная душа?..
Не возмутили б эти строки
Покоя вашего… меня
Простите вы… мы так далеки…
С того мучительного дня —
Вы помните — прошло так много.
Так много времени, что нас…
Что мы… что я не знаю вас…
Меня вы не судите строго —
Во имя прошлого, Андрей!
Подумайте; среди людей
Живете вы… а я, мой боже!
Всё там же — и кругом всё то же…
Что? грустно вам? или смешно?
Иль совершенно всё равно?
Андрей, послушайте: когда-то
Мы жили долго вместе… Свято
Я полюбила вас… ко мне
Вы привязались добровольно…
Потом… но мне сознаться больно,
Как мы страдали в тишине.
С тех пор, Андрей, со дня прощаний,
Хотите знать, как я живу?
Как некогда, в часы свиданий,
Я вас опять к себе зову…
Вот — вы со мной сидите рядом,
Не поднимая головы,
И на меня глядите вы
Тем ласковым и добрым взглядом…
Когда расстались вы со мной,
Я не винила вас. Одной
Заботой — точно, непритворно
Вы были заняты. Тогда
Меня щадили вы… Ну да!
Я благодарна вам, бесспорно.
Я верю — грустно было вам;
Не притворялись вы лукаво;
Вы в целый год успели к нам
Привыкнуть; жертва ваша, право,
Достойна громкой похвалы…
Да; без сомненья: люди злы —
Все малодушны, все коварны
И до конца неблагодарны…
Вам должно было ехать… я
Согласна… но как вы спешили!
Нет, нет, меня вы не любили!
Нет, не любили вы меня!
Ах, если надо мной жестоко
Не насмеялись вы сперва…
Андрей, я чувствую, глубоко
Вас оскорбят мои слова;
Но я живу в такой пустыне…
Но я ношу такой венец —
В моей любви, в моей святыне
Я сомневаюсь, наконец…
Я гибну!.. Крик тоски мятежной
Сорвался с губ моих… Андрей,
Печаль разлуки безнадежной
Сильнее гордости моей…
Я вас люблю… тебя люблю я…
Ты знаешь это… ты… Поверь,
Навек, мучительно тоскуя,
С тобой простилась я теперь.
Я плачу. Да; ты благороден,
Андрей, ты силен и свободен;
Ты позабыть себя готов.
Из видов низких и корыстных
Ты не наложишь ненавистных,
Хоть позолоченных оков.
О да! Когда перед томленьем
Разлуки, в робкой тишине,
С немым и страшным упоеньем
Тебе вверялась я вполне,
Я поняла твое молчанье…
Я покорилась… От тебя
Я приняла тогда страданье,
Как дар, безропотно, любя…
Я не могла тебе не верить —
Тебе не верить, боже мой!
Когда я вся жила тобой…
Но не хочу я лицемерить:
Потом — казалось мне, что ты…
Пустые женские мечты!
Мне совестно… но в извиненье,
Андрей, ты примешь положенье
Мое… Подумай: на кого
Меня ты здесь оставил? скука,
Тоска… не знаешь ничего…
Наедут гости — что́ за мука!
Соседки-сплетницы; сосед
Молчит, сопит во весь обед,
Глотает, давится насильно
Да к ручке подойдет умильно.
С утра ждешь вечера, свечей…
Занятий нету… нет детей…
Книг нету… душно, страшно душно…
Попросишь мужа — равнодушно
Проговорит он: «Погоди,
Зайдет разносчик»… впереди
Всё то же — то же — до могилы…
О господи, пошли мне силы!!!
· · ·
Но прежде — прежде жизнь моя
Была спокойна… помню я
Себя веселой, безмятежной
Перед домашним очагом…
Какой любовью кроткой, нежной
Тогда дышало всё кругом!
Как были хлопоты, заботы
Хозяйки, легкие работы
В то время сердцу моему,
Сама не знаю почему,
Невыразимо сладки, милы!..
Но мне прошедшего не жаль, —
Тогда ребяческие силы
Щадила строгая печаль…
О, мне, конечно, в наказанье
За гордость послано страданье…
Иль и за то, что в самый час,
Когда я вас узнала — вас,
Я позабылась малодушно,
Дала вам право над собой
И без борьбы перед судьбой
Склонила голову послушно!..
Тогда я сердца своего
Не понимала… для чего
Никто с суровостью мужчины
Меня не спас… я до кончины
Жила бы в «мирной тишине,
Не зная помыслов опасных…»
Я плачу… плачу… Стыдно мне
Тех горьких слез — и слез напрасных!
Кому я жалуюсь? Зачем,
Зачем я плачу? Перед кем?
Кто может выслушать упреки
Мои?… Быть может, эти строки,
Следы горячих слез моих,
Друзьям покажет он лукаво,
На толки праздные чужих
Людей предаст меня?.. Но, право,
С ума схожу я…
   Вот, Андрей
(Теперь мы с вами хладнокровно
Поговорим), как безусловно
Я верю вам. Души моей
Я не скрываю перед вами.
Конечно, знаете вы сами,
Что значит женская печаль…
Я вспомнила, в какую даль
Вас унесло… Мне стало грустно…
И то, что высказать изустно
Я не посмела бы… Меня
Поймете вы! Что делать, я
Не слишком счастлива. Но годы
Пройдут — соста́реюсь… и той
Любви блаженной, той свободы
Мне не захочется самой.
Я перечла свое маранье…
Андрей, не вздумайте в моем
Письме постыдное желанье
Найти… Но, боже мой! о чем
Могла я к вам писать?.. Мне больно,
Я плачу, жалуюсь невольно…
Но легче мне теперь, ясней…
И сердце после долгой битвы
Желает отдыха, молитвы
И бьется медленней… вольней…
Андрей, прощайте. Дайте руку
Не на свиданье — на разлуку.
Судьба!.. Но если в тишине
Та дружба старая случайно
Еще живет… и если тайно
Хоть изредка… вам обо мне,
О стороне родной, далекой,
Приходят мысли… знайте: там!
Есть сердце, полное глубокой
Печалью, преданное вам.
Среди волнений жизни новой
Об участи моей суровой
Вы позабудете… Но вас
Я буду помнить — вечно… вечно…
И в каждый светлый, тихий час
Благодарить вас бесконечно.
Прощайте, добрый, старый друг…
Какое горькое мгновенье!»
Мучительно расстаться вдруг…
Но страшно долгое томленье…
От полноты души моей
На жизнь обильную, святую…
И даже — на любовь иную
Благословляю вас, Андрей!»

Он жадно пробежал письмо глазами…
Исписанный листок в его руках
Дрожал… Он вышел тихими шагами
С улыбкой невеселой на губах…
Но здесь, читатель, мы простимся с вами,
С Андреем и с Дуняшей. Право, страх
Подумать — как давно, с каким терпеньем
Вы нас дарите вашим снисхожденьем.

Что сделалось с героями моими?..
Я видел их… Тому не так давно…
Но то, над чем я даже плакал с ними,
Теперь мне даже несколько смешно…
Смеяться над страданьями чужими
Весьма предосудительно, грешно…
Но если вас не станет мучить совесть,
Когда-нибудь мы кончим эту повесть.

Примечания

Печатается по тексту первой публикации.

В собрание сочинений впервые включено в издании. Т, ПСС, 1898 («Нива»), т. IX, с. 194-233.

Автограф неизвестен. Сохранилась недатированная копия — ИРЛИ, ф. 93, оп. 2, № 258. В первом издании «Стихотворений И. С. Тургенева», вышедшем в 1885 г., имеется следующее примечание: «Поэма эта в рукописи была названа „Любовь“, потом это заглавие зачеркнуто и сверху написано „Андрей“» (с. 228). У редактора второго издания «Стихотворений И. С. Тургенева» (1891) С. Н. Кривенко имелся, очевидно, черновой (неполный) автограф поэмы. Сличение разночтений между этим автографом и текстом публикации поэмы в первом издании «Стихотворений И. С. Тургенева», на которые указывает в своем предисловии С. Н. Кривенко (с. II-III), с текстом первой публикации «Андрея» в «Отечественных записках» свидетельствует, что большинство приведенных разночтений мнимые: это — опечатки и только два из них являются результатом дополнительной авторской правки текста поэмы либо перед сдачей ее в набор, либо в корректуре.

Первоначально было: ст. 164. Сияет весь… За стулья боязливо; ст. 169. Меж тем, пока зашла меж ними речь.

Датируется первой половиной 1845 г. на основании письма Тургенева к Белинскому от 28 марта (9 апреля) 1845 г., в котором Тургенев сообщал, что он завершает работу над поэмой «Недолгая любовь» (первоначальное название «Андрея»).

В статье «Взгляд на русскую литературу 1846 года» Белинский назвал поэму «Андрей» в числе замечательных произведений, вышедших в этом году (Белинский, т. X, с. 37). Однако годом позже при сопоставлении поэмы с другими произведениями Тургенева Белинский в целом считал ее неудавшейся, несмотря на то, что в ней «много хорошего, потому что много верных очерков русского быта» (там же, с. 345).

Интересные воспоминания о работе Тургенева над этой поэмой оставила В. Колонтаева. Она рассказывает, что Тургенев писал «Андрея» летними вечерами 1845 года в Спасском, «уединившись в свою комнату и читая самому себе вслух написанное, чтобы, так сказать, испытать благозвучность стихов и исправить то, что режет ухо и нарушает гармонию стиха» (ИВ, 1885, т. XXII, № 10, с. 64).

«Дела давно минувших дней». — Эпиграф взят из поэмы Пушкина «Руслан и Людмила» (песнь I, ст. 36).

Скучал он — потомок выходцев-татар. — Тургенев противопоставляет романтическую тоску разочарованного и озлобленного героя поэмы Байрона «Корсар» (1814), наделенного сильными страстями, скуке представителя русского дворянстваЗначительная часть русских дворянских родов вела свое начало от татарских царевичей и мурз, принятых русскими князьями в целях самозащиты на военную службуРодоначальником той ветви Тургеневых, к которой принадлежал писатель, был мурза Лев Тургенев, поступивший на русскую службу при великом князе Василии Васильевиче (1425-1462) и получивший при крещении имя ИванСро том же в записке «Несколько замечаний о русском хозяйстве и русском крестьянине» (1842; насттом, с419).

Известный марш Бетховена… — Имеется в виду «Похоронный марш», составляющий вторую часть третьей, «Героической симфонии» (1804) Бетховена, существовавшей в то время в различных облегченных транскрипциях для фортепьяно.

«Соловей Мой, соловей!» — романс АЛАлябьева (1787-1851) на слова поэта ААДельвига (1798-1831).

Нужно ль объясненье Того, что несомненней и ясней (Смотри Шекспира) солнечных лучей? — Тургенев, возможно, имеет в виду следующее место из письма Гамлета к Офелии («Гамлет», акт II, сцена 2):

Doubt thou the stars are fire;

Doubt that the sun doth move;

Doubt truth to be a liare

But never doubt I love!

(Сомневайся, что звезды горят, сомневайся, что солнце движется в небесах, сомневайся, что истина не может быть лжецом, но никогда не сомневайся, что я тебя люблю!)

Эти стихи Шекспира Тургенев вспоминал впоследствии в письме к М. А. Милютиной от 7(19) февраля 1868 г. Цитируя по памяти, он писал: «Кажется, Ромео говорит у Шекспира: „сомневайся в солнце, в боге, но в любви моей не сомневайся“».

…глядел не то Фоблазом… — Фоблаз — герой романа Ж. -БЛуве де Кувре (1760-1797) «Жизнь и любовные похождения кавалера де Фобласа» (1787-1791русский перевод 1792-1796 гг.) — классический тип легкомысленного, увлекающегося аристократа, вся жизнь которого является цепью любовных приключений.

О Турции, гонимой злобным роком… — В середине XIX вТурция переживала глубокий внутренний кризис, вызванный начавшимся процессом распада феодальной Османской империиВнутренняя слабость Турции способствовала превращению ее в полузависимую странуБорьба за сферы влияния в Турции велась между Англией, Францией и Россией.

Но Боссюэт сказал: «Всему земному Командуется: марш!» — Тургенев имеет в виду французского проповедника и писателя Боссюэ (1627-1704), писавшего о божественном предопределении в историческом процессеМысль эта развита им в «Discours sur l’histoire universelle» (1681; издание этой книги, вышедшее в Париже в 1771 г., находилось в библиотеке Тургенева в селе Спасском и хранится ныне в Государственном музее Тургенева в Орле) и особенно в книге «Politique tirée de l’Ecriture Sainte» (1709).

…стой вот здесь навек! — Сру Гёте — «Фауст», чII, акт 5, последний монолог Фауста:

Zum Augenblicke dürft’ ich sagen:

Verweile doch, du bist so schön!

(Мгновению мог бы я сказать: остановись же, ты так прекрасно!)

И сапоги запихивал в карман… — ДЯзыков предложил иное чтение этого стиха: «И пироги запихивал в карман» (ИВ , 1885, № 7, с222)Редактор второго издания стихотворений Тургенева (1891) СНКривенко принял «поправку», но в предисловии выразил сожаление, что согласился с ДЯзыковым, который, как оказалось, не имел никаких документальных подтверждений для своей догадкиВ изданиях Т, Сочинения, и Т, СС этот стих и слова: Тяжело в последний раз Смотреть в лицо любимое в стихах 1010-1011 печатались курсивом на том основании, что эти места в копии ИРЛИ подчеркнутыВ результате изучения копии установлено, что подчеркивания в ней носят случайный характер и внесены переписчикомТак, кроме указанных выше мест, в копии подчеркнута вся 58 строфа I части и на полях возле нее поставлен знак NB!

Ст. 1049-1246. Письмо Дуняши к Андрею имеет не одни литературные источники (ср., например, письмо Татьяны в «Евгении Онегине» Пушкина). Л. В. Крестова в статье «Татьяна Бакунина и Тургенев» доказывает, что Тургенев при работе над этой частью поэмы воспользовался письмами Т. А. Бакуниной к нему самому (Т и его время, с. 46-50).

Ст. 1184-1185. Источник цитаты не установлен. Ср. у Пушкина в «Письме Татьяны к Онегину»: «Зачем вы посетили нас? В глуши забытого селенья Я никогда не знала б вас, Не знала б горького мученья» («Евгений Онегин», гл. 3).

5. «домашний очаг» (англ.)

Андрей Иванович Тургенев

Стихотворения

Стихи, сочиненные дорогой из Москвы в Петербург

Вотще невежество свой грубый глас возносит,
Вотще оно тебя, о Карамзин, поносит –
Сердца чувствительны ты будешь век пленять,
И славы можешь ли ты сам другой желать?
Кто Агатона чтет, всяк слезы проливает,
Пленясь творением, творца благословляет;
Тебе сердца пленять дар милый небом дан,
Пой к удовольствию, пой к славе россиан!

К А. С. К<айсаро>ву

Когда весенняя улыбка
Чело природы озарит,
Когда в дыхании зефира
Прольется сладость и восторг,
Сильней сердца в груди забьются
И кровь любовью закипит,
Когда в врагах мы узрим братьев
И в их объятиях прольем
Слезу прощенья, примиренья, –
Тогда, тогда, мой милый друг,
Узрев, как после бурь ужасных,
Как после мрачныя зимы
Природа снова зеленеет
И снова добрые сердца
Зовет к святому наслажденью, –
Стремись в объятия ее,
Впивай в себя весны дыханье
И томну грудь им оживи.
Ее влиянье благодатно
Унылость в сердце истребит;
Надежда кроткая, благая
Рассеет мрак души твоей
И светлые лучи блаженства
Возблещут в радостных слезах.

Эпиграммы

За что ты на меня сердита, я то знаю –
За то, что для тебя стихов не сочиняю,
Прости ты в том меня, ведь это оттого,
Что не желаю я злословить никого.

Адам еще в раю с женой был жить обязан;
Так до падения он был уже наказан.

О, как священная религия страдает!
Вольтер ее бранит, Кутузов защищает.

Он сроду не краснел, краснеть и не умеет,
Он врет, он лжет и не краснеет.
Но может в краску он всегда других вводить,
Лишь только их начнет хвалить.

В час скуки думая хоть чем-нибудь заняться,
Судьба в сей день тебя на свет произвела,
Но не могла никак от смеха удержаться,
Взглянувши на тебя, и грусть ее прошла.

Кутузов! Вот еще работа для тебя!
Пиши, бесись, ругай, и осрами… себя.

С. И. П<лещеев>у

В чьем сердце добродетель
Свой трон соорудила,
Кто ею согреваем,
Как братьев любит ближних,
Им предан всей душою
И счастлив их блаженством;
Чей путь в сей жизни краткой
Любовь друзей нежнейших,
Любовь супруги милой,
Взор ангельский младенца
(Залога нежной страсти)
Цветами устилают;
Кто в горестны минуты,
В минуты испытанья
Находит утешенье
В святом благотворенье, –
Тот счастлив, счастлив прямо;
Хоть проливает слезы,
В слезах его играет
Луч кроткия отрады,
В душе его источник
Блаженства, наслаждений!

В дыхании зефиров,
На крыльях благодати
Низлетит к нам весна –

Весна! Весна! Кроткая, любезная, вечно юная богиня! Весна низлетит к нам в дыхании любви отческой. Огнь любви разольется во вселенной, счастье озарит людей светлыми лучами в объятиях любви. Дух жизни – будет дух любви. Всё восторжествует, всё исполнится радости.

В врагах мы узрим братьев нежных
И в их объятиях прольем
Слезу прощенья, примиренья.

Всё принесет дань благодарности благословляющему, и мы в радости сердца воскликнем:

Цвети, любовь, в природе,
Будь жизнию вселенной,
Будь жизнию пылинке,
Будь жизнию богов!
Красуйся, добродетель!
С любовию сопрягшись,
Лучом ее венчайся
И радость лей в сердца.

«О ты, которую несчастье угнетает…»

О ты, которую несчастье угнетает,
Чье сердце горестью питается одной,
Нигде, ни в чем себе отрад не обретает,
Покрыта чья душа отчаяния тьмой, –
Воззри на небеса с сердечным умиленьем,
К небесному отцу простри свой томный глас
И с пламенной слезой моли об утешеньи.
Но счастья не ищи – его здесь нет для нас,

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

В дыхании зефиров, ‎ На крыльях благодати ‎ Низлетит к нам весна - ‎ Весна! Весна! Кроткая, любезная, вечно юная богиня! Весна низлетит к нам в дыхании любви отческой. Огнь любви разольется во вселенной, счастье озарит людей светлыми лучами в объятиях любви. Дух жизни - будет дух любви. Всё восторжествует, всё исполнится радости. ‎ В врагах мы узрим братьев нежных ‎ И в их объятиях прольем ‎ Слезу прощенья, примиренья. ‎ Всё принесет дань благодарности благословляющему, и мы в радости сердца воскликнем: ‎ Цвети, любовь, в природе, ‎ Будь жизнию вселенной, ‎ Будь жизнию пылинке, ‎ Будь жизнию богов! ‎ Красуйся, добродетель! ‎ С любовию сопрягшись, ‎ Лучом ее венчайся ‎ И радость лей в сердца.

Тебе легко, мой друг, предписывать законы, Сердиться, губу дуть, ссылаяся на оны: Приказывать легко, но трудно исполнять. Сие, кто служит, всяк, конечно, должен знать, В архиве ль служит кто иль в соляной конторе, В сенате, в армии иль в корабле на море.

Забудем здесь искать блаженства, В юдоли горести и слез: Там, там, на высотах небес, Жилище блага, совершенства. Там бедный труженик земной, Достигнув вечного покою, Узнает, что есть бог благой. Но здесь, тягчим его рукою, В нем видя грозного судью, Как тень от горя исчезая, Напрасно слезы проливая, Клянет он молча жизнь свою.

И в двадцать лет уж я довольно испытал! Быть прямо счастливым надежду потерял, Простился навсегда с любезнейшей мечтою ‎И должен лишь в прошедшем жить, ‎В прошедшем радость находить; И только иногда отрадною слезою ‎Увядше сердце оживлять. ‎Невинность сердца! Утро ясно Блаженных детских дней! Зачем ты так прекрасно, Зачем так быстро ты? Лишь по тебе вздыхать Осталось бедному, ты всё мое богатство! ‎Живи хоть в памяти моей И каплю бальзама в стесненну душу влей!

Сей ветхий дом, сей сад глухой - Убежище друзей, соединенных Фебом, Где в радости сердец клялися перед небом, ‎ Клялись своей душой, ‎ Запечатлев обет слезами, Любить отечество и вечно быть друзьями.

Сыны отечества клянутся! И небо слышит клятву их! О, как сердца в них сильно бьются! Не кровь течет, но пламя в них. Тебя, отечество святое, Тебя любить, тебе служить - Вот наше звание прямое! Мы жизнию своей купить Твое готовы благоденство. Погибель за тебя - блаженство, И смерть - бессмертие для нас! Не содрогнемся в страшный час Среди мечей на ратном поле, Тебя, как бога, призовем, И враг не узрит солнца боле Иль мы, сраженные, падем - И наша смерть благословится! Сон вечности покроет нас; Когда вздохнем в последний раз, Сей вздох тебе же посвятится!..

Забавный старичок, прославленный пиита, Кому дорога к нам давно уже открыта, Не знаю, до тебя дойдет ли речь моя; Жаль, если не дойдет, но в том невинен я. Смиренья должного границы преступая, В смирении своем тебя с собой равняя, Что «Кадма» ты сложил, прощает Фенелон, Но если сведает о «Полидоре» он? Херасков M. M. (1733-1807) - автор эпических поэм, из которых наиболее известны «Владимир Возрожденный» и «Россиада». Считавшийся в конце XVIII в. признанным главой русской литературы, Херасков в начале XIX в. исповедовал устарелые художественные принципы и откровенно реакционные взгляды. Весной 1800 г. Андрей Тургенев записал в дневнике «Вышел „Царь“, поэма M. M. Хераскова. И седой старик не постыдился посрамить седины свои подлейшими ласкательствами, и притом безо всякой нужды. Какое предисловие. Какой надобно иметь дух, чтобы так нагло, подло, так бесстыдно писать от лица истины, какая мораль „Законов выше княжеские троны!“» (А. Ф. Мерзляков, Стихотворения, «Б-ка поэта» (Б. с.), 1958, с. 12).

Мой друг! Коль мог ты заблуждаться И с чистой, пламенной душой Блаженством на земли ласкаться, - Скорей простись с твоей мечтой. С твоей сердечной простотою Обманов жертвой будешь ты; Узнаешь опытностью злою, Сколь едко жало клеветы; Всех добрых дел твоих в заплату Злодеи очернят тебя. Врагу ты вверишься, как брату, И в пропасть ввергнешь сам себя. Восстанешь, роком пораженный, Но слез не будешь проливать; Безмолвной скорбью отягченный, Судьбу ты будешь проклинать; Потухнет в сердце чувства пламень, Погаснет жизни луч в очах, В груди носить ты будешь камень, И взор твой будет на гробах.

Свободным гением натуры вдохновленный, Он в пламенных чертах ее изображал И в чувстве сердца лишь законы почерпал, Законам никаким другим не покоренный.

О ты, которую несчастье угнетает, Чье сердце горестью питается одной, Нигде, ни в чем себе отрад не обретает, Покрыта чья душа отчаяния тьмой, - Воззри на небеса с сердечным умиленьем, К небесному отцу простри свой томный глас И с пламенной слезой моли об утешеньи. Но счастья не ищи - его здесь нет для нас, В сем мире, где злодей, страх божий забывая, Во злодеяниях найти блаженство мнит, Рукою дерзкою сирот и вдов теснит, Слезам, отчаянью, проклятьям не внимая.

Пусть ей несчастлив я один, Но миллионы ей блаженны; Отечества усердный сын, Я прославлял ее, но, сердцем восхищенный, Не милости искал, святую милость пев. Не нужно правому прощенье: Он видит в милости другое оскорбленье. Тому ль, кто чист в душе, ужасен царский гнев?

В чьем сердце добродетель Свой трон соорудила, Кто ею согреваем, Как братьев любит ближних, Им предан всей душою И счастлив их блаженством; Чей путь в сей жизни краткой Любовь друзей нежнейших, Любовь супруги милой, Взор ангельский младенца (Залога нежной страсти) Цветами устилают; Кто в горестны минуты, В минуты испытанья Находит утешенье В святом благотворенье, - Тот счастлив, счастлив прямо; Хоть проливает слезы, В слезах его играет Луч кроткия отрады, В душе его источник Блаженства, наслаждений! П, здесь узнай себя! И, зря святых небес к тебе благоволенье, Благословляй творца в сердечном умиленье. Чего желать еще осталось для тебя!..

Возможно ли, она (конечно, ведь не он) ‎Оставила тебя. Забыла! Она, которую так нежно ты любила? Что делать! Ветреность для многих здесь закон. Что было мило нам, мы часто оставляем Лишь только для того, чтоб новое найтить. ‎Найдем - и через час вздыхаем, Хотим прошедшее опять поворотить, ‎Но ах! уж поздно, всё пропало. ‎Что прежде столько восхищало, ‎Пропало - где его искать? Страшись хорошее на лучшее менять! ‎Одно с тобой перед глазами, ‎Другое где-то за горами; Притом же всё вдали обманчиво для глаз; И можно ли сравнить надежду с увереньем? Раскаешься и сам, но будет всё не в час; И ты останешься с одним нравоученьем! Ах! Друга твоего неверного урон (Он только жалок мне) ничем не наградится. Ах! Если б знал ценить свое блаженство он, Когда бы чувствовал, чего в тебе лишится! Напрасно по тебе он будет слезы лить, Ему тебя никто, никто не заменит. Но ты, под счастливой рожденная звездою, С любезной, пламенной, нежнейшею душою, Ты друга вновь найдешь для сердца твоего, Найдешь - и розами усыплешь путь его. Чтоб рай вкусить, другим в сем мире неизвестный, Рай вечно, вечно жить в душе твоей прелестной, Он жизни для тебя своей не пощадит: Пускай против него рок злобный ополчится - Он с роком для тебя бестрепетно сразится И в смертный час еще тебя благословит.

Вотще невежество свой грубый глас возносит, Вотще оно тебя, о Карамзин, поносит - Сердца чувствительны ты будешь век пленять, И славы можешь ли ты сам другой желать? Кто Агатона чтет, всяк слезы проливает, Пленясь творением, творца благословляет; Тебе сердца пленять дар милый небом дан, Пой к удовольствию, пой к славе россиан!

Ты добр! Но пред тобой несчастный, угнетенный, Невинный к небесам возносит тяжкий стон. Злодей, и в почести, и в знатность облеченный, Сияющий в крестах, и веру, и закон В орудие злодейств своих преобращает. Нет правосудия, защиты нет нигде, Земные боги спят в беспечности… И самый гром небес на время умолкает. Ищи же счастья здесь, о добрый друг людей, Ищи его себе…

Уже ничем не утешает Себя смущенный скорбью дух; Весна природу воскрешает, Но твой осиротевший друг Среди смеющейся природы Один скитается в тоске, Напрасно ждет, лишен свободы, Счастливой части и себе! Не верит, кто благополучен, Мой друг! несчастного слезам; Но кто страдал в сей жизни сам, Кто сам тоскою был размучен, И, миг себя счастливым зрев, Навеки счастия лишенный, Судьбы жестокой терпит гнев, И, ей на муку осужденный, Не зрит, не зрит бедам конца,- Тому все бедства вероятны, Тому везде, везде понятны В печали ноющи сердца.

Ума ты светом озарен И видишь бездны пред собою; Но к ним стремишься, увлечен Слепою, пламенной душою. На небо скорбный вздох летит, Ты слаб - оно тебя терзает, В тебя отчаянье вливает И твердым быть тебе велит. Свободы ты постиг блаженство, Но цепи на тебе гремят; Любви постигнул совершенства И пьешь с любовью вместе яд. И ты терзаешься тоскою, Когда другого в гроб кладешь! Лей слезы над самим собою, Рыдай, рыдай, что ты живешь!

Ainsi s’eteint tout ce qui brille un moment sur la terre!.. J. J. Rousseau* Угрюмой Осени мертвящая рука Уныние и мрак повсюду разливает; Холодный, бурный ветр поля опустошает, И грозно пенится ревущая река. Где тени мирные доселе простирались, Беспечной радости где песни раздавались, - Поблекшие леса в безмолвии стоят, Туманы стелются над долом, над холмами. Где сосны древние задумчиво шумят Усопших поселян над мирными гробами, Где всё вокруг меня глубокий сон тягчит, Лишь колокол нощной один вдали звучит, И медленных часов при томном удареньи В пустых развалинах я слышу стон глухой, - На камне гробовом печальный, тихий Гений Сидит в молчании, с поникшею главой; Его прискорбная улыбка мне вещает: "Смотри, как сохнет всё, хладеет, истлевает; Смотри, как грозная, безжалостная смерть Все ваши радости навеки поглощает! Всё жило, всё цвело, чтоб после умереть! О ты, кого еще надежда обольщает, Беги, беги сих мест, счастливый человек! Но вы, несчастные, гонимые Судьбою, Вы, кои в мире сем простилися навек Блаженства с милою, прелестною мечтою, В чьих горестных сердцах умолк веселья глас, Придите - здесь еще блаженство есть для вас! С любезною навек иль с другом разлученный! Приди сюда о них в свободе размышлять. И в самых горестях нас может утешать Воспоминание минувших дней блаженных! Ах! только им одним страдалец и живет! Пускай счастливца мир к веселию зовет, Но ты, во цвете лет сраженная Судьбою, Приди, приди сюда беседовать с тоскою! Ни юность, для других заря прекрасных дней, Ни прелести ума, ни рай души твоей, Которой всё вокруг тебя счастливо было, - Ничто, ничто Судьбы жестокой не смягчило! Как будто в сладком сне узнала счастье ты, Проснулась - и уж нет пленительной мечты! Напрасно вслед за ней душа твоя стремится, Напрасно хочешь ты опять заснуть, мечтать: Ах! тот, кого б еще хотела ты прижать К иссохшей груди - плачь! - уж он не возвратится Вовек!.. Здесь будешь ты оплакивать его, Всех в жизни радостей навеки с ним лишенна. Здесь бурной осенью Природа обнаженна Разделит с нежностью грусть сердца твоего; Печальный мрак ее с душой твоей сходнее, Тебе ли радости в мирском шуму найти? Один увядший лист несчастному милее, Чем все блестящие весенние цветы И горесть сноснее в объятиях свободы! Здесь с ним тебя ничто, ничто не разделит: Здесь все тебе о нем лишь будет говорить. С улыбкой томною отцветшия Природы Его последнюю улыбку вспомнишь ты; А там, узрев цветов печальные следы, Ты скажешь где они? здесь только прах их тлеет, И скоро бурный вихрь и самый прах развеет! И время быстрое блаженства твоего, И тень священная, и образ вечно милый Воскреснут, оживут в душе твоей унылой. Ты вспомнишь, как сама цвела в глазах его! Как нежная рука тебя образовала И прелестью добра тебя к добру влекла; Как ты все радости в его любви вмещала И радостей иных постигнуть не могла; Как раем для тебя казалась вся вселена… Но жизнь обман, а ты, минутой обольщенна, Хотела вечно жить для счастья, для него; Хотела - гром гремит - ты видишь… гроб его!.. Что счастье? Быстрый луч сквозь мрачных туч осенних: Блеснет - и только лишь несчастный в восхищеньи К нему объятия и взоры устремит, Уже сокрылось все, чем бедный веселился, Отрадный луч исчез, и мрак над ним сгустился, И он, обманутый, растерзанный, стоит И небо горестной слезою укоряет! Так счастья в мире нет, и кто живет - страдает! Напрасно хочешь ты, о добрый друг людей, Найти спокойствие внутри души твоей, Напрасно будешь ты сей мыслью веселиться, Что с мирной совестью твой дух не возмутится! Пусть с доброю душой для счастья ты рожден, Но, быв несчастными отвсюду окружен, Но бедствий ближнего со всех сторон свидетель - Не будет для тебя блаженством добродетель Как часто доброму отрада лишь в слезах, Спокойствие в земле, а счастье в небесах! - Не вечно и тебе, не вечно здесь томиться! Утешься; и туда твой взор да устремится, Где твой смущенный дух найдет себе покой И позабудет всё, чем он терзался прежде; Где вера не нужна, где места нет надежде, Где царство вечное одной любви святой! * Так угасает всё, что мгновенно блистает на земле! Ж.-Ж. Руссо (франц.).

А. И. ТУРГЕНЕВ Воспроизводится по изданию: Поэты 1790-1810-х годов. Л.: Сов. писатель, 1971. (Библиотека поэта; Большая серия). Электронная публикация -- РВБ , 2007. СОДЕРЖАНИЕ Биографическая справка 69. Стихи, сочиненные дорогой из Москвы в Петербург 70. Отрывок. К А. С. Кву 71--76. Эпиграммы 1. "За что ты на меня сердита, я то знаю..." 2. "Адам еще в раю... 3. "О, как священная религия страдает!.." 4. "Он сроду не краснел..." 5. "В час скуки..." 6. "Кутузов! Вот еще работа для тебя!.." 77. С. И. Пу 78. "В дыхании зефиров..." 79. "О ты, которую несчастье угнетает..." 80. Надпись к портрету Гете 81. Стихи А. М. Сой на неверность друга 82. ("Тебе легко, мой друг...") 83. К ветхому поддевическому дому А. Ф. Вва 84. К отечеству 85. "Ума ты светом озарен..." 86. "И в двадцать лет уж я довольно испытал!.." 87. "Пусть ей несчастлив я один..." 88. "Забудем здесь искать блаженства..." 89. "А вы, которы в нем отраду находили..." 90. "Ты добр! Но пред тобой несчастный, угнетенный..." 91. Элегия 92. ("Смиренный жизни путь...") 93. 94. "Мой друг! Коль мог ты заблуждаться..." 95. "Уже ничем не утешает..." Биографическая справка Андрей Иванович Тургенев (1781--1803) -- старший из четырех братьев Тургеневых, семьи, давшей русской культуре начала XIX века плеяду выдающихся деятелей. Самые первые впечатления будущего поэта были связаны с обстановкой опального существовании отца, И. П. Тургенева, высланного в свое саратовское поместье после разгрома кружка Новикова. Начало литературной деятельности Андрея Тургенева было связано с масонской моралистической поэзией и прозой, культивировавшимися в университетском пансионе, куда его отдали учиться. Позднее, как протест против этих вкусов, оформилось юношеское увлечение творчеством Карамзина, влияние которого заметно на первых рукописных опытах Андрея Тургенева. Однако к концу 1790-х годов чувствительность и изящный скептицизм Карамзина были вытеснены в сознании молодого поэта Шиллером, поэзией "бури и натиска", литературой, проповедовавшей мужество и сопротивление деспотизму. Отношение Андрея Тургенева к карамзинизму оставалось сложным: наряду с острой полемикой имела место и органическая связь. Не случайно и "К отечеству", и "Элегия" были опубликованы в журнале Карамзина "Вестник Европы". К началу 1802 года увлечение Шиллером сменяется интересом к Шекспиру (Тургенев переводит "Макбета") и фольклору. Все большую определенность получает его требование народности литературы. Требование гражданственности в поэзии сочеталось в последние годы павловского царствования в сознании А. Тургенева с бурным ростом тираноборческих настроений, противопоставленных культивировавшимся в семье мистицизму, проповеди морального самоусовершенствования и отрицанию политики. Не случайно он стал кумиром и образцом для среднего брата, декабриста Николая Тургенева. В 1801 году Андрей Тургенев и Мерзляков выступили инициаторами Дружеского литературного общества. В ноябре 1801 года он переехал в Петербург, службу и был причислен к канцелярии Новосильцева. Пребывание в столице было кратким -- он был отправлен дипломатическим курьером в Вену; в феврале 1803 года он возвратился в Петербург, а 8 июля того же года скоропостижно скончался от "горячки с пятнами". Вся короткая жизнь Андрея Ивановича Тургенева была заполнена непрерывной литературной деятельностью. Почти все его труды до нас не дошли -- лишь некоторые сохранились в отрывках. Интереснейший культурный памятник -- дневник Андрея Тургенева, документ самовоспитания передового русского человека преддекабристской эпохи, -- до сих пор не опубликован. Речи Тургенева в Дружеском литературном обществе свидетельствуют о том, что он обладал незаурядным талантом критика. Стихотворения Андрея Тургенева никогда не были собраны. Предполагавшееся в серии "Архив братьев Тургеневых" их издание не состоялось. Настоящая публикация является наиболее полной. В нее не вошли лишь отдельные разрозненные строки и незавершенные черновые наброски (к ним относятся отрывки сатирической поэмы, процитированной нами во вступительной статье). Издание стихотворений Андрея Тургенева: "Поэты начала XIX века", "Б-ка поэта" (М. с.), 1961, с. 253. 69. СТИХИ, СОЧИНЕННЫЕ ДОРОГОЙ ИЗ МОСКВЫ В ПЕТЕРБУРГ Вотще невежество свой грубый глас возносит, Вотще оно тебя, о Карамзин, поносит -- Сердца чувствительны ты будешь век пленять, И славы можешь ли ты сам другой желать? Кто Агатона чтет, всяк слезы проливает, Пленясь творением, творца благословляет; Тебе сердца пленять дар милый небом дан, Пой к удовольствию, пой к славе россиан! 1796 70. ОТРЫВОК К А. С. Кву Когда весенняя улыбка Чело природы озарит, Когда в дыхании зефира Прольется сладость и восторг, Сильней сердца в груди забьются И кровь любовью закипит, Когда в врагах мы узрим братьев И в их объятиях прольем Слезу прощенья, примиренья,-- Тогда, тогда, мой милый друг, Узрев, как после бурь ужасных, Как после мрачныя зимы Природа снова зеленеет И снова добрые сердца Зовет к святому наслажденью, -- Стремись в объятия ее, Впивай в себя весны дыханье И томну грудь им оживи. Ее влиянье благодатно Унылость в сердце истребит; Надежда кроткая, благая Рассеет мрак души твоей И светлые лучи блаженства Возблещут в радостных слезах. 1797 71-76. ЭПИГРАММЫ 1 Т. К. Ф. За что ты на меня сердита, я то знаю -- За то, что для тебя стихов не сочиняю, Прости ты в том меня, ведь это оттого, Что не желаю я злословить никого. 1797 2 Адам еще в раю с женой был жить обязан; Так до падения он был уже наказан. 1797 3 О, как священная религия страдает! Вольтер ее бранит, Кутузов защищает. 1797 4 Он сроду не краснел, краснеть и не умеет, Он врет, он лжет и не краснеет. Но может в краску он всегда других вводить, Лишь только их начнет хвалить. 1797 5 В час скуки думая хоть чем-нибудь заняться, Судьба в сей день тебя на свет произвела, Но не могла никак от смеха удержаться, Взглянувши на тебя, и грусть ее прошла. 25 сентября 1799 6 Кутузов! Вот еще работа для тебя! Пиши, бесись, ругай, и осрами... себя. 7 декабря 1799 77. С. И. ПУ В чьем сердце добродетель Свой трон соорудила, Кто ею согреваем, Как братьев любит ближних, Им предан всей душою И счастлив их блаженством; Чей путь в сей жизни краткой Любовь друзей нежнейших, Любовь супруги милой, Взор ангельский младенца (Залога нежной страсти) Цветами устилают; Кто в горестны минуты, В минуты испытанья Находит утешенье В святом благотворенье, -- Тот счастлив, счастлив прямо; Хоть проливает слезы, В слезах его играет Луч кроткия отрады, В душе его источник Блаженства, наслаждений! П, здесь узнай себя! И, зря святых небес к тебе благоволенье, Благословляй творца в сердечном умиленье. Чего желать еще осталось для тебя!.. 25 сентября 1799 78 В дыхании зефиров, На крыльях благодати Низлетит к нам весна -- Весна! Весна! Кроткая, любезная, вечно юная богиня! Весна низлетит к нам в дыхании любви отческой. Огнь любви разольется во вселенной, счастье озарит людей светлыми лучами в объятиях любви. Дух жизни -- будет дух любви. Всё восторжествует, всё исполнится радости. В врагах мы узрим братьев нежных И в их объятиях прольем Слезу прощенья, примиренья. Всё принесет дань благодарности благословляющему, и мы в радости сердца воскликнем: Цвети, любовь, в природе, Будь жизнию вселенной, Будь жизнию пылинке, Будь жизнию богов! Красуйся, добродетель! С любовию сопрягшись, Лучом ее венчайся И радость лей в сердца. 29 ноября 1799 79 О ты, которую несчастье угнетает, Чье сердце горестью питается одной, Нигде, ни в чем себе отрад не обретает, Покрыта чья душа отчаяния тьмой, -- Воззри на небеса с сердечным умиленьем, К небесному отцу простри свой томный глас И с пламенной слезой моли об утешеньи. Но счастья не ищи -- его здесь нет для нас, В сем мире, где злодей, страх божий забывая, Во злодеяниях найти блаженство мнит, Рукою дерзкою сирот и вдов теснит, Слезам, отчаянью, проклятьям не внимая. 1799 80. НАДПИСЬ К ПОРТРЕТУ ГЕТЕ Свободным гением натуры вдохновленный, Он в пламенных чертах ее изображал И в чувстве сердца лишь законы почерпал, Законам никаким другим не покоренный. 1 0 августа 1800 81. СТИХИ А. М. СОЙ НА НЕВЕРНОСТЬ ДРУГА Возможно ли, она (конечно, ведь не он) Оставила тебя. Забыла! Она, которую так нежно ты любила? Что делать! Ветреность для многих здесь закон. Что было мило нам, мы часто оставляем Лишь только для того, чтоб новое найтить. Найдем -- и через час вздыхаем, Хотим прошедшее опять поворотить, Но ах! уж поздно, всё пропало. Что прежде столько восхищало, Пропало -- где его искать? Страшись хорошее на лучшее менять! Одно с тобой перед глазами, Другое где-то за горами; Притом же всё вдали обманчиво для глаз; И можно ли сравнить надежду с увереньем? Раскаешься и сам, но будет всё не в час; И ты останешься с одним нравоученьем! Ах! Друга твоего неверного урон (Он только жалок мне) ничем не наградится. Ах! Если б знал ценить свое блаженство он, Когда бы чувствовал, чего в тебе лишится! Напрасно по тебе он будет слезы лить, Ему тебя никто, никто не замени т. Но ты, под счастливой рожденная звездою, С любезной, пламенной, нежнейшею душою, Ты друга вновь найдешь для сердца твоего, Найдешь -- и розами усыплешь путь его. Чтоб рай вкусить, другим в сем мире неизвестный, Рай вечно, вечно жить в душе твоей прелестной, Он жизни для тебя своей не пощадит: Пускай против него рок злобный ополчится -- Он с роком для тебя бестрепетно сразится И в смертный час еще тебя благословит. 10 апреля 1801 82. Тебе легко, мой друг, предписывать законы, Сердиться, губу дуть, ссылаяся на оны: Приказывать легко, но трудно исполнять. Сие, кто служит, всяк, конечно, должен знать, В архиве ль служит кто иль в соляной конторе, В сенате, в армии иль в корабле на море. 1801 83. К ВЕТХОМУ ПОДДЕВИЧЕСКОМУ ДОМУ А. Ф. ВВА Сей ветхий дом, сей сад глухой -- Убежище друзей, соединенных Фебом, Где в радости сердец клялися перед небом, Клялись своей душой, Запечатлев обет слезами, Любить отечество и вечно быть друзьями. 1801 84. К ОТЕЧЕСТВУ Сыны отечества клянутся! И небо слышит клятву их! О, как сердца в них сильно бьются! Не кровь течет, но пламя в них. Тебя, отечество святое, Тебя любить, тебе служить -- Вот наше звание прямое! Мы жизнию своей купить Твое готовы благоденство. Погибель за тебя -- блаженство, И смерть -- бессмертие для нас! Не содрогнемся в страшный час Среди мечей на ратном поле, Тебя, как бога, призовем, И враг не узрит солнца боле Иль мы, сраженные, падем -- И наша смерть благословится! Сон вечности покроет нас; Когда вздохнем в последний раз, Сей вздох тебе же посвятится!.. 85 Ума ты светом озарен И видишь бездны пред собою; Но к ним стремишься, увлечен Слепою, пламенной душою. На небо скорбный вздох летит, Ты слаб -- оно тебя терзает, В тебя отчаянье вливает И твердым быть тебе велит. Свободы ты постиг блаженство, Но цепи на тебе гремят; Любви постигнул совершенства И пьешь с любовью вместе яд. И ты терзаешься тоскою, Когда другого в гроб кладешь! Лей слезы над самим собою, Рыдай, рыдай, что ты живешь! 2 января 1802 ввечеру 86 И в двадцать лет уж я довольно испытал! Быть прямо сча стливым надежду потерял, Простился навсегда с любезнейшей мечтою И должен лишь в прошедшем жить, В прошедшем радость находить; И только иногда отрадною слезою Увядше сердце оживлять. Невинность сердца! Утро ясно Блаженных детских дней! Зачем ты так прекрасно, Зачем так быстро ты? Лишь по тебе вздыхать Осталось бедному, ты всё мое богатство! Живи хоть в памяти моей И каплю ба льзама в стесненну душу влей! 21 марта 1802 87 Пусть ей несчастлив я один, Но миллионы ей блаженны; Отечества усердный сын, Я прославлял ее, но, сердцем восхищенный, Не милости искал, святую милость пев. Не нужно правому прощенье: Он видит в милости другое оскорбленье. Тому ль, кто чист в душе, ужасен царский гнев? 21 марта 1802 88 Забудем здесь искать блаженства, В юдоли горести и слез: Там, там, на высотах небес, Жилище блага, совершенства. Там бедный труженик земной, Достигнув вечного покою, Узнает, что есть бог благой. Но здесь, тягчим его рукою, В нем видя грозного судью, Как тень от горя исчезая, Напрасно слезы проливая, Клянет он молча жизнь свою. 21 марта 1802 89 А вы, которы в нем отраду находили, Которые его взлелеяли, любили И для которых он в степи благоухал, Проститесь с ним навек! С поникшими очами Вы будете стоять над местом, где он цвел, Вы вспомните о нем, и, может быть, с слезами, Но он для ваших слез опять не расцветет И только прах один печальный здесь найдет. 21 марта 1802 90 Ты добр! Но пред тобой несчастный, угнетенный, Невинный к небесам возносит тяжкий стон. Злодей, и в почести, и в знатность облеченный, Сияющий в крестах, и веру, и закон В орудие злодейств своих преобращает. Нет правосудия, защиты нет нигде, Земные боги спят в беспечности... И самый гром небес на время умолкает. Ищи же счастья здесь, о добрый друг людей, Ищи его себе... 1802 91. ЭЛЕГИЯ Ainsi s"eteint tout ce qui brille un moment sur la terre!.. J. J. Rousseau 1 Так угасает всё, что мгновенно блистает на земле! Ж.-Ж. Руссо (франц.). -- Ред. Угрюмой Осени мертвящая рука Уныние и мрак повсюду разливает; Холодный, бурный ветр поля опустошает, И грозно пенится ревущая река. Где тени мирные доселе простирались, Беспечной радости где песни раздавались, -- Поблекшие леса в безмолвии стоят, Туманы стелются над долом, над холмами. Где сосны древние задумчиво шумят Усопших поселян над мирными гробами, Где всё вокруг меня глубокий сон тягчит, Лишь колокол нощной один вдали звучит, И медленных часов при томном удареньи В пустых развалинах я слышу стон глухой, -- На камне гробовом печальный, тихий Гений Сидит в молчании, с поникшею главой; Его прискорбная улыбка мне вещает: "Смотри, как сохнет всё, хладеет, истлевает; Смотри, как грозная, безжалостная смерть Все ваши радости навеки поглощает! Всё жило, всё цвело, чтоб после умереть! О ты, кого еще надежда обольщает, Беги, беги сих мест, счастливый человек! Но вы, несчастные, гонимые Судьбою, Вы, кои в мире сем простилися навек Блаженства с милою, прелестною мечтою, В чьих горестных сердцах умолк веселья глас, Придите -- здесь еще блаженство есть для вас! С любезною навек иль с другом разлученный ! Приди сюда о них в свободе размышлять. И в самых горестях нас может утешать Воспоминание минувших дней блаженных ! Ах! только им одним страдалец и живет! Пускай счастливца мир к веселию зовет, Но ты, во цвете лет сраженная Судьбою, Приди, приди сюда беседовать с тоскою! Ни юность, для других заря прекрасных дней, Ни прелести ума, ни рай души твоей, Которой всё вокруг тебя счастливо было, -- Ничто, ничто Судьбы жестокой не смягчило! Как будто в сладком сне узнала счастье ты, Проснулась -- и уж нет пленительной мечты! Напрасно вслед за ней душа твоя стремится, Напрасно хочешь ты опять заснуть, мечтать: Ах! тот, кого б еще хотела ты прижать К иссохшей груди -- плачь! -- уж он не возвратится Вовек!.. Здесь будешь ты оплакивать его, Всех в жизни радостей навеки с ним лишенна. Здесь бурной осенью Природа обнаженна Разделит с нежностью грусть сердца твоего; Печальный мрак ее с душой твоей сходнее, Тебе ли радости в мирском шуму найти? Один увядший лист несчастному милее, Чем все блестящие весенние цветы И горесть сноснее в объятиях свободы! Здесь с ним тебя ничто, ничто не разделит: Здесь все тебе о нем лишь будет говорить. С улыбкой томною отцветшия Природы Его последнюю улыбку вспомнишь ты; А там, узрев цветов печальные следы, Ты скажешь где они? здесь только прах их тлеет, И скоро бурный вихрь и самый прах развеет! И время быстрое блаженства твоего, И тень священная, и образ вечно милый Воскреснут, оживут в душе твоей унылой. Ты вспомнишь, как сама цвела в глазах его! Как нежная рука тебя образовала И прелестью добра тебя к добру влекла; Как ты все радости в его любви вмещала И радостей иных постигнуть не могла; Как раем для тебя казалась вся вселена... Но жизнь обман, а ты, минутой обольщенна, Хотела вечно жить для счастья, для него; Хотела -- гром гремит -- ты видишь... гроб его!.. Что счастье? Быстрый луч сквозь мрачных туч осенних: Блеснет -- и только лишь несчастный в восхищеньи К нему объятия и взоры устремит, Уже сокрылось все, чем бедный веселился, Отрадный луч исчез, и мрак над ним сгустился, И он, обманутый, растерзанный, стоит И небо горестной слезою укоряет! Так счастья в мире нет, и кто живет -- страдает! Напрасно хочешь ты, о добрый друг людей, Найти спокойствие внутри души твоей, Напрасно будешь ты сей мыслью веселиться, Что с мирной совестью твой дух не возмутится! Пусть с доброю душой для счастья ты рожден, Но, быв несчастными отвсюду окружен, Но бедствий ближнего со всех сторон свидетель -- Не будет для тебя блаженством добродетель Как часто доброму отрада лишь в слезах, Спокойствие в земле, а счастье в небесах! -- Не вечно и тебе, не вечно здесь томиться! Утешься; и туда твой взор да устремится, Где твой смущенный дух найдет себе покой И позабудет всё, чем он терзался прежде; Где вера не нужна, где места нет надежде, Где царство вечное одной любви святой! 1802 92. Смиренный жизни путь цветами устилая, Живи, мой милый друг, судьбу благословляя, И ввек любимцем будь ее. Блаженство вольности, любви, уединенья И муз святые вдохновенья Проникнут сладостью всё бытие твое. А мне судьба велит за счастием гоняться, Искать его, не находить, Но я не буду с ней считаться, Коль будешь ты меня любить. 1 января 1803 93. Забавный старичок, прославленный пиита, Кому дорога к нам давно уже открыта, Не знаю, до тебя дойдет ли речь моя; Жаль, если не дойдет, но в том невинен я. Смиренья должного границы преступая, В смирении своем тебя с собой равняя, Что "Кадма" ты сложил, прощает Фенелон, Но если сведает о "Полидоре" он? 11 февраля 1803 94 Мой друг! Коль мог ты заблуждаться И с чистой, пламенной душой Блаженством на земли ласкаться,-- Скорей простись с твоей мечтой. С твоей сердечной простотою Обманов жертвой будешь ты; Узнаешь опытностью злою, Сколь едко жало клеветы; Всех добрых дел твоих в заплату Злодеи очернят тебя. Врагу ты вверишься, как брату, И в пропасть ввергнешь сам себя. Восстанешь, роком пораженный, Но слез не будешь проливать; Безмолвной скорбью отягченный, Судьбу ты будешь проклинать; Потухнет в сердце чувства пламень, Погаснет жизни луч в очах, В груди носить ты будешь камень, И взор твой будет на гробах. 31 марта 1803 95 Уже ничем не утешает Себя смущенный скорбью дух; Весна природу воскрешает, Но твой осиротевший друг Среди смеющейся природы Один скитается в тоске, Напрасно ждет, лишен свободы, Счастливой части и себе! Не верит, кто благополучен, Мой друг! несчастного слезам; Но кто страдал в сей жизни сам, Кто сам тоскою был размучен, И, миг себя счастливым зрев, Навеки счастия лишенный, Судьбы жестокой терпит гнев, И, ей на муку осужденный, Не зрит, не зрит бедам конца,-- Тому все бедства вероятны, Тому везде, везде понятны В печали ноющи сердца. 25--28 июня 1803 ПРИМЕЧАНИЯ 69. Печ. впервые по автографу ПД. Стихотворение посвящено слухам, распространявшимся придворными и литературными врагами Карамзина, который писал в конце 1795 г.: "Московские мои приятели заминают меня скорее возвратиться в Москву, чтоб уничтожить разные слухи, рассеянные обо мне злобою и глупостию, одни говорят, что меня уже нет на свете, другие уверяют, что я в ссылке... Больно видеть, что некоторые люд и без всякой причины желают мне зла" ("Письма H. M. Карамзина к И. И. Дмитриеву", СПб., 1866, с. 62). Агатон -- лирический отрывок Карамзина на смерть А. А. Петрова "Цветок на гроб моего Агатона" 70. Поэты, с. 255. Печ. по автографу ПД. Когда в врагах мы узрим братьев и т. д. -- отражение мыслей из "Философских писем" Шиллера. 71--76. Поэты, с 256 (за исключением NoNo2, 5, 6). Печ. по автографу ПД. 3. Кутузов -- П. И. Голенищев-Кутузов. В 1799 г. в журнале "Иппокрена" (т. 4, с. 17) он опубликовал стихи, содержащие доносительные намеки на Карамзина. Из письма Тургенева к А. С. Кайсарову известно, что это выступление, кроме эпиграммы Тургенева вызвало неизвестный нам стихотворный отклик Кайсарова (см.: "Ученые записки ТГУ", вып. 63, 1958, с. 52). 6. Написано, очевидно в связи со слухами о выходе пятой части "Писем русского путешественника", посвященной событиям Великой французской революции. Тексту эпиграммы предшествует запись: "Выходит 5 том писем Кар. Не сочинить ли чего-нибудь? (Смешны покажется такие приготовления, но я пишу, что лезет в голову, и пишу для себя). Сказавши, что выходит Карамзина) книга, заключу". Книга Карамзина из-за цензурного запрета не вышла, полный текст писем появился лишь в 1801 г. 77. Поэты, с. 257. Печ. по автографу ПД. П С. И. (1752--1802) -- масон, друг И. П. Тургенева, отца поэта. 78. Печ. впервые по автографу ПД. После текста стихотворения запись "Эту пьесу написал я в один день в два приема". 79. Поэты, с. 259. Печ. по автографу ПД. 80. В Жирмунский. Гете в русской литературе, Л., 1937, с. 76, без загл. Печ. по автографу ПД. Стихи написаны Тургеневым в качестве посвящения на экземпляре своего перевода "Вертера" (выполненного совместно с Мерзляковым), подаренном Жуковскому. В автографе стихотворению предшествует запись "Вчера познакомился я с Дмитриевым, с которым вместе обедал у Карамзина. Самый веселый и приятный обед. Вот надпись к портрету Гете". В характеристике Гете выделено как основное -- свобода от правил и верность "натуре", что типично для предромантического, "штюрмерского" истолкования его творчества. 81. Са (в замужестве Павлова) A. M. (1784--1873) -- одна из трех сестер Соковниных, близких к Дружескому литературному обществу. Об отношениях А. Тургенева и его брата Александра к семейству Соковниных в дневнике А. Тургенева имеется запись "С связали нас с братом еще больше мы еще более узнали, что мы можем и умеем сделать друг для друга величайшие пожертвования. Что других могло разлучить, расторгнуть навеки друг от друга, то самое теснее нас связало" ("Архив бр. Тургеневых", вып. 2, СПб., 1911, с. 254). 82. Печ. впервые по автографу ПД. В архиве ль служит кто иль в соляной конторе. Архив министерства иностранных дел в Москве -- место службы многих светских молодых людей в начале XIX в Служба в архиве считалась синекурой. Оба старших брата Тургеневых одно время там служили. В соляной конторе служил Жуковский. 83. Поэты, с. 261. Печ. по автографу ПД. Стихотворение обращено к дому Воейкова в Москве у Девичьего монастыря и связано с совершившимся в нем центральным событием из истории Дружеского литературного общества -- "экстра-ординарным собранием" в честь отечества, на котором Тургенев прочет речь о любви к отечеству (см.: ЛН, т. 60, M., 1956, с 334). Позже он писал друзьям об этом дне: "Вспомните этот холодный еще, сумрачный апрельский день и час в развалившемся доме, окруженном садом и прудами. Вспомните гимн Кайсарова, стихи Мерзлякова вспомните себя и, если хотите, речь мою" ("Ученые записки ТГУ", вып. 63, 1958, с. 66--67). 84. BE, 1802, No 4, с. 277. В 1806 г. издано отдельной листовкой. Стихотворение принадлежало к наиболее популярным произведениям гражданской поэзии 1800-х годов. 85. Поэты, с. 262. Печ. по автографу ПД. 86. Поэты, с. 263. Печ. по автографу ПД. Перед текстом запись: "Прямо набело написалось". Элегия представляет собой -- впервые в русской поэзии -- реализацию одной из основных тем романтической лирики раннего разочарования и преждевременной старости души. Если Батюшков и Милонов разрабатывали тему преждевременной смерти, то Андрей Тургенев ввел в русскую поэзию мотив духовной смерти, гибели надежд и упований. 87. Поэты, с. 264. Печ. по автографу ПД. Перед текстом надпись: "Доро гой". Стихотворение представляет собой отказ от прославления милости. Для понимания его смысла важны черновые наброски, хранящиеся в ГПБ: "Что [превосходнее милости] К царям Но друзья! Какая бы ни была судьба наша -- будем тверды [Умрем, сойдем без трепета во гроб] Сойдем во гроб -- но светлый луч, Сквозь мрак проникнув грозных туч, Для нас над гробом воссияет. Умолкните на время стоны Несчастных, горьких матерей". Можно полагать, что идея этого произведения зародилась у А. Тургенева под влиянием стихотворения Карамзина "К милости", которое высоко ценили в кругу Дружеского литературного общества, считая его образцом смелой гражданской поэзии. В публикуемом стихотворении Тургенев отказывается от концепции Карамзина и требует замены принципа милости законностью, а в милости видит беззаконие, отказываясь противопоставлять ее деспотизму. Однако идея законности тотчас же вызывала мысль о борьбе за ее реализацию, а добровольный отказ от права на милость подсказывал, что борьба эта будет суровой. Отсюда обилие призывов быть готовыми к гибели, наполняющих черновик стихотворения. 88. Поэты, с. 266. Печ. по автографу ПД. 89. Печ. впервые по автографу ПД. Продолжая запись 21 марта 1802 г., Тургенев занес в дневник: "Дорогой мне пришло на мысль написать песнь несчастного при погребении". Далее идет текст публикуемого стихотворения. 90. Поэты, с. 265. Печ. по автографу ГПБ. Стихотворение посвящено одной из основных философских проблем, завещанных эпохой Просвещения, -- идее врожденной доброты людей и соотношения доброты человека и испорченности общества. 91. BE, 1802, No 13, с. 52, подпись: -- въ, текст сопровожден примечанием H. M. Карамзина: "Это сочинение молодого человека с удовольствием помещаю в "Вестнике". Он имеет вкус и знает, что такое пиитический слог. Некоторые стихи прекрасны, как то увидят читатели. Со временем любезный сочинитель будет конечно оригинальнее в мыслях и в оборотах; со временем о самых обыкновенных предметах он найдет способ говорить по-своему. Это бывает действием таланта, возрастающего с летами..." "Элегия" Тургенева оказала большое влияние на поэтов пушкинского поколения. Кюхельбекер в крепости писал: "Еще в лицее любил я это стихотворение, и тогда даже больше "Сельского кладбища", хотя и был тогда энтузиастом Жуковского. Окончание Тургенева элегии бесподобно" (В. К. Кюхельбекер, Дневник, Л., 1929, с. 63). Угрюмой Осени мертвящая рука. Стих пересказан в лицейской элегии Пушкина "Осеннее утро" ("Уж осени холодною рукою Главы берез и лип обнажены"). Но ты, во цвете лет сраженная Судьбою. Речь идет о В. М. Соковниной, одной из трех сестер Соковниных (см. примеч. 81). Напрасно хочешь ты, о добрый друг людей, Найти спокойствие внутри души твоей -- полемическое выступление против карамзинской идеи "внутреннего" счастья, независимого от внешних условий жизни. В духе этой идеи выступали Жуковский и Александр Тургенев (см. об этом: "Ученые записки ТГУ", вып. 63, 1958, с. 62). 92. Поэты, с. 272. Печ. по автографу ПД. 93. Поэты, с. 273. Печ. по автографу ПД. Херасков M. M. (1733--1807) -- автор эпических поэм, из которых наиболее известны "Владимир Возрожденный" и "Россиада". Считавшийся в конце XVIII в. признанным главой русской литературы, Херасков в начале XIX в. исповедовал устарелые художественные принципы и откровенно реакционные взгляды. Весной 1800 г. Андрей Тургенев записал в дневнике "Вышел "Царь", поэма M. M. Хераскова. И седой старик не постыдился посрамить седины свои подлейшими ласкательствами, и притом безо всякой нужды. Какое предисловие. Какой надобно иметь дух, чтобы так нагло, подло, так бесстыдно писать от лица истины, какая мораль "Законов выше княжеские троны!"" (А. Ф. Мерзляков, Стихотворения, "Б-ка поэта" (Б. с.), 1958, с. 12). "Кадм", "Полидор" -- "Кадм и Гармония" и "Полидор, сын Кадма и Гармонии", романы Хераскова. Фенелон Фр. де Солиньяк де ла Мот (1651 --1715) -- французский писатель, автор романа "Приключения Телемака", пользовавшегося в России большой популярностью. Его романы считались образцом эпической политико-дидактической прозы -- жанра, насаждаемого в России Херасковым. Одновременно Фенелон воспринимался как обличитель тирании, враг неограниченного самодержавия, проповедником которого сделался Херасков начиная с "Полидора". 94. Поэты, с. 274. Печ. по автографу ПД. 95. Поэты, с. 275. Печ. по автографу ПД.